Текст книги "Имитация. Насмешка Купидона"

Он стоял к девушке спиной. В темной рубашке, брюках и курил, глядя на город. Его поза была напряженной, уставшей. Всклоченные волосы, широкие плечи, пальцы, нервно сжимающие фильтр. В горле образовался комок, и она судорожно сглотнула, сморгнув непрошеные слезы.

Он был один все эти семь лет. Дважды переживший один и тот же кошмар. Может быть, Джером ждал этой встречи больше, чем каждый из них, жил ради этого момента, боролся, переступал через себя и… не дождался.

За что?

Кто тот невидимый безжалостный правитель судеб, позволяющий себе играть их жизнями? Почему некоторым людям приходится постоянно проходить через ад, чтобы не спастись, а перейти в следующий круг… И по новой, по спирали, к самому центру вселенского зла, в то время как другие живут так, словно для них не существует правил, и берут все, что хотят, ничего не отдавая взамен, не гнушаясь методами для достижения своих целей и оставаясь абсолютно безнаказанными? Где эта божественная справедливость, о которой твердят многие? Нет, к черту. Нет ни Бога, ни Дьявола, а есть люди, назначавшие себя богами и дьяволами в одном лице. Лиз сжала ладони в кулаки и шумно втянула воздух сквозь стиснутые зубы.

Внизу горели огни, небо пылало алым, постепенно чернея и осыпаясь звездами. Ее грудь сдавило, глаза защипало от соленых слез. И словно почувствовав на себе прожигающий сканирующий взгляд, Джером обернулся, немного наклоняясь, чтобы затушить сигарету в пепельнице на столике. Мужской взгляд казался мрачным, тяжелым, совсем не похожим на тот, каким он смотрел на нее в детстве. Перед ней стоял незнакомец. Жесткий, уверенный и красивый, полностью контролирующий свои эмоции. Его маска выглядела совершенной, но все же Лиз знала, что это только маска. Именно поэтому Элизабет его не узнала сразу. Выражение лица, взгляд, голос – словно принадлежали другому человеку, чужому, далекому, окруженному непробиваемой броней. Однако она нашла его, в глубине непроницаемых глаз, в проскальзывающих интонациях властного и твёрдого голоса, в появляющихся на сдержанном лице проблесках боли и уязвимости.

Лиз смотрела, как Джером медленно направляется к стеклянной двери, открывает и проходит внутрь. Ей понравилась его походка. Сильная, уверенная, именно так ходят люди, умеющие принимать удары судьбы, давать сдачи и сражаться дальше. Семь лет способны сильно, очень сильно изменить человека. И возможно, будет правильнее воспринимать его как незнакомца, которого только предстоит узнать, не оглядываясь назад и не пытаясь найти в нем черты прежнего Джерома. Если, конечно, он позволит узнать его.

– Как ты? – спрашивает он хрипловатым от усталости голосом. Лиз отрицательно качает головой. Не в силах дать полноценный ответ на данный вопрос. Она садится, скидывая с себя одеяло, и спускает вниз длинные ноги. Девушка по-прежнему в футболке и шортах.

– Есть хочешь? Заказать… – Джером делает паузу, чтобы взглянуть на наручные часы. Лиз какое-то время смотрит на его запястье с дорогим атрибутом, потом в лицо. Их глаза встречаются. Он слегка сводит брови, словно думая о чем-то своем. – Ужин?

– Да, – кивает Лиз, непроизвольно прижимая ладошку к впалому животу с рельефными мышцами пресса. Плаванье и спорт – ее вторая страсть после животных. Плаванье – для души, а к физическим упражнениям Лиз приучил отец, за что она безмерно благодарна и пожизненно обязана своей потрясающей фигурой. Нет, нельзя об отце, иначе снова начнется истерика.

Джером закрывает за собой дверь на террасу и опирается на нее спиной. Достает из кармана брюк телефон, звонит кому-то, диктует заказ, рассеянно, но в тоже время детально изучая взглядом сидящую на кровати девушку.

– Что-то не так? – заметив в глазах сестры сомнение и тревогу, интересуется Джером. Обращаясь к ней, он говорит исключительно мягким, обволакивающим приятным голосом, иногда ироничным, иногда уставшим, пронизанным горечью или грустью. Это настоящее? Или игра? Потому как со своими сопровождающими громилами Джером общается совершенно другим тоном.

