Текст книги "Холм Будды. Философские стихи"

Холм Будды
Философские стихи
Александр Альфредович Адельфинский

Корректор Николай Редькин

© Александр Альфредович Адельфинский, 2017

ISBN 978-5-4485-9696-4

Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero

Посвящение

 
Пускай гадают иль осудят,
Но не отвечу, речь о ком:
Мой сборник посвящаю Будде,
И Будде Первому притом.
 
 
Когда мой мир перевернётся,
Желательно, в нескорый час,
Пусть он прочтёт – и улыбнётся
И вспомнит многое о нас.
 

С благодарностью.

Автор.

Александр Альфредович Адельфинский.

«Море волнуется раз»

 
Море волнуется раз,
Море волнуется – два,
Море волнуется – три…
Морская фигура, замри.
(из уличной игры моего детства)
 
 
Умерли деревья детских лет,
Но деревьям детства смерти нет:
Образы их по небу летят,
На меня заплаканно глядят.
 
 
Тех дерев волшебных нету тут,
Только надо мной они цветут,
Надо мной летят к морям моим,
Лепестки цветенья дарят им.
 
 
Полетели с ними! Посмотри:
Замирали мы по счёту «три»,
Те фигуры наши на земле —
Памятники нам в цветущей мгле.
 
 
Мгла цветёт у моря, я брожу
Между тех фигур, на них гляжу.
Это я среди детей других,
Только те глаза живей моих.
 
 
Памятники те, прощальным, нам —
Реквием по детства временам.
Голоса застыли, посмотри,
И звенят, звенят на счёте «три».
 
 
…В звёздном лабиринте я искал
Свет морских божественных зеркал.
 

Океан во мне

 
Тишина мерцает водой,
Архаическою, седой.
Над водой, на воде, на дне, —
Океан во мне.
 
 
Нам распахнуты слёзы гроз,
Воздух ночи, движенье звёзд.
Нам достаточен миг вполне.
Океан во мне.
 
 
Миг окончен, и ты летишь,
Звёздным плачем роняя тишь.
В закосмической той стране
Океан во мне!
 
 
На иной стороне листа
Будет память весной чиста.
Ты шепни от меня весне:
«Океан во мне»…
 

Младенческое

 
Тогда, когда ходить ещё не мог,
Лежал, свои рассматривая руки,
И чувствовал в отчаянье немом,
Как некие мои воспоминанья
Стираются волною за волной,
И пахло почему-то океаном,
Хоть слово не известно было мне.
Мучительно, бессильно и светло
Качался надо мною потолок —
С названием, которого не ведал.
Не знаю даже ныне, с чем сравнить
Вселение внезапное моё
С последующим долгим изученьем
Того, в ком доведётся здесь прожить,
И, Боже мой, как пахло океаном…
…Прошло уже немало лет земных,
Но словно он преследует меня,
Тот самый, невозвратный, океан
Из жизни за распахнутым окном
Миров иных, и ропщется в ночи,
И терпится, и поиски мои
Бессмысленны, но, может быть, потом,
По квантовым законам, я войду
В немыслимую радость дальних вод,
Где ясные мои колокола
Звучат, звучат в сиянии небес,
Где широкоформатный океан
Шумит и плачет!
 

Память о колыбельной

 
Вода прибывает, и сумрачны коридоры.
Все ушли давно, и мокрая штукатурка.
Давит вода снаружи солью сквозь поры.
Лопнув, порвутся стены больно и жутко.
 
 
Пуля в холсте не останется, воды хлынут.
Всех морей корабли – кораблик бумажный.
Помнишь, как его складывать? Память вынут.
Новые чайки сюда прилетят однажды.
 
 
Новые чайки новыми будут нами.
Каждый однажды – истинный и отдельный.
Лишь над водой коридоров забьётся память —
Голубем белым. Память о колыбельной.
 

Четырнадцатилетие

 
Бросая камешки по воде,
Он думал: никто, никогда, нигде,
Как он, из него, не сможет понять
Ни сверху небо, ни снизу гладь.
 
