Текст книги "Тени теней"

13

Я хотел еще раз повидаться с Дженни, и у меня уже возникла мысль, как лучше всего ее найти. То, как появилось тогда белое вино, без всяких просьб и уточнений, навело меня на мысль, что она частенько заглядывает в тот паб, когда бывает в городке, и я вполне мог представить себе ее обычный распорядок: днем она сидит дома с матерью, а ближе к вечеру выбирается в городок, чтобы посвятить какое-то время самой себе.

И действительно: едва войдя в паб, я сразу ее заметил – сидящей за тем же столиком, что и в прошлый раз, все перед тем же бокалом вина. Я взял себе пива и направился к ней. При моем появлении Дженни с немного виноватым видом подняла взгляд.

– Ты меня подловил, – произнесла она. – У меня нет проблем с алкоголем, честно.

– Эй, вообще-то я и сам здесь. Не возражаешь, если присяду?

– Сделай одолжение.

Я сел напротив нее, а потом принялся вертеть перед собой картонный кружок с эмблемой заведения, чтобы чем-то занять руки. Мы оба несколько секунд посидели в молчании, пока она наконец не откинулась на стуле.

– Я тут подумала о том, что ты мне вчера сказал…

– О чем именно?

– Ну, вообще про твою нынешнюю жизнь. Я-то всегда считала, что ты уже давно женат, завел детишек… Пишешь свои рассказы. А еще о том, что ты так и не хочешь наконец разобраться с тем, что сказала тебе твоя мама. Это так отличается от того, каким ты был раньше… Давай просто скажем, что я помню тебя более… инициативным, что ли.

Дженни оценивающе посмотрела на меня. Я осознал, что даже после всех этих лет она все еще способна вогнать меня в краску, и, чтобы отвлечься, провел пальцем по запотевшей бутылке.

Она, конечно же, была права. Но думал я больше не о нас с ней в те времена: я поймал себя на том, что вспоминаю тот день с тренировкой по регби – день, когда погиб Хейг, – и то, как я был решительно настроен любой ценой прорваться за того парня на его половину поля. И как всегда горой стоял за Джеймса и защищал его. И с какой целенаправленной сосредоточенностью тогда, подростком, обдумывал и пытался воплотить на бумаге идеи своих рассказов, окруженный со всех сторон темнотой и молчанием спящего дома.

– Наверное, ты права, – отозвался я.

– Так что же изменилось?

Я посмотрел на нее.

– Сама знаешь, что изменилось.

– Так ведь двадцать пять лет прошло! – Дженни ответила мне столь же пристальным взглядом. – Похоже, сейчас самое время определиться.

Я ничего не ответил. Наверное, она и тут была права. Хотя я провел бо́льшую часть своей жизни, пытаясь не думать о том, что произошло тогда в Гриттене, вся беда в том, что вам вовсе необязательно думать о чем-то, чтобы это не давало вам покоя. Я сбился с курса и, постоянно держа глаза закрытыми, не был способен скорректировать траекторию.

– Ну что ж, – произнес я наконец, – я все-таки разобрался с тем, что сказала мне мама. Я обыскал дом. Ты можешь мной гордиться.

– Ну обыскал. И?..

– И нашел.

Я рассказал ей про коробки с газетами, которые собирала моя мать, – с материалами не только про то, что Чарли и Билли устроили в Гриттене, но и про убийства, совершенные после. Где все выглядело так, будто спустя многие годы другие подростки узнали про Чарли и попытались воспроизвести то, чего, как с уверенностью считали некоторые из них, он ухитрился достичь.

– У Чарли нашлись подражатели, – закончил я. – Я проверил в Интернете. Он считал, что если принесет этому мистеру Красные Руки человеческую жертву, то навсегда переселится в мир своих сновидений, а поскольку он и впрямь исчез без следа, некоторые считают, что это ему удалось.

Дженни помотала головой.

– Но это же…

– Полная чушь? Угу, я знаю. Но смотри, что пишут на всех этих сайтах… – Я полез было за телефоном, но тут же передумал. – Ну да, это идиотство. Однако «сетевые следопыты» – я хочу сказать, они так буквально себя называют, – до сих пор ковыряются даже в самых мельчайших деталях того дела, пытаясь понять, как исчез Чарли.

