Текст книги "Хроники вечной жизни. Проклятый дар"

История с Филиппом де Леруа уже не причиняла ему такой боли и потихоньку начала забываться, роман с Жанной больше не вызывал былых восторгов, и Рене стал подумывать о возвращении в ордонансную роту. Не быть же ему, в самом деле, всю жизнь перчаточником! Он поделился своими планами с отцом, и тот выразил полное одобрение.

Рене отправился к Дюпе, ставшему к тому времени капитаном. Тот помнил юношу и принял его с распростертыми объятиями. Они договорились, что по окончании лета Рене вступит в регулярную роту. Начиналась новая страница в его жизни.

В начале июля 1511 года Клод вернулся домой с цехового собрания крайне возбужденный и с порога огорошил Рене:

– Меня избрали в Городской совет от нашего цеха, представляешь?! В будущий понедельник уже пойду на собрание!

Несколько мгновений тот смотрел на отца круглыми от удивления глазами, а потом завопил:

– Как здорово, папа! Ты будешь заседать в Доме на сваях! Это великолепно! Мы выбились в люди!

– Да уж, сынок, – согласился счастливый Клод. – Городской совет – это не шутка. Теперь мы будем видными и уважаемыми людьми.

Всю ночь они провели, строя планы на будущее. Городской совет состоял из богатых горожан и управлял жизнью Парижа, согласуя свои решения с королем. Члены совета могли покупать должности, предназначенные для дворян, а вместе с ними – и право на получение дворянского звания.

– На воскресенье назначена казнь, – сообщил Клод. – Как член Городского совета, я обязан присутствовать.

Рене выразил желание пойти с отцом.

* * *

В Париже существовали строгие правила относительно того, какой должна быть казнь в зависимости от вида преступления и социального статуса преступника. Аристократа нельзя было казнить иначе, кроме как отрубить ему голову. Подозреваемым в ереси и колдовстве был уготован очистительный костер. Промышляющих грабежом колесовали, а всех остальных преступников ждала виселица.

В этот раз посредине Гревской площади стоял столб, вокруг которого был навален хворост. К столбу крепилась веревка, чтобы привязывать осужденного. Все эти приготовления указывали на то, что должны сжечь еретика или колдуна.

Анна Кордье верила в силу слова. Она была потомственной знахаркой и пыталась убедить в своей невиновности сначала стражников и дознавателей, потом судей. Ей не поверили, пытали и приговорили к сожжению. Конечно, она не выдержала пыток – а кто бы на ее месте выдержал? Ей пришлось сознаться в том, что она ведьма. Теперь у нее осталась одна надежда – попытаться убедить в своей невиновности собравшихся на площади людей. Ведь она лечила их детишек, варила снадобья от различных болезней – они должны, обязаны ей поверить! Если ей удастся их убедить, возможно, толпа отобьет ее у стражников…

Анна сознавала, что шанс невелик. Люди… Да как можно на них надеяться? Когда заболела юная дочь башмачника, уж кого только ее отец ни просил о помощи – аптекарей, священников, лекарей. Но все они разводили руками: болезнь неизлечима, пациент в руках Божьих. А потом пришла она, Анна, и своими знаниями, терпением и упорством все-таки смогла поставить девочку на ноги. Башмачник чуть с ума не сошел от счастья, долго говорил, как он ей благодарен… и донес на нее инквизиции. И после этого она все еще рассчитывает на помощь? Впрочем, что ей еще остается? Надеяться больше не на что.

Она оделась в простую рубаху и юбку, сверху накинула плащ. Повязать волосы ей не позволили, и темные, с проседью, локоны свободно падали на плечи. Тяжелая дверь камеры открылась, и появился стражник – пора.

С раннего утра к площади стекался народ. Горожане и крестьяне из окрестных деревень приходили поодиночке и семьями. До казни планировалась ярмарка, после нее представление балагана, – в общем, день обещал быть интересным. Разношерстная толпа все утро двигалась вдоль тележек с товарами, расставленных по периметру площади. Ремесленники в просторных рубахах, хозяйки в широких платьях и чепцах, студенты из Латинского квартала в длинных черных одеждах, оборванцы в лохмотьях – кого тут только не было. Разговоры, торговля, крики, песни – все смешивалось в непрерывный, оглушительный шум.