 
Бросая камешки по воде,
Он слышал, как он стоит в немоте,
И та немота, он знал наперёд,
И дальше будет, и после ждёт.
 
 
Бросая камешки по воде,
Он видел, провидел и холодел:
За тою чертой, такой же один,
Показывал кто-то чреду картин.
 
 
Бросая камешки по воде,
Он плакал, затерянный в той чреде,
А звёздные смерчи вбирали свет
И этой, здешней, и тех планет.
 
 
Бросая камешки по воде,
Он не выбирал, он знать не хотел,
Он ведал, но было страшней всего,
Что в этом – счастье его.
 

«Комнаты, покинутые нами…»

 
Комнаты, покинутые нами,
Ставшие заброшенными снами.
По оконным стёклам дождь струится
Там, где ничего не повторится.
 
 
Сны дождём покрыли эти стёкла,
Сонно изнутри стекло намокло.
Ты ушёл, но памятью струишься,
Комнатам, как дождь, размыто снишься.
 
 
Ты – их сон, во сне виденья странны:
Ты для них – дожди и океаны,
Ты – над океаном воздух, ветер,
Ты уже на том и этом свете.
 
 
Комнаты оставленные – помнят.
В небе – корабли из наших комнат.
Нас довоплотят чужими снами
Комнаты, покинутые нами.
 

«Моя душа сгорела очень рано…»

 
Моя душа сгорела очень рано,
Я сердцем стал до времени седой.
Целил я, что осталось, океаном,
Суровой океанскою водой.
 
 
Но слишком солона она, жестока,
То дно манит, то гибельная мель,
То в космосе надводном одиноко —
Так, что забудешь исцеленья цель.
 
 
А цель проста: постичь и раствориться
И распахнуть гармонию мою,
В мой рай войти, где облачные птицы,
Невидимые, в сумерках поют.
 
 
Так я открыл иные океаны,
Где болью их вода не солона,
Где поутру ласкающи туманы,
Где музыка моя растворена.
 