– Люди любят хорошие загадки, – сказала Дженни.

– Но эту никто никогда не разгадает. Многие даже считают, что Чарли до сих пор жив.

Я вдруг пожалел, что не могу взять эти слова назад. Постоянно помнить о том, что он избежал правосудия после того, что натворил, было и без того невыносимо, но если представить, что сейчас Чарли может находиться где-то среди нас… Даже после всех этих лет мысль о том, что он где-то близко, меня откровенно пугала.

Повисла короткая пауза.

– Ничуть не исключаю такой возможности, – сказал я. – Потому что люди до сих пор прислушиваются к нему, так ведь? По-прежнему учатся у него.

– Как думаешь, почему твоя мама все это сохранила?

– Даже не знаю, – ответил я. – По-моему, она не хотела, чтобы я про это знал или пытался как-то в этом разобраться. Тут все завязано на чувстве вины, и похоже, что она взяла ее на себя, чтобы я сам ею не терзался.

– Тебе не из-за чего испытывать чувство вины, – сказала Дженни.

– Нет уж, ошибаешься…

Я посмотрел на нее, и еще одно воспоминание вернулось ко мне. Первый опыт осознанного сновидения пришел ко мне недели через две после того, как Чарли и Джеймсу якобы приснился один сон на двоих. Начиналось все почти так же, как в одном из тех повторяющихся сновидений про темный рынок – я метался по узким проходам, а что-то огромное и опасное охотилось за мной, – но на сей раз ощущения оказались совершенно другими.

«Я уже был здесь раньше», – подумал я тогда.

«Это место мне знакомо».

Я плотно закрыл рот, зажал ноздри и постарался сделать вдох. Есть несколько способов проверить, спишь ты или нет, но Чарли сказал нам, что «носовой тест» – наиболее надежный. В реальной жизни вдохнуть при этом не получится, но во сне вам это всегда удается. Я испытал поразительное, невероятное ощущение, что мои легкие наполняются воздухом.

«Господи, – подумал я. – Да я же сейчас сплю и вижу сон!»

Я огляделся по сторонам, рассматривая серые ларьки, тускло освещенные контейнеры, колченогие прилавки и темные скрипучие навесы, и все они казались совершенно реальными. Мир вокруг ничем не отличался от того, что окружал меня, когда я бодрствовал, и помню то ощущение абсолютнейшего чуда, что тогда испытал. Все, что меня окружало, отличалось такой законченностью и обилием мелких деталей, что нечего было и думать, будто мой мозг способен создать столь изощренную и проработанную до последнего штриха картину.

«Покажите мне, как отсюда выбраться!» – то ли подумал, то ли произнес я.

– Пол!

Откуда-то слева от меня незамедлительно прозвучал голос Дженни.

– Давай сюда!

Это была Дженни – вот кого вызвало мое подсознание, чтобы вызволить меня во время этого первого осознанного сновидения. Если б такого не случилось, все обернулось бы совсем по-другому.

«Тебе не из-за чего испытывать чувство вины».

– Ошибаешься, – повторил я еще раз.

Дженни нахмурилась.

– Ты и вправду все это время так себя чувствовал?

– Нет, – ответил я. – Это что-то новое. Когда я уехал отсюда, то принял решение упрятать все это с глаз долой – оставить все позади. Вина – это просто то, что я должен чувствовать.

– Господи, тебе надо поговорить с кем-нибудь…

– А я сейчас что делаю?

– С кем-нибудь знающим, в смысле. С тем, кто сможет помочь.

– Угу. Наверное.

– Опять это словечко! Как я уже сказала, раньше ты был куда более решительным. – Вздохнув, она встала. – Мне пора.

– Знаю.

– Но если серьезно… Подумай о том, что я сказала.

Наблюдая за тем, как Дженни идет к дверям, я так и сделал. «Тебе не из-за чего испытывать чувство вины». Я вновь и вновь прокручивал эти слова в голове и пытался поверить тому, что услышал, но почему-то казалось, что на самом деле это не так.

* * *

Проснулся я прямо посреди ночи, не понимая, что происходит. В спальне – угольно-черная темень. Я был уверен: что-то выдернуло меня из стадии глубокого сна – резко разбудило, но я не знал, что именно.