– Нет, – мотает головой Лиз. – Сколько я спала? – он снова смотрит на часы, сверкнувшие в полумраке. И черт, в таком освещении Джером выглядит не менее зловещим и опасным, чем утром, когда она увидела его, выходящим из вертолета.

– Семь часов, – сухо сообщает он, неторопливо подходит к ближайшей к нему тумбочке и включает встроенный над ней светильник. Мягкий свет бросает длинные тени от ресниц на его щеки, и Элизабет напрягается, когда, повернув голову, он смотрит на нее нечитаемым взглядом.

– А что все это время делал ты? – немного взволнованно спрашивает девушка, неотрывно изучая черты когда-то родного лица, пытаясь найти изъян, неточность или хотя бы каплю искренности в глазах цвета бушующего океана.

– Был здесь, – уголок его губ дёргается вверх и снова опускается. Это видимо должна была быть улыбка.

– Ты не спал? – скользнув взглядом по аккуратной рубашке, застёгнутой до горла, и ослабленному узлу галстука, она догадалась, каким будет ответ.

– Выспался накануне. В самолете, – Джером запускает руку в тёмные волосы, взъерошив их. – Мы уедем через пару дней. Поэтому я успею отдохнуть. Утром тебе доставят новую одежду. Размер я точно не знаю. Надеюсь, что подойдет, – сообщает он глядя на Лиз сверху-вниз. Видимо, ему не совсем нравится такая расстановка позиций, потому как в следующее мгновение он бесцеремонно усаживается задницей на прикроватную тумбочку, словно на стул.

– А что мне делать сейчас? Я мечтаю о горячем душе, – Лиз встает на ноги и повернувшись босиком направляется к письменному столу, над которым висит зеркало. В отражении она отлично видит себя – измученную, лохматую, бледную, и Джерома – потрясающего, роскошного, сногсшибательного, даже несмотря на всклоченные волосы и уставшее выражение лица. И она точно уверена, что засранец смотрит на ее задницу. В этом нет ничего запредельного или возмутительного. Она привыкла, что смотрят. Тем более шорты не самые скромные из ее коллекции шорт, насчитывающей не менее сорока моделей. Эти вырезаны сзади так, что снизу видно ягодицы, и они у нее, надо заметить, в прекрасной форме. Однако то, как смотрит он – ей не нравится. Джером смотрит точно так же, как делал это Гектор – осуждающе, с беспокойством. Взгляд старшего брата сложно перепутать с каким-то еще. Она разворачивается, опираясь попой на столешницу и скрещивая бесконечно-длинные ноги. В ее глазах почти вызывающее выражение.

– Ты всегда так одеваешься? Или был какой-то повод? – словно прочитав ее мысли, спрашивает Джером.

– Я живу на курорте. Там все так одеваются, – пожав плечами, сообщает девушка.

– Жила, Эби. – хмуро напоминает он. – Придется менять вкусы.

– Лиз. Я просила. Меня никто не называл Эби последние семь лет. Это уже не мое имя.

– А я буду. Почему Гектору его имя оставили, Эби?

Девушка покачала головой, услышав «Эби». Отчасти она понимала, зачем он это делает. Джером подводит черту. Расставляет акценты. Напоминает и ей, и себе о том, кем они друг другу являются.

– Его моральное и душевное состояние было хуже, чем мое. Смена имени могла привести к негативным последствиям. Прежде, чем ты продолжишь допрос, можно я приму душ?

– Разумеется, Эби, – говорит он. Девушка закатывает глаза, делает глубокий вдох и направляется в сторону ванной комнаты. – Там есть халаты, – покровительственным тоном сообщает Джером. Лиз шумно выдыхает.

Похоже, наладить связь с ним будет гораздо сложнее, чем предполагалось. Хотя, когда они общались виртуально, у нее было совершенно иное мнение. И ясно почему – Джером считал, что пишет Филисити Бойл, девушке, с которой учился в школе и имел с ней легкомысленные разовые отношения, и, разумеется, ему не было нужды отчитывать, воспитывать или пытаться как-то влиять на моральный образ Филли. Но Лиз в его уроках тоже не нуждается, и ему придется с этим фактом смириться.

