Текст книги "Сны Черного Короля"

Лег на диван…

В Алёнкиной улыбке светилось столько жизни и нежности, что все – нельзя сказать, забытые – скорее оттененные этой суетой чувства тотчас же оживали… С той первой, «дождевой» нашей встречи Алёна словно околдовала меня. Да, наверное, это были самые счастливые минуты! Когда мы гуляли вечерами по парку, болтая о первой пришедшей на ум ерунде. Когда я читал сочиненные специально для нее стихи, а она, пряча озорную улыбку, смотрела «необходимо восторженными» глазами. От любого ее прикосновения я всегда терял голову. Мне хотелось, безумно хотелось быть рядом! Дышать ароматом ее духов, трогать мягкие нежные волосы, держать в своей ладони ее маленькую ладонь. Ощущать ее близость. Когда Алёна была рядом, жизнь словно бы останавливалась… Я помню тот ужин в кафе. Я долго-долго смотрел на нее, потом взял со стола салфетку и написал:

Соколом – я промелькну в облаках. Косым солнечным лучом войду к тебе в комнату. Одинокой полуночной звездой увлеку твою душу.

Знай, моя любимая женщина: что бы ни случилось с тобой, я всегда буду рядом!

Написал и протянул ей.

Помню, как порозовели ее щеки, потемнели и стали еще огромнее глаза.

Ну что мне сказать тебе сейчас, Алёна?

Утверждают, что только любовь и преступление придают жизни смысл. Не буду касаться пока второго, но без тебя ни смысла, ни жизни я так и не увидел. Ты – моя судьба, и, значит, с ее непреложной необходимостью мы должны быть вместе.

Завтра же отправлюсь к Компотниковой и силой вытряхну все!

Потерпи еще немного, малыш…

Потерпи… хотя бы до завтра.

С этими мыслями я почувствовал, что начинаю медленно засыпать. Однако итоговыми впечатлениями кошмарного дня стали надрывные звуки гитары за окном и голос, который халтурно копировал голос Юрия Шевчука, но тем не менее пел.

«Осень, доползем ли, долетим ли до рассвета, что же будет с Родиной и с нами?» И еще раз: «Осень, доползем ли, долетим ли до рассвета, что же будет с Родиной и с нами?»…

Не знаю, как насчет Родины, но я, кажется, крепко влип, подумал я и заснул…

Часть вторая

1

Есть ли черта? Та, вытолкнутый за которую, человек способен решиться? Что создает эту черту? Кто за нее выталкивает? Жизнь – обрывки воспоминаний? Или…

Стекла в кафе были крайне мутными.

Вдобавок – шел дождь. Поэтому, вероятно, и те, кто находились сейчас за стеклом, выглядели довольно нелепо. Словно в каждом отсутствовал тот последний, завершающий пазл, делающий нас людьми… Прошла ровно неделя. Я сидел за угловым столиком у окна и ждал Потапова.

Да, да – сидел за угловым столиком в кафе и ждал Потапова.

Все мои обещания – дрянь. Я не только не смог помочь Алёне, но и вообще не сделал для этого ничего. Единственное активное действие – приблизился к даче Компотниковой. Кстати! Наша мастерица художественного слова завела себе парочку сторожей. Этаких краснолицых молодцев подчеркнуто дегенеративного типа. Когда я попробовал перелезть через забор, один вдруг дернул за ногу, стянул вниз и заехал кулаком в подбородок.

Мое сегодняшнее меню – кофе со сливками, пирожное «Буше», салат «Нежность»… А хочется водки.

Олег отбыл на свой гамбургский семинар, и говорить стало не с кем. Нет, не то чтобы я наконец открылся ему, нисколько; просто мы часто созванивались, и после этих бесед как-то подотпускало.

Все последнее время меня не покидало странное настроение. Какое-то беспокойство. Словно ожидание, что что-то должно вскоре произойти, и тогда…

Нет, хочется водки!

Я поднялся из-за стола, подошел к стойке и кивнул молоденькой официантке:

– Скажите, водка есть?

– Только для членов клуба.

– Какого?

– Любителей водки. Вы член?

– Возможно, – предположил я и вернулся на место.