К середине дня люди стали подтягиваться к центру площади. Толпа на небольшом расстоянии окружила столб, мальчишки старались усесться поближе к будущему костру. Люди нетерпеливо переговаривались: всем хотелось посмотреть на ведьму. Мужчины заключали пари: какая она, молодая или старая, красивая или невзрачная?

Клод и Рене пришли в полдень и не стали пробираться к месту казни, предпочтя остаться в дальних рядах. Вообще-то членам Городского совета полагалось сидеть на специальном высоком помосте, но Клод посчитал неудобным находиться там, раз он еще не был ни на одном собрании совета и никого не знал. Впервые пойти на заседание ему предстояло завтра рано утром, поэтому они с Рене не планировали долго задерживаться на площади.

Вскоре толпа зашевелилась – подъехала повозка с осужденной. Стражники вывели Анну Кордье и потащили к месту казни. По толпе пронесся вздох разочарования – ведьма была немолода и некрасива. На ходу Анна вглядывалась в лица, пытаясь уловить на них сострадание, сочувствие, но читала в глазах лишь холодное любопытство. Нет, эти люди ей не помогут! Ей стало безумно, до обморока страшно, ноги ее подкосились, и последние несколько шагов стражники буквально несли ее на руках. Они подтащили ее к столбу и заставили подняться по лесенке на небольшую площадку. Немного отдышавшись, она решила использовать свой последний шанс. Пока ее привязывали к столбу, она набрала в грудь побольше воздуха и прерывающимся от ужаса голосом закричала:

– Люди! Многие из вас знают меня! Вспомните, я лечила вас и ваших детей, я помогала вам, я спасала вас! Пожалейте меня! Я не ведьма!

Из толпы на нее смотрели сотни враждебных и равнодушных глаз. Из последних сил она запричитала:

– Я невиновна! Пощадите!

Ноги ее уже не держали, она повисла на веревках. Парализующий страх овладел ею, и она затихла.

Рене с ужасом слушал эти крики: он ненавидел казни, ненавидел смерть. Хотя, конечно, за колдовство надо наказывать. И все же в его душе шевельнулась жалость к несчастной, напуганной женщине.

Толпа все прибывала, стоящие сзади немилосердно давили в спину. Рене повертел головой, ища отца – тот был в нескольких туазах от него, их разделяло полтора десятка человек.

Стражники взялись за руки, оттесняя толпу на безопасное расстояние. Затем трое из них, взяв приготовленные заранее факелы, подошли к столбу и подожгли окружающий его хворост.

– Люди! – завопила несчастная в последний раз.

Она в ужасе взглянула вниз – пламя медленно разгоралось. Анна с отвращением почувствовала, как струйка мочи стекает по ее ноге. Ее вдруг охватила злость: мерзавцы, негодяи, до чего они ее довели! Повалил дым, нестерпимый жар лизал ей ноги. Она выпрямилась и, превозмогая боль, закричала:

– Будьте вы все прокляты! Всем, кто сейчас стоит и смотрит, как я умираю, – всем вам гореть в аду, как я горю сейчас на этом костре!

Толпа в ужасе ахнула и отшатнулась. Проклятие умирающей ведьмы – что может быть страшнее? За что она их так?!

– Все… до единого… прокляты… – из последних сил хрипела Анна, извиваясь от боли. Пламя охватило ее волосы, и она испустила страшный, звериный вопль. Усилившийся ветер понес над площадью запах горящей плоти.

– Она прокляла нас! – в отчаянии крикнул кто-то, толпа, словно по сигналу, дрогнула, и все бросились врассыпную. Началась паника, люди кричали, метались, падали, давя друг на друга. Рене, оказавшись в центре неразберихи, пытался бежать, но вдруг увидел, как, теснимый другими, Клод упал. Рене рванулся к нему, наклонился, пытаясь поднять, но толпа буквально унесла его прочь. Юноша, барахтаясь в море обезумевших от страха людей, сквозь невообразимый шум услышал крик отца, крик отчаяния и боли. В ужасе пытался он протиснуться обратно, но в такой давке не было никакой надежды вернуться. Десятки раздавленных и покалеченных людей остались под ногами обезумевшей толпы.

