Текст книги "О-О"

Как и положено божеству, Барбур никогда не вступал в обсуждения – просто указывал клювом в нужном направлении, и послушные апостолы, подхватив под локти парализованную ужасом жертву, в два счета выносили ее из здания, через двор, за ограду. Никто не смел протестовать – да и способна ли на протест биомасса? Потеряв один из своих комков, вонючее людское болото тут же снова смыкалось, наползая на клочок освободившегося пространства, на подстилку, миску, самку…

А что до комка, то так ли уж худо было оказаться за забором? Выйдя на шоссе, он имел все шансы попасть в нормальные человеческие руки, в больницу, в душ, в постель… Отчего же тогда нелегалы столь панически боялись кивка барбурьего клюва? Вряд ли это был страх перед неизвестностью – многие обитатели уровня Си-ноль пришли туда через тысячи километров пустынь, перетерпев побои, людоедство и пулеметные дожди. Трус не отважится на такую дорогу. Тогда что же их так пугало? Неужели свобода? Неужели именно жизнь в Комплексе и была их истинной целью – сытое навозное бытие, возвращение в грязь, в глину, под пяту всевластного верховного существа? Уж не возносили ли они Барбуру молитвы где-то там, в вонючей глубине своего душного мирка? Во всяком случае, кто-то из гидов клятвенно уверял, что видел на цокольном этаже корпуса Си самодельного идола с подозрительно волнистой спиной…

Дойдя до середины коридора, группа, к великому облегчению экскурсантов, покидала Си-ноль и сворачивала налево, в корпус Би. Там, на цокольном этаже, в большом зале напротив запертого парадного входа размещался храм сатанистов. Вообще-то, на самом деле анхуманы исполняли свои кровавые ритуалы вовсе не здесь, а внизу, на втором уровне подземной автостоянки. Но к началу экскурсионного бизнеса доступ в подвал был уже перекрыт собаками, которые наотрез отказывались вступать в мирные переговоры. Поэтому, поразмыслив, Дикий Ромео решил, что историко-географические неурядицы не оправдывают полномасштабной войны, и без колебаний принес географию в жертву миролюбию.

Он сам взял в руки баллончики с краской и за несколько дней превратил невинный зальчик на Би-ноль в аналог пещеры анхуманов. В подвале Ромео не бывал ни разу, так что пришлось положиться на слухи и рассказы сомнительных очевидцев. Это несколько осложнило задачу, но в целом имитация получилась правдоподобной.

Порядком уже подуставшие лохи попадали в зал через узкий проход из ярко освещенного вестибюля. Пока они таращили глаза, привыкая к темноте, гид зажигал свечи, и хомячье сердце застывало в груди, как цыплячья гузка в морозилке. На робкие язычки огня слетались со стен нацистские орлы и сатанинские звезды, зловещими пауками ползли членистоногие свастики, а в торце зала над алтарем, сложенным из бурых – предположительно от крови – кирпичей, щурилась огромная рогатая морда с козлиной бородой и клыкастой ухмылкой. Ужасные потеки на стенах и темные пятна на полу лучше всяких слов свидетельствовали о совершенных тут чудовищных злодеяниях. Что и говорить, храм анхуманов был достойным завершением и без того удачной прогулки! Не чуя под собой ног, хомячки сбивались в кучку посреди зала и даже не осмеливались отколупнуть на память кусочек крашеной штукатурки. Наконец гид гасил свечки и выводил группу наружу, во двор.

За эту двухчасовую экскурсию с каждого хомячьего рыла взималось по шестьдесят полновесных шекелей – деньги немалые. Но, по общему мнению, удовольствие стоило того.

– Смотри, – сказал Дикий Ромео, вытаскивая из кармана потрепанный блокнот. – Иной день по три раза водим. У нас теперь просто так не придешь – надо заранее записываться, по телефону. Назначаю им время, говорю где, куда… Так удобнее.

Они сидели на полу напротив входа в сатанинское святилище. По стене над дверным проемом шла красивая надпись готическими буквами: «Ариман клаб». Сбоку, чуть в стороне, красовалось знакомое «Тали, Тали, Тали…»

Цахи полистал блокнот, усмехнулся:

– Да у тебя тут целый бизнес… Кредитки тоже принимаешь?