Нет, это безумие! Почему, чтобы выпить водки, надо вступать в клуб?… Почему встречаюсь, общаюсь, выслушиваю бредни невесть откуда взявшихся людей, вместо того чтобы сообщить об исчезновении Алёны в органы? С чего решил, что в записке есть тайна? Почему единственный человек, посвященный мною во все, – сантехник? Почему?

Я и сам не знал – ПОЧЕМУ.

Наверное, потому что был все это время один.

Всю неделю, минувшую после моего дачного фиаско, я просидел в квартире Олега, не выходя никуда и полностью замкнувшись в себе. Однажды, правда, почти собрался посетить бывшее жилище, но вскоре изменил решение. Страх возможной засады возобладал… Случалось, что звонил телефон. Чаще, практически ежедневно, это был тот, «оргазматический» голос, он говорил «ой… извините», и в трубке раздавались гудки. На первых порах эта анонимная вежливость вызывала дикое раздражение. Потом ничего, плюнул. Два или три раза на сеансы связи выходила Гардинная Девочка. Она объясняла, как важно разгадать тайну Божьего присутствия в мире, проводила ликбез по макрокосму, внешним и нематериальным мирам. Часто и странно смеялась… Вчера «откоммуникатировал» мой конфидент. Он заявил, что «детерминировал отдельные консеквентные информационные компоненты» и назначил встречу.

В остальное время я оставался со своими мыслями наедине и сильно скучал.

Осознание того, что с исчезновением Алёны многое ранее важное лопается как огромные мыльные пузыри, давило.

Я чуть не заплакал – в последнее время чувствую, как становлюсь мелодраматичной душой. Несмотря на мою половую принадлежность, любая ерунда, кажется, способна довести до слез.

Но я не заплакал… Дверь кафе одновременно с дзиньканьем колокольчика распахнулась, и на порог вступил – ожидаемый.

Бросив приветственный взгляд, он проследовал ускоренным маршем к стойке, гаркнул: «соточку, девочка, и бутерброд», чуть подождал, затем сгрузил полученное на бумажную тарелку и подсел, улыбаясь, ко мне.

– Вы член клуба? – спросил я удивленно.

– Какого клуба?

– Любителей водки, – следом за пояснением пришлось изложить, что произошло тут недавно.

– А! – улыбка на лице Потапова стала шире. – Клеила она тебя так. Видать, приглянулся! Природа. Каждая тварь по осени пару ищет. А хрена?!

– Я думал, осенью обычно психические заболевания обостряются. А ищут весной.

– Дрисня! – сантехник скептически отмахнулся. – Романов любовных меньше читай. Это там только весной. А в действительности – ежемесячно.

– Вы же сами сказали, по осени?

Потапов выразительно изогнул брови:

– Сентябрь…

Не найдя что ответить, я глянул через плечо на официантку – та тоже смотрела на нас, шаловливо прищуривая глаза.

– Ишь, как мигалками жрет! – пробурчал собеседник мне в ухо.

И залпом приговорил свою «соточку».

– Я все про собак, – сказал он затем, дожевывая бутерброд, – …твоих думаю.

– И что?

– Символ это. Прокладок не меняй, символ! Привязка, понимаш, к чему-то более существенному. И надо только узнать, какую конкретную собаку он имел в виду.

– А у вас есть такая на примете?

– Есть, – рявкнул Потапов, и губы его – словно в ответ на какое-то яркое воспоминание – сложились в тонкую-тонкую нитку. – Ротвейлер во дворе. На людей, сволочь, кидается… Я домой, с работы топал тогда. Хотел его… т-т-термосом! У меня металлический, двухлитровый. Да говорят, хозяин – бандит. Потом еще и тебя…

Он задумался, и я готов был поклясться – в первичных полях коры потаповского головного мозга уже происходила бойкая перекличка синонимов. Через мгновение венцом процесса стал многосложный фразеологизм, и меня, надо сказать, потрясло мастерство точно подмеченной детали.

– А еще? – спросил я. Однако тут же подумал, что вопрос, скорее всего, предстанет в искаженном облике. И уточнил: – Про собак?

– Бог миловал! И как такую тварь только…

Он хотел что-то добавить, но, видимо, передумал.

– Но вы же сами говорили об консеквентных информационных компонентах. Кстати, консеквентный – это что?

– Последовательный. Книжки надо читать! Вот я и думал: о собаках, о циферках… Об этом вон тоже, – Потапов указал на пластырь на моей щеке, появившийся там после посещения дачи. – Это то, о чем рассказывал?