Адский поезд

 
…Довольно долго
Меня томил сюжет довольно странный.
Мы сели в поезд, солнце заходило
И оставляло длительные тени,
И было слишком внятно и тревожно.
Перрон застыл, как будто мир втянулся
В состав наш длинный железнодорожный,
А солнечно слепящие лучи
К нам не вошли, оранжево остались
Снаружи. Я глядел на тот перрон,
Осмысленное здание вокзала
С просветами заката акварелью,
И я понять не мог, что говорили
Мне виды эти, как предупреждали,
Мол, надо выйти, никуда не ехать,
Остаться с солнцем.
Затем как будто я уснул на время,
А, как проснулся, поезд изменился.
И вроде ничего первоначально,
Но как-то поменялась атмосфера,
А прежде за окном пейзаж менялся.
То ангелы, то корабли летали,
То поезда другие над землёю,
То бесы, то порою целый остров
Взметнётся над водою и парит,
И сверху вниз с него стекают реки,
Стремятся водопадами, а море
Волнуется, шумит, хотя безмолвно,
Ведь мы-то за стеклом.
А после стало просто невозможно:
Вода уже летела вверх, не вниз,
Стремясь туда обратным водовзлётом;
И реки утекали там к истокам,
Дожди взмывали вверх, и облака
Росли красиво.
В поезде никто,
Никто и ничему не удивлялся.
Все ели, рассуждали, обсуждали
Себя! Потом они внезапно встрепенулись
И стали делать селфи: «я – и бесы»;
«Я – а подальше острова летают»;
«Я – и еда на фоне странных видов»…
Не удивляясь и не осуждая,
Пошёл я прогуляться по вагонам.
В них были все: и некие народы
Древнейшие, которых я не знал;
Шумеры были, были египтяне —
У них воскресли разом фараоны,
И слуги, и наложницы, рабы;
Я видел там друидов, видел скальдов;
Там викинги сидели и молчали,
Затравленно блестели их глаза.
Я видел человечество в вагонах.
Темнело долго, клейко, я смотрел,
Глазам не веря, в то же время веря,
И я понять не мог, к чему вот это —
Вот это приключение досталось
Как раз-то мне. Мы въехали на мост,
И дно вагонов загудело зыбко,
А там, внизу, в провальной темноте,
Прикрытой чуть туманом голубым,
Огни мерцали. Думал я сперва,
Что это города, и, как ни странно
(Я это понимал уже тогда),
Отправился в вагон – я ресторан.
И я тому отнюдь не удивился,
Кто там сидел, и мы вели беседы
На разных языках, и вот вошёл
Знакомец давний: он поправил плащ,
Испил со мной вина, причём остаток
Свернулся в кровь; знакомец посмотрел
В окно, глаза рубином засветились.
И я увидел: поезд повернул,
Он по мосту спускался, по спирали,
А там, внизу, как будто Колизей
Вселенский ожидал нас, он огромен,
Галактике подобен стадион.
Он факелами нервно освещён,
И нам – туда. Мой искренний знакомец
Сказал: «Теперь мужайтесь все»…
Под нами ныли, скрежетали рельсы,
Знакомец вышел прямо через стену,
Пройдя металл, как призрак одинокий.
И стало слышно, что вагоны вдруг
Затихли разом, словно по команде.
Но в то же время с внешней стороны,
Хотя и герметичны были окна,
Вибрация огней и темноты
Раскачивала поезд. Вот уже
Мы уровнями ниже, ниже, ниже.
Галактика пылающих огней
Распахнута вокруг, внизу, над нами.
Но в чьих руках там факелы горят?
Кто нас толпой вселенской ожидает?
И почему мы видим, что стоят
Сожжённые другие поезда,
Пришедшие до нас, и почему
Разодраны они как бы когтями?
Как будто вопль болельщиков вокруг.
До горизонта, дальше и повыше —
Волнуется и плещется толпа,
Но нелюди, не люди там стоят,
А существа, подобные чертям,
И радуются, гады, и ликуют.
И поезд въехал между этих толп,
И взламывают двери, в окна бьют,
И скалятся по окнам. Поезд сдавлен —
И лопнул он, как целый шар земной.
…Была ль вина у нас? Она была.
Но не было вины на самом деле.
Жестоки размышления мои.
Жесток сюжет, жестокие виденья.
Кто создал нас, тот создал Колизей,
Который принял наш полночный поезд.
Кто ссорит братьев, семьи и друзей?
Кто жить зовёт, ничем не беспокоясь?
Здесь размышлений тьма: и кто обрёк
Зачем вложил программу в этом свете;
Кто в Матрицу вложил упрямый рок;
Кому мы снимся? На какой планете?
 

«Здесь не встречаются день и ночь…»

 
Здесь не встречаются день и ночь,
Даже названий нет.
Здесь – две галактики, мать и дочь,
Вдаль излучают свет.
 
 
Снятся им росы земной травы,
Образы снов странны:
По небу ходят морские львы,
Клоуны и слоны.
 
 
– Матушка, снится мне дивный сон,
Он не рождает страх,
Сон мой прекрасен, но точно он
Не о моих мирах.
 
 
Матушка, видели ль тоже вы
Эти не наши сны? —
По небу ходят морские львы,
Клоуны и слоны.
 
 
– Доченька, с детства мне снится так,
Кто ж его знает, что.
Видимо, данный вселенной знак —
Нам сновиденье то.
 
 
Живы ль они иль давно мертвы,
Здравы или больны?
Да и к чему нам морские львы,
Клоуны и слоны?..
 
 
Сон, словно луч, от Земли летит,
Звёздный взрывая мрак.
Девочка в хосписе крепко спит.
Девочка. Хоспис. Рак.
 
 
И от подушки, от головы,
Космосом продлены,
В небо уходят морские львы,
Клоуны и слоны.
 

Качели: земные и небесные

 
Детство. Сад. Айва золотая.
Чуть поодаль качели летают.
С облаками качели кружатся,
Тени тихо на утро ложатся.
 
 
На качелях стихи сочиняю,
Ничего я о мире не знаю,
Но, с фантазией той неуёмной,
То легенда была, точно помню.
 
