Текст книги "Шепот за окном"

19

Когда зазвонил телефон, Пит сидел за своим обеденным столом. Ему сейчас полагалось бы заниматься готовкой или смотреть телевизор, но кухня у него за спиной оставалась темной и холодной, а в гостиной царила тишина. Вместо этого он не сводил взгляда с бутылки и фотографии.

И не сводил уже очень давно.

Прошедший день дорого ему обошелся. Как и всегда после встреч с Картером, но на сей раз было гораздо хуже, чем обычно. Несмотря на то что Пит отмахнулся от вопроса Аманды, описание сна про Тони Смита, данное убийцей, глубоко проняло его – это было что угодно, но только не «обычные штучки» Картера. Прошлым вечером он был полон решимости напрочь забыть про Нила Спенсера, но теперь это было решительно невозможно. Дела оказались связаны. Его официально привлекли.

Но какой от него толк? День, проведенный за изучением людей, навещавших в тюрьме дружков Картера, оказался совершенно бесплодным – по крайней мере, на настоящий момент. Осталось проверить еще нескольких. Печальная правда заключалась в том, что в тюрьме у этого мерзавца оказалось больше друзей, чем имелось у Пита за ее пределами.

«Так что выпей тогда».

«Ты никчемный. Ты беспомощный. Просто выпей».

Выпить тянуло сильней, чем обычно, но Пит мог это пережить. В конце концов, он успешно сопротивлялся этому голосу в прошлом. И все же мысль о том, чтобы вернуть закрытую бутылку обратно в шкафчик, принесла с собой чувство отчаяния. Казалось, что выпивка неизбежна.

Он прижал руку к подбородку, медленно потер кожу вокруг рта и посмотрел на фотографию с собой и Салли.

Много лет назад, в попытке сражаться с разъедающим его самобичеванием, Салли посоветовала ему завести список: две колонки, одна для его положительных черт, другая для отрицательных, – так, чтобы он сам мог наглядно увидеть, насколько они уравновешивают друг друга. Это не помогло. Чувство собственной несостоятельности внедрилось слишком глубоко, чтобы быть рассеянным простой арифметикой. Она так старалась помочь ему, но под конец он обращался за помощью именно к бутылке…

И ему было хорошо видно это на фотографии. Хотя на вид оба выглядели совершенно счастливыми, все признаки были налицо. Тогда как глаза у Салли были широко раскрыты навстречу солнцу, а кожа так и светилась, сам он казался каким-то неуверенным, словно некая часть его упорно не желала пускать свет внутрь. Пит любил ее столь же глубоко, как она любила его, но дарить и принимать любовь было для него языком с иностранной грамматикой. А поскольку он был уверен, что не заслуживает такой любви, то постепенно допился то того, что действительно перестал ее заслуживать. Как и с отцом, расстояние помогло ему понять все это. Понять смысл большой битвы зачастую можно только при взгляде с неба.

Слишком поздно.

Сейчас уже столько лет прошло, но Пит все гадал, где сейчас может быть Салли и что делает. Единственным утешением была уверенность, что она должна быть счастлива где-то и что развод спас ее от жизни с ним. Мысль о том, что она где-то там, живет той жизнью, которую всегда заслуживала, поддерживала его.

«Вот что ты потерял из-за того, что пил».

«Вот почему это того не стоит».

Но, естественно, у голоса и на это был ответ, точно так же, как у него самого находились ответы абсолютно на все. Если он уже потерял большинство чудесных вещей, которые у него когда-либо были в жизни, зачем преодолевать такую пытку?

Какое это имеет значение?

Пит уставился на бутылку. И тут ощутил, как в кармане брюк завибрировал телефон.

* * *

«Но для тебя это всегда возвращается обратно ко мне, разве не так?»

«Всегда заканчивается там, где начинается».