Я кивнул.

– Хреново!

Через минуту он заговорил опять.

– С циферками трудностей нет. Недавно я проводил тут научное исследование на предмет соотнесения букв с прочими тканями материи. Вот.

Он протянул аккуратно разлинованный лист формата А4, на котором было написано:

Найденный и предлагаемый Потаповым (найденный тоже Потаповым) «Закон букв». Описание:

А – буква в познании материального мира. Б – буква в формировании сознания. В – буква в слове. Г – буква в предложении. Д – буква в производстве материальных условий. Е – единство буквы. Ё – буква во времени. Ж – буква в исчислении. З – буква в формировании бесклассовых общественных формаций. И – буква-звук. К – буква-звук как своеобразие формы проявления материи…

Отмечу, что за окончанием алфавита, а также на обратной стороне бумаги помещались какие-то замысловатые чертежи, по всей вероятности подтверждающие верность и практическую значимость изобретения.

– И что? – спросил я, возвращая листок.

– А то, что все не так просто! Каждой конкретной букве, как видишь, соответствует конкретное явление или процесс. То же, полагаю, и с цифрами. Закон универсальный. И если подставить на место тех циферок, что там в записке, выведенные мною значения, то оба мы получим прекрасное поле для дальнейшего умственного труда.

– И как вы это представляете?

– А! Тоже заметил! – Потапов торжествующе улыбнулся. – Я еще пацаном был, голову все ломал. Почему, думаю, букв тридцать четыре…

– Тридцать три, – поправил я.

– Тридцать три, а цифр – хрен его знает сколько.

Нужно признать, мне показалась достаточно странной такая система счисления. Однако я вежливо промолчал, предпочтя не лезть на дискуссии. Потапов, впрочем, тоже безмолвствовал. Похоже было, ждал какой-то реакции от меня, и я, повинуясь, выдал «и что?».

– А то, что буквы и цифры – суть понятия конгруэнтные.

– Что?

– Одинаковые. Звенья одной цепи… С детства, чуть только поднявшись в своем развитии над скотами, мы учимся владеть языком. Буквы! На другой, более высокой ступени, пробуем потихоньку считать. Цифры! Затем овладеваем письменной речью и основными арифметическими операциями. Снова буквы и цифры! Говоря первое, часто подразумеваем второе, и еще чаще – наоборот. Да вспомни хотя бы крылатое выражение: «послал его на три буквы». Видно, что и здесь оба понятия идут рука об руку. Следовательно… (он сделал паузу). Если налицо конгруэнтность…

– Одинаковость?

– Одинаковость, то одинаковость должна проявляться во всем. И если букв тридцать четыре…

– Тридцать три.

– Тридцать три, то и цифр должно быть ровно столько же.

– Как?

– Да вот так… Цикличность!

После слова «цикличность» последовала новая пауза, основное значение которой, судя по всему, было предоставление мне возможности почувствовать всю неповторимость момента.

– Цифр тоже ТРИДЦАТЬ ТРИ. Когда круг замыкается, все начинается заново, понимаешь! И 34 не что иное, как 33 плюс 1. Тридцать пять – 33 и 2. А, например, 178…

Потапов вытащил из кармана обгрызок старого карандаша и, помусолив его во рту, принялся записывать на листке в столбик.

– Тридцать три, так, тридцать три, так, еще тридцать три, пр-р, черт… еще тридцать три, еще… Так-так-так… Сто семьдесят восемь это… пять раз по 33 и семнадцать. Теперь отпихиваем в сторону формообразующий элемент, и получаем, что 178 это 17.

– Здорово! – едва сдерживая улыбку, отреагировал я. – Произведен целый переворот в науке!

– А че скалишься? – Потапов закусил губу. – Обратного, между прочим, покамест никто не доказал.

Я извинился и попросил не обращать внимания на мое маловерие. В ответ сантехник предложил выдать записку, с тем чтобы он мог прямо сейчас «перейти от живого созерцания и абстрактного мышления к практике». Пришлось увильнуть, сказав, что записка оставлена дома, а назвать наизусть «хотя бы несколько циферок» никак не могу.

– Хреново! – покачав головой, заключил Потапов.

– А насчет этого что? – спросил я позже, прикоснувшись к щеке.