Я немного полежал, прислушиваясь к частым ударам сердца.

Обстановка постепенно проявлялась вокруг меня, сумрачные очертания окружающих предметов медленно выступали из темноты. Моя старая комната. При виде ее опять возникло то тревожное чувство, к которому за несколько дней после своего возвращения в Гриттен я уже успел привыкнуть: что я не там, где мне следует находиться, – и все же комната казалась такой знакомой, словно я никогда отсюда и не уезжал.

БУМ,

БУМ,

БУМ!

Я быстро сел на кровати – теперь сердце колотилось как бешеное.

Звуки доносились откуда-то снизу – кто-то стучал во входную дверь. Хотя как-то больно уж размеренно и не спеша – паузы растягивались, словно от того, кто находился там снаружи, требовалось усилие, чтобы поднять руку. Удары, однако, были такими увесистыми, что казалось, будто кто-то хочет снести дверь с петель.

Я быстро перекинул ноги на пол и наклонился, пытаясь нашарить на полу телефон. Экран ярко вспыхнул у меня в руке, когда я наконец нащупал его – было чуть больше трех часов ночи. Слегка запаниковав, я натянул джинсы, тоже брошенные накануне вечером на пол, и на цыпочках прокрался на лестничную площадку второго этажа.

На пол перед входной дверью внизу падал клин света с улицы снаружи. Я секунду неотрывно смотрел на него, ожидая услышать эти звуки опять и увидеть, как дверь содрогается под мощными ударами.

Ничего.

Я помедлил.

«Обычно ты был более решительным…»

Так что я осторожно двинулся вниз, по-прежнему с мобильником в руке. Подойдя ко входной двери, чиркнул пальцем по экрану и включил встроенный фонарик. Яркий свет заполнил прихожую, а потом луч задергался по сторонам, когда я отстегнул цепочку и открыл дверь.

Никого снаружи не оказалось. Ведущая к воротам дорожка была пуста, а улица за ней пустынна.

Хотя калитка была открыта.

Я сам забыл ее закрыть?

Я не смог этого припомнить. Шагнул за дверь, поежившись от ночного холодка и ощущая под босыми ногами грубые камни дорожки. Посветил фонариком влево и вправо, пятная заросший сад росчерками света и тени. Никто там не прятался. Потом двинулся дальше и через открытую калитку вышел на тротуар. Улица купалась в нездорово-бледном янтарном сиянии фонарей, абсолютно пустая в обе стороны.

Я прислушался.

Весь поселок был тих и неподвижен.

Закрыв калитку, я направился обратно к дому. И едва только подошел к двери, как луч фонарика вдруг на миг выхватил из темноты что-то непонятное.

Я застыл, сердце забилось еще чаще.

Покрепче перехватил телефон, и по коже побежали мурашки, когда я дрожащей рукой посветил на дверь и припомнил тот стук, который только что слышал.

Когда рассмотрел отметины, оставшиеся на облупившейся краске.

14

Тогда

После того моего первого осознанного сновидения в последующие недели такое стало случаться со мной все чаще и чаще. При Чарли и остальных я и словом об этом не обмолвился. Частично потому, что сюжеты этих снов казались слишком уж личными, чтобы ими делиться, но также со временем я понял, что просто досадую на то, как этот эксперимент начинает править нашими жизнями.

Чарли начал устраивать обсуждения наших «успехов» едва ли не каждый день, и вскоре стало ясно: это не просто одно из его преходящих увлечений. Теперь мне трудно в точности припомнить, как все это проистекало. Увидеть один и тот же сон на двоих совершенно нереально, но у них это получалось – или по крайней мере так они уверяли. Это напоминало какую-то гонку вооружений. Скажем, Чарли мог первым зачитать очередную запись из своего дневника сновидений, а потом Билли описывал свой сон – и моментально обнаруживалась связь. Чарли был доволен, а это, естественно, подстегивало и Джеймса найти подобную связь в своем собственном. Или же Джеймс начинал первым, а Чарли описывал схожий сон, после чего Билли, не желая оставаться в стороне, выдумывал, будто испытал нечто такое же. После того первого раза они никогда не показывали друг другу свои дневники сновидений. Наверное, просто не хотели ненароком разрушить вымышленный мир, который старательно создавали в своем тесном кружке.