– Только кэш, – серьезно отвечал Ромео. – Четверть нам, остальное – Барбуру, так что лучше записывать, чтоб вопросов не возникало. Работы много. Чоколаку ты уже видел – он с биноклем сидит. Без этого никак – стоит расслабиться, тут же безбилетники полезут. Еще один пацан, Беер-Шева, группы водит – со мной в перемену. Один водит, другой в запасе, на телефоне. В общем, каждый чувак на счету.

– А меня куда?

Дикий Ромео пожал плечами.

– Туда же, гидом. Сначала с нами походишь, потом сам водить будешь… – он замялся. – Тут еще такое дело… лучше сразу сказать, чтоб ты потом не удивлялся. Я, братан, не всегда в форме. Типа болею.

– Болеешь?

– Ну да. Лунатик я. Слыхал о таком?.. – Ромео тоскливо вздохнул. – Короче, по три-четыре дня в месяц я вам не помощник. А бывает – и целая неделя вылетает. Вот так…

Он снова вздохнул и отвернулся.

– Зато экскурсию ты кайфовую построил, – сказал Цахи, чтобы сменить тему. – Правда, я знаю, о чем говорю. У меня мамаша тоже лохов разводит.

Лицо начальника гидов просветлело – Ромео действительно гордился своим детищем.

– Понравилось? Мне и самому нравится…

Цахи важно покрутил головой. Невольный участник мамашиных хепенингов и демонстраций, он ощущал себя экспертом по данному вопросу.

– Разве что онлайн-эффектов маловато. Но это легко добавить.

– Онлайн-эффектов? О чем ты?

– Пойдем, покажу… – вскочил на ноги Цахи. – Ты говорил, Беер-Шева как раз сейчас группу ведет? Где они, далеко?

Ромео на секунду задумался.

– Думаю, отдыхают. На Эй-семь, у лифта. Где когда-то паренек в шахту сверзился…

– Самое то, – кивнул Цахи. – Там же на дне его призрак, так?..

Когда Цахи Голан взвыл, тоненько и протяжно, и этот звук, усиленный трубой шахты, донесся до хомячков, сидевших на ее краю семью уровнями выше, стало не по себе даже самому Беер-Шеве – бывалому гиду, задурившему головы не одной сотне доверчивых лохов. Все повскакали с мест, и лишь немногие нашли в себе мужество сразу посмотреть вниз. Остальные подошли чуть позже. Побледневшее лицо Беер-Шевы добавило убедительности происходящему. В принципе, можно было бы удовлетвориться только этим, но Цахи не собирался останавливаться на достигнутом. Как утверждали мамашины тетки, звуковые эффекты хотя и важны, но сильно уступают зрительным. Поэтому он быстро вымазал щеки и лоб бетонной пылью и на секунду высунулся в шахту.

Всего на секунду – но результат превзошел все ожидания. Как утверждал потом Беер-Шева, столпившиеся у края шахты лохи немедленно впали в истерику разной степени тяжести. Исключением стали лишь две хомячихи, которые благополучно хлопнулись в обморок и потому не принимали участия в дальнейшей суматохе. Остальные же визжали, рыдали, кричали, плакали друг у друга на плече, а какой-то мрачный хомяк, уставившись в одну точку, еще долго – до самого спуска в вонючий ад нелегалов – продолжал повторять одно и то же слово: «Призрак… Призрак… Призрак…» – и тем ужасно надоел прочим экскурсантам, которые, в общем и целом, оправились несколько быстрее.

Странно ли, что после этого случая к новичку накрепко прикипело прозвище «Призрак»? Нет, не странно. Если уж удивляться, то лишь тому, что это прозвище нашло Цахи Голана так поздно. Разве не призраку застреленного чужого старика был он обязан самим фактом своего появления на свет? Разве не призраком – почти бесплотным от нежелания его замечать – стал он для своих собственных родителей? Разве не призраком этих же родителей считали его полицейские следователи, наглые репортеры у зала суда, судья в нелепой мантии, воспитатели в исправительном учреждении? Даже для Боаза – единственного друга-приятеля с низким лбом первобытного охотника, – даже для него Цахи был прежде всего призраком, красивым воспоминанием о школе, об интернате, о нескольких нормальных годах между беспризорным прошлым и тюремным будущим…

В новую жизнь Призрак вошел легко и основательно, быстро освоив секреты экскурсионного бизнеса. Дикий Ромео меж тем все больше и больше замыкался в своем горе. «Тали, Тали, Тали…» – как и все мантры на свете, эта вездесущая настенная формула по мере повторения необратимо утрачивала свой первоначальный смысл, мало-помалу превращаясь из локальной тоски по конкретной девице в глобальную жалобу на равнодушие мира перед лицом невыносимого человеческого сиротства.