– Как два пальца об асфальт!

Я попросил уточнения.

– Унитаз у твоей писательницы японский стоит. А слив вертикальный.

Было, наверно, понятно – до какой степени глупо гонять одну и ту же пластинку с названием «и что?», но и другого в голову упрямо не лезло.

– А то, что конструкция дюже сложная. Если узлы в неправильной последовательности соединить, обязательно подссыкать где-то будет. Специалист требуется.

– И что?

– А то, что специалист ихний корнеевский – мой старый приятель… Говорил ведь, главное дело, дураку: учись. Не до скончания же дней народу в совдеповское срать. Вон, XXI век уже поджимает. Да куда! Как об стену горох. Дарвалдаев и есть Дарвалдаев (фамилия это). Тяп-ляп, кидь-швырь. Там на герметик, там на фум… а в баночку-то – тячёт!

– В какую баночку?

– В писательскую. Два раза она его вызывала. Покрутился, повертелся, руками развел, и ищи ветра в поле. Ей вроде писать – а много напишешь, коли банку каждые полчаса менять надо?

– И…? – полуспросил я, смутно о чем-то догадываясь.

– Потрындели мы с ним. Я визитенку с особой целью оставил. И вот – писательница вчера позвонила, а сегодня…

– Вы едете в Корнеево?! – не дав закончить, почти прокричал я.

– С помощником. Конструкция, сказал, дюже сложная. Одному тяжело.

Он заговорщицки подмигнул, и мне захотелось кинуться ему на шею.

– Когда?

– А прямо сейчас. Ко мне только за инструментом заедем да помощника в божеский вид приведем.

Если допустить правильность выражения, что ничто так не раскрывает характер человека, как его жилье, то характер Потапова можно было попробовать описать примерно такими словами…

Наверное, это был на зависть многосторонне деятельный, таящий в себе какую-то неустанность движения человек.

Потому что в малогабаритной квартире его, требующей, кстати, несмотря на одну из специальностей хозяина, хорошего ремонта, – мирно уживались вещи из совершенно разных сфер, отраслей и профессий. Так, на полу, рядом с теплообменником от газовой колонки можно было увидеть секатор для подрезки кустов, половинку бинокля, разобранный электросчетчик и в таком же состоянии утюг. В прихожей к стене прислонилась крышка канализационного люка (как он ее притащил?); в большой комнате на диване валялись: шахматные фигурки, жезл (скорее всего, неисправный) инспектора ГАИ, три циркуля и несколько якорей от электромоторов. На двух стенах висели картины. Причем одна принадлежала явно кисти самого. Я сделал такое предположение исходя из стиля. На полотне, во-первых, запечатлелись какие-то размытые, наплывающие друг на друга абстрактные формы, а наискосок, во-вторых, красными, синими и зелеными буквами было написано: «Дуализм». Еще же, если останавливаться на произведениях искусства, запомнился огромный фанерный заяц, вырезанный, по всей видимости, лобзиком. Запомнился в первую очередь тем, что заяц имел пять лап.

Большую часть потаповского квартирного пространства занимали книжные полки. На них стояли научные труды, справочники и учебники по философии, криминологии, праву, менеджменту, невропатологии, акушерству, психиатрии, архитектуре, военному делу, высшей математике, истории языка… Был даже толстенный том с названием «Применение УЗИ-диагностики в воспроизводстве буйволов».

Впрочем, для всех носительниц знаний места на полках, видимо, не нашлось, и отдельные экземпляры валялись буквально повсюду. Наступив на небольшую монографию «Диалектический метод познания», я открыл ее на длинном ржавом гвозде – вероятно, закладке. Красным фломастером было обведено следующее. «Если мне нужен стакан сейчас, как инструмент для питья, то мне совершенно не важно знать, вполне ли цилиндрическая его форма и действительно ли он сделан из стекла, зато важно, чтобы в дне не было трещины, чтобы нельзя было поранить себе губы, употребляя этот стакан». На полях было откомментировано: «Сильно!»

– Не робей! – высунулся из-за двери в соседнюю комнату хозяин. – На бардак плюй! У меня тут вечно всякие мастурбации.

– Что? – опешил я.

– Ну это… – он дважды хлопнул глазами, как человек, понимающий, что ляпнул, вероятно, что-то не то.

– Пертурбации, – предположил я.

