Текст книги "Folly"

Помпеи
17 мая 1824 г.

Два брата уже целых полчаса искали затерянный город. Казалось, что их обманули и он заново был погребён под пеплом. Ответы идущих мимо местных жителей не помогали – те упорно указывали им в сторону Неаполя. Карл и Александр были в курсе непрекращающихся волнений, в том числе и с участием тайных обществ. Если они и нечасто проявляли себя в реальных действиях, то уж бурление-то в умах можно было услышать, проходя мимо любой таверны. А чего можно было ожидать при столь стремительной смене власти и интригах на самых высоких уровнях? На данный момент вновь созданным государством – Королевством обеих Сицилий – правил Фердинанд I, вернувшийся из изгнания, в котором пребывал до тысяча восемьсот шестнадцатого года. Все эти события не могли не беспокоить: ещё были свежи неприятные воспоминания о Мюнхене, где Карл сильно заболел, и судьба его была тогда неясна.

Они с братом приехали в эти края совсем за другим – впитывать в себя новые краски, запахи, чувства, и уж если испытывать переживания, то только те, которые помогают творить, а не впадать в депрессию. Да и обязательств перед Обществом никто не отменял. И вот наконец нашёлся человек, который показал небольшой холм в отдалении. «Это и есть Помпеи?» – удивились поначалу братья. Судя по всему, их ожидания были сильно завышены. «Всё так», – равнодушно ответил прохожий и пошёл дальше, старательно укрываясь от палящего солнца в тени редкой растительности. Через какое-то время они были на месте. На самом деле, это и вправду было совершенно не то место, каким они его представляли. Им показалось, что сейчас они окажутся в машине времени.

Было бы глупо думать, что те же самые Колизей или замок святого Ангела вызывали менее сильные чувства. Просто они были абсолютно другими. Упомянутые монументы были уже вписаны в новый городской ландшафт и вполне успели с ним сродниться. В Помпеях же каждый удар киркой, каждый взмах лопатой, каждый аккуратный стук молоточком по-прежнему открывал новую историю. И братья хотели – нет, жаждали – стать её частью.

– Buona sera![3]3
  Добрый вечер! (итал.)


[Закрыть] Подскажите, где мы можем найти синьора Ардити? – спросили они у попавшегося на глаза рабочего.

Тот указал на небольшого мужичка, стоявшего поодаль. Впрочем, его жест был излишен, так как хранителя королевского музея в Портичи Микеле Ардити было хорошо слышно даже на таком расстоянии. Он что-то пытался разъяснить группе из троих землекопов. Карл был уверен в присутствии нецензурной брани, поэтому в слова особо не вслушивался. Александр, интересовавшийся больше архитектурой, нежели живописью, уже давно навёл справки про этого искусствоведа. Вывод последовал однозначный – перед ними был человек, полностью посвятивший себя труду под названием Помпеи. Не без счастливого случая, конечно.

Дело в том, что в тысяча восемьсот восьмом году в Неаполе обосновался Иоахим Мюрат, женатый на сестре Жозефа Бонапарта Каролине. Она-то и стала той искрой, которая по-настоящему возобновила интерес к раскопкам. Прежде всего территория была чётко определена, чтобы всяким псевдоискателям сокровищ неповадно было разграблять бесценные богатства древней цивилизации. Далее, пользуясь всё тем же покровительством жены короля, Микеле Ардити удалось увеличить число работников до тысячи человек. Были также организованы маршруты, на которых экскурсантов сопровождали гиды. Внёс он свой вклад и в технологию раскопок. До него при раскопках предпочтение отдавалось количеству, а не качеству, и зачастую то, что откапывали, уже на другой день вновь засыпали ради новых открытий. Сначала хранителем музея были предложены живые цепочки из людей, которые самым бесхитростным образом перемещали землю. И один из образованных подобным образом холмов смутил Карла и Александра. Чуть позже, в тысяча восемьсот одиннадцатом году, землю уже централизованно свозили на тележках на купленную для этих целей дополнительную территорию.