И все сильнее казалось, что в этот кружок я более не вхож. Моя неохота подыгрывать им стала намечать раскол в нашей маленькой группе. Я постоянно надеялся, что мое безразличие пошатнет и кого-то из остальных, но нет. Особенно Джеймс, похоже, с каждым днем все сильнее подпадал под чары Чарли.

Что меня тоже здорово задевало.

Не оставляло неуютное чувство, будто всех нас к чему-то исподволь подводят. У того, чем занимался Чарли, явно была какая-то цель, и хотя я никак не мог понять, в чем она заключается, на душе становилось все неспокойней.

Но какой бы дурью мне все это ни казалось, помню, как думал: «Да чего тут страшного?» Как я уже говорил Джеймсу в тот день, когда мы впервые сравнили дневники сновидений, все это полная фигня. Сны – это просто сны. Так что со временем я пришел к мысли, что все это в итоге само собой перегорит и жизнь вернется в нормальную колею.

«Все это полная фигня».

Вот что я себе постоянно повторял.

* * *

«Инкубация».

Несмотря на несколько зловещее звучание, это слово описывает непреложный факт: наши сны всегда вызваны влиянием реального мира. Наше подсознание берет все то, с чем мы успели столкнуться в повседневной жизни, и разбивает об пол, словно вазу, а потом подбирает пригоршню осколков и кое-как склеивает их, чтобы показать нам во сне. Мы можем узнать несколько фрагментов, но они соединены друг с другом в случайном порядке, плохо подходят друг к другу и изрезаны беспорядочными трещинами. Сны – это лоскутное одеяло, сшитое из того, что случилось с нами в нашей осознанной жизни.

Но иногда все происходит и с точностью до наоборот.

В одну из больших перемен мы с Джеймсом шли через игровую площадку, направляясь в комнату «С5-б». Наши обычные занятия все больше становились мне не по вкусу, и в тот момент это чувство только усиливалось, но я не мог придумать какого-то оправдания, чтобы туда не идти.

И тут совершенно случайно оглянулся.

Вдали маячила фигурка Дженни, которая удалялась в сторону соседней стройплощадки. Вид у нее был столь же отрешенный и уверенный в себе, как и всегда – одна, но не одинока, – и шла она так, будто каким-то образом заранее проложила маршрут между другими ребятами, позволяющий ей двигаться строго по прямой, ни на кого не натыкаясь и не останавливаясь.

Я немного посмотрел, как Дженни шагает по узенькой дорожке вдоль стройки, не понимая, куда она может направляться. Там мало что было, не считая теннисных кортов, нескольких беседок для уроков на открытом воздухе и служебной автостоянки, и все же шла она со спокойной уверенностью, явно имея в голове какую-то конечную цель.

– Ты чего? – спросил Джеймс.

Секунду я ничего не отвечал. Вид Дженни напомнил мне о том моем первом осознанном сновидении. И точно так же, как наши сны берут начало в нашей реальности, бывает, что и нашу реальную жизнь могут изменить сны, которые нам снятся.

– Я догоню, – сказал я.

– Почему?

– Мне просто нужно кое с кем поговорить.

– Ладно.

Он слегка пожал плечами и ушел.

Я немного постоял, а потом устремился обратно той же дорогой, какой мы шли. Вблизи синтетическое полотнище ограждения немного просвечивало, и сквозь него виднелись комья грязи, налипшие на него с обратной стороны. Воздетая ввысь рука экскаватора повисла в воздухе над ним, выставив к небу свои толстые металлические зубы, кривые и ржавые, и я ощутил легкий запашок гудрона. Очевидно, какие-то работы здесь все-таки велись, но сейчас на участке стояла мертвая тишина, и было легко представить, что все это лишь иллюзия – что со временем полотнища сдернут в сторону, как фокусник сдергивает платок, и все увидят, что ничего не изменилось.

Больше никого рядом не было, и по мере моего продвижения вокруг становилось все тише. Теннисные корты слева прятались за проволочной сеткой, а беседки из гофрированного железа справа напоминали заброшенные жилые трейлеры, кое-как притиснутые друг к другу на автомобильной свалке. Впереди, немного за ними, одиноко стояла деревянная скамейка. Дженни уже сидела на ней. Она обогнала меня самое большее на минуту, но уже лихорадочно царапала что-то в блокноте, лежащем у нее на коленях.