Скрывшись в роскошной мраморной ванной, Элизабет скинула с себя одежду и встала под горячие струи душа. Вода несла облегчение. Расслабляла затекшие мышцы и омывала душевные раны. Девушка позволила себе побыть слабой еще немного и тихо плакала, прислонившись лбом к красивой кафельной плитке, чувствуя, как на спину обрушиваются потоки воды. Никто не мог услышать ее сдавленные рыдания, никто не мог увидеть, как ей больно и одиноко, никто не мог и не был способен понять, что творится в ее душе в эту минуту. И она не хотела делиться. Есть разные виды горя. Те, что требуют сочувствия, участия и поддержки близких, а есть те, которые нуждаются в тишине. Сейчас тот самый случай. Только ее слезы, только ее скорбь. И она выплеснула столько, сколько смогла, чтобы продержаться следующие несколько часов.

Облачившись в пушистый белоснежный и безразмерный халат и обернув голову полотенцем, она вернулась в номер. Яркое освещение неприятно ударило по чувствительным векам, и девушка прищурилась, оглядываясь по сторонам в поисках Джерома. Дверь на террасу приоткрылась, и он махнул ей оттуда левой рукой, пальцами правой снова сжимая сигарету.

– Иди сюда, Эби, – позвал он. И девушка направилась, предварительно надев гостиничные одноразовые тапочки, в сторону открытой двери.

Она вышла на террасу, обнаружив на столике остывающий ужин и два плетенных стильных кресла напротив друг друга. Джером наблюдал за ней с беспокойным выражением глаз, облокотившись на ограждение. Он расстегнул рубашку до середины и снял галстук, и сразу стал моложе и немного беспечнее. Лиз взглянула за его плечо на простирающийся внизу ночной город, на мерцающие неоновые огни, отражающиеся в черном небе. Вид открывался захватывающий, совсем не похожий на тот, к которому она привыкла.

– Где мы? – спросила она, опираясь рукой на спинку одного из кресел.

– Честно говоря, я ждал этого вопроса с того момента, как ты открыла глаза, – с легкой улыбкой ответил он, бросая сигарету в пепельницу и направляясь к столу. – Мы в Мадриде, в отеле Плаза, но тебе вряд ли о чем-то говорит название.

– Мы все еще в Испании, – пробормотала Лиз, продолжая смотреть на сверкающий город. Джером сел в кресло, и, оторвав взгляд от захватывающей панорамы, Элизабет непроизвольно сделала то же самое.

– Мы останемся здесь на пару дней, может, меньше. Необходимо дождаться, когда тебе сделают новые документы, – произнес он. Девушка вопросительно посмотрела на него, потом на откупоренную бутылку вина, которую Джером держал в руке. Заворожённым взглядом она следила за тем, как он наливает в свой бокал рубиновую жидкость, и автоматически подставила свой, на что получила снисходительную усмешку.

– Мне уже есть восемнадцать, – сухо напомнила Лиз, возмущенно глядя в темно-синие глаза.

– Я в курсе, но со мной ты пить не будешь, – категорично отрезал он. Лиз обиженно насупилась, собираясь ляпнуть что-нибудь провокационное, но вовремя обуздала импульсивный порыв.

– Могу предложить кофе, – Джером кивнул в сторону графина и кофейника, но девушка отрицательно качнула головой, соглашаясь на сок. Она выпила сразу целый стакан и потребовала еще. Потом перешла к еде. Желудок, пробудившись от спячки, радостно заурчал, когда она обвела взглядом изобилие блюд. Они не были изысканными. Самые простые и до боли знакомые. Домашние, привычные. Паста, блинчики, тушеные овощи с рыбой, салат с гренками, шоколадный соус, клубничное суфле, фрукты. Джером не спросил, что она будет, когда делал заказ, вовсе не из-за диктаторских замашек, а потому что точно знал, чего бы ей хотелось. Еще бы… Он столько раз готовил для всей семьи сам, когда мама задерживалась в больнице. Только овсянки не хватает.

– Очень мило, – искренне улыбнулась Элизабет, глядя на него сквозь набегающую пелену слез. Он протянул левую руку, накрывая ее холодные пальчики.

– Мне очень жаль, что так случилось, Эби, – немного склонив голову, теплым тоном произнес он, мягко сжимая нежную ладонь. Она опустила глаза, боясь разрыдаться, глядя на его руку поверх своей, красивую, сильную, мужскую, с длинными пальцами, ощущая покалывающее тепло и болезненную грусть в груди. Как бы она хотела, чтобы они оказались здесь все вместе, чтобы отец и Гектор тоже увидели, каким взрослым и сильным стал Джером. Лиз понимала, что должна сейчас сказать что-то, но не решалась. Ей нужно чуть больше времени, чтобы убедиться, что он тоже готов принять правду.