Отчего это выражалось именно в лунатизме?

Не оттого ли, что принципиальная недостижимость луны лучше всего символизировала тщетность надежды на счастье? Обе они – и луна, и надежда – зарождались в полнейшей темноте – тоненьким лучиком, едва заметной светлой полоской. Обе затем росли, с каждым днем набирая силу, обрастая плотью, обнаруживая на своем теле пятна – неприятные, но пока еще терпимые. И обе предавали, отступали, сваливались на ущерб – и когда?! – в тот самый момент, когда наконец достигали желанного пика полноты, вожделенной степени совершенства! Но и это еще не все: предав и уйдя, обе обманщицы вскоре возвращались, чтобы снова повторить ту же мучительную пытку…

Так или иначе, но периоды недееспособности начальника гидов удлинялись, и это плохо согласовывалось с растущим спросом на экскурсии. А после того как Призрак ввел в программу несколько простых, но весьма действенных эффектов, популярность прогулок по Комплексу приобрела характер настоящего бума. Барбур, принимая ежедневную выручку, восхищенно крутил клювом: кто бы мог подумать, что доход удвоится от одного лишь тихого подвывания в глубине коридора или от легкого взмаха простыней в дальнем его конце? Интернетовские блоги сталкеров полнились теперь байками о населяющих Комплекс духах и привидениях. В недели полнолуния гиды выбивались из сил и не могли рассчитывать на Ромео – более того, необходимость следить за лунатиком превращала его в серьезную обузу.

Однажды вечером в комнату гидов на Эй-восемь заявился Барбур. Хозяин Комплекса подошел к матрасу, на котором лежал Дикий Ромео, наклонился и какое-то время безуспешно пытался поймать бессмысленный ускользающий взгляд лунатика. Затем он выпрямился и кивком лебединой шеи подозвал гидов.

– Совсем плох, а?

– Поправится… – пожал плечами Призрак. – Послезавтра полнолуние, потом еще два-три дня – и все придет в норму. Не впервой.

Барбур неопределенно скривился.

– Послезавтра… потом еще два-три дня… – повторил он. – А до этого еще неделя на матрасе. Это ж сколько, стал-быть, выходит? Полмесяца?

Гиды молчали, потупившись.

– Вы наши правила знаете, – назидательно произнес Барбур. – Комплекс не санаторий, тут работать надо. Да и больных мы не держим. Больные пусть в больничку идут. А это кто там?

Он показал большим пальцем за спину, где, прислонившись спинами к стене, сидели Мамарита и девушка, приблудившаяся к гидам за день до того. Она-то, скорее всего, и была причиной визита всевидящего хозяина Комплекса.

– Это Мамарита, – прикинулся дурачком Чоколака. – Чего, не узнал?

– Ты мне яйца не крути, щенок гуталиновый, – прошипел Барбур. – Я о телке толкую. О чужой телке. Сколько раз повторять: никого сюда не водить! Если кому потрахать приспичило – идите, стал-быть, в ебаторий. А тут бизнес делают, поняли? Чтобы завтра же чисто было, без чужих!

Беер-Шева открыл было рот, чтобы возразить, но Призрак остановил товарища.

– Погоди, босс, – сказал он спокойно. – Ты же видишь, у нас людей не хватает. Девочку эту Хели зовут. Вчера от группы отстала. Специально пришла, жить тут хочет, с Мамаритой. Говорит, прогоните – с крыши спрыгну. Зачем тебе здесь труп, сам подумай. А девка, кстати, сообразительная. Можно ее на бинокль посадить, а Чоколаку – в гиды. Мы-то с Беер-Шевой совсем с ног падаем – шесть групп в день, прикинь. Все равно от Ромео пользы сейчас никакой.

Барбур помолчал, обдумывая услышанное.

Бизнес и в самом деле нуждался в расширении. Наконец он неохотно кивнул.

