Текст книги "Хроники вечной жизни. Проклятый дар"

Алекс Кейн
Хроники вечной жизни. Проклятый дар

Моей маме, которая вечно жалуется, что ей нечего читать.

Часть I
Рене

Англия, Сомерсет, 11 июня 1932 года

Викарий подошел к окну. Солнце садилось за кромку леса, в воздухе носились стрижи, стоял прекрасный летний вечер. На лужайке перед домом сидела маленькая Элис, сосредоточенно откручивая кукле голову. Но викарий этого не замечал, невидящим взглядом смотрел он в окно, а перед его мысленным взором стояла узенькая средневековая парижская улочка и маленький мальчик, растерянно озирающийся по сторонам. Мысли метались в голове: «Возможно ли это? Может ли рассказ Голда быть правдой? Что это – выдумка, воспаленное воображение умирающего или…»

За спиной скрипнула кровать, раздался слабый голос доктора Голда:

– Джон?

Викарий медленно повернулся:

– Да, Майкл?

– Вы, должно быть, презираете меня? Я забрал столько жизней ради того, чтобы сохранить свою…

Священник с болью посмотрел на лежащего человека. Даже сейчас от его грузного тела исходили мощь и сила. Они были друзьями почти полвека… «Нет, всего лишь двадцать лет… Кто бы мог подумать!» И вот теперь Майкл Голд умирает, а у викария не находится для друга ни единого слова утешения. «Да что со мной, в самом деле? Я священник, мне следует успокоить умирающего, взять за руку, отпустить грехи. За руку?! Нет, только не это! Выходит, я все-таки верю ему?»

– Клянусь вам, Джон, клянусь, на этот раз я действительно твердо решил умереть. Бремя вины и пороков не позволяет мне жить дальше. Я никого больше не погублю!

Безумие какое-то! А ведь всего несколько дней назад все было так обыденно, так буднично…

Несколькими днями ранее посыльный принес викарию записку – его давно болевшему другу, доктору Майклу Голду, стало хуже, и он просит дорогого Джона немедленно прийти для разговора чрезвычайной важности.

Священник тотчас отправился к доктору. Четверть часа спустя он уже подходил к огромному мрачному дому, выстроенному дедом его друга. В саду перед домом ему встретилась молодая племянница Голда, миссис Роуз Делмор, с очаровательной белокурой малышкой Элис на руках.

– Дорогой викарий, проходите, пожалуйста. Дядюшка так ждет вас!

– Как он, мисс Роуз? Ему хуже?

– Боюсь, что да. Ох, похоже, не вовремя мы приехали погостить.

– Что вы, голубушка, Майкл так любит и вас, и вашу дочурку. Как дела, Элис, дорогая?

Малышка застенчиво спрятала личико в кружевном воротнике матери. Викарий ласково погладил ее кудрявую головку, поклонился Роуз и заспешил к дому.

Дворецкий Уоткинс проводил гостя в спальню Голда. Тот действительно ждал друга с большим нетерпением.

– Джон, наконец-то! – воскликнул он, приподнимаясь на кровати. – Возьмите вон то кресло и садитесь поближе. Мне нужно многое вам рассказать. Это долгий разговор, и я хотел бы покончить с ним, пока у меня еще остались силы.

Удобно устроившись в предложенном кресле, викарий заботливо взял друга за руку:

– Майкл, вы уверены, что не хотите отдохнуть?

– Джон, поймите, для меня сейчас самое важное – рассказать вам всё. Я знаю, мне совсем недолго осталось… Никого и никогда не посвящал я в историю своей жизни, я просто не в силах умереть с этой тайной. Пусть это будет моей исповедью. Должен же я воспользоваться тем, что мой лучший друг – пастырь Божий.

Он невесело усмехнулся, но тут же лицо его снова стало серьезным и торжественным. Он глубоко вздохнул и, словно приняв непростое решение, начал:

– Джон, я очень стар…

– Да, друг мой, мы оба уже не мальчики, – кивнул викарий и погладил Голда по руке. – В сентябре вам стукнет семьдесят два, не так ли? Да и я не намного моложе.

Но тот решительно покачал головой:

– Нет, мне давно уже не семьдесят два. Многое из того, что вы знаете обо мне, неверно. Я француз, а не англичанин. Мое имя Рене Легран, я родился в Париже в 1495 году.

