Текст книги "Там, где пахнет лопухами. Повесть"

…вновь встретить ту кошмарную девочку.

Может, примерещилось? С высоты ведь упал, стукнулся сильно…

Ладно, чёрт с ним.

Они двинулись дальше. Посёлок тянулся и тянулся. А с той стороны забора ни в жизнь не скажешь, что тут так много дач.

– Вот, – ткнула пальцем Верка.

Дом крупнее и выше других. Деревянный. Два несуразных крыла на добрую половину дачного участка, изгородь из низеньких столбиков с проволокой, подстриженные к зиме плодовые кустики. Над крышей посередине громоздился мезонин, передней частью выпирал вперёд. Водосточные трубы вели в две чугунные ванны, что прилепились по бокам. В мутной водице плавала коричневая листва, что облетела с яблонь и слив. Деревянный нужник спрятался за деревцами в самом дальнем уголке. Коробка из листовой жести – по типу гаража, только помельче, для садового инвентаря. Полуразвалившаяся беседка. Куча хвороста вперемешку с ветками покрупнее, рядом горка поленьев от спиленного дерева. Грядки вскопаны на будущий год.

Участок как участок. Небольшой. Соток шесть. А может, и того меньше. Только дом здоровый, несоразмерный.

Всё здесь уснуло на зиму.

– Похоже на правду, – сказал Ванька. – В таком только баксы и хранить.

Они обошли дом, подёргали ручки-скобы на массивной двустворчатой двери. Заперто надёжно. Мишка достал фонарик, включил, посветил в фасадные окна. Внутри – обычная дачная обстановка. Крашеный дощатый пол, нехитрая мебель, какая-то бытовая мелочь.

– О, гля, кресло-качалка! – воскликнула полушёпотом Верка. – С детства хочу себе такое!

– Скоро купишь за баксы, – отозвался Мишка. Почему-то с недоброй усмешкой. – Лучше, чем это. Навороченное, с подогревом!

– Как внутрь-то попадём? – спросил Ванька. За всё время подготовки незадачливые воришки не обсудили способы проникнуть в дом.

– Не ссы, у меня всё продумано, – ответил Мишка. – В окошко влезем.

– Разобьём, что ль? Не громковато ли будет?

– Не надо разбивать. Отогнём гвоздики, выставим стекло аккуратненько и залезем. Мой дед в деревне так делал: бабка до города поехала, а ключ от сарая, где поросята, случайно с собой прихватила. Вот и пришлось окно выставлять, чтоб хрюшек покормить. А будем уходить – обратно вставим да приколотим. Как будто так и было. С ходу даже и не заметят ничего… Лучше, конечно, заднее окошко. Чтоб нас с дороги не видно было.

Позади дома до самой границы участка бушевала одичалая малина. Колючие стебли цеплялись за одежду, царапали руки, лезли в лицо. Приглушённо матерясь, непрошеные гости продрались к ближайшему окну. Простой отвёртки оказалось достаточно, чтобы осуществить Мишкин план. Рассохшаяся рама легко поддалась. Они вынули стекло, отставили в сторону к стенке. По очереди влезли внутрь.

В доме пахло старым деревом, пылью, сыростью, клопами… дачей.

– Давайте-ка по шкафам пройдёмся сначала, – распорядилась Верка.

– Ты ведь сказала, баксы где-то под полом, – возразил Ванька. – Предлагаю по-быстрому забрать да сматываться. По крайней мере два посторонних человека теперь знают, что мы здесь. А может, и менты уже едут.

Верка уставилась на него с торжествующей ухмылкой. Помолчала, наблюдая, как меняется у старшего подельника выражение лица.

– А нет никаких баксов, – сказала она.

– То есть как нет? – опешил тот.

– А вот так.

– Обманули мы тебя, братан, – сказал Мишка. Спокойно. Не оправдываясь. Без тени раскаяния или сожаления. Без душевных мук.

– Как лоха развели, – сказала Верка. – Наврали с три короба – а ты и поверил. Дурачок ты наш! – Она надула розовый пузырь из жвачки. Он звонко лопнул.

– Ах вы…

– Ну да, мы такие.

– И ты, – он повернулся к Мишке, – называл меня своим другом?!

– Дружба дружбой, а бизнес бизнесом, – бросил тот.

Внутри у Ваньки проснулось то самое чувство, что испытывает обманутый ребёнок, – осознание предательства, от которого обидно до слёз.