– Ну, коли так, тогда лады. Коли заместо лунатика, то пускай попробует… – босс кивнул на Ромео. – А этому передайте, когда очухается: еще раз так ляжет – я его самолично на шоссе вынесу. Оттудова тоже луну видать…

Все знали, что Барбур не шутит, а это означало, что к следующему полнолунию нужно срочно придумать, как спасти товарища от изгнания. И изобретательный Призрак нашел выход, построив на лунатизме Дикого Ромео захватывающее вечернее шоу. Причем доход шел даже не от самого шоу, хотя стоило оно недешево – в конце концов, сколько можно собрать с одного представления в месяц? Но несколько полнолуний головокружительной публичной беготни по карнизам корпуса Эй превратили несчастного влюбленного в одну из главнейших достопримечательностей Комплекса.

Конечно, лишь немногим посчастливилось воочию увидеть смертельно опасный номер лунатика, услышать его пронзительный зов, обращенный не то к любимой, не то к ночному светилу. Но и рассказов этих немногих оказалось вполне достаточно для того, чтобы чувствительные хомячихи обмирали от одного вида стен Комплекса. А уж надпись «Я люблю тебя, Тали», только-только вышедшая из-под руки «того самого» Ромео, и вовсе ввергала девушек в состояние транса.

Говоря языком патлатых пропагандисток из компании Ариэлы Голан, это был настоящий прорыв с точки зрения новой целевой аудитории. Прежде в Комплекс стремились лишь адреналиновые наркоманы, фанаты потусторонней чертовщины и любители садистских баек про злодеев-анхуманов. Красивая любовь Дикого Ромео добавила в чересчур пряное экскурсионное меню голливудскую ваниль подростковой романтики. Даже испытанная временем шекспировская драма бледнела рядом с живым образом парня из корпуса Эй, и уже трудно было сказать, который из двух Ромео удостаивался большего интереса, внимания, восхищения.

Призрак увеличил численность групп и поднял расценки, но это лишь подогрело ажиотаж. Телефон для приема заказов включался всего на два часа в сутки, тут же принимался трезвонить и не умолкал до самого выключения. Расписание экскурсий заполнялось с пугающей быстротой – клиенты записывались на полгода вперед. Девочки плакали в телефон, умоляя продвинуть очередь; парни, понизив голос, предлагали удвоить, утроить, упятерить плату. Барбур, не считая, принимал из рук своего удачливого менеджера невиданные барыши, молча прятал в карман пачки кредиток, смятенно покачивал клювом. Во взгляде его пуговичных глазок читались одновременно и радость, и страх: опыт настоятельно рекомендовал бояться всего чрезмерного, жадность не позволяла окоротить предпринимательскую инициативу Призрака.

Не откусывай больше, чем можешь проглотить; бери ношу по себе; знай свое место – эти простые, но мудрые правила не раз спасали хозяина Комплекса от неприятностей. Серьезные деньги – серьезным людям, а он, ничтожная рыбешка, привык довольствоваться малым, безопасным гешефтом, не привлекающим внимания крупных хищников. Кому-то – планктон тоннами, а кому-то и червячка хватает, личинки, стрекозы залетной. Все правильно, все справедливо. Уж больно деликатным было нынешнее положение Барбура… таким деликатным, что и не расскажешь никому. А деликатность требует незаметности, тишины требует. Потому-то и опасен этот шум-бум вокруг Дикого Ромео… – опасен, но при этом как выгоден, мать-перемать!.. – бабки так и плывут, так и плывут – поди откажись! И он брал деньги – поеживался от плохих предчувствий, но брал, ничего не говорил Призраку.

И все-таки ближе к осени его прорвало, хотя и как-то нерешительно, в полноги. Сунув за пазуху очередную пачку, хозяин Комплекса придержал Призрака за локоть, замялся смущенно.

– Ты чего? – не понял Призрак.

– Не пора ли притормозить, пацан?

– Ты о чем?

Барбур снова замялся.

– Обо всем… чересчур это… много, стал-быть.

– Много чего? Денег?

– Шуму много, – пояснил Барбур. – Не люблю я шума. И тебе он тоже, наверное, ни к чему.

Призрак хмыкнул. Зная своих родителей, он не сомневался, что те не станут его разыскивать, а напротив, сделают все, чтобы замять дело во избежание излишней огласки. По части нелюбви к шуму они не уступали Барбуру. Но и самому Призраку встреча с полицией вовсе не улыбалась.