Не обращая внимания на недоуменный взгляд викария, Голд начал свое неспешное повествование. Говорил он долго, иногда прерываясь, чтобы вытереть пот со лба или выпить глоток воды. Через несколько часов силы его закончились, и он обессиленно опустился на подушку.

– Позвольте мне немного отдохнуть, Джон, а потом я продолжу, – пробормотал он и мгновенно уснул.

Франция, XV век

– Великий Боже, как здесь ужасно!

– Ну что ты, милый. Посмотри, какие красивые дома, – возразила Мадлен, выглядывая из повозки.

– Ты думаешь? – Клод с сомнением посмотрел на жену. – Народу-то! Отродясь столько не видывал. А улочки какие темные, узкие, никакого простора. То ли дело у нас в деревне.

– Клод, милый, ты же так хотел сюда переехать…

С детства Клод Легран мечтал стать военным. Затаив дыхание, слушал он легенды, которые рассказывала мать – о рыцарях и их оруженосцах, о Крестовых походах в далекие земли, о громких победах, о сказочном богатстве покоренных стран. Но судьба распорядилась иначе: его отец, Большой Жан, был деревенским кузнецом, человеком низшего сословия, рыцарем же мог стать только дворянин.

Большой Жан не одобрял мечтаний сына о стезе военного. Он не раз говорил:

– Ежели Господь дал тебе в руки кузнечный молот, малыш, то им и работай до гробовой доски.

Но Клод не желал и думать о работе в кузне. Повзрослев и женившись на Мадлен, младшей дочери богатого мельника, он принялся уговаривать ее оставить родной дом и переехать с ним в Париж.

– Подумай, милая, ты будешь настоящей городской дамой.

– Ох, Клод, я боюсь. Я ж деревенская, и там все будут смеяться надо мной.

– Да нет же! Я стану военным, мы купим хороший дом, у нас родится много детишек. А к городу ты быстро привыкнешь, милая, уж поверь.

В конце концов Мадлен согласилась, и весной 1494 года, нагрузив повозку нехитрым скарбом, супруги отправились в столицу. И теперь они ехали по Парижу, а цокот копыт измученной лошади гулким эхом разносился над мостовой.

Им удалось довольно быстро обустроиться. Небольшой капитал, полученный в качестве приданого за Мадлен, позволил купить комнату на втором этаже дома в самом конце улицы Сен-Дени, прямо у крепостной стены, опоясывающей город.

Поначалу Клод ворчал:

– Не понимаю, как здесь люди живут? Ты посмотри, крыши и балконы так выдаются вперед, что и солнце-то до мостовой не доходит.

Однако со временем он привык к жизни в городе и даже стал находить неизъяснимую прелесть в этих вечно затененных улочках.

Общительный и открытый, Клод довольно быстро приобрел в Париже множество друзей. И они, и сам город постоянно преподносили бедному провинциалу сюрпризы. Так, Клод с удивлением обнаружил, что все новые знакомые имеют не только имена, но и фамилии. В его краях это было редкостью, и вся деревня знала его как Клода, сына Большого Жана. Однако в городе этого явно было недостаточно.

Поскольку Клод собирался провести в Париже всю оставшуюся жизнь, он сразу же пошел к городскому прево и, выдав прозвище своего отца за фамилию, записался как Клод Легран[1]1
  Le grand (фр.) – большой.


[Закрыть] с улицы Сен-Дени, сын Жана Леграна.

Преисполнившись чувством собственной значимости (шутка ли, теперь у него есть фамилия!), он принялся наводить справки о возможности поступления в армию рыцарей. И тут его снова ждал сюрприз: оказалось, в Париже уже несколько лет существует compagnie d’ordonnance – регулярная ордонансная[2]2
  Ordonnance (фр.) – приказ, постановление.


[Закрыть] рота, созданная по приказу короля Карла. Рота эта состояла из пехотинцев, которых почему-то называли вольными стрелками, и набиралась почти полностью из людей незнатных, простых.

Окрыленный этим известием, Клод бросился к друзьям с просьбой устроить ему встречу с командиром compagnie d’ordonnance и был так настойчив, что вскоре один из них выхлопотал для него аудиенцию у капитана роты Пельяна.