Похоронив отца, Рене с тяжелым сердцем стал разбираться с делами. Он оформил в канцелярии прево наследство, в которое входил новый дом на улице Сен-Поль и перчаточное дело отца. Рене решил отдать изготовление перчаток в ведение подмастерьев, а сам с нетерпением ждал сентября, срока, когда капитан Дюпе примет его в ордонансную роту. После гибели отца Рене чувствовал себя страшно одиноким. Пытаясь забыться, он целыми днями расшивал изготовленные подмастерьями перчатки, но и работа не приносила ему успокоения. Рене угнетало, что он не смог спасти отца, он чувствовал свою ответственность за гибель Клода. Единственное, что немного утешало, – в давке и ужасе, охватившем толпу, он не испугался, не поддался панике и не бежал, когда отцу нужна была помощь, напротив, пытался прорваться к нему и спасти. Вспоминая опасные ситуации, возникавшие в его жизни, Рене удивлялся, ему казалось, что при испуге им поочередно руководят два разных человека – то смелый и бесстрашный, то подлый и трусливый. Почему он так по-разному поступает в случае опасности? – спрашивал себя Рене и не находил ответа.

* * *

– Милый мой, пожалуйста, не убивайся так! Ты сделал все, что мог!

– Со мной все в порядке.

Женевьева с сочувствием наблюдала, как тяжело переживает Рене смерть отца. Никакие слова не могли его утешить. Он снова, как после возвращения из школы, замкнулся в себе, и ничто его не радовало. Горько было видеть, как на его лице появляется невеселая кривая усмешка, словно отражение тоски по безвозвратно потерянному.

Девушку тревожило и то, что Рене записался в ордонансную роту. Что же это за семейная жизнь, если он будет ночевать в казарме? Она с горечью думала, что, возможно, Рене вообще не хочет на ней жениться. Во всяком случае, никаких шагов он не предпринимал. Женевьеву терзала неизвестность. Всей душой она тянулась к любимому, замирая от одного его взгляда, и жестоко страдала оттого, что не могла понять его намерений. Конечно, не может быть и речи о свадьбе, пока не закончится траур, она подождет, ей бы только знать, что Рене не передумал.

– Знаешь, ко мне посватался Пьер, сын суконщика с улицы Териви, – осторожно сказала Женевьева. Ей так хотелось, чтобы Рене возмутился, но тот лишь пожал плечами:

– Надеюсь, папаша Буше послал его подальше.

Дни проходили за днями, а Рене по-прежнему не заговаривал о женитьбе. А между тем лето кончалось, приближалось время его переезда в казарму, и измученная ожиданием и неизвестностью Женевьева решилась на отчаянный шаг. Выбрав вечер, когда Рене был дома один, девушка направилась на улицу Сен-Поль.

Жанна, получившая известие о болезни матери, уехала в родную деревню. Рене пришлось самому разбирать на ночь постель. На комоде горела одинокая свеча; глядя на огонь, он сел на кровать и задумался.

Дверь тихо скрипнула. Рене поднял глаза и с удивлением увидел вошедшую Женевьеву. С минуту она стояла в дверях, спокойно глядя на него, потом подняла руки и принялась медленно развязывать тесьму на рубашке. С изумлением и все возрастающим желанием Рене молча наблюдал, как юбка, рубаха, панталоны по очереди падают на пол. Движения Женевьевы были медленными, словно во сне. И вот наконец последняя деталь одежды упала к ее ногам, и девушка предстала перед Рене совершенно обнаженной. В сгущающихся сумерках кожа ее казалась смуглее, чем обычно, отсветы пламени плясали на упругой груди и порозовевшем от смущения лице. Жар моментально разлился по телу Рене, ему стало трудно дышать. Он упал перед Женевьевой на колени и принялся осторожно целовать ее живот и бедра.

Всю ночь сгорали они в пламени любовного пожара, а наутро было решено сыграть свадьбу сразу после окончания траура. Рене, словно очнувшийся от долгого сна и взглянувший на невесту совершенно иными глазами, сам себе удивлялся – почему он так долго медлил? А Женевьева с обожанием смотрела на него и от души надеялась, что ей не придется гореть в аду за свой отчаянный поступок.