Слова Фрэнка Картера постоянно возвращались к Питу, когда он водил лучом фонарика по пустырю, двигаясь медленно и осторожно в самое его непроглядно черное сердце. Чувство тошноты и дурного предчувствия в груди можно было сравнить только с чувством собственной несостоятельности. Уверенности в ней. Слова Картера тогда показались небрежными и пустяковыми, но ему следовало отнестись к ним с куда большей серьезностью. Картер ничего не говорил и не делал просто так. Питу следовало распознать едва заметный смысл послания, намеренно сформулированного так, чтобы быть понятым только в ретроспективе.

Он увидел шатер и прожекторы над ним, силуэты полицейских осторожно двигались вокруг. Тошнота усилилась, и Пит почти спотыкался. «Шаг за шагом!» Два месяца назад он искал маленького мальчика, который только что пропал. Этой ночью он оказался здесь, потому что маленького мальчика нашли.

Пит помнил, как июльским вечером бросил только что приготовленный ужин остывать на столе. Сегодня вечером там осталась еще и бутылка. Если он найдет то, что, как он ожидал, должно было найтись здесь, то откроет ее, когда вернется домой.

Пит дошел до шатра и выключил фонарик – его лучу было не сравниться с мощью прожекторов, расставленных вокруг. И без того слишком много света для того, чтобы смотреть на то, что лежало в самом центре. Пит пока не был к этому готов. Отведя взгляд, он заметил старшего детектива-инспектора Лайонса, который стоял сбоку от шатра и смотрел на него в ответ, с ничего не выражающим лицом. На миг Пит вообразил, что видит вспышку презрения – «ты должен был предотвратить это!» – и опять быстро отвернулся. Взгляд его упал на телевизор с дырами в экране. И в этот момент он осознал, что рядом стоит Аманда.

– Здесь его и захватили, – произнес Пит.

– Мы этого точно не знаем.

– Зато я точно знаю, – сказал он.

Она посмотрела куда-то в темноту. Яркий свет и бурная деятельность перед ними лишь подчеркивали черноту окружающего их пустыря.

– Всегда заканчивается там, где начинается, – произнесла Аманда. – Картер именно так тебе и сказал, верно?

– Да. Мне надо было сразу уловить.

– Или мне. Это не твоя вина.

– Тогда и не твоя тоже.

– Наверное. – Она грустно улыбнулась. – Но вид у тебя такой, будто тебе это надо услышать больше, чем мне.

Он мог бы сказать, что это не так. Вид у нее был бледный и больной. В последние два месяца Пит обратил внимание, какую высокую отдачу и способности она продемонстрировала, но предполагал, что при всей своей амбициозности и расчетах на то, что дело вроде этого может поспособствовать ее карьере, Аманда не совсем хорошо понимала, что еще оно может сделать с ней самой. Он ощущал с ней сейчас какое-то странное родство. Обнаружение мертвых детей в доме Картера на какое-то время его сломало. Он знал, что Аманда работала – и надеялась – изо всех сил, как и он сам двадцать лет назад, и что в данный момент, каковы бы ни были ее ожидания, ее душа должна была представлять собой саднящую открытую рану.

Но это было не то родство, о котором следовало упоминать вслух. Ты идешь по этой дороге один. И либо преодолеваешь ее, либо нет.

Аманда медленно выдохнула.

– Этот гад знал, – произнесла она. – Разве нет?

– Да.

– Так что теперь встает вопрос: откуда знал?

– Точно не знаю. У меня пока ничего нет в этом направлении. Но по-прежнему остается достаточно длинный список тюремных дружков, которых надо проверить.

Она помедлила.

– Хочешь взглянуть на тело?

«Ты можешь выпить, когда вернешься домой».

«Я тебе разрешаю».

– Да, – отозвался Пит.