– Втроём не так страхово, – пояснила Верка буднично, – вот мы тебя и подбили.

Ванька стиснул зубы. Кулаки сжались.

Он прошёл по скрипучим половицам через пахнущую сыростью комнату, распахнул дверь. За ней было темно. Выругался, достал из рюкзака старый отцовский фонарик. Мазнул лучом по гостиной за порогом. Луч выхватил из темноты по очереди круглый стол с кружевной скатертью, этажерку, задёрнутое занавеской окно, линялый палас.

Следующая дверь привела Ваньку в сенцы. Дверь во двор – с накладным замком, изнутри открывается без ключа.

Тихонько повернул вертушку, вышел за порог. Прикрыл за собой дверь. Язычок замка щёлкнул.

Только спустился со скрипучего крыльца – сквозь шум моросящего дождя послышался шорох шагов по траве.

Выключил фонарик, застыл. Шаги тоже стихли.

Хриплый кашель.

Кто бы это ни был, он не мог не заметить света от фонарика.

Ванька ринулся по дачам к забору из горбыля.

Позади дома с мезонином, чуть слева, за лысой клумбой, обозначенной кусками белого кирпича, вместо ограды тянулась жиденькая полоска неполотого сорняка.

Перешагнул на огород соседней дачи. Дальше шлёпал по размокшей земле, вскопанной под картошку почти по всей площади участка. Грязь чавкала, липла к ботинкам. Глубокие следы сразу наливались водой. Участочек ухоженный, но без изгороди – за ним другая линия посёлка. За рядом домиков чернел высокий общий забор.

Шлепок оземь.

Ваня замер.

Ничего.

Наверное, перегнившая ветка отяжелела от влаги да отломилась.

Участок у общего забора с других трёх сторон обнесён железными прутьями, стянутыми проволокой. Калитка незаперта. Дачу, кажется, несколько лет назад бросили: дом обступила стена травы, под ноги то и дело попадался крупный мусор: видать, добрые соседи, прознав о смерти хозяина, решили поживиться – всё мало-мальски ценное унесли, а старое и негодное побросали прямо тут, на землю.

Грохотнуло задетое ногой ржавое ведёрко.

А вот и забор. За ним Ваньку ждёт счастливый конец дурацкой передряги, в которую он ухитрился по большой глупости вляпаться.

Забор высокий, а уцепиться толком не за что, кроме верхнего края. Ваня поправил поудобнее лямки рюкзака, подпрыгнул, ухватился за верх. Упёрся ногами в доски, стал карабкаться. Подошвы соскальзывали – не сдавался, карабкался снова, до тех пор пока не удалось перекинуть ногу.

По ту сторону – непроглядная тьма.

Он бросил взгляд на участок – ясно различил очертания домика, бочки, деревьев, кустов. Глянул за забор – ни зги не видать. Чернее чёрного даже небо за оврагом, которое должны бы освещать огни города – центр всё-таки.

И тишь. Ни машин не слыхать, ни собачьего лая в частниках, ни пьяных криков. Даже дождь, кажется, не шумит по ту сторону.

Странные дела… Ну и чёрт с ним.

Он перекинул другую ногу, спрыгнул. Поскользнулся на мокрой траве. Висок ударился о твёрдое.

Сознание возвращалось постепенно, фрагментами. Кусок там прилепится, кусок сям пристроится. Как лоскутное одеяло. Ванька лежал на сырой земле, тело противно немело от холода. Потихоньку он вспоминал, что произошло.

Проснуться бы дома, в теплой постельке, и осознать, что всё это был лишь дурной сон…

По правой половине головы и лица расползалась тупая боль.

Он приподнялся – боль глухо стукнула изнутри черепа. Поморщился. Кое-как поднялся на ноги. Поправил очки, которых чудом не потерял. Пощёлкал кнопкой фонарика. Не работает. Батарейки сдохли.

Огляделся, щурясь. Вокруг даже не темень – сплошь чернота. Только капли стучат повсюду, никак не могут друг с дружкой сладить – всё порознь.

Он стал шарить руками в воздухе и ничего не нащупал – ни забора, ни кустика, ни деревца. Под ногами мягко.

В сырую толщу прелого осеннего запаха ворвался новый оттенок – чего-то свежего, живого, удушливо-зелёного.

Лопухи. Запахло битыми лопухами. Вот запаха не было, а миг спустя он сгустился в воздухе, пропитал всё терпким соком…

Поздновато для лопухов.