Тем же утром Рене отправился к отцу Женевьевы за разрешением на помолвку. Они с Жаком оговорили условия, подарок жениха невесте, приданое и ударили по рукам ко всеобщему удовольствию. Из-за траура по Клоду Леграну решено было не устраивать праздника. Рене, Женевьева и ее родители пригласили лишь пару друзей, в присутствии которых и подписали необходимые бумаги.

Через несколько недель пришло время влюбленным расстаться: Рене был зачислен в ордонансную роту и теперь жил в казарме. Здесь он снова встретился с Жаком Тильоном и другими бывшими школярами. Поначалу юноша старался держаться подальше от Жака и его друзей. Но зачастую им приходилось вместе тренироваться, кроме того, теперь все они были взрослыми, поэтому затаенная вражда ни разу не переросла в открытое противостояние, наоборот – понемногу начала остывать.

Постоянное пребывание в казарме не мешало Рене думать о Женевьеве, уходить домой на выходные и проводить с нею бессонные ночи. Любовь захватила его целиком, без остатка, и ему с трудом давалась каждая минута, когда рядом не было возлюбленной. Теперь он уже не сомневался в своем желании жениться на ней, завести детишек и провести вместе всю жизнь. Женевьева оказалась скромной и страстной одновременно, и это противоречие распаляло Рене, сводя его с ума. Он с трудом дождался окончания траура и уже в феврале послал к супругам Буше закадычных друзей, Поля Готье и Мишеля Жаро, чтобы оговорить дату свадьбы.

Вернувшись в Париж, Жанна обнаружила, что сердце возлюбленного занято другой женщиной. Коварная девица Буше отняла у нее Рене! Мало того, что она, Жанна, осталась без жениха, так еще ненавистная дочь мясника станет теперь ее хозяйкой! Конечно, можно немедленно уйти, но куда? Выплакавшись, Жанна решила: раз уж идти ей некуда, она останется и будет работать, как раньше, а там… время покажет.

* * *

И вот наконец долгожданный день настал. На венчание, кроме родных и друзей, пришли все соседи с улицы Сен-Дени и члены цеха перчаточников. Многие из них знали жениха и невесту с детства и не сомневались, что рано или поздно будут гулять на их свадьбе.

Для венчания по предложению Катрин Буше была выбрана маленькая, но очень уютная церковь Сен-Катрин на углу улицы ля Буфетри. С утра Рене с приятелями отправился туда из своего дома, а Женевьева с родителями, подругами и соседями – из дома супругов Буше на Сен-Дени. Гости были одеты в самые лучшие одежды, весело играли нанятые музыканты, ярко светило солнце, все вокруг было наполнено радостью и ожиданием грядущего праздника.

Шаферы точно рассчитали время, и процессия Женевьевы, как и следовало, прибыла к церкви немного раньше. Гости остались у входа встречать Рене, а невеста с родителями уединилась в специально отведенной комнатке в боковом приделе. Чуть позже прибыл жених с друзьями, церковная колокольня приветствовала их радостным звоном. Гости веселой гурьбой зашли в распахнутые церковные двери, но под сводами собора все притихли, оглушенные торжественностью момента.

Когда все заняли места на скамьях, в церковь вошел Рене под руку с госпожой Буше. Под звуки органа они двинулись вдоль высокой колоннады к алтарю, где их уже ждал пожилой священник. Катрин отошла в сторону, и юноша остался один. Орган грянул с новой силой, и в церковь вошла Женевьева под руку с отцом. При виде нее сердце Рене восторженно забилось: в платье из красного шелка, перетянутом на талии поясом с жемчужными узорами, и с серебряным венцом на голове Женевьева выглядела настоящей красавицей. Ее волосы покрывала полупрозрачная газовая вуаль, закрепленная на венце, а глаза сияли счастьем, освещая личико и делая его по-настоящему прекрасным. Юноша с замиранием сердца наблюдал, как невеста приближается к нему. Жак довел дочь до алтаря и отступил в сторону. Музыка смолкла.

Рене стоял рядом с невестой, голова у него слегка кружилась. Теперь эта девушка, такая знакомая и в то же время далекая, – его жена перед Богом и людьми. Они связаны на всю жизнь, и другой у него уже не будет.