– Я знаю, – прошептала она, переплетая свои пальцы с его. Он положил на стол другую руку, которая наверняка служила ему вечным напоминанием о первой своей потере. Лиз посмотрела в его глаза и впервые рассмотрела в них завораживающее переплетение мощнейших чувств и эмоций.

– Это наше общее горе, – продолжила Лиз, замечая еще больше открытой агонии в бушующем взгляде, который он потушил, опустив веки, делая тяжелый вдох. Джером не сжал ее пальцы, но она видела, как напряглись широкие плечи и мышцы под облегающей тело рубашкой, натянулись вены на шее, окаменела линия высоких скул. – Джером, отец тебя очень любил. И Гектор, и я люблю. Мы помнили о тебе. И каждый день чувствовали вину за то, что тебя нет с нами.

– Нет никакой вины, Эби. Не для вас, – он тряхнул головой, словно отгоняя саму мысль о том, что они могут быть как-то повинны в случившемся. Открыв глаза, он взглянул на Лиз непроницаемым взглядом человека, снова надевшем свою маску. И все же она смотрела на него не отрываясь. Не важно, какую свою сторону показывал Джером. Ей нравились все.

– Это я веду за собой смерть, куда бы ни шел, – добавляет он немного резким тоном и стремительно меняет тему. – Ты должна поесть. Если мы продолжим, то останешься голодной. Ты выглядишь истощенной.

– А ты выглядишь на миллиард долларов, – вырывается у нее, прежде чем она успевает подумать.

– Я стою дороже. И в этом моя главная проблема, Эби. – горько говорит Джером и убирает руку, взявшись за приборы и оглядывая изобилие блюд. – Итак, с чего начнем?

– Я бы выпила вина, но раз ты против, придется толстеть, – с притворной грустью вздохнула Лиз и приступила к делу, точнее к поглощению пищи.

Они ели молча, перебрасываясь беглыми задумчивыми взглядами. Элизабет чувствовала себя странно, нестабильно. Она была раздавлена горем и в то же время испытывала смешанные эмоции, связанные с появлением Джерома. Так много хотела сказать ему, но не знала с чего начать. Ее съедало чувство вины.

Мысли материальны. Желайте осторожно. Правильно формулируйте свои желания Вселенной. Сколько раз она слышала подобные фразы, которые давно уже всем набили оскомину и перестали звучать устрашающе. А что если в них есть доля истины? Могли ли ее попытки установить связь с Джеромом, вернуть его в их прежнюю жизнь, привести к запуску фатальных событий, результат которых она сейчас видит перед собой. Мечтала? Получи! Но отдай что-то взамен. Судьба не преподносит дары безвозмездно, ей ли не знать. За все приходится платить. Но не такой же ценой!

Она хотела вернуть разбитую много лет назад версию цельной семьи. Маму воскресить нельзя, но Джером… Каждый божий день она думала о том, что он где-то там за океанами. Они все думали. Как незаживающая рана, как заноза в сердце, которую никто не мог исцелить или вытащить. Они все страдали. Втроем и по отдельности, но от осознания, что на другом континенте Джером совсем один, становилось только хуже. Но как ни странно, именно ему удалось то, с чем не смог справиться никто из них. Выжить и стать сильнее. Лиз не чувствовала себя слабой, но ей было далеко до Джерома Моргана, в одиночку сражавшимся со всем, что выпало на его долю. И он не сдался.

После двадцати минут молчания, Лиз откинулась на спинку кресла, прислоняя ладони к сытому животу и бросая рассеянный взгляд на ночной Мадрид. Небо было черным, в нем отражались мерцающими вспышками огни большого города, затмевая свет далеких созвездий. Луна равнодушно отбрасывала серебряные тени, взирая на творящиеся на земле безумия. Теплый слабый ветер шевелил темные вьющиеся вдоль висков волоски, и Лиз заправляла их за уши. Было тихо, грустно, больно и непросто, совсем непросто заговорить первой. Они не виделись семь лет. Целую вечность, для девушки, которой совсем недавно исполнилось восемнадцать. И напрасно она думала, что хорошо узнала его за годы переписки. Джером говорил не с ней. С другой, и с той другой он сам тоже был каким-то другим. Мы так устроены, к сожалению. Для каждого входящего в нашу жизнь человека играем определенную роль, устраивающую нас или его. Все зависит от стимула, отношения, цели. Какая цель была у нее, у Лиз? Она надеялась, что Джером никогда не узнает. Он не поймет.