Я остановился, немного не доходя до нее, теперь уже не зная, что делать, и чувствуя себя слегка по-дурацки. Это явно было ее место, и Дженни была настолько поглощена своим занятием, что казалось неправильным ее отвлекать. И хотя после того, как она дала мне почитать ту книгу, мы с ней еще несколько раз общались, это всякий раз происходило случайно: коротко обменивались мнениями после заседания клуба литературного творчества или перебрасывались парой слов, случайно натолкнувшись друг на друга в школьном коридоре. До этого я никогда специально не искал ее и совершенно не представлял, что сказать. Может, сюда меня привел и сон, но реальность лишила меня дара речи. Так что я совсем собрался уже повернуть назад, когда Дженни подняла взгляд и заметила меня.

Она тут же прекратила писать, и секунду ее лицо ничего не выражало.

А потом крикнула:

– Привет!

Я поправил сумку на плече.

– Привет.

Еще одна секунда тишины.

– Ну, – произнесла она. – Так ты туда или сюда?

И вновь я почувствовал себя по-дурацки. В то же время если б я развернулся и ушел, то выглядел бы еще более нелепо. Я подошел к скамейке.

– Прости, – сказал я. – Ты вроде занята…

– Занята? – Дженни бросила взгляд на блокнот. – О… Нет. Просто пытаюсь накидать кое-какие идейки.

– Идейки рассказов?

Она закрыла блокнот.

– Типа того. Так присядешь или собираешься и дальше стоять столбом?

Еще один вопрос – на который теперь, когда я уже был здесь, имелся лишь один возможный ответ. Я присел на самом конце скамейки, деликатно оставив между нами изрядное пространство. Дженни выжидающе посмотрела на меня.

«Да, – осознал я. – Мне ведь наверняка нужна какая-то причина, почему я приперся сюда?»

И тут меня наконец осенило.

– Я просто увидел тебя и понял, что должен извиниться, – начал я. – Я так долго держу твою книгу…

– А-а… Насчет этого не переживай.

– У меня просто создалось впечатление, что она важна для тебя.

– Угу, но она у меня уже сто лет. Ты уже все рассказы прочел?

– Почти.

– Тогда подержи ее еще. Одолей до конца. Потому что все они там хороши. Есть реальная классика – то, что тебе определенно стоит прочесть.

Я улыбнулся.

– В целях самообразования?

– Ну да. Если собираешься стать писателем, ты должен хорошо знать эту область, согласен? Иметь хоть какое-то представление об истории вопроса… Я не могу допустить, чтобы весь остаток жизни ты читал одного Стивена Кинга, какой бы он ни был офигительный.

– Надо думать.

Теперь я почувствовал себя еще более неловко. «Если ты собираешься стать писателем». Да, мне этого еще как хотелось, но с недавними отвлекающими факторами я уже несколько недель практически забросил это занятие. Прикинул несколько сюжетов, но все они казались плоскими и безжизненными. Казалось, что мне просто не о чем писать. Что мне не о чем поведать миру.

– Над чем сейчас работаешь? – спросил я.

– Над очередным ужастиком, конечно же. – Ее лицо радостно осветилось, став еще более привлекательным. – Чем-то в таком духе, во всяком случае. Это история с привидениями, так что она скорее грустная, чем какая-то еще.

– Почему грустная?

– Потому что рассказы про привидения и должны быть грустными. Сам-то как думаешь?

При упоминании рассказов о привидениях мне обычно представлялись белые простыни, лязгающие цепи и темные коридоры с фигурами, выскакивающими на вас прямо из стены. Но, немного поразмыслив, я все-таки понял, что именно Дженни имела в виду.

– Да, пожалуй. Должно быть, грустно быть привидением.

– Вот именно! Если есть привидение – значит, кто-то умер. Чья-то душа позабыта-позаброшена и не может найти покоя. Все остальные горюют. И так далее.

– Выходит, никаких кровавых подробностей?

– Нет. – Она шмыгнула носом. – Ну… почти.