 
Позабыл я, что в ней сочинилось,
Но как будто бы нечто продлилось,
Протянулось пожизненной нитью,
И качели не в силах забыть я.
 
 
Что-то важное, кажется, было,
То ли небо тогда осенило,
Но увидел я вдруг отраженья
В облаках от качелей движенья.
 
 
Словно кто-то там выше качался,
Понимал меня, мне улыбался,
И с тех пор, когда был я ребёнком,
Вертикаль эту чувствую тонко.
 
 
Хоть плывут сновидения-годы,
Но распахнуты вышние своды,
Тот же кто-то улыбкою греет
И, конечно, совсем не стареет.
 

«Самолёты влетают в круги на воде…»

 
Самолёты влетают в круги на воде,
В вертикальную стену летя в темноте.
Темнота возникает и в солнечный день,
Небеса одевая в особую тень.
 
 
Тень особая зыблема, очень густа.
Атмосфера в салоне тиха и пуста.
Нечто деется с нами, и призрачен свет.
Нам неведомо, ибо нам опыта нет.
 
 
Каждым атомом кресел, и пола, и стен
Ощутима обвальность в пути перемен.
Каждым атомом нас и испугом бортов
Ощущается, как ни к чему не готов.
 
 
На маршруте под нами темны облака,
Коридора полётная даль высока.
Коридором воздушным дрожит самолёт,
Никого не спасёт ошалелый пилот.
 
 
Он-то видит побольше, какая беда:
Вертикально пред нами – сплошная вода,
Мы не падаем; так же, как раньше, летим;
Нам не надо туда, не того мы хотим.
 
 
Не до квантовых вывертов каждой судьбе,
Нам не надо чудес, мы дороже себе;
Мы привыкли к иному, нас помнят и ждут,
Но законы неясные нас предадут.
 
 
Освещенье салона то гаснет, то нет.
Не для этого каждый оплачен билет.
У пилотов желание есть отвернуть,
Но заклинило, прям по линеечке путь.
 
 
Нас инфарктно тряхнуло, всплеснуло, и вот
В каждом холод волною охватно растёт:
Чётко видятся нам гребешки на волнах,
Нам не снилось такое в кошмарнейших снах.
 
 
По седым по волнам покатились круги,
Отмеряя до встречи с волнами шаги.
И расходятся воды, приемля живых —
Словно в дартс и по центру мы въехали в них!
 
 
Ничего! Боже наш! Океан – позади.
Тот же, прежний, полёт. Отлегло от груди.
Стюардессы, как призраки, возят обед,
И опасности нет. Миновала – и нет.
 
 
Долетели. Расскажем знакомым, родным,
Что случилось, покуда летели мы к ним.
В мире после воды каждый жизнь проживёт,
Ничего не узнает, ничто не поймёт!
 
 
Не узнает, что в тот фантастический час
Был потерян сигнал самолёта от нас:
Там, где волны оставили мы за спиной,
Мы потеряны были в юдоли земной.
 
 
В параллельной реальности прежней Земли
Нас искали, но даже следа не нашли.
Словно Хатико, там цепенели в душе,
Но для них мы – давно и бесследно уже.
 
 
Так бывает, учёные нам говорят,
Что весьма проницаем реальностей ряд,
И что наша реальность – лишь малая часть,
И что можно в другую внезапно попасть.
 
 
Не заметив, заметив, везёт, не везёт.
Кто заметит, того и тоска загрызёт.
Кто пропустит – как прежде, останется жить,
Только в прежней реальности близким тужить.
 
 
Так и скачем, быть может, другим на беду,
В параллельном ряду. В параллельном ряду.
Бытия разветвляется прежняя нить,
Только мёртвым своих мертвецов хоронить.
 
 
Но не важен и квантовый странный скачок,
Мы в обычных себе попадаем в сачок:
Как в другую тюрьму, да из прежней тюрьмы
Перебравшись, в себе изменяемся мы.
 