Тьма стала рассеиваться, дождь – крепчать. Холод торопливо отступал перед душным теплом, напоённым влагой.

Оказалось, Ванька скатился по насыпи чуть подальше забора.

Стало жарко, дождь заметно окреп. Зелень буйствует. Раскисшая грунтовка – не то узкая дорога, не то широкая тропа меж двух высоких дощатых заборов. Всё по-летнему.

Это и есть лето! Но как?!

Впереди на дороге – мальчишка. Дверь в заборе приоткрыта. Мальчишка с кем-то беседует. Или просто слушает… смотрит… издали за шумом дождя толком не разберёшь.

Надо спросить у пацанёнка… А что спрашивать-то?

Ванька на миг замешкался, задумался, а потом решил: да всё равно что! Главное – убедиться… в чём?

С каждым шагом ему всё больше казалось, будто он где-то уже видел этого мальчугана. Что там у него на футболке? Львёнок? Да, львёнок. Футболка какая-то девичья, не девичья – не поймёшь. У Мишки в детстве такая была – его за неё постоянно чмырили во дворе. И шорты такие же, как у этого, – короткие, красные…

Лицо вроде похоже… а вроде и не похоже…

Мелкий сорвался с места и скрылся за поворотом. Всплески грязи потерялись за пеленой дождевого шума.

Ванька выругался.

Что происходит? Перед тем как он ударился головой и потерял сознание, была глубокая осень. Сейчас лето…

…как тогда. Когда они вдвоём с Лёшкой вот здесь, точно вот здесь, убегали от маленького Мишки, а тот торопился следом, пыхтел, задыхался. Он никогда тут не бывал раньше и больше всего на свете боялся потеряться в незнакомом, безлюдном месте. А эти двое бежали лёгкой трусцой да посмеивались, изредка оглядываясь. А потом Мишка отстал-таки, силёнки кончились. Ванька и Лёшка вернулись домой чуть раньше, хоть и сделали большой крюк, – бог знает, где Мишка всё то время плутал. Явился весь мокрый, встрёпанный, вымотанный. Сам не свой – личико осунулось, словно бы постарело. А они продолжили измываться – взялись убеждать его, что пришёл он не домой, а в точно такой же двор, но в Москве. И что нет в квартире на четвёртом этаже его мамы…

Криво сколоченная, кособокая дверка в заборе оставалась приоткрытой. С мыслью спросить что-то – Ваня сам не знал что – он подошёл, но не слишком близко. Остановился напротив. В проёме – девочка лет десяти-одиннадцати. Видавшая виды несуразная одёжка – чёрные брючки и пиджачок, громадные оранжевые помпоны вместо пуговиц. Шевелюра огненно-рыжая, взъерошенная. Улыбка широченная, от уха до уха. Неприятная. Глаза вроде и на тебя глядят не отрываясь, но как будто при этом мелко-мелко бегают, мечутся. Рукой держит за волосы куклу – тоже рыжую и в похожей одёжке. Да это ж та самая девочка, что напугала его у ворот!

Да уж, немудрено в темноте испугаться такой страхолюдины, пусть и маленькой. При дневном свете – дело другое.

– Девочка, а ты не знаешь… – начал было Ванька.

– Тебя как звать? – пискляво перебила та.

– Ваня, – ответил он и машинально спросил: – А тебя?

Слева на дороге почудилось движение.

Он повернул голову.

Нет, не почудилось. Приближался человек. Парень. Совсем юнец. Еле плёлся, спотыкался. Пьяный вусмерть. Чуть не падал. Лицо разбитое.

Подходит ближе, протягивает руки – словно в немой мольбе.

А что с головой-то у него?!

Над лбом красно-чёрная рваная дырка. Лицо залито кровью.

Ванька узнал его. Лёшка. Такой, каким был давным-давно. Задолго до армии, задолго до гибели.

– А меня зовут Игорёк, – ответила девочка огрубевшим внезапно голосом.

Очнулся. Поднялся. Поёжился от холода. Поморщился от боли в левой половине головы. Угораздило же!

Щёлкнул кнопкой фонарика. Нормально, работает. Хотя свет уже тусклый. Скоро сдохнет.

Снял очки, кое-как протёр линзы. Огляделся.

Он на том участке, с которого пытался перелезть забор, чтобы покинуть наконец чёртов посёлок. Выходит, не перелез? Не удалось? Ведь помнит, как перебросил обе ноги через верх и камнем бухнулся на ту сторону. Запомнил даже звук, когда голова стукнулась о твёрдое.