Я улыбнулся, припомнив «Верного дружка» – тот чернушный рассказ, который она зачитывала на встрече клуба: про собаку, которая съела своего хозяина после его смерти. И при этом невольно подумал про Гудболда, разгуливающего по улицам городка со своей собственной псиной – что-то во мне надеялось, что нечто подобное однажды приключится и с ним. Хотя, в отличие от нас, к своему бульдогу он вроде относился по-человечески.

– Рассказ про собаку был просто супер, – сказал я.

– Спасибо.

– Ты говорила, что он основан на каком-то реальном событии. Как ты вообще про это услышала?

– Это Мари мне рассказала.

– Какая еще Мари? – удивился я.

– Моя хорошая знакомая. – Дженни положила блокнот на скамейку между нами. – Кстати, хорошо, что вспомнила… У меня кое-что для тебя есть. Не знаю, насколько это тебе интересно… Это Мари мне дала, и я сразу подумала про тебя. Погоди-ка…

Наклонившись, она порылась в сумке у себя под ногами, и, наконец вытащив изрядно потрепанный журнал, передала его мне.

– «Литературная жизнь», – прочел я название.

– Посмотри с обратной стороны.

Я перевернул журнал, изучая текст на задней стороне обложки.

– Конкурс на лучший короткий рассказ, – объяснила Дженни. – Открыт для всех, кому еще не исполнилось восемнадцати. Если тебя отберут, то попадешь в сборник работ победителей – в настоящую книгу. Крайний срок подачи заявок уже не за горами.

– Так-так…

Я еще раз перечитал объявление о конкурсе, не понимая, зачем она мне его подсунула.

Наконец в голове щелкнуло.

– Так… так ты думаешь, мне надо участвовать?

– Ну да! Тут и думать нечего. По-моему, твой рассказ реально хорош. Тебе обязательно надо отправить его.

– А свой собираешься посылать?

– Конечно. В смысле, что я теряю?

Я несколько секунд таращился на журнал, еще раз перечитав объявление, на сей раз более внимательно. Главное, что не требовалось никакого вступительного взноса. Я боялся, что меня, конечно же, с ходу отвергнут, но раз Дженни считает, что мой рассказ действительно неплох…

– У меня нет с собой ручки.

Она закатила глаза.

– Тебе не нужно отправлять его прямо сейчас.

– Это я знаю. В смысле, записать адрес.

– Да не морочься – бери весь журнал. У меня уже все записано.

– Точно?

– А как же иначе? – Она озадаченно покачала головой, глядя на меня. – Поэтому я его тебе и принесла.

«Поэтому я его тебе и принесла».

Помню, какой это у меня вызвало восторг. Это означало, что, несмотря на то что пересекались мы с ней считаные разы, Дженни все-таки думала обо мне, и осознание этого вызвало трепет, который трудно описать. Приятное тепло в животе. Я не испытывал чего-то подобного раньше, но казалось, будто только что узнал, что мир полон возможностей, о которых я даже не подозревал.

Я убрал журнал в свою сумку.

– Спасибо!

– Не за что, – бросила Дженни. – Было бы о чем говорить.

* * *

На следующее утром я шел по поселку, отчаянно зевая и направляясь к дому Джеймса почти что на автопилоте. Утренний холодок по крайней мере немного помог мне проснуться: пусть даже официально наступила весна, Гриттен, похоже, столь же крепко держался за свои зимы, как и за своих обитателей. Но вокруг опять проклевывалась травка, и хотя в тот момент солнце казалось не более чем тускло мерцающей монеткой, проглоченной облаками, я чувствовал, как весна набирает силу. До меня доносилось пение птиц – чуть ли не первое за многие месяцы.

Когда я дошел до дома Джеймса, сердце у меня упало.

Обычно собирал его в школу и провожал по утрам Карл, но в тот день на пороге стояла Айлин. На ней был выцветший домашний халат, и она возила по двери старой синей тряпкой, скомканной в кулаке, с выражением сердитой сосредоточенности на лице.

Калитка висела на одной старой петле и царапнула по земле, когда я открыл ее. Айлин бросила на меня колючий взгляд, и, направляясь к ней по дорожке, я невольно опустил голову.

– Доброе утро, миссис Доусон.

– А оно и вправду доброе?

Айлин вернулась к своему занятию, одной рукой придерживая дверь, а другой прижимая к ней тряпку, которой терла ее с такой яростью, что я почти ожидал услышать хруст продавленного дерева.