– Ego conjungo vos in matrimonium in nomine Patris, et Filii, et Spiriti Sancti[7]7
  Ego conjungo vos in matrimonium in nomine Patris, et Filii, et Spiriti Sancti (лат.). – Я соединяю вас в браке во имя Отца, и Сына, и Святого Духа – фраза из католической брачной церемонии.


[Закрыть], – услышал Рене слова пастора. Всё! Теперь он женатый человек. Он больше не одинок. Снова зазвучал орган.

После венчания молодожены и гости веселой толпой высыпали на улицу. Рене подал руку Женевьеве, и свадебная процессия направилась к дому супругов Буше.

Они уже сворачивали на Сен-Дени, когда Рене почувствовал чей-то пристальный взгляд. Он обернулся и сквозь толпу гостей разглядел стоящую в стороне старуху в темно-коричневом платье. Ему понадобилось несколько секунд, чтобы узнать ее – Мари Дюшон. Встретившись с ним взглядом, женщина перекрестилась и громко произнесла:

– Демон! Демон бессмертия!

Гости удивленно оглядывались, а старуха вдруг закричала, обращаясь к Женевьеве:

– Беги от него, девочка, беги! Он демон! Он лишит тебя самого дорогого!

Несколько человек подошли к мадам Дюшон, пытаясь ее успокоить, но она вырывалась и все кричала:

– Беги! Беги!

Испуганно оглянувшись, Женевьева прижалась к мужу:

– Что это значит?

– Не обращай внимания, старуха одержима бесами.

– Нехорошо это, – она сокрушенно покачала головой. – Дурной знак.

«Я отниму у Женевьевы самое дорогое? Чушь какая… Но ведь с бессмертием старуха не ошиблась! И опять демон… Господь милосердный, что же с нами будет?!»

Рене выхлопотал в роте двухнедельный свадебный отпуск, на протяжении которого не расставался с Женевьевой ни на минуту. Та сразу же разделила с Жанной обязанности, указав, что она будет делать в доме сама. Помимо этого, Женевьева выразила желание изучать перчаточное дело, чтобы в случае необходимости иметь возможность помогать мужу. Рене с радостью принялся обучать ее премудростям ремесла.

Жанна, казалось, никакой обиды на них не держала, переключив свое внимание на одного из подмастерьев. Она вела себя скромно, как подобает хорошей служанке, и Рене был ей благодарен за то, что она ни словом, ни взглядом не намекала на их былую связь.

Отпуск подошел к концу, и Рене был вынужден вернуться в казарму. Каждую субботу он приходил домой и проводил с Женевьевой восхитительные часы до вечера воскресенья. Время текло приятно и размеренно, Рене забыл о былых горестях, ему казалось, что счастливее человек и быть не может. Однако он ошибся: когда Женевьева сообщила, что ожидает ребенка, его восторгам не было предела. Рене чувствовал сладкую эйфорию, ему хотелось раскинуть руки и полететь. Казалось, ему все под силу, ничто не может быть для него невозможным.

* * *

Как-то раз Женевьева занемогла и пожелала на весь день остаться в постели. Жанна ликовала: теперь соперница в ее власти. Хозяин, как обычно, в казармах, и ничто не сможет ей помешать. Схватив корзинку, девушка побежала на рыночную площадь.

Прожив много лет в деревне, Жанна прекрасно разбиралась в травах и точно знала, какая из них может помочь, а какая – погубить. Поэтому, придя на рынок, она тут же направилась к лотку травницы и купила сушеную ромашку и семена белены.

Вечером, заварив травы, она отнесла чашу Женевьеве.

– Выпейте, госпожа, это настой из лекарственных трав, он вам поможет.

Вернувшись из казармы в субботу, Рене обнаружил пугающую картину – дом был заполнен лекарями и алхимиками, которые толпились вокруг кровати Женевьевы. Она лежала осунувшаяся, бледная, с разметавшимися волосами, у него сжалось сердце от одного взгляда на нее.

Увидев Рене у двери, Жанна схватила его за руку и оттащила в угол комнаты.

– Что случилось? Она умерла? – прохрипел он испуганно.