Вместе с поражением Наполеона в очередной раз были сведены к минимуму и попытки продолжить раскопки. Число землекопов упало до двузначного числа, качество работ было низким, отсутствовала заинтересованность в результате. Кто знает, может, новый король, Франциск I, о котором всё чаще говорят как о преемнике, всё изменит? Чтобы поддержать хоть какой-либо интерес к античному городу, Микеле разрешил рисовать картины прямо на территории. Именно поэтому он очень обрадовался встрече со столь одарёнными художниками. Надежда на то, что они и такие же, как они, прославят в своих работах и его труд, никогда не покидала Ардити.

– О, buona sera, signori![4]4
  О, добрый вечер, синьоры! (итал.)


[Закрыть] – восторженно воскликнул руководитель раскопок. – Как я рад, что вы наконец добрались! Прошу меня простить за манеры, просто эти, с позволения сказать, люди не хотят понимать всей важности нашей работы. Вот поглядите, что они сделали с фреской! Не видите? И правильно, посмотрите на пол. Они так сильно ударили по ней, что её большая часть теперь под ногами валяется. Надо, кстати, попробовать её собрать. Может, для музея Неаполя сгодится. Разве так можно?! Этим стенам больше полутора тысяч лет. Природа нам их сохранила, а мы так кощунственно относимся к выпавшей нам возможности. Эх… – горько вздохнув, чуть сгорбленный, практически облысевший мужчина поник головой и замолк. Молчали и Карл с Александром, искренне переживая по поводу случившегося.

– Да что это я? На самом деле у нас действительно есть что посмотреть. Готовы начать погружение в прошлое?

Братья охотно ринулись созерцать руины, которые когда-то были процветающим городом. В воображении Карла разыгралось бесчисленное количество сцен, происходивших во II веке до нашей эры. Люди выбирали предметы утвари в лавках, находившихся прямо рядом со входом в их дома. Вели беседы в тавернах, покупали продукты, ходили на службы в храмы, слушали ораторов на площадях. Повсюду стоял людской гул; то где-то скрипнет колесо у проезжающей повозки, а вот за углом какой-то ремесленник куёт железо. Похожий звук вернул художника в реальность. Они как раз проходили место, где рабочий уже более бережно наносил удары молотка по резцу, тем самым открывая новый фрагмент фрески.

Дома, созданные воображением Карла, наполненные светом, изяществом, радушием, превратились в бездушные квадратные коробки из кирпича. Обшарпанные колонны, некогда державшие своды зданий, сейчас буквально подпирали собой небо. Братья оба заметили это – всё их существо наполнила убийственная тишина этого места, которую не могли потревожить даже звуки, сопровождавшие работы. Сейчас оно пустое. Бездушный камень давил на них с необъяснимой силой, вызывая тоску и жалость. А то и ужас перед виновником ужасной трагедии.

Микеле вывел их на площадь, на которой располагались храмы, торговые площади, термы. Другими словами, это был центр. Центр былой жизни. А сейчас это пустырь перед храмом Юпитера. Прямо за ним возвышался Везувий. Когда они только были на пути к Помпеям, вулкан не казался Карлу таким опасным и угрожающим. Глядя вокруг, невозможно было понять всю силу, которая в какой-то момент вырвалась наружу и снесла всё на своём пути. Всё это видимое процветание оказалось бессильно перед природой, перед её стихией, а может быть, и прихотью. С ней невозможно договориться, даже вступить в диалог: это просто данность, с которой человек не в силах совладать. В такие моменты особенно чётко видна грань между человеческим эго и его возможностями. Насколько же человек пока слаб и мелок перед величием природы: какая-то гора сначала позволила людям существовать в этом месте, а потом в одночасье вдруг изменила своё решение.