Они вместе вошли в шатер, под крышей которого рядом со старым телевизором, раскинув руки и ноги, лежал мальчик. На земле рядом с ним валялся его армейский рюкзак. Пит изо всех сил постарался воспринимать детали насколько можно более беспристрастно. Одежда определенно та же – синие тренировочные штаны и белая футболка, которая была натянута на лицо мальчика, отчего надпись на ней просвечивала с изнанки.

– Это никогда не попадало в прессу, – произнес он.

Очередная связь с Картером.

– Почти нет крови. – Пит внимательно обвел взглядом тело. – Недостаточно, во всяком случае, – не для таких ран. Он был убит в другом месте.

– Похоже на то.

– Вот отличие нашего нового человека от Картера. Картер убивал тех детей там, где я их нашел, и держал их у себя в доме. Он никогда не делал попыток избавиться от останков.

– Не считая Тони Смита.

– Думаю, ему пришлось сделать так вынужденно. А потом, это публично. – Он обвел рукой вокруг. – Тот, кто это сделал, хотел, чтобы тело обнаружили. И не просто где-нибудь. Там, где это началось, в точности как сказал мне Картер.

«Ты можешь выпить, когда вернешься домой».

– Одежда та же, в которой он пропал. Если не считать ран, похоже, что с ним довольно хорошо обращались. Явных признаков истощения не вижу.

– Еще одно отличие от Картера, – заметила Аманда.

– Да.

Пит прикрыл глаза, пытаясь все обдумать. Перед убийством Нила Спенсера два месяца где-то держали. О нем худо-бедно заботились. А потом что-то изменилось. После этого его вернули на то самое место, с которого он был похищен. «Как игрушку, – подумал Пит. – Игрушку, которую кто-то получил в подарок, а потом вернул, поскольку досыта наигрался».

– Рюкзак. – Он открыл глаза. – Бутылка с водой там?

– Да. Сейчас покажу.

Пит последовал за ней ближе к телу, но все еще сторонясь его. Рукой в перчатке Аманда открыла верхний клапан рюкзака, и он заглянул внутрь. Бутылка была там, наполненная водой наполовину. И что-то еще. Голубой кролик – игрушка из тех, которые дети берут перед сном в постель. Ее не было в списке.

– У него это было с собой?

– Сейчас пытаемся уточнить у родителей, – ответила Аманда. – Но да. Думаю, что она тоже была у него при себе, просто они не знали.

Пит медленно кивнул. Теперь он знал про Нила Спенсера все. В школе мальчик отличался деструктивным поведением. Был агрессивным. Не по годам взрослым и зачерствевшим, какими люди становятся, когда получают от жизни в основном синяки и шишки.

Но при всем этом мальчишкой шести лет от роду.

Пит заставил себя смотреть на тело мальчика, не обращая внимания на чувства, которые оно вызывало, или воспоминания, которые оно всколыхивало. Можно будет выпить, когда он доберется домой.

«Мы обязательно найдем того, кто это с тобой сделал».

А потом он повернулся и вышел, опять включив фонарик, когда вышел в темноту за прожекторами.

– Ты нам скоро понадобишься! – крикнула ему вслед Аманда.

– Я знаю. – Но сейчас Пит думал лишь о бутылке на кухонном столе и старался не сорваться на бег. – Можешь на меня рассчитывать.

20

Мужчина стоял, поеживаясь во тьме.

Густо-синее небо у него над головой было ясным и усеянным звездами, ночь – суровым, холодным контрастом с жарой дня, оставшегося позади. Но отнюдь не низкая температура вызывала у него дрожь. И хотя он отказывался напрямую думать о том, что сотворил днем, последствия мощного потрясения, полученного в результате его собственных действий, остались с ним, просто не на виду – забурившись куда-то глубоко под кожу.

До сегодняшнего дня он никогда никого не убивал.