– Нет, нет, Господь с вами, сударь, что вы такое говорите, – ответила Жанна шепотом. – Госпожа заболела… но она поправится. Вот только ребеночек… не смогли спасти… – Она помолчала и печально добавила: – Такое часто случается.

Рене почувствовал, как на мгновение остановилось сердце. Малыш, его малыш! Известие оглушило его, он словно воочию видел своего маленького отпрыска, которому так и не суждено было родиться. Прислонившись к стене, Рене отдышался и потряс головой. Ничего, лишь бы с Женевьевой все было хорошо, а с остальным они как-нибудь вместе справятся.

Осторожно ступая, он подошел к кровати.

– Я не смогла сохранить для тебя нашего первенца, – печально проговорила Женевьева, положив голову ему на плечо.

Она поправлялась на удивление быстро – молодой, сильный организм брал свое – и уже могла сидеть в постели. Рене, заранее отправивший посыльного с известием к капитану Дюпе, целые дни проводил рядом с ней.

– Ничего, родная, лишь бы с тобой все было в порядке.

Она оторвалась от Рене и посмотрела ему в глаза долгим, изучающим взглядом. Казалось, она сомневалась, стоит ли говорить о том, что ее мучило. Наконец она решилась и тихо прошептала:

– Это Жанна.

– Что? – не понял Рене.

– Это Жанна меня отравила.

Муж прижал ее к себе, пытаясь успокоить:

– Ну что ты, девочка моя. Какие глупости.

Но она вырвалась и яростно зашептала:

– Я знаю, о чем говорю! У меня была всего лишь легкая простуда. Она приготовила мне лечебный отвар, а ночью все началось. Ты знаешь, что у нее бабка колдунья? Мне Клотильда говорила.

– Ох уж эти твои подружки-сплетницы!

Женевьева умоляюще прижала руки к груди:

– О, Рене, не спорь со мной, пожалуйста! Я чувствую, это она. Я знаю, она с первого дня меня ненавидит, с самой свадьбы!

Рене задумчиво смотрел на жену. Возможно, она и в самом деле права? Он никогда не замечал ничего подобного за Жанной, но как знать? Вдруг она затаила в душе злобу и ревность? Нет, это совершенно невозможно.

Женевьева продолжала горячо его убеждать:

– Тебя целыми днями нет, а я тут с ней одна. Я боюсь ее! Представь, что может случиться с нашим следующим ребенком? Вдруг она убьет и его тоже?

Рене кивнул:

– Хорошо, милая.

На следующий день Рене отправился в канцелярию прево и написал жалобу. Городские власти начали дознание, но Жанны уже и след простыл.

Вместо красавицы Жанны Женевьева наняла пожилую Моник Бернар, и жизнь потихоньку вернулась в прежнюю колею.

* * *

События в жизни Франции следовали одно за другим. В январе 1514 года умерла Анна Бретонская, «королева при двух королях»[8]8
  Анна Бретонская была поочередно женой Карла VIII и Людовика XII.


[Закрыть]. Это дало возможность Франциску, графу Ангулемскому, жениться на ее дочери Клод, с которой он был помолвлен уже восемь лет. При жизни королева, вопреки желанию Людовика, не давала согласия на этот брак, и он стал возможен только после ее смерти. Овдовевший король, все еще надеявшийся обзавестись наследником, тоже не стал долго мешкать, и уже летом во Францию прибыла английская принцесса Мария Тюдор, ставшая его новой супругой.

Ходили слухи, что Франциск, встречавший невесту короля в Кале, сразу же влюбился в нее, и юная принцесса ответила красавцу графу взаимностью. Но мать Франциска, Луиза Савойская, надеявшаяся, что сын станет следующим королем, решительно воспротивилась этой связи.

– С ума вы сошли, сударь? – пеняла она сыну. – Людовик стар и едва ли сможет стать отцом, но если Мария понесет от вас, то ваш сын станет королем, а вы так и останетесь навсегда графом Ангулемским.

Молодой граф здраво рассудил, что никакая интрижка не стоит короны, и не прогадал. К зиме Людовик заболел и 1 января 1515 года скончался. В этот же день королем был провозглашен Франциск, граф Ангулемский.