– …В ближайшее время планируем начать раскопки – вот тут, сразу за храмом Юпитера. А также пойти дальше по via di Mercurio. Ну и сам форум нужно в порядок приводить, постройки здесь все имеют разное назначение, поэтому они бесценны для знакомства с укладом жизни того времени, – с момента старта их импровизированной экскурсии Ардити не переставал рассказывать о своих планах и достижениях на раскопках. Можно было подумать, что он знает здесь буквально каждый кирпичик. – О, вижу, вы заинтересовались храмом. Давайте немного пройдём и встанем ровно посередине форума. Так, а теперь посмотрите на храм. Видите – слева арка. Нам кажется, что она здесь не случайна. Если, глядя на неё, поднять глаза вверх, то вы упрётесь взглядом точно в жерло вулкана. Как будто здесь они делали выбор, кому поклоняться. Язычники, что с них взять…

«Если это так, то с выбором они явно ошиблись», – подумал про себя Карл и задал вопрос, который не раз приходил ему в голову по дороге сюда:

– Подскажите, а куда деваются найденные в этих роскошных домах и виллах, не говоря уже о храмах, вещи? Ведь, насколько мне известно, город был погребён в считаные часы. Вряд ли жители, которые спаслись, могли вынести с собой абсолютно всё.

Возникла неловкая пауза. Даже Александр оторвался от изучения лепнины на очередной колонне и повернул голову к собеседникам. Причин столь неудобной ситуации было несколько.

Начать с того, что Микеле был прекрасно осведомлён о регулярном нашествии кладоискателей в эти места. Территория по его совету была определена, но не огорожена. О какой-либо охране не могло быть и речи: раскопки было не остановить. Он успокаивал себя тем, что его предшественник, Франческо ла Вега, тоже сталкивался с этой напастью.

– Большая часть находится в музее Неаполя. Также можете ознакомиться с трудом под названием «Les ruines de Pompei» архитектора Шарля Франсуа Мазуа. Он самым тщательным образом проводил опись всех важных находок. Его сама Каролина Мюрат пригласила.

Всё вышесказанное в целом было правдой. Микеле не упомянул лишь тот факт, что, учитывая общее безответственное отношение к найденным антикам, они с Мазуа часто сами занимались их перепродажей. А поскольку это граничило с преступными действиями, для совершения подобных операций было использовано множество посредников. Затем эти артефакты официально «уничтожались». Но и покупатели не были простыми смертными. Например, одним из клиентов был английский дипломат, сэр Уильям Гамильтон. Он очень скрупулёзно изучал вулканы Италии и, естественно, не мог отказать себе в желании заполучить сувениры из Помпей. Часть своей коллекции, в том числе и предметы, привезённые из Италии, он продал Британскому музею.

Где-то в глубине души – там, где, как говорят, находится совесть, – Микеле всё-таки испытывал угрызения и вину перед обычной публикой. Ведь ей никогда не суждено было увидеть то, что находится в частных коллекциях по всему миру. А там были поистине преинтереснейшие вещицы. В какой-то степени он компенсировал свои переживания тем, что часть вырученных от продажи реликвий средств шла на продолжение раскопок.

Посетители были утомлены не столько долгой прогулкой, сколько вихрем переполнявших их чувств. При этом Карлу виделись ожившие сюжеты из будничной жизни обитателей города. Александр в большей степени интересовался лепкой, произведениями скульптуры. Он очень сожалел, что из-за непрофессионального отношения к делу все вторые этажи зданий были разрушены. Поэтому в голове у него то и дело возникала мысль о проектировании раскопок того или иного строения. Поблагодарив смотрителя за столь содержательный рассказ, братья решили остановиться на ночь в Портичи. Устроившись в отеле, Карл и Александр встретились за ужином. Наслаждаясь морепродуктами, смакуя местное белое вино, они делились сегодняшними впечатлениями:

– Если честно, я прослушал как минимум половину из того, что он нам говорил, братец, – говорил Александр. – Я до сих пор поверить не могу, что хожу по руинам древней цивилизации. Вначале вмиг уничтоженной, а затем законсервированной одними и теми же силами природы. Будто кто-то хочет нам показать что-то. Донести какую-то глубокую мысль.