До этого он лишь воображал, что готов это сделать, а гнев и ненависть, которые он ощущал в тот момент, помогли ему это пережить. Но потом это деяние оставило его в смятении и полной неуверенности в том, что же на самом деле он чувствует. Он и хохотал в этот вечер, и плакал. Содрогался от стыда и ненависти к себе, но при этом и плясал на полу ванной в бестолковом восторге. Это было просто невозможно описать! Что вполне объяснимо, предположил он. Он открыл дверь, которая теперь никогда не закроется, и испытал на себе то, что лишь немногие на планете когда-либо испытывали или испытают. Для путешествия, в которое он пустился, не существовало ни подготовительных курсов, ни туристских проспектов. Акт убийства оставил его дрейфовать в море эмоций, фарватеры и мели которого не отмечены ни на каких картах.

Теперь он медленно вдыхал холодный ночной воздух, его тело по-прежнему пело. Тут было так тихо, что он слышал шевеление воздуха, словно окружающий мир во сне выбалтывал ему свои секреты. Вдали ярко горели уличные фонари, но здесь он был так далек от их света и стоял так неподвижно, что кто-нибудь мог пройти буквально в считаных метрах и не заметить его. Хотя сам он всех видел – или чувствовал, по крайней мере. Ощущал себя на одной волне с миром. А прямо сейчас, в ранние утренние часы, мог сказать, что совершенно одинок здесь.

Замерший в ожидании.

Полный трепета.

Теперь было трудно вспомнить, насколько разозлен он был сегодня днем. В то время гнев попросту поглотил его, полыхал в груди, пока под его напором не стало перекручиваться все тело, словно марионетка, запутавшаяся в своих веревках. Голова была настолько полна ослепительного света, что, наверное, он не смог бы припомнить, что делал, даже если б очень постарался. Казалось, он вышел за пределы самого себя на какое-то время и, поступив так, позволил возникнуть чему-то еще. Если б он был верующим, было бы легко представить, будто им завладела некая потусторонняя сила. Но в такие вещи он не верил и знал: то, что завладело им в те ужасные минуты, зародилось где-то у него внутри.

Сейчас оно уже ушло – или, по крайней мере, спряталось обратно в свою пещеру. То, что ощущалось прямо в тот момент, сейчас лишь слегка отзывалось мимолетным чувством вины и неудачи. В Ниле Спенсере он нашел мятущегося ребенка, которого надо было спасти и о котором надо было заботиться, и он верил, что ему и надо этим заняться. Он поможет и воспитает Нила. Даст ему кров. Даст ему заботу.

Это никогда не было его намерением – причинить ему вред.

И два месяца это вполне получалось. Мужчина чувствовал такой покой! Присутствие мальчика и явное удовлетворение были для него что бальзам на душу. Впервые, насколько он мог припомнить, его мир ощущался не только как нечто возможное и достижимое, но и как правильное, словно порожденный некоей застарелой инфекцией нарыв внутри него наконец начал заживать.

Но, естественно, это была лишь иллюзия.

Нил всю дорогу врал ему, оттягивая время, и лишь притворялся, что счастлив. Пока, в конце концов, мужчина не был вынужден принять мысль, что та искра доброты, которую он видел в глазах мальчишки, никогда не была настоящей, что это было всего лишь надувательство и обман. С самого начала он оказался слишком наивен и доверчив. Нил Спенсер всегда был лишь змеей, вырядившейся в костюм мальчишки, и правда заключалась в том, что заслуживал он в точности того, что случилось с ним сегодня.

Сердце мужчины гулко забилось.

Он помотал головой, а потом заставил себя успокоиться, опять дышать размеренно и выбросить все подобные мысли из головы. То, что случилось сегодня, было мерзко и отвратительно. Если бы, среди всех прочих эмоций, это не принесло бы с собой также и свое собственное странное чувство гармонии и удовлетворения, все было бы ужасно и неправильно, и с этим надо было бороться. Взамен ему приходилось хвататься за умиротворяющее спокойствие предыдущих недель, какими бы фальшивыми они ни оказались. Он просто плохо выбрал, вот и всё. Нил был ошибкой, и этого больше не повторится.