– Давай выходи, парень! Пора в школу, – крикнула она в дом.

Немедленной реакции не последовало. Я неловко постоял там несколько секунд, наблюдая за ее работой. У ее ног стоял флакон с каким-то моющим средством.

– У твоих ничего этой ночью не случилось? – спросила вдруг Айлин.

Вопрос застал меня врасплох – я и понятия не имел, что она имеет в виду. Через секунду – восприняв, очевидно, мое молчание как признание какого-то рода вины, – мать Джеймса подозрительно посмотрела на меня.

– А сам-то ты ночью на улицу не выходил?

– Миссис Доусон?

– Не разевай на меня рот, парень! Так выходил или нет?

– Нет.

Она оценивающе уставилась на меня. И после того, что показалось вечностью, покачала головой и опять перевела взгляд на дверь.

– А кто-то, видать, все-таки да… Наверняка кто-то из вашей дебильной компашки решил подурачиться.

Прежде чем я успел произнести еще хоть что-нибудь, в дверях появился Джеймс, осторожно пробравшись мимо матери, словно та была наэлектризована и его могло ударить током, если б они соприкоснулись.

– Пока, па! – крикнул он в глубь дома. – Люблю тебя!

Откуда-то из самой глубины дома донесся ответ Карла:

– Тоже тебя люблю!

Выйдя на улицу, я выждал, пока мы с Джеймсом не окажемся за пределами слышимости.

– Все в порядке?

– Угу.

Что было определенно враньем, но мне не хотелось и дальше развивать эту тему. Когда подъехал автобус, Джеймс забрался в него первым. Я всегда вел нас обоих на второй ярус, к сиденью в самом хвосте автобуса – поскольку казалось, что нам просто полагается сидеть там в нашем возрасте, – но сегодня Джеймс предпочел занять свободные места в середине первого яруса. Когда дверь закрылась и автобус тронулся с места, мы некоторые время сидели там в молчании. И хотя мне не хотелось сходу расспрашивать Джеймса, что произошло, слова Айлин по-прежнему вызывали у меня любопытство.

«У твоих ничего этой ночью не случилось?»

– Что делала твоя мать? – спросил я.

– Мыла дверь.

– Угу, сам видел. В смысле, зачем?

Джеймс замешкался.

– Ты ничего не слышал? – наконец произнес он. – Ночью?

Я еще раз об этом подумал. Насколько припоминалось, я спал как убитый.

– Да вроде нет.

– Точно?

Вид у Джеймса был такой же усталый, как у меня. Но еще и испуганный.

– Не знаю, – сказал я. – А что я должен был слышать?

Но в ту же секунду Джеймс отвернулся и стал смотреть в окно на мелькающий мимо блеклый пейзаж.

– Ничего.

– Ну да. Вот ничего я и слышал.

– Кто-то стучал в дверь. Ты этого не слышал?

– Чтобы кто-то стучал? Нет.

– Ну ладно тогда.

– Ты хочешь сказать, что ты слышал?

– Нет, это просто моя мать так говорит. Кто-то молотил в дверь посреди ночи. Она жутко разозлилась, потому что это ее разбудило. – Джеймс пожал плечами, едва заметным, робким движением. – Так что она и нас с папой растолкала. Правда, там никого не было. Я думал, может, это ей просто почудилось, вот только утром на двери было кое-что. Потому-то она там и возилась – отмывала ее.

– Отмывала от чего?

И опять Джеймс не ответил. Интересно, подумал я, знает ли он вообще что-нибудь – да и было ли там что-либо в принципе. Айлин здорово пила, и она не из тех людей, которые готовы признаться, если что-то неправильно поняли. Было легко поверить, что ночью она вообразила себе какой-то шум, излишне переполошилась, а мыла утром дверь, только чтобы показать, что была права.

Автобус свернул с двухполосной магистрали и стал пробираться мимо заброшенных заводов, дышащих на ладан магазинов и заколоченных домов.

Джеймс что-то буркнул себе под нос, что я не совсем уловил.

– Что-что? – переспросил я.

– Кровь.

Он все еще не сводил взгляд с унылой картины за окном, и его голос звучал так тихо, что я едва его слышал.

– Она сказала, что на двери была кровь.