– Это как же нужно было нагрешить, чтобы заслужить такое наказание? Я с тобой соглашусь: сегодня новые чувства посетили и меня. Я полон творческой энергии, которую просто жажду выплеснуть на холст.

– Мне кажется, что это место сможет сделать успешными нас обоих.

– Уж не думаешь ли ты, что мы должны здесь остаться? – удивился Карл. – Я, конечно, ещё не справился с волнением, испытанным днём, но у нас же есть обязательства перед Обществом. Иначе сие спонтанное решение может стоить нам пенсиона.

– Вовсе не обязательно лишать себя этого полезного довеска. Мы просто внесём свой вклад в то, что впишет нас в историю. Лично я завтра непременно спрошу о возможности остаться если не на всё время, то уж точно на несколько недель, а то и месяцев, чтобы быть связанным с раскопками. Разве ты не видишь: мир сейчас на стыке направлений. Классицизм, ренессанс – все их элементы можно найти в античности. Она – путь ко всему. Сейчас совокупность направлений становится попыткой осуществить настоящий переворот. Люди жаждут новых идей, а где, как не здесь, в настоящей колыбели цивилизации, мы сможем дать волю нашим чувствам и с новой силой раскрыть наши таланты?

Карл начал обдумывать сказанное братом и во многом с ним согласился… Действительно, если уж удивлять сейчас, то масштабом. Он сразу вспомнил то чувство, которое посетило его в Помпеях. Ему тут же захотелось взять мольберт и начать творить. Неважно что, главное – творить. Но в следующий момент он почувствовал страх перед этой грозной горной породой, готовой в любую секунду его поглотить. Сейчас ему невозможно тягаться с ней. Слишком рано.

– Не думаю, что это хорошая идея, – немного подумав, начал он, отведя взгляд от еды куда-то в сторону.

– Опять ты за своё! Неужели твои последние работы в академии ещё не убедили тебя в том, что ты гений? Или тебе напомнить, как твоего «Нарцисса» сравнивали с «Нарциссом» самого Караваджо?

Карл и так помнил эту картину до последнего взмаха кисти. И тот день, когда он на берегу Чёрной речки, среди густой зелени деревьев, нашёл свой сюжет, который пришёлся по душе его учителям. Единственное отличие, помимо техники, от гения эпохи Ренессанса было то, что Караваджо демонстрировал внутренний мир любого человека. Чёткая грань между реальной жизнью и душой была определена как край берега. У Брюллова в картине, выполненной по всем академическим требованиям, было показано общение человека с природой. Техника передачи света, которая открылась художнику во время написания, была по-настоящему новаторской. Карл её совершенствовал в своём шедевре «Итальянское утро», который написал в прошлом году.

– Дорогой Карл, только представь, сколько всего мы могли бы здесь создать! Находясь на раскопках, я бы мог предлагать тебе сюжеты и сообщать последние новости о восстановлении построек. Это действительно был бы заметный труд. Рано или поздно город всё равно откопают, и интерес только возрастёт.

– Словно писать в будущее?

– Именно.

– Так просто мне это не осилить.

На эти слова Карла Александр хотел было уже что-то возразить, но тот поспешно добавил:

– Мне нужна практика. Начать хотя бы с копирования чего-то такого же значимого, огромного. Думаю, что Ватикан с этим поможет.

Карл снова погрузился в свои мысли. Он не хотел, чтобы его работу сравнивали с другими, уже написанными произведениями. Ему действительно нужен был какой-то сюжет. Но что это? Он что, уже начал обдумывать возможные варианты?

– Надо это сделать – и с пользой для нас, Саш. Если не удастся вызвать эйфорию у достопочтенной публики, нужно будет найти быстрый вариант продажи картины.

– Уверен, мы легко найдём массу вариантов среди «русского Рима». В столице постоянно устраивают званые вечера и балы. Нам нужно лишь сердечко, которое затрепещет от величия нашего замысла. В любом случае это поможет увеличить число заказов.