Следующий мальчик будет ровно тем, что надо.

21

Заснуть в ту ночь оказалось труднее, чем когда-либо.

Я ничего не сумел уладить с Джейком после нашей ссоры. В то время как я мог оправдать все, что написал про Ребекку, перед самим собой, было невозможно заставить понять это семилетнего мальчишку. Для него это были всего лишь нападки на его мать. Джейк не стал мне ничего отвечать, и было непонятно, слушает ли он меня вообще. Укладываясь спать, он отказался от чтения, и я опять секунду беспомощно стоял, разрываясь между тоскливым раздражением и ненавистью к себе и отчаянной нуждой заставить его понять. Под конец я лишь легонько поцеловал его в висок, сказал, что люблю его, и пожелал спокойной ночи, надеясь, что к утру все как-нибудь образуется. Как будто так хоть когда-нибудь получалось… Завтра – это всегда новый день, но никогда нет никакой причины думать, что он окажется лучше, чем предыдущий.

Позже я лежал в своей собственной спальне, ворочаясь с боку на бок и пытаясь привести мысли в порядок. Мне было невыносимо видеть, как увеличивается разделяющее нас расстояние. Даже еще более худшим представлялся тот факт, что у меня не было ни малейшего представления, как остановить расширение этой пропасти, не говоря уже о том, чтобы вообще устранить ее. И, лежа там в темноте, я постоянно припоминал сипловатый голос, который напустил на себя Джейк, и каждый раз поеживался.

«А я и хочу тебя напугать».

Мальчик в полу.

Но, как это ни нервировало, по какой-то причине больше всего беспокоило меня не это, а нарисованные Джейком бабочки. Гараж был заперт на висячий замок. Джейк никак не мог проникнуть туда без моего ведома. И все же я снова и снова рассматривал рисунок, и узнавались они безошибочно. Каким-то образом он их видел. Но как и где?

Это просто совпадение; конечно же, по-другому и быть не может. Может, эти бабочки более распространены, чем я думал, – те, что в гараже, просто попали туда откуда-то еще, в конце-то концов. Естественно, я пытался поговорить с Джейком и насчет бабочек. И, столь же естественно, он отказался мне отвечать. В итоге постепенно, пока я метался и ворочался, пытаясь заснуть, пришло осознание того, что загадка бабочек нисходит к тому же самому, что и сама наша ссора. Мне оставалось лишь надеяться, что к утру все будет лучше.

Звон бьющегося стекла.

Визг моей матери.

Мужские крики.

«Просыпайся, Том!»

Просыпайся сейчас же!

Кто-то тряс меня за ногу.

Вздрогнув, я проснулся, пропитанный по́том; сердце молотом ухало в груди. В спальне было тихо и темно, хоть глаз выколи – все еще середина ночи. Джейк опять стоял в ногах кровати – черный силуэт на фоне черноты у него за спиной. Я потер лицо.

– Джейк? – тихо проговорил я.

Никакого ответа. Я не видел лица, но верхняя часть его тела немного двигалась из стороны в сторону, покачиваясь на ногах, как метроном. Я нахмурился.

– Ты не спишь?

И опять нет ответа. Я сел в кровати, гадая, что лучше всего сделать. Если он ходит во сне, следует ли осторожно его разбудить или же попытаться отвести его, все еще сонного, обратно в его комнату? Но тут мои глаза немного привыкли к темноте, и силуэт стал четче. С волосами у него было явно что-то не то… Они выглядели гораздо длиннее, чем им полагалось бы быть, и, казалось, свешивались набок.

И…

И кто-то шептал.

Но фигура возле дальнего конца кровати, все так же очень медленно покачивающаяся из стороны в сторону, была совершенно безмолвна. Звук, который я слышал, доносился из какого-то другого места в доме.