Первые несколько месяцев, пока существовала вероятность беременности королевы Марии, его положение было довольно шатким, но уже весной стало ясно, что Франциску суждено оставаться королем. Луиза Савойская, с рождения сына боровшаяся за корону для него, торжествовала.

Рене невероятно гордился тем, что когда-то был знаком с новым королем. Однако на празднования, проходившие по всему Парижу, не пошел: он опасался столкнуться с Мишелем и Робером де Леруа.

* * *

Франциск начал свое правление с того, что решил отвоевать герцогство Миланское, потерянное Людовиком. Он во всеуслышание объявил, что лично возглавит войско. Начались поспешные приготовления к походу. Ордонансная рота капитана Дюпе выступила одной из первых, в начале августа.

В одном отряде с Рене оказались Жак Тильон и его лучший друг Анри Кретьен. Как ни странно, у Рене с Анри быстро сложились хорошие отношения. В долгом походе до Альп они поддерживали друг друга, Тильон же держался в стороне, угрюмо косясь на Рене.

Почти месяц добиралось войско до северных предгорий Альп. Разведчики, посланные Франциском, вернулись с печальными вестями: все удобные переходы через горы заняты швейцарцами, нанятыми для защиты Милана герцогом Массимильяно Сфорца. Франциск разработал невероятный по дерзости план, и наутро его войска начали переход через Альпы по Аргентьерскому перевалу, совершенно для этого не приспособленному. Дорогу прокладывали среди пропастей и утесов, скалы, мешавшие переходу, взрывали, а пушки несли на руках. Это был неслыханный и очень утомительный переход, тем не менее через пять дней армия Франциска оказалась на южной стороне гор, в районе Пьемонта, и в считаные дни подчинила себе герцогство Савойское. Перейдя реку По, Франциск повел свою армию дальше, на Милан. У маленького городка Мариньяно французам преградили дорогу швейцарские наемники герцога Сфорца.

Эту битву Рене запомнил на всю жизнь. Ночь накануне боя он не спал, убеждая самого себя быть храбрым. Он бессмертен, убить его не могут – так чего ж ему бояться? Что бы ни случилось – он останется жив. А если ему удастся отличиться в этой битве, возможно, капитан Дюпе доложит об этом самому королю… и как знать… «Господь великий, дай мне смелости!»

Ранним утром 13 сентября 1515 года к возвышенности, на которой расположился французский лагерь, приблизились швейцарцы. Они шли сомкнутыми колоннами в абсолютной тишине, чтобы боем барабанов и звуком рожков не предупредить противника о своем появлении. Наемники герцога Сфорца надеялись, что большинство французских солдат еще спит, и рассчитывали застать их врасплох. Но просчитались: король Франциск, уже сталкивавшийся с подобной тактикой, расставил на всех дорогах разведчиков, и, когда швейцарцы приблизились, войско короля встретило их пушечными залпами. Завязался ожесточенный бой.

Молодой король, которому лишь накануне исполнился двадцать один год, прямо на поле битвы был посвящен в рыцари знаменитым полководцем шевалье Пьером де Байярдом, и это событие немало воодушевило войска.

Рене удалось блеснуть в этой битве. Забыв о страхе, врезался он в строй швейцарцев, рубя врагов направо и налево. Вокруг стоял адский шум от свистящих ядер, лязга оружия, криков раненых. Солнце нещадно палило, пот заливал глаза, но Рене упорно махал мечом. Немного впереди маячила спина Анри Кретьена, столь же самозабвенно крушащего противников.

Швейцарцы дрались отчаянно, но к вечеру стало понятно, что перевес склоняется на сторону французов. Рене с облегчением увидел, что передние ряды вражеской пехоты пятятся. Французы остановились, ожидая команды. На мгновение наступила тишина. В этот момент раздался отвратительный свист летящего пушечного ядра. Звук нарастал, и Рене, подняв глаза, в ужасе понял, что настала его последняя минута. Ядро летело прямо на него и на стоящего впереди Анри Кретьена. Как завороженные, стояли они, ожидая своей участи, не в силах что-либо изменить.