– Значит, ты уже всё решил? – всё ещё колебался Карл.

– Мы решили, братец мой милый, мы.

Глава 8

Я лежала в небольшой, но чистой комнатушке, где пикали приборы. Ой, кольнуло: здравствуй, капельница! И всё-таки они меня взяли. Пока не взяли, конечно, – просто перевезли в больницу.

Вместо моей одежды на мне была типичная одежда для лежачих больных. Что-то никак не может отпустить меня униформа, пусть и не муниципальных служащих! Так, довольно о моде, нужно что-то придумать, и быстро. Сейчас будет процесс гадания на кофейной гуще, но только он может помочь в сложившейся ситуации.

Итак, произошёл пожар, я с ним справилась довольно оперативно, но главное – справилась.

Начинает болеть голова. Спокойнее, продолжим.

Я потушила пожар, звоню в пожарную…

Мысли путаются, голова кружится.

Всё, больше не могу. Меня вывернуло прямо на пол, боль пульсировала в правой части головы. Ну, блин! Так ничего не получится. Вообще ничего, а должно бы. Непременно должно. Снова голова. Ну, нет! Стоп! Придётся вызывать медсестру. Где тут эта кнопка? А, к чёрту!

– Сестра! Сестра!

– Да прекрати ты орать! – раздалось из дальнего угла.

Привет, соседка. Это была девушка лет двадцати семи – двадцати восьми, с тёмными волосами. Про рост ничего не могу сказать – она же всё-таки лежит. Да и ладно.

– Меня Зоя зовут.

– Катя, – выпалила соседка и повернулась на другой бок.

И тут в левом плече начала нарастать боль. Через пару мгновений рана заныла, боль в ней запульсировала. Так, голова, плечо… Прекрасный набор. Я уставилась в одну точку на потолке, чтобы уйти отсюда хотя бы на подсознании. И провалилась в тёмную бездну.

Дубль два. Голову уже не чувствую. Плечо на месте. Просто отлично. Тут краем глаза я увидела удаляющуюся фигуру в белом халате.

– Стойте! – издала я крик, отозвавшийся в ушах звуком, похожим на хрип.

– А, очнулась! Отлично, сейчас позову доктора.

«Вот и ладненько, а мы будем готовы к импровизации».

Фёдор отвлёкся от Антона, потому что его телефон также завибрировал. Посмотрел, кто звонит. «О, явился – не запылился. Где тебя носило? Только не сейчас, подожди секундочку». Антон убрал телефон в карман и посмотрел на Федю.

– Я должен срочно ехать в больницу.

– С ней что-то случилось? – этот вопрос Феди был задан с чувством, исходившим, казалось, из самого сердца.

– Пока не знаю. Нужно проверить. Федя, далеко пока не уезжай. И будь на связи, понял?

– Да, конечно. Пока.

Последние слова донеслись до Антона, когда Фёдор уже вызывал лифт. Тот работал – ну, хоть что-то наладилось.

«Ну а теперь можем и поговорить». Фёдор набрал номер.

– Привет, ты где?

– Я только что освободился. У тебя там всё в порядке?

– Приходи, обсудим. Я у тебя дома.

Через четверть часа Фёдор и Павел пытались переварить то, что произошло.

– Откуда ты знаешь, куда её увезли?

– Слышал, как Антону сообщили.

– Ну, тогда всё остаётся в силе.

– В какой силе, Паша? Её сейчас расколют – и нам конец.

– Но ты ведь именно этого хотел?

– Я хотел не этого. Тебе, может быть, напомнить, ради чего мы всё это задумывали?

– Я в курсе.

Пригород Рима
24 апреля 1828 г.

– Смотри, Гришка, какая красота, не находишь?