– Ты думаешь, он знал? … Отец знал, что тот день настанет? – подал голос Джером. По распространяющему аромату табака стало понятно, что он снова курит, а у нее не хватило смелости сделать замечание.

– Ты про то, что случилось семь лет назад? – уточнила Лиз на всякий случай и боковым зрением заметила, что он кивнул, потом поднес бокал с вином к губам, сделал глоток. Она по-прежнему смотрела в ночное небо, охваченное многоцветным сиянием. – Может быть, я сейчас скажу жестокую вещь, но такому человеку, как мой отец, нельзя было иметь семью.

Лиз не увидела, а почувствовала ментально напряжение и недоумение своего немногословного собеседника. Да, ей тоже было горько признавать как свои, так и чужие ошибки, тем более будучи одной из них.

– Наш отец, – поправил Джером. Лиз отрицательно качнула головой.

– Он никогда не был твоим отцом. Наставником, опекуном – да, но не отцом. Отец не поставит под удар тех, кто ему дорог. Он не отдавал отчет тому риску, которому подверг нас, всех нас. Тебя, меня, маму, Гека. Только мы с тобой выжили. Но надолго ли?

– Что ты хочешь сказать?

– Ты уже сам все сказал своим вопросом. Мой ответ – да. Папа знал. Он готовил тебя. И нас тоже, иначе, зачем было озвучивать факт твоего усыновления? Пять лет – возраст, когда детей легко обмануть и ввести в заблуждение. Для их же блага. А мы, вообще, могли никогда не узнать. Но отец намеренно провел черту между нами. Мы тоже были предупреждены. Сколько раз я видела, как ты менялся в лице, когда папа как бы невзначай говорил, что твоя мать гордилась бы тобой. А в это время женщина, которую ты считал и называл мамой, сидела напротив и молчала. – Разве он не понимал, что это ранит тебя? Нас?

– Я думал, вы не замечаете… – пробормотал он смущенно.

– Дети проницательны, Джером, – Эби смерила его пронзительным взглядом. – Я всегда смотрела на тебя в такие моменты. Уверена, что ты даже самому себе не признаешься, насколько тебя ранили подобные фразы. Ты всегда его оправдывал. И до сих пор. Нам предстоит бойня сегодня, Джерри. Но я на твоей стороне, всегда на твоей, чтобы ты ни сделал и ни сказал. Не сражайся со мной.

– Тебе точно восемнадцать? – хмуро спросил Джером. Но он не выглядел удивленным. Отчасти он понимал, почему так происходит, откуда в юной девушке такой пытливый ум и мудрость, несвойственная ее возрасту.

– А тебе точно двадцать четыре? То, что мы пережили, заставило нас повзрослеть куда быстрее, чем нам бы того хотелось. Жизнь… она любит раздавать пинки направо и налево. Кто-то умнеет, извлекает уроки и становится сильнее, а кто-то скатывается и сдается. Мы с тобой первая категория. Гектор вторая. Я хотела ему помочь, но не могла. А отец не пытался. Знаешь почему? – она повернула голову и решительно взглянула в задумчивые глаза Джерома. Кажется, он даже дар речи потерял, глядя на нее, как на инопланетянку, и тщетно пытался понять незнакомый язык. Но это только начало. Лиз не знала, что случится потом, когда она окончательно расшатает его железные принципы и несуществующие идеалы. Срывать плотные вуали с запылённых семейных портретов еще страшнее, чем наблюдать за тем, как они горят.

– Он видел людей насквозь, кто и на что способен, и действительно предвидел некоторые события, – Лиз нервно сжала перед собой ладони. Ветер трепал ее подсохшие волосы, становилось свежо. Эта ночь пахла так чудесно, вид открывался роскошнейший, а напротив самый красивый парень из всех, что ей довелось видеть. И все же эта ночь была, возможно, самой последней для двух оставшихся обломков от некогда счастливой и крепкой семьи. А дальше? Дальше каждый пойдет своей дорогой. Закалённый, оторванный, освобожденный. Еще одно ранение. Подумаешь, бывало хуже. Но не для нее. Если бы у Лиз был выбор, она бы осталась в этом отеле, под черным испанским небом навсегда.