Взволнованный, Клод прибыл на улицу Сен-Поль, где квартировал капитан, задолго до условленного времени. Помявшись у ворот, он перешел на другую сторону улицы и замер, залюбовавшись возвышающимся через реку собором Парижской Богоматери, построенным несколько десятилетий назад. Как он огромен и красив! Разве есть в мире что-то более прекрасное, чем этот величественный собор? Сердце Клода болезненно сжалось от странной нежности к этой красоте, к этому городу.

На колокольне Святого Жана зазвонил колокол. Пора.

– Хм… Хотите в мою роту…

Капитан Пельян, высокий длинноволосый мужчина лет сорока, придирчиво оглядывал широкоплечего юношу с открытым, умным лицом.

«У нас в деревне так лошадей рассматривали, – весело подумал Клод. – Надеюсь, он не потребует показать зубы».

– Да, сударь.

Капитану Пельяну смертельно надоели постоянные просители. То в роту прими, то перед коннетаблем похлопочи, то денежное довольствие выдай. Да еще эта дуреха, служанка Мари, вылила мятный соус на его белую рубаху. В чем прикажете идти на смотр роты? И все же он старался быть объективным. «Королю нужны опытные бойцы, – подумал он, – и если этот парень умеет держать алебарду в руках, то из него может выйти толк».

– Что ж, данные у вас подходящие, – удовлетворенно кивнул капитан. – Надеюсь, и опыт есть?

Клод невольно оробел.

– Какой опыт, сударь?

– Вы участвовали в боях? Учились военным наукам?

Юноша вконец растерялся.

– Видите ли, сударь… господин капитан… я недавно в Париже… я жил в деревне…

«Эх, жаль, с таким ростом, с такими мышцами…»

– Сожалею, но без опыта я не принимаю в роту.

Глаза Клода стали такими несчастными, что капитан невольно пожалел его. Он подошел к парню и похлопал его по плечу:

– Сударь, при моей роте есть детская военная школа. Самому вам уже поздно, но когда вашему сыну исполнится двенадцать – приводите мальчика, и я его возьму.

* * *

– Это была моя мечта, понимаешь? – бормотал Клод заплетающимся языком, сидя в трактире со своим соседом Жаком Буше. – А я, видите ли, слишком стар, чтоб учиться. А без этого они не берут. И что мне теперь делать?

– Не переживай, приятель, – утешал его Жак. – В городе полно гильдий и цехов, выбирай любой. Можешь стать оружейником, бочаром, портным или как я, к примеру, мясником. А у меня, между прочим, и отец был мясником, и дед тоже! А хочешь, плюнь на ремесла, стань торговцем – у тебя получится, это точно.

– Я для них стар, понимаешь? А вот сын мой не стар, и они его возьмут, только приводи. А как я приведу сына, если у меня его нет?

Жак Буше расхохотался:

– Ну так работай над этим, приятель!

Когда Клод наконец вернулся домой, Мадлен еще не спала. Конечно, ей очень хотелось, чтобы заветное желание супруга исполнилось. С другой стороны, если он станет военным, то как она будет одна, без него? Особенно сейчас, когда…

Дверь распахнулась, и в комнату ввалился Клод. Стиснув руки, она наблюдала, как он, качаясь, идет к кровати. Чутким женским сердцем Мадлен поняла, что муж лишился последней надежды. Ей было безумно жаль и его, и себя. «Я так его ждала, ведь сегодня, возможно, один из главных дней в моей жизни. Ладно, не буду пока говорить, подожду до завтра». Но утерпеть не смогла:

– Клод?

Голос Мадлен вырвал его из сонного забытья.

– М-м-м?

– Клод, дорогой… я беременна.

Он открыл глаза, с трудом сфокусировал взгляд на ее лице и твердым голосом приказал:

– Роди мальчика!

Распростившись с мечтой о военной службе, Клод по совету друзей приобрел необходимые инструменты, вступил в ремесленный цех и занялся изготовлением перчаток для знатных особ. Дело оказалось весьма прибыльным, и спустя полгода он смог выкупить две комнатки на первом этаже, став полновластным хозяином небольшого дома. Эта покупка съела все их сбережения, но Клод пошел на нее не задумываясь – ведь скоро их станет трое, и им понадобится больше места. Однако судьба распорядилась иначе.