Я долго смотрел сначала на ленивый поток, потом на зелень, которая его окутывала, потом перевёл взгляд на безоблачное небо и прищурился, как только солнце ударило мне прямо в глаза. Что он имел в виду? Опять вопрос с подвохом. До сих пор не могу себе простить, как целых полчаса пытался найти место для зарисовки фонтана и в результате шлёпнулся в воду. Вместе с мольбертом и красками, на потеху Карлу Павловичу. Я всего-то и пытался понять, что он имел в виду под фразой «Как думаешь, твой эскиз в полной мере отражает всю силу этого природного явления?». Почему-то тогда мне показалось, что я неправильно выбрал угол, под которым на холсте проявлялся поток, падающий с высоты в небольшой залив. Вот я и пошёл на поиски. На самом деле, как ни странно, расположился я в верном месте. Просто мой учитель лишь хотел обратить моё внимание на световую передачу. Иначе у меня получалась лишь полоска посреди зелени. В этот раз я просто решил промолчать. Ожидая, что сейчас мы будем пытаться запечатлеть ту самую «красоту», я принялся раскладывать мольберт там же, где расположился мой учитель.

– Вот там ветка дерева покорно склонилась над водой под тяжестью листьев, частично погрузившись в воду.

Место я сразу заприметил. Но чтобы выделить сию картину на фоне всего пейзажа? Признаться, я не видел в этом ничего сверхъестественного. Мысли свои я благоразумно оставил при себе.

– Гриша, что ты видишь? – учитель повторил свой вопрос.

Деваться некуда, придётся отвечать как есть.

– Ровно то же самое, что Вы и сказали. Всего лишь часть листьев, которые то поднимаются, то опускаются в воду.

Он улыбнулся. Но в его взгляде и жестах не было ни раздражения, ни сожаления. Хороший знак. Может, тут и не было ничего, а я пытаюсь во всём найти скрытый смысл?

– Всё правильно ты говоришь, а теперь посмотри сюда, – с этими словами он уверенно провёл линию. – Начинаем, конечно, с черешка. Далее обозначаем контур, продолжаем линию, главное – жилкой, от которой идут ответвления. Да, вот так, только сильно не дави на карандаш, чтобы не получилось борозд. Обрати внимание: если соединить края маленьких лопастей, то они образуют ровный овал. Природа сделала его части практически идеально пропорциональными. И так будет абсолютно с каждым листом. Эту любопытную особенность заметили ещё во времена Леонардо да Винчи. И что самое интересное – она до сих пор воспринимается как должное. На вопрос «почему?» ответа нет. Некий мистический оттенок носит и геометрически правильное расположение листьев на дереве. Получается, что всё подчиняется некой арифметической закономерности. Ты видишь листья, образующие для тебя просто зелёную бесформенную массу. А на самом деле они располагаются по спирали в определённой последовательности, которая несёт в себе великое значение для каждого листа в отдельности. Они равномерно расположены, чтобы одинаково получать лучи солнца и капли дождя.

Я не понял и половины того, что он говорил. Но он рассказывал так живо и увлечённо, что волей-неволей во мне проявлялся интерес к чему-то неизведанному. Тем временем на холсте появилось чёткое, ставшее для меня уже загадочным изображение листа. Затем, в отличие от академических правил работы с акварелью, Карл Павлович сразу наносил краску на плотную бумагу. Поначалу мне это казалось не просто странным, а в какой-то степени даже неестественным. Ведь акварель поэтому так и называется, что работа с ней подразумевает в том числе и присутствие воды. Это правило не являлось таковым для моего учителя. Он сразу макал тонкую заострённую кисть в синюю краску, а затем чуть касался чёрной. Получался фактурный однотонный подмалёвок в технике гризайль, известной ещё со Средних веков. После этого Карл Павлович всегда делал то, что можно было с уверенностью назвать новаторством: брал охру, которую наносил на холст прямо-таки виртуозно. Он использовал красный и жёлтый цвета. Смешиваясь с синим, они придавали рисунку фиолетовые и оранжевые оттенки. В тех фрагментах, где синего было меньше, яркие цвета создавали акцент. А вот здесь все три цвета соединились, образовав тёплые коричневые оттенки.