 
Это, в общем, нейтрально, почти хорошо —
По рассвету по новой пройти нагишом
И вернуться к одним, для других умереть,
Только кожа начнёт незаметно гореть.
 
 
Коль развития хочешь, придётся уйти,
В параллельных мирах продолжая пути.
Параллельные линии, жизни и дни —
Только где-то в пространстве скрестятся они!
 
 
И на дне подсознания – свёрнутый страх
Пересечься в своих параллельных мирах.
Чтобы это трагически не ощутить,
Всё придётся принять, а печаль – отпустить.
 
 
Параллельно, волна иль частица бытия —
Не проблема твоя, только данность твоя.
Ты пока размышляй на свету (в темноте),
В зеркалах наблюдая круги на воде.
 

Растворение серого человека

 
Я – маленький, с мамой, вдоль осеннего города.
Пасмурно, сыро, холодно.
Но здесь ритм и рифма сбиваются.
История начинается…
 
 
Мы шли вдоль сплошного
Бетонного забора по тротуару; справа
Жухлая трава уходила под уклон
Вниз, вниз, а выше
Параллельно нам утекала вдаль
Асфальтовая дорога; небо
Низко нависало, скрывая серебро
Вышней осени, той, что над облаками;
Здесь же, на земле,
Осень тянулась гнетуще;
Над дорогой,
Тихо гудя и провисая,
Вдаль, туда, где горы,
Усугубляла впечатление ЛЭП!
Линия осени словно притаилась,
Ничего не обещая, но предсказывая
Долгую зиму фарингита;
На пустом тротуаре перед нами
В каких-то десятках метров
Шел человек; позже
Я и мама сверили воспоминания,
И оказалось, что
Человек, будучи совсем материален,
Не галлюцинацией, а реальным прохожим,
Тем не менее, отличался одной особенностью,
А именно,
Он был серый, абсолютно серый;
Серыми были туфли, костюм;
Серыми были кисти рук, шея и волосы;
Может быть,
Если бы он обернулся,
То серым бы оказалось
Лицо,
А осень в сознании
Схлопнулась бы
Наложением серого на серое;
Но человек не оборачивался,
Да так человек и не обернулся —
Не успел!
Как это в волшебных фильмах
Моего детства бывало,
Фильмах из нецветного телевизора
«Крым-217»,
Когда персонажи, сказав заклинание,
Вдруг исчезают, —
Вот ровно так же, обыденно,
Без заклинаний, продолжая идти,
Делая шаг, без огня и дыма,
Без потусторонних явлений,
Человек мгновенно исчез,
Ушёл из пространства, растворился,
Радикально, тихо; и на месте,
Где он вот сейчас был,
Восстановился прежде закрытый им
Пейзаж – тот же тротуар,
Та же серая осень.
Мы с мамой переглянулись
И удивились.
Человек никуда не мог перепрыгнуть,
Перебежать, убежать и скрыться.
Он был весь на ладони осени,
И мы на него смотрели
Перед и в миг исчезновения.
Каждому человеку
Судьба подаёт знаки.
Надо только определиться.
Но течение жизни
Вытягивает порой
Знак до самого горизонта,
Вытягивает, как провода
ЛЭП.
И ты, словно ток, бежишь в них,
А вокруг – осень, осень, осень.
Сколько серых проходят и исчезают…
А ведь, видимо, не был он серым,
А просто так показалось.
Быть может, идя, он думал
О мире, цветном и ярком.
О том, как когда-то,
Ещё играя в песочнице,
Слышал он голос
Мамы.
Под облаками белыми, синим небом.
Между зелёных деревьев.
Где пели птицы.
А здесь
Серая осень
Вдруг пожалела его
И мигом отправила в детство!..
 

«Я очень долго, долго не писал…»

 
Я очень долго, долго не писал,
Я слушал эхо и его бросал,
Но брошенное эхо в тишине
Всё возвращалось от меня ко мне.
 
 
Я больно игнорировал его,
Прозрачное живое существо.
Оно летало рядом, сквозь меня,
Невыразимой нотою звеня.
 