Летом 1495 года Клод одновременно стал счастливым отцом и безутешным вдовцом. На всю жизнь запомнил он то отчаяние, ту боль, которые испытал при виде вышедшей из спальни повитухи. Скрывая растерянность, та нахмурилась и озабоченно сообщила:

– Жена ваша, сударь, померла… обильное кровотечение… А ребенок – вот он.

И она торопливо сунула ему в руки завернутый в полотняную тряпку кулек. Но Клод не замечал его, он с ужасом смотрел на закрытую дверь, за которой осталась Мадлен, и душу его наполняло щемящее чувство одиночества.

Похоронив жену и немного оправившись от потрясения, Клод задумался: что же делать с младенцем? Конечно, проще всего отдать его в церковный приют, но ведь он так хотел сына. И Мадлен отдала жизнь ради появления на свет этого крошечного существа…

Помощь пришла неожиданно.

– Приятель, выброси эту мысль из головы, – сказал ему Жак Буше, уже успевший стать другом. – Моя Катрин вот-вот родит, за пару су она сможет и кормить твоего малыша, и приглядывать за ним, пока ты работаешь.

На том и порешили.

Месяцем позже Катрин Буше родила девочку, которую назвали Женевьевой. Поначалу Клод несколько раз в день приносил сына к соседке на кормление, но со временем стал оставлять Рене на целый день и даже на ночь. Катрин заботилась о нем, как о родном. Спустя пару лет малыш Рене уже сам бегал через улицу, от дома отца к дому супругов Буше и обратно. За ним почти всегда семенила крохотная Женевьева.

Франция, XVI век

Жизнь маленького Рене Леграна была проста и приятна. Он обожал своего отца, любил, присев в уголке, наблюдать, как тот вырезает по лекалам перчатки из тонкой крашеной кожи, а потом сшивает их на каком-то загадочном приспособлении. Рене нравилось смотреть на богато одетых дам, появлявшихся иногда в их скромном доме. Дамы, шурша юбками, подходили к столу, на котором было разложено множество разноцветных перчаток, долго выбирали лучшую пару, спорили, смеялись. Они забирали перчатки, отдавая отцу взамен медные, а то и серебряные монеты с отчеканенным профилем короля, и уходили, каждый раз оставляя после себя неповторимый, загадочный аромат. Таинственной музыкой звучали для Рене слова «ливр», «денье», «су». «Когда-нибудь, – думал он, – Женевьева вырастет и станет такой же красивой дамой, я женюсь на ней и подарю все папины перчатки».

Малышку Женевьеву он любил не меньше, чем отца. И хотя она родилась всего четырьмя неделями позже него, Рене привык относиться к ней как к младшей. Этот черноволосый мальчуган с живыми темными глазами как мог оберегал свою малышку Женевьеву, а она за это благодарно называла его «мой лыцаль».

Клод никогда не забывал об обещании капитана Пельяна принять его сына на обучение. Мальчик с детства знал, что станет воином.

Когда Рене исполнилось пять лет, отец подарил ему щенка. Малыш назвал его звучным именем Марсель и очень гордился тем, что теперь есть существо, полностью от него зависящее. Щенок был рыжий, пушистый и очень смешной, и Рене всей душой привязался к нему.

Лишь одно омрачало спокойное существование Рене – мысль о смерти. Отец часто рассказывал ему о матери, о том, с какой радостью ждала она рождения сына, как мечтала о нем. Не то чтобы Рене не хватало женской ласки – Катрин заботилась о нем, как о родном, – но ему казалось неправильным, что мама умерла как раз в тот момент, когда могла бы быть счастлива. «Неужели я тоже умру, когда у меня родится сын? – размышлял он. – Или в другое время, когда все будет особенно хорошо?» Постепенно он стал безумно, до холода в груди бояться смерти.

* * *

В воскресенье после мессы Клод и пятилетний Рене, оба в ярких праздничных камзолах, зашли за Женевьевой. Катрин снабдила их лепешками в полотняном мешочке, и они отправились на прогулку к Сене. Рене гордо шагал впереди, держа в одной руке Марселя, другой ведя за собой маленькую пухленькую Женевьеву. Клод замыкал шествие, внимательно следя, чтобы детей не задели проезжающие мимо повозки.