– Точно, – Потапов извиняюще улыбнулся. – Информации до хрена – хрен всю запомнишь. Ты это…

Он снова замялся.

– Почитай тут пока. Пойду… шлаки из организма выведу.

Я сказал «хорошо» и переместился к столу, заваленному книгами, тетрадями и чертежами.

В последних я мало что понимал. Это были загадочные изображения: линии, окружности, стрелки, буквы и цифры. Лишь на одном, альбомном листе все упомянутые элементы, взаимодействуя, образовывали худо-бедно узнаваемый контур – контур напоминал унитаз.

Больше мое любопытство задели тетради. «Научные труды Потапова», прочел я на самодельном ярлычке верхней и открыл первую страницу. «О приставке «под» в слове подсознание»:

Подсознание – это то, что неподвластно нашему уму. Говоря по-русски, что непонятно. Когда мне что-то непонятно, я говорю «хрен его разберешь!». Но могу также сказать: «это выше моего разума». Последнее – более верно. Так как все, что ниже нашего разума, нам хорошо знакомо. Следовательно, подсознание – то, что выше, что «над». «Над» – это верх. Тогда как «под» – низ. Следовательно, «подсознание» в его словообразовательной трактовке есть «нижнее сознание», а где находится это «нижнее сознание», говорить, думаю, ни к чему. Поэтому, когда я слышу в новостях об отдельных решениях нашего правительства и думаю, что решения принимались, скорее всего, на подсознательном уровне, то такое движение моей мысли отражает в данном случае именно истинный смысл. Если кто-то вдруг говорит, что подсознательно любит того или иного человека, то и здесь словоупотребление, наверное, правильно, – ибо понятно, из какого места исходит такая любовь. Во всех остальных случаях следует употреблять приставку «над».

Апрель, 2004

Ниже находились пометки. 1) добавить научные слова; 2) «употреблять» – подумать (в дальнейшем) о замене окончания.

Вторую страницу занимала статья «О времени». Но от ознакомления с ней пришлось отказаться – поскольку на весь процесс этого времени все равно б не хватило, а других тетрадей в стопке лежало полно.

«Каталог книг Потапова» – значилось на следующем ярлыке.

Сама структура каталога была выстроена достаточно необычно. Книги никак не систематизировались тематически, а шли в обычном алфавитном порядке. Каждая страница делилась на два столбца, в первом – название, во втором – автор. Причем местами, там, где с определением авторства возникали, по всей видимости, проблемы, решение принималось безо всякой натяжки творческое. Например, на букву «Б»:

Название – «Баббитные подшипники на производстве», автор – Велинский. Название – «Багульник при лечении простудных заболеваний», автор – Матушкина. Название – «Базедова болезнь», автор – много их. Название – «Бактериальные удобрения в сельском хозяйстве», автор – хрен знает. Название – «Библия», автор – Бог.

На этом месте я не выдержал и от души расхохотался.

– Что? – донеслось с каким-то усилием и откуда-то издалека.

– Для меня новость, что Библию Бог написал!

– А кто?

– Вообще-то, это сборник. Всего, кажется, сорок два автора.

– Ну и писали бы так! Там же нигде не указано. Поди разбери. Говорят ведь в народе – Божья книга.

– Ну да, – невольно подтвердил я, и взгляд нащупал тетрадь, наименованную для постороннего весьма даже соблазнительно…

«ДНЕВНИК ПОТАПОВА».

Учитывая, что дневник практически всегда – вещь глубоко интимного свойства, я не мог не спросить разрешения.

– Читай! – прогрохотал Потапов. – У меня для общественности секретов нет.

На этот раз захотелось начать литературное путешествие с конца. На странице, озаглавленной вчерашним числом, текста было немного.

Во-первых, я дурак! Потому что иногда пью, нерационально растрачивая тем самым свое свободное время. Которое, будь оно использовано для повышения образования, культурного уровня, овладения наукой и участия в социальной деятельности, могло бы обусловить возможность увеличения моих духовных сил. Во-вторых, бабы – дуры, не потому что бабы и не потому что дуры, а потому что имеют гораздо меньше свободного времени, которое могли бы истратить на самообразование. Вместо самообразования они носятся как стадо лошадей по магазинам, толкутся у плиты да смотрят свои дурацкие сериалы. Вывод: чтобы добавить им немного мозгов, нужно оградить от всего этого. Правда, возникает вопрос (дилемма): что тогда буду жрать я?

