Текст книги "Зона заражения"

Ну и просто я не извращенец какой-то, чтобы спать с живым кассовым аппаратом. Покорнейше прошу простить, но я мимо. Как-то так.

Халифат Аллаха
Имарат[47]47
  Само слово «имарат» буквально означает «дом хозяина». Здесь оно обозначает отдельную область исламского халифата.


[Закрыть] Мавераннахр
Ферганская долина
22 мая 2036 года

Как это и было положено правоверному мусульманину, амир Ильяс проснулся еще до рассвета и встал на намаз. Вместе с ним на намаз встали и двое его сыновей. Из девяти родившихся у него детей выжило только двое. Радиация, невидимая смерть, которой он здорово хлебнул на джихаде, делала свое дело.

Усерден амир Ильяс был и в намазе. Сейчас многие вообще вставали на намаз только вечером, после трудового дня, а то и вовсе раз в неделю в пятницу и оправдывали это трудными временами, некоторые не вставали на намаз вообще, утверждая, что намаз является не обязательным, а добровольным видом ибадата[48]48
  Вид поклонения Аллаху, подтверждающий то, что делающий ибадат является правоверным.


[Закрыть] и лучше любого намаза – джихад на пути Аллаха. Но амир Ильяс был усерден в вере, возможно, потому что чувствовал приближение смерти.

Он был одним из тех немногих выживших, что видел Великий Джихад почти на всем его протяжении. На этом пути он, как и многие другие достойные люди, должен был стать шахидом на пути Аллаха, но Аллах Всевышний, видимо, разгневался на него и не дал ему шахады. Вместо этого он дал ему землю, и рабов, и сыновей, и мучительную и долгую смерть от рака. Как и многие другие досточтимые амиры, амир Ильяс был болен раком и держался лишь искренними молитвами, возносимыми им Аллаху, да ежедневным приемом наркотиков.

Амир Ильяс знал, что умрет, но не боялся смерти, зная, что получит в раю заслуженное вознаграждение, что получает каждый, кто непоколебимо шел по пути Аллаха, не держа страха в своем сердце и не загрязняясь всякими фитнами. Он надеялся лишь на то, что до того как Аллах Всевышний сочтет нужным призвать его к себе, он сохранит трезвость рассудка и не станет для всех посмешищем. Этого амир Ильяс боялся больше всего.

Совершив намаз, амир Ильяс раздал своим сыновьям указания, что нужно сделать в течение дня. Указания касались прежде всего организации труда рабов, которых на сегодняшний день у амира Ильяса было тридцать восемь. У других амиров их было намного больше, но больше было и земли, потому что они проявляли такой грех перед Аллахом, как тщеславие. Амир Ильяс помнил те безобразные сцены, которые были на Шуре, когда делили землю, как моджахеды, которые вместе воевали с безбожниками, накидывались друг на друга с бранью и оскорблениями, подражая худшим из кяфиров. Именно тогда, посмотрев на все это, он решил, что любое участие в управлении имаратом не по нему, взял себе скромный участок гористой местности, который никто не хотел брать, и уехал из Оша. Здесь он занимался земледелием, и скромно – скотоводством, держа несколько отар овец. Земледелием он занимался примерно так, как занимались им в Афганистане, то есть устраивал на склоне горы каменные террасы, потом рабы носили туда землю, и образовывалось поле. Того, что давали такие делянки, хватало лишь для прокорма себя и рабов, но амир Ильяс сохранял скромность, как и подобает истинному моджахеду и ревнителю чистоты Корана.

Сам амир Ильяс позавтракал и положил в рот наркотическую жвачку, без которой он не мог. На полях амира Ильяса выращивалась и пшеница, которая сейчас росла необычайно крупной, и опийный мак, который амир использовал и для себя, и для рабов. В качестве болеутоляющего амир использовал обычный опий-сырец, то есть млечный сок коробочек опиумного мака, высушенный на солнце. Его он клал под язык – и боль немного утихала…

Когда амир завтракал, мимо хозяйского дома его сыновья прогнали рабов на работу. Рабы жили чуть ниже хозяйского дома, в выстроенных их же руками землянках-бараках. Рабы шли молча нестройным шагом, на них не было никаких оков, потому что это было бессмысленно. Выгоняли рабов на работы обычно вдвоем, но днем с ними останется только один из его сыновей, больше нет смысла…

Наслаждаясь атканчаем[49]49
  Распространенный в Средней Азии чай с маслом или бараньим жиром и солью. Обычно такой чай пьют пастухи, он и согревает, и придает сил.


[Закрыть], амир смотрел, как на востоке, в багровых тучах (не к добру) восходит над горами солнце…

Еще один день, стоящий между ним и Аллахом Всевышним, между ним и всеми наслаждениями высших, уготованных только для шахидов пределов рая, наступил.

Предчувствия беды, терзавшие амира, сбылись совсем скоро. Солнце еще не было в зените, когда он увидел внизу на дороге всадника. Причем всадника не на муле и не на осле, а всадника на мотоцикле.