– Ясно, ни к чему, – подтвердил он. – Ты, может, объяснишь, о чем речь, а то я не въезжаю.

– Ромео… нехорошо это… – после паузы выговорил Барбур.

Его непроницаемые черные глазки смотрели прямо на Призрака. Тот смущенно потупился. Нехорошо… – еще бы. Беер-Шева – так тот прямо говорил, что только подлецы станут извлекать барыши из болезни друга. Но с другой стороны – Призрак изобрел полнолунное шоу не для барышей. Тем самым он спасал Дикого Ромео от изгнания. Кроме того, одно дело – услышать такие упреки от Беер-Шевы, и совсем другое – от Барбура. Разве не сам босс угрожал выкинуть парня на шоссе? Тогда угрожал, а теперь что – совесть проснулась? Гм… совесть? Совесть и Барбур? Как-то не вяжется… Призрак снова взглянул на хозяина Комплекса и вдруг осознал, что, говоря «нехорошо», тот имел в виду что-то совсем другое.

– Можно конкретнее, господин Барбур? Я намеков не понимаю.

– Какой я тебе господин… – пробормотал босс.

– Лишний тут Ромео. От него весь шум.

– Лишний? А деньги, которые он тебе приносит, – не лишние?! – выкрикнул Призрак. – Ты что, опять его выкинуть хочешь? Совсем сдурел? Не будь дураком, босс. Уйдет Ромео – уйдем мы все, обещаю. На нас тебе, ясное дело, наплевать, но деньги тоже уйдут. Дикий Ромео теперь – легенда Комплекса! А без легенды – кому он на фиг сдался, этот твой короб бетонный?!

Набычившись, тяжело дыша и сжав кулаки, он стоял напротив хозяина Комплекса. Тот отвел взгляд, вздохнул, примирительно крякнул:

– Ты это… чего, пацан? Я ж так просто, перетереть. Чего в бутылку-то лезть? Пацан ты еще, горячий. Это… Никто, стал-быть, никого не выкидывает. Я чего говорю – скромней надо. Скромность, она, стал-быть, здоровье бережет.

– Тогда так, – решительно сказал Призрак. – С ночными шоу заканчиваем, хватит.

Барбур поднял бесцветные бровки.

– Постой-ка… ты ведь это… бабки вперед взял.

– Ну, взял, – кивнул Призрак. – За одно представление, через две недели. Деньги вернуть можно.

Барбур задумался. Призрак молча ждал решения босса. Наконец тот отрицательно крутанул клювом.

– Нельзя бабки вертать, плохая примета. Давай так – пускай будет еще один раз, последний. А потом уже всё, завяжем. Годится?

Призрак снова кивнул. Потом, вспоминая этот разговор, он будет не раз спрашивать себя, изменилось бы что-нибудь, если бы он ответил иначе? Если бы он настоял на своем или просто, не спрашивая Барбура, вернул бы клиентам деньги – пусть даже свои, если бы отменил последнее представление, полнолунное шоу осеннего месяца мархешван. Тогда уж, конечно, он не пас бы хомячков во дворе, а находился бы рядом с другом и наверняка смог бы остановить его, не позволить уйти наверх, во владения О-О, и еще дальше – на крышу корпуса Би, в роковую прогулку, которая оказалась для Дикого Ромео действительно последней.

5

Барбур спустился во двор, когда Призрак уже возвращался, выпроводив за ограду возбужденно перешептывающихся хомячков. За хозяином, точно соблюдая дистанцию невидимого поводка, следовал верный бультерьер Русли. Кац пришел тоже, хотя и в демонстративном отдалении от босса – он вообще при каждом удобном случае любил подчеркнуть свой независимый статус. Рядом с ним маячил шпаненок Бенизри.

– Где? – коротко спросил Барбур.

Призрак указал лучом фонаря:

– Там, под рампой.

Они подошли к трупу. При ударе о край рампы Дикого Ромео переломило надвое, и теперь он лежал, вывернув конечности под неестественными, невозможными для человеческого тела углами.

– Добегался, лунатик хренов, – с кривой усмешкой констатировал Кац. – Глянь, Бенизри, как он ноги за спину закинул. Даже ты так не сможешь.