– Я долго не могла его простить и научиться жить с тем, что мы все стали заложниками его эгоизма, тщеславия, амбиций. Ты считал его супергероем. Он таким и был. Но вспомни комиксы. Разве у супергероев есть дети? Нет. Они не имеют права на такой риск. А папа решил, что сильнее стереотипов. И знаешь, что самое ужасное? После всего случившегося он не извлек никаких уроков, а продолжил, и вот что мы имеем теперь. Нас с Гектором ко вчерашнему дню он тоже готовил. Построил для нас крепость. Научил куче вещей, которые мы не должны были знать и не хотели.

– Он пытался защитить вас, – возразил Джером. Она смотрела на него неотрывно, пытаясь снова нащупать ту связь, духовную, ментальную и физическую, существовавшую раньше между ними. Но не получалось. Боль, годы, горе, испытания на прочность, бескрайние океаны, человеческая жестокость и эгоизм оторвали их друг от друга. Все изменилось, но в тоже время она знала, что главное осталось прежним. Он продолжал говорить, а она просто смотрела. Все еще слепой, свободный. – Как в свое время пытался защитить меня. Думаешь, я бы выжил иначе? Или ты считаешь, что ему стоило оставить меня в России? Сколько бы я прожил там, прежде чем до меня бы добрались те, кому я мешаю сейчас?

– Ты можешь верить во что угодно, – произнесла тихо. Захотелось прикоснуться к нему, стереть выражение уязвимости, появившееся в темнеющих глазах. Предгрозовые вспышки, она так часто видела их и боялась, но только в небе. В глазах Джерома гроза была прекрасной. – Я вижу ситуацию иначе. Ты стал его заложником, инструментом для достижения цели. Папа любил тебя, я не спорю. Но свою «войну» он любил больше. Отец создавал армию вокруг себя. Не мог иначе. Тебе нравится быть универсальным солдатом? Ты же сейчас эту роль на себя примерил? И идешь по его пути. Можешь не отвечать. Я вижу. Тот же огонь в глазах. Жажда справедливости, возмездия. Но задумайся, Джером, кто твой враг? Ради чего ты рискуешь собой? Ради мести, правды? Нельзя победить в одиночку, и даже если ты думаешь, что у тебя есть союзники, оглядись внимательнее и подумай снова – насколько сильно ты можешь им доверять? Насколько ты можешь доверять самому себе. Откуда ты знаешь, что не ошибаешься, Джерри? Что твой путь – по-настоящему твой, а не навязанный кем-то извне?

– Я потрясен, Эби, – с искренним изумлением произнес Джером, столь хрупкое, но в то же время умное создание пристальным взглядом.

Но разве он мог понять? Для него она осталась той одиннадцатилетней девочкой, умирающей в гостиной их общего дома семь лет назад. Ей никогда не удастся объяснить, достучаться до него и заставить осознать – она умерла там. Они все умерли, поверженные шальной пулей и злым роком. А возродились совершенно другими. – Это звучит впечатляюще. Но я не согласен. Чтобы озвучить свои аргументы, я должен знать все, что я упустил. С самого начала. Ты готова к разговору сейчас?

– А у нас есть время? – ей бы хотелось отсрочить. На час, на неделю, на десять лет. Просто сидеть напротив, смотреть, как отражаются звезды в бокале с рубиновым вином, слушать шум ночного города и притвориться на неопределенное время, что мир не рухнет в тот момент, когда он уйдет, что небо не обрушится на голову, а звезды, взорвавшись, не поразят ее сердце острыми осколками.

– Нет, – обреченно качнул головой, и в глубине штормовых глаз она увидела свою плаху, на которую покорно положила голову, отправив свое первое сообщение. Возможно, не только свою. Лиз гнала от себя мысль, что именно злосчастная переписка стала причиной очередного крушения. Она устала от чувства вины. И ненавидела живописный остров, ставший для нее тюрьмой.

– На самом деле, у нас очень мало времени, – добавил Джером, блуждая по миловидному лицу изучающим взглядом. – Я скажу точнее, когда выслушаю тебя.

– Хорошо, давай поговорим в постели, – выдохнула она, откидываясь на спинку кресла и потирая затекшую шею и плечи.

– Что, прости? – нахмурившись, переспросил Джером, и до нее с задержкой дошел смысл сказанной фразы.

– Извини, не очень прозвучало, – усмехнулась Лиз без тени смущения. – Я не могу больше сидеть. Мне надо прилечь, – пояснила она и окинула его изучающим взглядом. – И тебе тоже.