Такая техника передавала лёгкость, плавность и какую-то неуловимую чистоту в картинах учителя. Он заставлял меня видеть то, чего не заметили, не уловили другие. Он дарил людям новый взгляд на саму жизнь, и это поистине вызывало восхищение. Я не мог тогда и подумать, что могу преуспеть хотя бы в создании копий его работ, написанных в этих же местах, – взять, например, «Эрминию у пастухов». (Вот, кстати, он опять её достаёт.) Он может по часу стоять и смотреть на неё, не сделав ни малейшего движения кистью. Он всюду ищет совершенство, которое другим просто не дано понять и увидеть. Видимо, поэтому я тоже не всегда могу ощутить то, что суждено стать изображением на его полотнах. Чем больше я пытаюсь его постичь, тем больше я осознаю, какая пропасть разделяет меня и маэстро.

Пока Карл Павлович выплёскивал на холст плоды своей неуёмной фантазии, я решил попробовать ещё раз. Только обязательно надо было найти то, что мне действительно понравится; то, в чём я увижу Нечто.

Неумолимо приближался вечер. Карл и Григорий, пробираясь сквозь оливковые рощи, миновали монастырь, который до сих пор не был закрыт. Что было удивительно, учитывая потрясения, происходящие в это время в Италии. Карл проводил здесь время вместе с семейством Гагариных. Он пытался забыть недавние события в Риме.

Тогда его особенно терзало то, что от него мог отвернуться свет. Проклятые лицемеры! На любом званом вечере они улыбаются, шутят, делают вид, что интересуются его творчеством. И всё только потому, что им так было выгоднее. Именно эта жажда показать себя с лучшей стороны в своём окружении во многом заставляла их вести себя подобным образом. Но несколько дней назад всё изменилось. Абсолютно всё. Карл заперся в своей мастерской с единственным желанием – исчезнуть. Он не хотел ни с кем ни говорить, ни спорить. Как показывали первые визиты, люди шли к нему, чтобы обвинить в чёрствости и бессердечии.

Рим оказался маленьким городом. Все возможные версии взаимоотношений его и Аделаиды разлетелись по всему городу. Даже копии писем были распространены! Откуда они вообще взялись? Чёрт, ну почему он просто не мог остановить всё при первом же подобном порыве со стороны Аделаиды? Это было так просто! Проклятое высокомерие! Неужели это крест на его творчестве? Кто захочет связываться с человеком, у которого столь подмоченная репутация? Тем более закажет ему свой портрет. Позор и забвение надвигались на него со страшной силой, затягивали в омут так, что он начинал задыхаться.

Никто не верил его искренним словам, что он ни в чём не виноват, ни к чему не причастен, не имел возможности исправить ситуацию. Эти жалкие оправдания, а именно так они воспринимались, лишь подливали масла в огонь. Казалось, Карл был обречён. А что будет с его братом? Тот-то чем провинился? И его надежды были обречены. Карл был слишком горд, чтобы поверить в то, что люди от него отворачиваются. Он пытался взять себя в руки, но тщетно: они его не слушались и продолжали дрожать. «А-а-а-а! – в ярости кричал Карл. – Этого просто не может быть. Только не со мной!» Обычное романтическое приключение стоило ему целой жизни. Он судорожно старался вспомнить имена людей, которые могли бы помочь в данной ситуации. Ни одно не приходило в голову.