 
Кипели немо небо и вода.
Я чувствовал: сейчас – иль никогда;
В секунду годы схлопнулись одну;
А вдруг я это эхо не верну?!
 
 
Я сам любил его и так хотел
Летать опять, как раньше с ним летел,
И кувыркаться в солнечной пыли,
В поющей неге радостной Земли.
 
 
Я мучался: готов иль неготов,
Достоин ли опять принять любовь?
Ведь это – в миллионы раз сильней,
Чем раньше с прежней страстию моей!
 
 
Мы с эхом оба переждали боль,
Мы ведали масштаб, и знак, и роль.
И вот, в один из ясных наших дней
Мы стали вместе – и ещё родней!
 

Воет сирена

 
Горы, низина,
Лес и плотина,
Речка, домишки вокруг.
Словно из плена,
Воем сирена
Адски взрывается вдруг.
 
 
Предупреждают,
Воду спускают
По каменистой реке.
Слышно далёко,
Как одиноко
Воет сирена в тоске.
 
 
Маленький, южный,
Сонный и дружный,
Здесь подзастыл городок.
Дрожью по венам
Голос сирены
Механистично глубок.
 
 
В кровь проникая,
Тяга такая —
Вверх по зелёной реке,
Где меж лесами
Под небесами
Камни растут в леднике.
 
 
Там понимаешь
То, что ты знаешь
Истину очень давно:
Горы и речка
Всех человечков
Переживут всё равно.
 
 
Им параллельно
То, что мы цельно
Или нецельно живём.
Пики и реки
О человеке —
Знать и не будут о нём!
 
 
Счастлив, отчаян,
Им ты случаен,
И ощущаешь тогда,
Как от тебя же
Якорь отвяжет
Личная мелочь – беда.
 
 
В розницу, скопом,
Под микроскопом
Тяжких не видно тревог…
В городе тленном
Пеньем сиренным —
Реквием звёздных дорог.
 

Всадник

 
На окраине города осенью слишком тихо.
Частный сектор и шахматная планировка.
Кажется, времена сместятся лихо,
И незаметно, и вероломно ловко.
 
 
Веру ломая в незыблемость материала,
Строящего структуру самой Вселенной,
Движется перспектива ко мне устало
Улицы, очень широкой и пыльно тленной.
 
 
Нету прохожих ни одного, ни сзади,
Ни впереди, ни справа на перекрёстке,
Ни слева, а небо тягостно гладит
Тучами серо-свинцовыми землю жёстко.
 
 
Может ли что-то над ними ещё быть выше?
Может, я в щель пространства попал неприметно:
Снизу – шаги мои, посередине – крыши,
Сверху – предел пределов, мир – безответный.
 
 
Я проверяю, работает ли телефон мой,
Есть ли ещё какая-то связь на свете.
Люди, а вы живые? Хоть кто-то помнит
То, что цвета и звуки есть на планете?
 
 
В час одиночества небо безводно плачет.
Час одиночества вмиг помудреть поможет.
Не удивишься, если вдали проскачет
Всадник без головы, одинокий тоже.
 
 
Не удивишься и не прошепчешь: «Боже».
 

«В синюю осень…»

 
В синюю осень
Небо становится ясным,
В синюю осень.
Небо прозрачно,
Горы видны с ледниками,
Птицы летают.
Что они видят?
Землю, леса и строенья,
Мир поднебесный.
Будут ли птицы
Будущей осенью те же,
Кто сохранится?
Их перелёты,
Их непростая зимовка
Их вычитают.
Снизу нам как-то
Кажутся новые птицы
Теми, что раньше.
Мир их – отдельный,
Мир, параллельный людскому,
С их пониманьем.
Мира творенья
Пересекаются сложно,
Но параллельны.
Каждая сущность,
В сущности и изначально
Инопланетна.
В пересеченьях
Их параллели трагичны.
Так же – и люди…
 

Когда не приходит

 
С детства заметил, если
Ждёшь, – оно не приходит,
Не происходит; ты шагами измеришь
То, что возможно; что невозможно – тоже.
 