Неторопливо шли они по запруженной ремесленниками и хозяйками улице, любуясь разноцветными вывесками и слушая крики зазывал. Со всех сторон неслось:

– Булочки, свежие булочки!

– Путник, мимо не пройди, мою лавку посети!

– Тутовый джин, ежевичное вино! Пробуем, покупаем!

Рене, который уже не первый раз совершал такое путешествие, охотно делился своими знаниями с Женевьевой, стараясь перекричать разноголосый шум улицы:

– Смотри, вот здесь, где нарисована индейка, торгуют птицей. А в той лавке сидит башмачник. Видишь вон ту дверь, похожую на бочку? Тут работает бочар. А вон там… Ну куда ты смотришь, зайчонок? На углу, где висит крендель вместо вывески, – там пекарь.

Маленькая Женевьева изо всех сил вертела кудрявой головкой, но все равно не успевала заметить все, что показывал друг. Рене видел ее восхищенный взгляд, и его просто распирало от гордости.

– А вот здесь, за этой высоченной стеной, – кладбище Невинных. Здесь хоронят некрещеных детей.

Девочка сочувственно вздохнула: как это, должно быть, страшно – умереть некрещеным!

Они прошли до конца всю Сен-Дени и повернули на рю де ла Савонри.

– Посмотри, Женевьева, вот этот столбик указывает на Гревскую площадь, там сжигают преступников и ведьм!

Малышка боязливо поежилась.

Через час они достигли Шатле. Эта старинная крепость когда-то была построена для защиты города, но с тех пор, как в прошлом веке Париж обнесли надежной стеной, необходимость в крепости отпала, и теперь в ней жил городской прево, располагались суд и тюрьма. Миновав серые башни крепости, Клод, Рене и Женевьева вышли к Сене.

День выдался жаркий, и к реке они подошли, изрядно запыхавшись. Женевьева восхищенно замерла: как здесь красиво! Вдоль воды прогуливались нарядные горожане. Неподалеку от берега были сложены грузы: бревна, сено, бочки с вином. Немного правее находилась пристань, у которой стояло несколько небольших суденышек, рядом с ними суетились грузчики. А слева раскинулся Пон о Мёнье – гордость Парижа, Мельничий мост, полностью застроенный домами, лавками и мастерскими. На противоположном конце моста возвышалась огромная мельница.

Как всегда по воскресеньям, здесь было людно и шумно, на мосту проходила оживленная торговля. Вдруг над разноголосым гомоном толпы зазвучала музыка. Рене завертел головой, пытаясь определить, откуда она доносится.

– Женевьева, смотри, менестрель! – закричал он.

И действительно, на мосту стоял музыкант и играл на лютне. Рене со всех ног бросился к нему, но вдруг поскользнулся, Марсель выпал у него из рук и кубарем полетел в реку. Мальчик с ужасом смотрел, как щенок, повизгивая, барахтается в воде. Надо спасти Марселя, но здесь может быть глубоко, а он, Рене, не умеет плавать. У него похолодело внутри, ноги словно приросли к земле. Господи, что же делать?!

– Папа!

Клод мельком взглянул на сына, желая понять, попытается ли тот спасти щенка, скинул башмаки и прыгнул в воду. Река у берега была неглубокой, он схватил перепуганное животное и направился к берегу. У моста его ждал потрясенный Рене.

– Папа, он мог умереть!

Вечером, укладывая Рене спать, Клод сказал ему очень серьезно:

– Запомни, сынок: ты обязан помочь тому, кто в этом нуждается. А уж спасти друга – твоя святая обязанность. Даже если это опасно. Только так ты сможешь стать настоящим мужчиной.

Рене тяжело переживал случившееся. Как он мог испугаться, когда Марселю угрожала опасность? Он побоялся спасти друга. Он трус, трус!

Слезы сами покатились из глаз. Мальчик вспомнил, что за всю дорогу до дома отец не позволил ему нести Марселя. Отец презирал его, потому что он, Рене, трус!

Нет, это неправда! Никогда, никогда больше он не испугается и всегда, как сказал папа, будет помогать тем, кому понадобится его помощь.

Этот первый случай малодушия он запомнил на всю свою долгую жизнь.