Призрак сжал кулаки. Из здания доносился нарастающий грохот сапог. «Опять Чоколака шумит, – подумал Призрак. – Теперь уже не страшно, никому не помешает. Кончилось наше шоу… и Ромео кончился…»

– Что делать, Барбур? – спросил он. – Хоронить надо.

– Ага, сейчас, – подхватил Кац насмешливо. – Вот только раввина пригласим, отходняк прочитать… Вынести его за забор – и сказке конец. Шакалам и кабанам тоже пожрать охота. Можно и собакам сбросить в подвал, но они ведь сразу не сгрызут, вонять будет.

– Так что, Барбур? – повторил свой вопрос Призрак.

Хозяин Комплекса задумчиво покачал головой.

Его маленькие черные глазки матово поблескивали в свете фонаря.

– Схоронить, говоришь? Закопать, стал-быть, как вонючку?

Вонючками на жаргоне Комплекса именовались бомжи и нелегалы. Случалось, кто-то из них умирал в результате внутренних разборок или от болезни, вовремя не выявленной Барбуром. В этом случае апостолы Барбура выносили труп в пустыню и там закапывали.

– Ты что?! – вспыхнул Призрак. – На кладбище надо… нормальное, с могильщиками, и вообще… Может, у него семья была, родители…

Из коридора корпуса Эй выскочил Беер-Шева, ломанулся напрямик через мусорные кучи, оступаясь и скользя по хрусткому щебню, подбежал, зачем-то прячась за спину Призрака, выглянул из-за плеча и наконец взвыл, зажмурившись и стуча лбом по лопатке товарища. Блестя в темноте зубами, подошел Чоколака и тоже встал рядом.

– Видишь? – тихо сказал Призрак, адресуясь боссу. – Друзьями они были, близкими. Как братья. Хоронить надо.

Кац презрительно фыркнул, но промолчал.

Неловко поежившись, Барбур почесал в затылке и вздохнул.

– Поди похорони такого. Он ведь у нас это… сылебрити. Просто так в морг не привезешь, к больничке не подкинешь. Кажная собака знает, кто это и откуда… – он погрозил пальцем Призраку. – Говорил я тебе – шуму от него много… ну что теперь делать?..

– Сволочь! – вдруг завопил Беер-Шева и, оторвавшись от плеча Призрака, бросился на босса. – Это ты его смерти хотел, гад! Ты его убил, сволочь! Гадина!

Если бы не своевременное вмешательство Русли, Беер-Шева наверняка успел бы вцепиться в длинную барбурову шею. Но бультерьер с удивительным проворством выдвинулся вперед и перехватил нападавшего. Теперь тот, болтая ногами, висел на мощной руке телохранителя, верещал и, выкрикивая проклятия, безуспешно пытался дотянуться до Барбура кулаком. Кац смеялся, довольный представлением, Бенизри тоже подхихикивал.

– Хватит! – закричал Призрак. – Беер-Шева, хватит! Он тут еще теплый лежит… а ты в драку лезешь… Хватит!

– Еще теплый! – захлебнулся смехом Кац. – Ешь, а то остынет…

– Во, видали? – оскорбленно проговорил Барбур, делая шаг назад. – Заботишься о них, как о детях, а они… Чуть глаза не выцарапал, щенок… ты сам-то где был, стервец? Кто за Ромео не уследил – я? Ты! Ты его на Би-крышу пустил, не я! Так ведь? Так! А теперь ты же на меня же и валишь?! Видали?

Беер-Шева всхлипнул и обмяк. Чоколака обнял приятеля сзади.

– Отпусти его! Русли, пусти его, слышишь!

Русли не отреагировал – подобно настоящему бойцовому псу, он подчинялся только хозяйским командам.

– Хрен с ним, пусть живет, – кивнул Барбур.

Телохранитель разжал пальцы, и всхлипывающий Беер-Шева мешком упал в руки эфиопа. Призрак похлопал Чоколаку по плечу.

– Забери его отсюда. Идите наверх, я скоро.

Тот подчинился; спотыкаясь на мусорных кучах, оба гида двинулись по двору в направлении входа в корпус Эй. Кац, недобро ощерившись, смотрел, как они скрываются в темноте.

– Совсем ты распустил фраеров, Барбур, – процедил он и сплюнул себе под ноги. – За такие дела уши резать надо. Или пальцы. Сам не можешь, дай другим, которые умеют.