ПОМ.

Неужто опять перелезать? Что ж, придётся. Главное – теперь действовать аккуратнее. Перебросить обе ноги, сесть, ухватиться руками сбоку. Упереться подошвами в доски, потихоньку слезть. Повиснуть, разжать пальцы. Мягко приземлиться. По-кошачьи. Вроде не так уж сложно…

Стоп. Тут какая-то дверь. Как будто та же, что привиделась Ваньке в бреду. Из-за которой выглядывала жуткая девочка с куклой.

Девочка по имени Игорёк. Придёт ведь такое в башку…

Так это выходит, в видении она была… здесь?!

Он боязливо огляделся.

Вроде никого.

Дверь. Надо попробовать.

Он сорвал полиэтиленовую плёнку, которой тщательно обмотали замок. Оказалось, не замок, а шпингалет – крупный, стальной. Над ним закруглённый кусок пластиковой бутылки, прибит двумя гвоздями – одним к дверке, другим к притолоке. Хитромудрая конструкция: не сорвёшь с гвоздей кусок бутылки – фиг откроешь. Видать, знали, что до весны отпирать не придётся, – вот и заделали намертво.

Ваня отшвырнул плёнку, сорвал пластик. Ухватился покрепче за рукоятку – крошечную для такого громадного шпингалета и жутко неудобную. Потянул.

Фигушки. Хреновина даже и не думала поддаваться.

Налёг изо всех сил – металл скрипнул. Задвижка чуть сместилась. Поднажал снова – двинулась ещё немного. Потом ещё, ещё. Когда оставалось приложить последнее усилие, что-то послышалось с той стороны.

Замер, прислушался.

Шаги. Приближаются. Поднимаются по крутой насыпи к забору.

Прямо к двери, сюда.

Дверь дёрнулась. Ругань сквозь зубы.

Дёрг. Дёрг. Дёрг.

Ваньке повезло, что не успел отпереть. Осталось-то совсем капельку – каких-нибудь полсантиметра.

– Ну, п-п-п-падла! – цедил сквозь зубы тот. А потом перешёл на крик. Такой бывает у людей с взрывным характером, когда терпение лопается. – А ну открывай! Хуже будет! – медведем ревел. – Открывай, говорю!

От ударов доски дрожали, прогибались, скрипели – вот-вот рассыплется хлипенькая дверка. У Ваньки сердце ушло в пятки. Он на носочках пересёк участок и поспешил к дому, где оставил Мишку с Веркой. Надо их предупредить.

Он представил себе, как здоровенный мужичище ловит его, смертельно напуганного. Сгребает здоровенными лапами, стискивает до хруста в рёбрах. Швыряет в видавший виды «козёл», увозит в ментовку.

Сдаст Ванька своих подельников? Вряд ли. Менты и не догадаются, что он был не один. Хоть ничего и не украл, а пару дачных «висяков» на него сгрузят за милую душу. А если б поймали Мишку с Веркой? Вот те бы Ваньку сдали. Верка – так уж точно. Такая падаль влёгкую сдаст, предаст и продаст.

Стук и ор стихли позади. Наверняка тот скоро будет рыскать по посёлку. А тут уж попробуй от него улизни – поди каждую пядь земли знает. Да-а-а-а-а-а, дела…

А вот и дом с мезонином.

Он столкнулся с ними в дверях. По лицам было видно: ничем не разжились, зря только пришли.

– Ишь ты! Ну а теперь чего вернуться решил? – презрительно бросила Верка. – Опять девочка маленькая не выпустила?

Ванька не стал отвечать колкостью на колкость – в голове вертелась одна-единственная мысль – как бы без потерь сделать ноги из вонючего садового товарищества имени Калинина и забыть, что оно вообще существует на этом свете. Чтоб оно выгорело к чертям собачьим до последнего дома!

– На нас охотятся, – ответил Ванька. – Какой-то борзый деятель точно знает, что мы тут. Может, он даже не один, а с помощниками. – Насколько сумел кратко, он рассказал, что с ним произошло.

– Тогда к главным воротам не пойдём, – решил за всех Мишка. – Должен быть отсюда какой-то другой выход. Можно в противоположную сторону – посмотреть, чего там.

– Тихо! – зашипел Ванька. – Слышите?!

Прислушались.

Крадущиеся шаги со стороны въезда.