Круг замыкается.

– Ну? – спросил Потапов, неслышно подошедший со спины.

Я вздрогнул.

– Круто вы – с женщинами!

– Это не я. Это факты… Проверенные к тому же эмпирически, а супротив фактов, проверенных к тому же эмпирически, не попрешь.

– Так женщины, они же… женщины.

– И какого хрена с того?

– Ну, любовь.

– Любовь! – Потапов презрительно отмахнулся. – На-ка лучше, одень.

Резким властным движением он протянул мне спецовку. Такую же, что была в эту минуту на нем. Правда, моя производила впечатление чуть более затертой, а кроме того, на ней отсутствовала надпись ЖЭУ-5, как на спине у Потапова. К тому же Потапов был ниже ростом, и мне спецовка оказалась мала. Это я понял, когда подошел к зеркалу. Из зеркала на меня смотрел какой-то нескладный и даже (по крайней мере, в этом наряде) субтильный субъект, откровенно отталкивающей наружности.

– Другое дело! – одобрил сантехник. – А то, видите ли, любовь…

Не утерпев, я спросил:

– Скажите, Потапов, а вы сами когда-нибудь любили?

– Я?… Я люблю одну даму! – выпрямившись, неожиданно твердо произнес он и с вызовом посмотрел на меня.

Причем – готовность «тут же поднять брошенную мной, если я ее брошу, перчатку» изобразилась на его лице столь неподдельно, что мне во что бы ни стало захотелось свести дело к шутке.

– Хорошо, что одну, – заметил я.

– Хорошо, что даму! Сейчас всякой мерзости кругом развелось.

– И кто она?

– Продавщица, в кафе возле нашего ЖЭКа. Я там каждый день обедаю и смотрю на нее.

– А часто вы ссоритесь?

– Никогда.

– Вообще-вообще никогда?

– Я же сказал, что смотрю на нее.

– Что, только смотрите? Даже не разговариваете?

– Только смотрю.

– Хм, странно…

– Что странно?

– Все. Почему бы вам не подойти и не поговорить с ней?

– А зачем? – глаза Потапова на секунду сверкнули. – Прелесть любви в том, чтобы любить, а не разговаривать. Это же очевидно!

Обретение утерянного идеала – вот что придает жизни истинный смысл! Когда я тайком смотрю на нее, то кажется, идеал этот найден. Она – само совершенство. Все ее движения легки и грациозны, улыбка светла, глаза прекрасны, а мысли, приходящие в эту чудесную головку, думаю, возвышенны. И сейчас, понимаешь, моя любовь чиста. Чиста как… как… – на этом месте сантехник начал раздраженно сопеть, но подобрать нужное слово, видимо, так и не смог.

– Пламень жертвенный, – дал я подсказку.

– Во! Точно подметил!

– Да это не я.

– Неважно. Главное – в точку! Сейчас моя любовь чиста как этот самый пламень, и мне хорошо. Любовь ведь в нас, а не в объекте. Ты спрашивал, отчего я не говорю с ней? Почему, говорю. По ночам, когда веду дневник или пробую писать э… свои трактаты. Когда, например, в чем-нибудь сомневаюсь. И тогда она становится сзади, обвивает руками шею, а потом молча целует в корни волос. И сомнений, понимаешь, как не бывало…

– Да вы действительно влюблены, – сказал я с доброй, как мне показалось, улыбкой. – Вам надо набраться храбрости и обязательно подойти к ней.

– Зачем? Сейчас все хорошо! Но что будет потом?

– Когда?

– Когда хрустальная ваза мечты с дребезгом разобьется.

– А может, ваша возлюбленная не откажет вам.

– Да дело не в этом! Может, и не откажет. Но что будет потом? Выцветший махровый халат? Болтовня по телефону? По вечерам нескончаемые шоу с каким-нибудь идиотским бабаховым? Подозрения, ссоры, ревность? Запреты и ограничения? Нет уж, малыш! В полиэтиленовом пакете и хлеб задыхается, не то что любовь.

– По-вашему, как сейчас – лучше?

– Сейчас? – Потапов потер в задумчивости лоб. – Сейчас – она моя кормчая звезда в бесконечных поисках смысла человеческого существования… А хрена?!