Вдруг Рене услышал истошный вопль за спиной, тут же получил сильнейший удар в плечо и, отлетев на несколько шагов, упал в грязь. Жак Тильон, толкнувший Рене, с перекошенным лицом метнулся к Анри. Но не успел. Ядро достигло земли, разорвав Кретьена на части; окровавленный Жак упал рядом с другом.

Раздались звуки рожка, французы бросились в наступление.

Вскочив, Рене кинулся к своему спасителю. Жак был еще жив. Он упал на колени и приподнял голову Тильона:

– Жак!

– Тихо, – прохрипел тот, – слушай. Это я… напал тогда на Леруа… мы подстерегли его за казармой…

– Я знаю, – помедлив, тихо ответил Рене.

Жак поднял на него затуманенный взгляд:

– Знаешь? Как ты… можешь знать?

– Я стоял за углом и все видел, – Рене с трудом подбирал слова, – но я… я побоялся вмешаться. Вас было пятеро…

«Господи, неужели я решился это сказать?!»

В последнюю минуту жизни Жак нашел в себе силы утешить недруга:

– Ничего… это может быть… с каждым…

У Рене на глазах выступили слезы. Он никак не ожидал таких слов от Жака, чувство благодарности затопило его, и он попытался поднять раненого на руки.

– Потерпи, я вытащу тебя!

Жак застонал:

– Нет… Я рад, что ты жив… Хоть одно… доброе дело… А мне конец…

Голос его становился все слабее.

– Прощай, Легран… Помолись за мою… загубленную душу… Как жаль умирать…

Изо рта его хлынула кровь, голова безвольно откинулась. Рене в замешательстве смотрел на тело бывшего врага. Жак спас его, пожертвовав собой… Почему?

Рене осторожно опустил голову Жака на траву, сел рядом и заплакал. Это были слезы облегчения. Тяжкий груз, который он носил в душе со дня смерти Филиппа, словно стал меньше весом. Наконец-то он решился рассказать кому-то о своем предательстве! И Жак не осудил его, не назвал подлецом и трусом, наоборот, попытался утешить. Рене чувствовал невероятное облегчение.

* * *

Сражение продолжалось два дня и закончилось полной победой юного короля Франции. Три недели спустя удрученный герцог Сфорца сдал Милан без боя, и Франциск со своим войском расположился в захваченном городе.

Рене, проявивший себя в сражении настоящим героем, получил звание сержанта. Он был горд и счастлив, ему нравилось воевать: в бою куда-то исчезал извечный страх смерти. Ну и, конечно, Рене был абсолютно уверен, что никогда не умрет, и все время помнил об этом. Он чувствовал себя свободным и почти всемогущим. И даже боль от совершенного когда-то предательства почти прошла, словно Жак забрал ее с собой в небытие.

Ордонансная рота оставалась в Милане почти год, пока Франциск вел переговоры с папой и королями заинтересованных стран. Красавец-сержант имел большой успех у миланских барышень. Рене льстило их внимание, и раз или два он не устоял перед чарами юных итальянок. Но всерьез их не воспринимал, это были лишь мелкие интрижки, утеха плоти. Он по-прежнему отчаянно скучал по своей Женевьеве.

Рене с удивлением наблюдал за миланской жизнью, в корне отличающейся от того, что он привык видеть в Париже. На его родине священники проповедовали идеалы аскетизма и духовного самоуничижения человека как жалкого, греховного создания. Итальянцам же такая мораль была совершенно чужда, у них господствовал дух внутренней свободы и отношение к человеку как к разумному, талантливому, прекрасному творению Бога, венцу мироздания.

Необычайно модным было подражание античному обществу: горожане старательно воспроизводили в быту жизнь древнеримских патрициев. Каждый миланец, казалось, был нацелен на творчество – многие писали, лепили, ваяли, рисовали, те же, у кого не хватало на это времени или таланта, заказывали свои портреты, статуи, оплачивали их и всячески поддерживали людей искусства. Все состоятельные горожане увлекались коллекционированием: гобелены, картины, монеты, геммы, книги, печати, скульптуры – все это собиралось и выставлялось в богатых домах на обозрение гостей. Огромной популярностью пользовались мастера творческих профессий. Рене понимал, что в духовном плане итальянцы, безусловно, намного опережают его соотечественников.