Я посмотрел влево. За открытой дверью спальни темнела прихожая. Она была пуста, но мне показалось, что шепот доносится откуда-то оттуда.

– Джейк…

Но когда я повернулся обратно, силуэт возле моей кровати бесследно исчез и комната была пуста.

Я потер лицо, стирая остатки сна, потом скользнул через холодную сторону постели и на цыпочках вышел в прихожую. Здесь шепот стал немного громче. Хотя я не мог разобрать ни единого слова, теперь было ясно, что я слышу два голоса: приглушенный разговор, один собеседник слегка погрубее другого. Джейк опять разговаривал сам с собой. Инстинктивно я двинулся в сторону его комнаты, но потом бросил взгляд вниз по лестнице и застыл на месте.

Мой сын был в самом низу лестницы, сидел перед входной дверью. Мягкий клин света уличного фонаря выбивался из-за края занавески в моем кабинете, сбоку, пятная его взъерошенные волосы оранжевым. Он сидел, поджав под себя ноги и прислонившись лбом к двери, одна рука прижата к косяку рядом с ней. Другая, лежащая на коленке, сжимала запасные ключи, которые я держал в ящике письменного стола в кабинете.

Я прислушался.

– Ну, я не знаю, – прошептал Джейк.

Ответом был тот более грубый голос, который я уже слышал.

– Я присмотрю за тобой, обещаю.

– Я не знаю…

– Впусти меня, Джейк.

Мой сын стал протягивать руку к двери – к ящику для писем. Тогда-то я и заметил, что тот открыт снаружи. Там виднелись чьи-то пальцы. Мое сердце скакнуло при виде их. Четыре бледных тонких пальца, раздвигающие тугие черные щетинки защитных щеток, перекрывающих щель для писем и держащие внутреннюю крышечку почтового ящика открытой.

– Впусти меня.

Джейк приложил свою маленькую ручку боком к одному из этих пальцев, и тот согнулся, чтобы погладить ее.

– Просто впусти меня.

Джейк потянулся к цепочке.

– Не двигайся! – выкрикнул я.

Это вырвалось у меня даже помимо воли, откуда-то из сердца, а не изо рта. Пальцы немедленно отдернулись назад, и ящик с лязгом захлопнулся вслед за ними. Джейк повернулся посмотреть на меня, когда я с топотом ссыпался по ступенькам к нему. Сердце гулко барабанило в груди. В самом низу я выхватил ключи у него из руки.

Сидя в той же позе, он загораживал дверь.

– Прочь! – заорал я. – Прочь!

Он неловко посторонился, отползя на четвереньках к двери кабинета. Я выдернул цепочку из паза, потом попробовал дверную ручку, которая легко повернулась – Джейк уже отпер эту долбаную хрень ключами. Дернув на себя дверь, я быстро выступил на дорожку и всмотрелся в ночь.

Насколько я мог судить, по обеим сторонам улицы никого не было. Размытая янтарная муть под уличными фонарями, тротуары пусты. Но, когда я посмотрел прямо через дорогу, мне показалось, что я вижу какую-то фигуру, поспешно убегающую через поле. Неясный силуэт, ноги, лупящие прочь через темноту.

Уже слишком далеко, чтобы догнать.

Инстинкт, тем не менее, увлек меня на подъездную дорожку, но я остановился на полпути к улице – дыхание вырвалось облачками пара в холодном ночном воздухе. Что, черт пробери, я делаю? Мне нельзя оставлять дом открытым у себя за спиной и мчаться догонять кого-то через поле! Мне нельзя оставлять Джейка на произвол судьбы, совершенно одного и без всякой защиты!

Так что я постоял там несколько секунд, всматриваясь в темноту над полем. Фигура – если там вообще была какая-то фигура – уже бесследно исчезла.

Но она точно была там!

Я постоял еще совсем немного. А потом вернулся в дом, запер дверь и позвонил в полицию.