* * *

Дела у Жака Буше шли неважно с тех пор, как недалеко от него открыл мясную лавку Николя Костэ. Они стали конкурентами, и вскоре доходы у обоих стали столь низки, что их семьи едва сводили концы с концами. Жак несколько раз ходил к Костэ, пытаясь убедить его переехать, тем более что невдалеке, на улице Дочерей Божьих, не было мясной лавки. Но тот категорически отказывался, хотя и понимал – Буше прав и вдвоем им здесь не выжить. Но почему съезжать должен именно он, Николя? Будет гораздо лучше, если Жак Буше свернет свое дело. Конечно, добровольно он не согласится, но… можно ведь и заставить. В голове Костэ созрел коварный план.

В тот день, ровно в час дня, в открытую дверь лавки Жака Буше въехала тележка охотника. Жак, как обычно, расплатился с ним и положил туши в подвал. Вечером он освежует их, а пока нужно заняться покупателями.

Но вместо покупателей в дверях показались два стражника прево. Жак, не зная за собой никакой вины, вежливо поклонился и спросил:

– Что вам угодно, господа?

– Нам сообщили, – низким голосом ответил один из них, по виду главный в этой паре, – что вы тайно охотитесь на дичь в королевских угодьях. Это незаконно и карается тюрьмой либо штрафом. Сейчас мы тут все осмотрим.

Он кивнул своему напарнику, и тот стал спускаться в погреб. Растерянный Жак пытался возражать, но его никто не слушал.

– Я не знаю ни одного шельмеца, – подмигнул старший стражник, – который бы с ходу признался в своих преступлениях. Вот когда находятся доказательства…

Он забирал туши, которые подавал ему подчиненный из погреба, и раскладывал их на рабочем верстаке. Затем оба занялись осмотром туш.

– Ага, вот и оно!

Жак с изумлением смотрел на королевское клеймо в виде лилии, стоявшее на бедре туши молодого оленя, и чувствовал, что волосы у него становятся дыбом. Всем было известно, что так клеймили маленьких оленят в королевских лесах.

– Это не мое… я не знаю… – в ужасе бормотал растерявшийся Жак.

В этот момент в лавку спустилась Катрин. В двух словах стражник объяснил, за что уводят ее мужа.

– Как видите, – ткнул он пальцем в клеймо, – за доказательствами далеко ходить не надо.

– Что с ним теперь будет? – со слезами спросила Катрин.

– Сейчас мы отведем его к судье. Если ваш муженек заплатит положенный штраф, то вернется домой, а нет – так судья отправит его в камеру.

Вечером следующего дня Катрин сидела в доме Клода и, плача, рассказывала, какая беда обрушилась на их семейство.

– Весь день я сегодня добивалась встречи с прево, – всхлипывала она, – и наконец он меня принял. Сказал, что надо платить штраф, иначе мой Жак до следующего лета останется в тюрьме.

– Сколько? – осторожно спросил Клод.

Катрин помедлила и обреченно ответила:

– Шесть ливров.

Это была огромная сумма. На такие деньги можно было снять на год целый дом с питанием и прачкой.

Клод молча встал и вынул из-под скамьи ларец. Достав два золотых экю, он протянул их соседке. Это были все его сбережения, но он не колеблясь отдал их. Катрин долго смотрела на монеты, потом принялась целовать руки Клода.

Дождавшись, когда Жака выпустят из Шатле, Клод отправился к нему и подробно обо всем расспросил. Буше клялся и божился, что ничего не знает о туше с королевским клеймом, что попала она к нему от охотника, его постоянного поставщика. Простоватый Жак никак не мог взять в толк, как все это могло случиться, но Клод сразу сообразил, где следует искать.

– Либо этот дуралей забрел в королевский лес, либо ему кто-то заплатил, чтобы тебе насолить. Пойдем-ка, дружище, хорошенько его порасспросим.

Оба тут же пошли к охотнику, и Легран, схватив его за грудки, прошипел:

– Говори, негодяй, откуда ты взял тушу с клеймом!

Тот, взглянув на разъяренное лицо Клода, понял, что шутить он не намерен. Как бы головы не лишиться. И чего ради? Из-за нескольких паршивых монет? Ну уж нет! Сжавшись, трусливый охотник рассказал, как он, застрелив оленя, по наущению Николя Костэ отправился в кузню к его младшему брату Шарлю, который и выжег на мертвом животном собственноручно сделанное клеймо.