– Стал-быть, так, – сказал Барбур, игнорируя Каца, словно его тут не было. – Придется ментов вызывать. Иначе никак.

– Что-о? – изумленно протянул Кац. – Ментов?

Ты что, тоже с крыши сверзился?

– Иначе никак, – повторил хозяин Комплекса. – Все равно они сюда придут. Лохи видели, как он убился? Видели. А если лохи в курсе, то и весь белый свет тоже. Стал-быть, лучше самим позвать, подозрений меньше.

Приоткрыв рот с видом крайнего удивления, Кац обвел взглядом двор – как будто видел его впервые. Казалось, он не мог поверить, что действительно слышал своими ушами только что прозвучавшие слова.

– Ну-ну… – наконец произнес он. – Вот какие у тебя кореша, оказывается. Всякое про тебя говорят, Барбур, но такого, чтоб ты сам в ментовку звонил… ты, может, тоже мент?

Барбур гневно вздернул подбородок.

– Ты! Это! – прошипел он. – Щенок вшивый! На кого катишь? Русли!

– Только тронь меня, – хладнокровно отвечал Кац. – Зарежу. Ты знаешь, я не шучу.

Обе руки его напряженно подрагивали в карманах куртки. Бенизри, блестя глазами, стоял рядом.

– Может, хватит, а? – сказал Призрак. – Потом погрызетесь. Не при нем.

Барбур перевел дух и отвернулся от Каца.

– Глупый ты, Кац, молодой. Пацан еще.

Думаешь, это все… – он обвел рукой двор и темную громаду Комплекса, – это все даром? Мы тут жируем, пока ментам это в масть, въезжаешь? А станем залупаться – кранты! Всем кранты – и мне, и тебе, и гидам, и вонючкам. Одни собаки и выживут. А то и собак выкурят.

Он вынул из кармана телефон.

– Стал-быть, звоню я. Приму их тут, покажу, чтоб все путем было… А вам всем лучше линять куда повыше. Ночью они внутрь не пойдут, ноги-руки ломать… Йалла!

Кац молчал, не двигаясь с места.

– Йалла! – повторил Барбур. – Оглохли? Русли, домой! Бенизри, проверь, что вонючки не жгут ничего. И вы все тоже – чтоб не светились. Ну?! Йалла!

Телохранитель повернулся и пошел в сторону лестницы. Сплюнув, двинулся за ним и Кац в сопровождении своей шестерки. Во дворе остались только Барбур и Призрак.

– А тебя, пацан, что – письмом приглашать?

– А его точно похоронят? – тихо проговорил Призрак, глядя на неестественно вывернутые ноги мертвеца.

– Точно, точно… – успокоил его Барбур. – Менты ведь. Они и семью найдут… когда личность установят. Как его звали-то?

Призрак пожал плечами.

– Ромео. Дикий Ромео.

– Да нет. Имя, фамилие… Не знаешь, стал-быть? Вот то-то и оно… Йалла, Призрак, иди. Менты – они как вороны – на труп быстро слетаются…

Когда Призрак, не включая фонаря, умело пробирался по двору к лестнице, он вдруг понял, почему ему так не хотелось возвращаться внутрь. Да разве только ему? Даже бесчувственный чурбан Русли – и тот подчинился боссу с видимой неохотой… В Комплексе явно произошла какая-то перемена – возможно, временная, связанная с недавней смертью, с мертвой грудой странно торчащих конечностей под рампой корпуса Би. Огромное, нависающее над миром здание дышало угрозой – не обычной, повседневной, хорошо изученной и потому перешедшей в разряд привычки – а новой, неизвестной, куда более страшной.

Самое неприятное заключалось в том, что Призрак не мог даже приблизительно указать на источник этой угрозы, чтоб хотя бы знать, чего именно беречься – невидимая и всепроникающая, она, казалось, была растворена в воздухе, которым он дышал, в лунном свете, освещавшем ему дорогу, в бетонных стенах с осиротевшими надписями «Тали, Тали, Тали…». На площадке цокольного этажа, уже поставив ногу на первую ступеньку, Призрак вдруг почувствовал на себе чей-то пристальный взгляд. Страх парализовал его; с трудом протолкнув в легкие отвердевший воздух, Призрак медленно повернулся и включил фонарь.