 
Стрелки часов терпя, тиканье слухом пьёшь,
Ждёшь!
Дальних шагов ловишь иллюзию – нет.
Мир зависает.
 
 
Мира программа на наблюдателе виснет,
Как паутина.
Квантовый сон
Столь очевиден.
 
 
За зеркалами
Плещутся волны.
Волны иных ситуаций
И разрешений.
 
 
И разбивается где-то зеркало вмиг,
Льёт коридором вода:
Расфокусируешь луч —
И вероятность сбывается прямо сюда.
 
 
И размышлений становятся ткани
Зыблемы контуром очертаний
Жизни иной, но уже твоей.
Ничего ты не знаешь о ней!
 

Невероятные облака

 
В каждом новом городе,
Сухом ли, речном ли, у озера ли, у моря,
Я наблюдаю его
Личные, невероятные облака.
 
 
Так, по формальному толкованию,
Быть не должно, однако
Так и бывает, вы
Лишь приглядитесь.
 
 
Изъятием звуков волн океана
Плещется небо; там по-иному —
Логика, и вполне
Там подбирается соответствие.
 
 
Там, видимо, то и есть, ловятся токи
Нижних земных пейзажей,
Архитектуры людской и природной,
Нашего поведенья.
 
 
Там – сообщенье
Верха и низа взаимно и интенсивно,
Вот потому и виды
Там свои формируются и блистают.
 
 
Так
Ты начинаешь видеть,
Как на Земле и дальше
То, что мы как бы зрим,
Нас проницая,
Зависит от взгляда и мысли.
 

Галки и допущение

 
Что их влечёт, в чём миг и связь,
Что их смывает с крыш усталых? —
Вот стая бесконечных галок
С домов притихших сорвалась.
 
 
Атака галочья летит,
И коль из птиц там будет кто-то
Иного вида и полёта,
Тех ничего не защитит.
 
 
Но, может, птицам и видна,
Случайно и не всем, конечно,
Как мчится серо, быстротечно
Предупреждения волна.
 
 
А я столь часто наблюдал,
Подозревая эти волны,
Что мир – предупреждений полный,
Когда бы кто и ни гадал.
 
 
Мы размышляем, но при том
Не видим явного сигнала,
Очередного, что послала
Вселенная – спасти наш дом.
 
 
Ох, в ней огульны и странны
Гуляют точно и неточно,
Несрочно, непонятно, срочно,
Предупрежденья, токи, сны.
 

Годы. Зеркала. Варианты

 
Ясно, что в разные годы
Разные свойства природы,
Нас, в зеркалах отражаются,
Но ведь не уничтожаются.
 
 
Мы от зеркал отошли,
Но в зазеркальной пыли,
Где мы сейчас отразились,
Мы сохранились…
 
 
И там конструируются
Логические коридоры,
И там апробируются
Поступки и разговоры,
 
 
Последствия воплощения
Сценария, лжи и сказки,
Прощения, непрощения,
Развязки…
 
 
Словно мы отдаём зеркалам
Наши прямые линии.
Линии расходятся по углам,
Там, где глубины зелёно-синие,
 
 
И, проходя фильтрами
Воды зеркально воображаемой,
Становимся быстро мы
Неуничтожаемы…
 
 
Грязно иль чисто,
Тускло ль, искристо,
Сонно ли – или волнующе,
Страшно, прекрасно,
Холодно, страстно,
В том зазеркалье – будущее.
 
 
И к нам – излученье намёков,
Из будущего уроков,
Которое – в настоящем.
Нам время – не наказание:
Иллюзия и название
В миру, меж зеркал летящем…
 
 
И мы – словно капля росы
На паутине созвездий,
Где Вселенной весы
Взвешивают нам вести.
 
 
Ты не узнаешь однажды своё лицо.
Ты подойдёшь старым, но молодым отразишься.
Это замкнётся в кольцо
Мир, где себе ты снишься.
 
 
В этом трагедии нет.
Где-то умер, а где-то родился.
Встретятся отражения. Свет.
Сам ты в зеркале появился.
 
 
Ум успокоился, не вопрошает,
Кто и кого отражает.