Клод схватил негодяя за шкирку и поволок к прево. Там Жак составил жалобу на вероломного соседа, а незадачливый охотник все подтвердил. Спустя неделю Клод получил свои шесть ливров, а Жак – десять су, которые Костэ принужден был выплатить ему за клевету.

Мясная лавка Жака Буше снова стала единственной во всей округе.

Рене, прослышавший о том, что его отец спас семью Буше, необыкновенно гордился им. «Когда я вырасту, я буду таким же смелым». Часто, засыпая, мальчик мечтал о том, как будет совершать необыкновенные подвиги во имя справедливости и во славу прекрасной Женевьевы.

* * *

Рене и Женевьева с удовольствием проводили время вместе. И хотя мальчику больше нравились подвижные игры, к семи годам они чаще всего играли в семью. Рене изображал мужа и отца, Женевьева была женой и мамой, а ее куклы – их детьми. Клод выделил им для игр уголок в кухне, и Рене, расхаживая по нему, важно спрашивал:

– Ну что, женушка, ужин готов?

– Сейчас-сейчас, дорогой, уже почти, – отвечала Женевьева, маленьким ножичком нарезая в плошку лопухи.

– Да почему ж так долго?

– Катрин весь вечер капризничала, и Франсуа плохо себя вел, вот я и забегалась. А малышка Кло такая умница, вся в папу.

Рене смотрел на нее смеющимися глазами и думал: «Скорей бы вырасти, чтоб и вправду на ней жениться».

По мере того как Рене рос, у него появлялись друзья. Высокий, худенький, подвижный, он носился по улицам и в любом уголке Парижа чувствовал себя как дома. Вместе с ним бегали белобрысый Мишель Жаро, сын портного, худой, нескладный Пьер Готье, сын столяра, и толстяк Жак Робишон, сын мельника, с соседней улицы Гран Труандери. Все время, незанятое общением с Женевьевой, Рене проводил с ними. Мальчишки таскали овощи из садиков, кое-где втиснутых между домами, играли в кегли, а по праздникам, когда судоходство на Сене было запрещено, бегали купаться. Заводилой был Пьер, в его кудрявой голове постоянно рождались новые идеи:

– Пошли завтра драться на мечах, двое на двое.

– Давайте построим хижину отшельника.

– Если обломать вон те ветки, можно будет сделать из них луки и посоревноваться.

Рене с радостью соглашался на все и лишь в одной забаве категорически отказывался участвовать – в походах на кладбище. Как ни странно, оно было любимым местом прогулок горожан и игр детей, однако Рене, у которого кладбище вызывало мысли о смерти, упорно не желал ходить туда с друзьями. Поначалу мальчишки пытались его уговорить и даже взять на «слабо», но со временем махнули рукой и на кладбище ходили без него.

Как-то вечером четверо друзей слонялись неподалеку от мельницы папаши Робишона.

– Предлагаю завтра пойти за ворота, – прошептал Пьер.

– Ого!

– А это идея!

– Давайте!

– Прекрасно, встречаемся на рассвете у ворот Сен-Оноре.

Всем четверым строго-настрого запрещено было выходить за крепостные стены, но это их не остановило. Ночью Рене с замиранием сердца думал о завтрашней вылазке. Он пойдет туда один, без папы! Как волнующе и страшно! Впрочем, нет, он возьмет с собой Марселя, и пес защитит его от любой опасности.

Наутро приятели встретились у городских ворот. В руках у Пьера был маленький топорик, через плечо висел моток веревки.

– А это зачем? – удивились друзья.

– Увидите.

Ворота Сен-Оноре располагались на западной окраине города, у самой Сены. Проскользнув мимо стражников, которые, впрочем, не обратили на них никакого внимания, ребята перешли через мост надо рвом, окружавшим город, и зашагали по дороге, вьющейся вдоль реки. Счастью их не было предела: впервые они вышли за ворота одни, без взрослых. Вокруг теснились огороды и сады горожан. Мальчишки радостно поглядывали на встречных крестьян, направлявшихся в город пешком и на телегах, и, чувствуя себя совсем взрослыми, гордо задирали головы. Впереди них с радостным лаем бежал Марсель.