В коридоре стояли собаки – много собак, едва ли не вся стая. Их остро настороженные уши торчали, как листья диковинного сада, уходящего в глубь темноты – туда, куда не мог дотянуться слабый луч фонаря. Собаки стояли неподвижно, уставив на Призрака зоркие мерцающие глаза и ожидая сигнала вожака; впереди, низко наклонив лохматую башку, застыл и он сам – крупный черный кобель из тех, кому доверяют большие овечьи отары и кто не боится ничего на свете, кроме грозы.

Призрак нашарил палку, припасенную возле лестницы специально для таких случаев. Заметив его движение, вожак подтянул верхнюю губу и предупреждающе оскалился. Оскал этот был похож на ухмылку – в самом деле, могла ли помочь палка против такого количества пастей?

– Что? – вызывающе выкрикнул Призрак. – Чего вам надо? Поживу учуяли, да? Человечинки захотелось? Хрена вам, а не человечинки, людоеды… Сейчас менты приедут, всех постреляют. Пошли прочь! Прочь!

Черный пес едва заметно шевельнул хвостом, и внезапно Призрак понял, что собаки не собираются нападать. Тогда что? Зачем они вылезли из своего подвала? Что выгнало их наружу, встревожило, заставило сбиться в такую тесную кучу? Неужели их спугнула та же неведомая угроза, которая не дает дышать ему самому? А может быть, они ищут союзника? Союзника? Но как они могут искать союзника в человеке – своем главном враге, хищнике и садисте? Значит… значит, тот, другой враг – еще хуже, еще страшнее, еще безжалостней… Призрак похолодел.

– Ничего… – хрипло проговорил он, глядя в черные собачьи зрачки. – Не бойтесь, это пройдет. Вот увезут Ромео – и пройдет. Все будет как прежде. Идите к себе. Не бойтесь.

Повернувшись спиной к стае, Призрак стал подниматься по ступенькам. Вряд ли ему удалось успокоить собак – скорее они должны были еще больше встревожиться, оценив масштабы человеческого страха. «Ну и пусть… – мстительно подумал Призрак. – Не одним же нам бояться». Эта мысль неожиданно принесла облегчение.

В комнате гидов стояла тишина – не мягкая, дремотная тишина ночи, но напряженное, чреватое криком безмолвие беды. Из дальнего угла, с матрасов Мамариты и девушки Хели доносились едва слышные всхлипы, больше похожие на шелест, чем на плач. Чоколака и Беер-Шева молча сидели перед оконным проемом, распахнутым в полнолуние. Пустыня светилась внизу мертвенным голубоватым светом. Призрак подошел, примостился рядом.

– Что там? – не поворачивая головы, спросил Беер-Шева.

– Сейчас полиция приедет, заберут. Кац хотел за забором закопать, Барбур не дал.

– И ты ему веришь?

Призрак скривился.

– Вообще – нет, но в данном случае…

– А вдруг смухлюет? – возразил Чоколака. – Приведет своих бомжей, унесут за забор… А нам потом скажет – менты забрали.

– Нет, ребята, – терпеливо сказал Призрак, – тут ему не смухлевать. Полицейский джип издалека видно, а уж с нашей высоты и подавно. Не пропустим, не сомневайся. Барбуру с нами ссориться ни к чему – мы ему бабки приносим. Уйдем мы – уйдут бабки. А этого он боится больше всего. Даже больше полиции.

Беер-Шева зло усмехнулся.

– Полиции? Наивный ты, Призрак. Полиции Барбур не боится вообще. Он сам – полиция.

– О чем ты?

– О чем, о чем… – Беер-Шева сплюнул в оконный проем. – Тут все по договоренности, понял? Полиции проблемы не нужны, полиция тишину любит. Чтобы лохи не калечились, с крыш не падали. Чтобы арабоны тут оружие не держали. Чтобы кого надо отлавливать, чтобы своих подсадных уток засылать. Удобнее места не найдешь, сам прикинь. Арабы-рабочие тут на Си-два ночуют, языком треплют. Кто-то что-то в своей деревне слыхал, кто-то что-то видал… Ночью в Комплексе растрепал, а утром его трепотня – у Шабака на столе. Или, прикинь, нелегал пырнул ножиком проститутку в Тель-Авиве да и сбежал – как его искать, где? В Комплексе, где же еще… Ловушка это, Призрак, натуральная ловушка. А Барбур при ней комендантом. Крыса он ментовская, вот кто.