– Быстро в дом! – Мишка распахнул дверь, они юркнули внутрь. Мягко щёлкнул язычок замка. – Давайте-ка наверх!

В углу большой комнаты крутая деревянная лестница вела к люку в мезонин. Крышка, хоть и массивная, легко поддалась, распахнулась. Они очутились в затхлой, тесной комнатушке, заваленной барахлом. Сундуки, чемоданы, тюки. Хозяева использовали мезонин как кладовку. Окошко плотно зашторено чёрной тканью, так что Мишка не побоялся включить фонарик.

– Ух ты! – воскликнула Верка, оглядывая залежи добра. – Может, тут чего ценного найдем? Мы ведь только первый этаж обшарили…

– Дебилы, – тихо выдохнул Ванька. – Втянули меня в это говно.

– Ой, а сам-то! – парировала Верка. – Мало того что дело закончить зассал, так даже убежать без нас побоялся!

– Давайте не будем ругаться, – сказал Мишка примирительно.

– Давайте не будем! – с вызовом ответил Ванька.

– Ну, тогда посидим до утра, – буркнула Верка, уселась на стопку книжек и прислонилась спиной к стене. Ванька пристроился на мягкий тюк, Мишка – на чемодан.

Сидели в угрюмом молчании. Прислушивались. За тонкими стенами мезонина лишь шумел дождь – ни шагов, ни голосов.

– А если они сюда придут? – спросила наконец Верка.

– Надо сидеть тихо. Они не догадаются, – ответил Мишка.

– А если догадаются?

Вместо ответа Мишка взял чугунный бюст Сталина и показательно взвесил на ладони.

– Ты серьёзно? – произнёс Ванька. – А если убьёшь?

– Уже всё равно, – отозвался тот. – Какая разница, за что в тюрьму садиться.

– Ну вот. Мы теперь не только домушники, но и мокрушники будем.

– Не ной, – отрезала Верка. – Заколебало твоё нытьё. Давайте лучше тихонько посмотрим, чего тут есть.

Не вставая со своего книжного насеста, она приоткрыла горлышко одного из тюков, заглянула.

– О! Смотрите-ка! – и достала что-то завёрнутое в белую бумагу. – На сколько нам фонарика хватит?

– Фиг его знает. Долго точно не протянет.

– Выключай тогда. Давайте свечку зажжём. – Она развернула бумагу. В свёртке – несколько восковых свечей. Такие всегда долго горят. В каждом доме есть про запас – свет-то часто отключают.

– Только осторожно, – предупредил Ванька. – Петуха не пусти. Барахло загорится – кирдык.

– Не ной, – дежурно отозвалась Верка. Встала, покопалась в какой-то куче. Нашла алюминиевый поднос. Водрузила на чемодан. Проверила, надёжно ли держится. Да, надёжно. Сверху – треснутую чашку. В неё свечку. Чиркнула зажигалкой. Мишка погасил фонарь. Захламлённая комнатка озарилась дрожащим светом. Пламя сразу уверенно разгорелось, но из-за сквозняка неуклюже раскачивалось, изгибалось, словно в наркотическом танце.

Пока Верка заворожённо наблюдала за оранжевым язычком, а Мишка тупо глядел в пустоту, Ванька осмотрелся получше.

Мешки, тюки, чемоданы. Тумбочка с оторванной дверцей. Проигрыватель, стопка пластинок в обтрёпанных обложках. Битый хрустальный ёжик. Противогаз.

Всё как у всех.

Что ли взять почитать книжку, пока эта дура опять на них не уселась?

Он подошёл к стопке, опустился на корточки. Повёл пальцем вниз, изучая надписи на корешках. Обычный скучный набор – Толстой, Пушкин, справочник радиолюбителя, русские народные сказки, «Юный натуралист»… А вот один корешок без надписи.

Придержал верхнюю половину стопки, чтоб не упала. Вытащил тонкую книжицу. Как ни старался, стопка всё равно грохнулась на пол, рассыпалась.

– Ты чё творишь, гад?! Хочешь нас выдать с потрохами?!

Ванька не ответил.

Книжка оказалась ежедневником за какой-то лохматый год в твёрдом переплёте. Тяжёлые, годами сыревшие, слежавшиеся страницы стали нехотя, с грузным шелестом отклеиваться друг от друга. Корешок потрескивал, поскрипывал.

Почти все страницы оказались исписаны убористым, аккуратным детским почерком. На переднем форзаце крупными печатными буквами: «Дневник Кати Козловой».