Среди немногочисленных сочувствующих был сын Гагарина Григорий. Карл не переставал благодарить судьбу за то, что по приезде в Италию пять лет назад одним из первых его дел стало наведение мостов с этой влиятельнейшей семьёй. Не без совета папеньки, но всё же. Также сыграл на руку интерес Григория к живописи. Молодой человек мечтал стать художником и особенно любил работать с акварелью. Карл тогда воспользовался данным ему шансом и рискнул предложить свои услуги по обучению юного дарования. Партия была сыграна шикарная. Карл стал желанным гостем в семье Григория Ивановича. Несмотря на то что изначально подоплёка подобного «сотрудничества» носила эгоистичный характер, маэстро выполнял свои обязанности безукоризненно, с присущими настоящему учителю терпением и прилежанием. Более того, один раз даже пригласил Гришу, чтобы тот принял участие в написании картины вместе с матушкой, двоими братьями и сестрой. Начав с сюжета, который стал первым шагом в живописи и для его сестры, Гриша попробовал нарисовать герб на стене. Но тот состоял из такого количества элементов, что юный художник предпочёл максимально его упростить. Нельзя сказать, что это ему не удалось. Карл был готов его оставить. Но Григорий настоял на том, чтобы герб был как можно тщательнее скрыт. Он боялся, что несоответствие оригиналу впоследствии может обернуться для него тяжёлыми переживаниями. Ведь ему придётся лицезреть своё творение каждый день. Полностью замазать герб не удалось. Карлу удалось лишь приглушить его, использовав тёмно-зелёную краску для стен, которые изначально были светло-салатовыми. Также ему пришлось прибегнуть к дополнительному настенному декору. Карл пообещал никогда не напоминать об этом ученику. А тот поклялся со временем перерисовать всё на свой манер. На том они и порешили.

Когда в жизни Карла наступили неспокойные времена, на пороге его дома вновь появился теперь уже повзрослевший ученик. Высокий худощавый юноша при виде своего маэстро немного замялся.

– Карл Павлович, родной! Как Вы? Я примчался, как только смог.

– Гриша, ты даже не представляешь, как я рад тебя видеть. Заходи скорее. – Карл впустил гостя, поозирался, высматривая, нет ли желающих поёрничать над его ситуацией, и, убедившись в отсутствии таковых, резко захлопнул дверь.

В тот момент мастерская представляла собой полный разгром. Григорий всё понял без слов: достаточно было взглянуть на Карла Павловича с его уставшими, словно бы больными красными глазами и взъерошенными волосами. Вялые движения художника говорили о том, что вся его энергия была потрачена на устроенный им погром. Оставалось только надеяться, что ни один будущий шедевр не пострадал.

– Гриша, милый, если ты пришёл за разъяснениями, то уверяю тебя: я никак…

– Карл Павлович, я здесь совсем не для этого. Я хочу всячески поддержать Вас в столь сложное для Вас время. Многие уже Вас навестили?

– К сожалению, да. Гриша, признайся: неужели всё так плохо? Неужели моё имя навсегда запятнано? Прошу тебя, скажи как есть. Я слишком истощён, чтобы продолжать переживать и мучиться догадками.

– Отвечу Вам прямо, как Вы и просите. Дела выглядят пренеприятнейшим образом. Все только и говорят о Вашем безрассудстве.

– Так я и знал. Что ж, значит, единственный шанс вернуть расположение почитаемого мной общества – это выразить своё уважение несчастной, ушедшей из жизни столь ужаснейшим способом. Как бы сильно я этому ни противился. – Художник поник головой и тяжело вздохнул, словно взгромоздил неподъёмный груз себе на плечи.

– Разрешите решительно возразить Вам, Карл Павлович.

– Что ты имеешь в виду? Неужели данное предприятие не даёт никаких надежд?

– Я хочу сказать, что своим появлением, тем более подобным, уж простите, жалким видом Вы лишь усугубите ситуацию. Эти коршуны растерзают Вас в два счёта. Там Вам некуда будет деться. И Вы в самом деле будете обречены.

– Так что же ты предлагаешь? Уж не последовать ли мне за этой психопаткой? – не выдержал Карл. И сразу же пожалел об этом. Григорий опустил взгляд, напряг скулы. «А вдруг он действительно хотел предложить помощь?» – мелькнуло в голове маэстро, и он решил смягчить свою резкость: – Прости меня, я не хотел. Сам понимаешь, я в отчаянии.

– Поезжайте с нами.

Карл резко поднял голову, словно утопающий, заметивший спасительную верёвку.