Постепенно возбуждение улеглось, и они стали размышлять, чем бы заняться. Пьер уверенно шагал по дороге.

– Куда мы идем? – поинтересовался Рене.

– Вон в тот перелесок у Сены, – ответил Пьер.

Он немного помедлил и выпалил:

– Будем делать плот!

Мальчишки восхищенно переглянулись и припустили к лесу.

Изготовление плота оказалось интереснейшим, необыкновенным занятием. Пьер своим маленьким топориком рубил ветви и тонкие деревца, остальные связывали их веревками. Глаза восторженно горели, работа спорилась. Марсель нетерпеливо прыгал рядом, отчаянно мешая всем четверым.

Соорудить некое подобие плота им удалось только к пяти часам пополудни. Уставшие, они повалились на траву, с гордостью разглядывая результат своих трудов.

– Что будем теперь делать? – спросил Жак Робишон. – Скоро солнце сядет, пора возвращаться. Да и есть ужасно хочется.

– Успеем прокатиться до заката, – возразил Мишель. – А потом спрячем его, а завтра снова вернемся сюда.

Пьер и Рене кивнули.

Настругав из самых длинных веток нечто вроде шестов, они двинулись к реке. Жак и Пьер, зайдя в воду, тащили плот на себя, Мишель и Рене помогали, подталкивая его сзади. Он оказался неожиданно тяжелым.

Наконец им удалось спустить плот на воду. Ребята вскарабкались на него и отталкивались шестами, пока тот не покачнулся и не поплыл.

– Урааааа!!!

Теперь шесты до берега не доставали, и мальчишки управляли плотом, отталкиваясь от дна. Подхваченный течением, он поплыл прочь от города легко и быстро, немного смещаясь к центру реки. Марсель, который, видимо, помнил, как тонул в Сене, воды отчаянно боялся, поэтому с заливистым лаем бежал за ними вдоль берега.

– Мы мореходы!

– Норманны!

– Ага, и скоро откроем новые земли!

Их восторгу не было предела.

Плот набрал скорость, позади осталось уже несколько лье. Пора было возвращаться. Друзья начали выбирать местечко, куда лучше причалить, как вдруг увидели, что впереди река резко поворачивает влево.

– Мы врежемся в берег, поворачивайте!

Рене приналег на шест и чуть не свалился в воду, лишившись опоры: шест не доставал до дна.

– Слишком глубоко! – в панике закричал он.

Остальные шарили шестами, пытаясь нащупать дно, – бесполезно. Их вынесло на самую середину реки. С каждой секундой ситуация становилась все опаснее.

Мальчишки испуганно прижались друг к другу, интуитивно стараясь опуститься пониже. Рене в ужасе втянул голову в плечи. Ему захотелось, чтобы все это оказалось сном, проснуться в теплой, безопасной постели и увидеть ласковый взгляд отца! Но нет, все это наяву, и, похоже, пришел последний час его короткой жизни. Вот и злосчастный поворот. Рене испуганно закрыл глаза. Плот занесло вправо, он накренился и со всего размаха врезался в песчаную отмель. Послышался треск ломающихся жердей и рвущихся веревок, затем крики упавших в реку мальчишек. Часть бревен оторвалась, оставшийся кусок плота оттолкнулся от берега и, крутясь, устремился дальше по течению. На нем сидел обезумевший от ужаса Рене.

– Прыгай, Рене, прыгай!

– Ну давай же!

Рене собрал все свое мужество, завопил и бухнулся в Сену. И сразу же стал тонуть. Плавать он почти не умел и, вынырнув, в ужасе барахтался в воде, но вдруг почувствовал, как кто-то тянет его к берегу. Он открыл глаза – это Марсель бросился в реку, чтобы спасти друга, и теперь, вцепившись зубами в рубаху Рене, отчаянно тянул его к отмели. Марсель изо всех сил работал лапами, таща за собой мальчишку. Пес был невелик, одежда и боты Рене намокли и отяжелели, Марселю приходилось нелегко, но он упорно греб к берегу. Каждое следующее движение давалось ему все труднее и труднее, он хрипел и задыхался. И вот наступил момент, когда лапы перестали слушаться, вода залила пасть, из последних сил пес носом подтолкнул Рене к берегу…