Амир гортанно крикнул, и через пару минут Наби, его тринадцатилетний сын, принес и вложил в руки отца снайперскую винтовку Драгунова, старую, но смертоносную. Про себя амир Ильяс произнес ду’а, которое было запрещено, – мольбу Всевышнему даровать ему шахаду. Если бы не строгий запрет Корана на самоубийство, он давно бы покончил с собой, не в силах тащить повозку своей жизни и дальше, мимо вереницы бессмысленных дней, но он тащил ее, зная, что самоубийство разом перечеркнет весь его амаль и обеспечит ему не джаннат, а пожирающий бренную плоть огонь.

Но если мотоциклист не к добру, сам амир про себя решил, что он не будет стрелять. Он прицелится, но не будет стрелять, а мотоциклист выстрелит, и он падет, как шахид. Потом его сыновья отомстят за него, и будут жить дальше. По крайней мере в глазах Аллаха Всевышнего это не будет откровенным самоубийством.

Мотоциклист приближался в тучах пыли, и Наби встревожено начал говорить, но отец окриком отослал его в дом, а сам вскинул винтовку и прицелился, стоя. Про себя он начал произносить молитву, ожидая выстрела и милосердного падения в темноту. Но выстрела не было, мотоциклист остановился метрах в семидесяти от него и выкрикнул, сойдя со своего мотоцикла.

– Ла Илллахи Илла’Ллагъ![50]50
  «Нет Бога кроме Аллаха».


[Закрыть] Найдется ли в этом доме лепешка и немного воды для усталого путника?

Амир подавил в себе бранное слово и опустил винтовку.

– Я приветствую вас в моем доме! – сказал он положенную формулу.

Мотоциклист подошел ближе. Он был очень молодым… впрочем, стариков в этих краях теперь и не было вовсе.

– Да пошлет Аллах удачу этому дому, – сказал он, – и да приведет он в порядок дела ваши. Вы амир Ильяс?

Амир Ильяс снова подавил готовое сорваться ругательство.

– Да.

– Уважаемый алим Абу Икрам аль-Шами ас-ваххаби призывает вас в город ради Аллаха Всевышнего.

Амир вспомнил, что крайний раз он был в Оше в день Маулид аль-Наби[51]51
  В 2036 году день рождения пророка Мухаммеда (точная его дата неизвестна) будет отмечаться 12-го дня месяца Раби-уль-Авваль (20–21 апреля 2036 года от Р.Х.).


[Закрыть], продал там немного мяса, шкур и опия-сырца. Это было как раз месяц назад. На вырученные деньги он купил инструменты и четырех рабов на замену подохшим.

– Зачем уважаемому алиму Абу Икрам аль-Шами ас-ваххаби старый моджахед, который потерял силу в руках и не думает ни о чем, кроме того дня, в который он предстанет перед Аллахом Всевышним?

– Уважаемый, об этом знает только алим Абу Икрам аль-Шами ас-ваххаби…

Амир с сомнением посмотрел на мотоцикл. Это был не обычный мотоцикл, а мотоповозка с небольшой платформой сзади. Такие использовали для грузоперевозок, и мало кто покупал обычные мотоциклы для перевозки только себя – слишком это роскошно.

– Что же, я думаю, уважаемый алим Абу Икрам аль-Шами ас-ваххаби не будет возражать, если я воспользуюсь этим мотоциклом, чтобы перевезти на базар немного товара и продать его…

Имарат Мавераннахр
Наманган
22 мая 2036 года

С нагруженным за спиной товаром амир Ильяс, сидя на заднем сиденье мотоцикла, проделал путь до Намангана, столицы велайята Намангани Имарата Мавераннахр. По пути он думал о том, зачем досточтимый алим Абу Икрам аль-Шами ас-ваххаби призвал его к себе.

Так получилось, что в велайяте с самого начала его основания – как и со времени основания всего единого халифата – было как бы две власти. Первую олицетворял собой валий велайята, несмотря на то что назначался он из столицы, это был всегда авторитетный местный амир, предлагаемый Шурой амиров и согласованный (хотя бы теоретически) с Шурой алимов[52]52
  Шура амиров существовала в каждом велайяте, а Шура алимов – только на уровне имарата, то есть в каждом вялайяте алим был только один, а амиров было много.


[Закрыть]. Но поскольку исламский халифат должен быть единым, в каждом велайяте существует векалат, то есть представительство центральной власти, возглавляемое алимом, то есть авторитетным мусульманским богословом. Валий имеет право издавать омры, то есть указы, обязательные для исполнения. Алим обязан проводить в жизнь фетвы, изданные духовными лидерами в столице имарата и выше, в столице всего халифата (ею был Багдад), а также имеет право издавать баяны, то есть разъяснения по вопросам веры. Баяны в отличие от фетв пишутся нарочито простым языком и обычно представляют собой ответы на вопросы верующих, распечатанные в виде листовок и расклеенные на стенах. Алим практически всегда был не местным, например, здесь, в Мавераннахре, алим был назначен из Шама, находящегося за тысячи километров отсюда. Таким образом, в теории обеспечивался контроль над валиями и местными военными и религиозными авторитетами и над тем, что они делают.

В реальности все получалось совсем не так, как теоретически должно было быть в халифате – государстве процветания, где все правоверные относятся друг к другу как братья. Понятно, что у местных амиров были свои интересы, которые, в частности, заключались в уменьшении доли в процентном и в денежном выражении от закята, который они должны были отправлять наверх. Большинство амиров, входящих в Шуру, помимо этого сами были крупными землевладельцами и рабовладельцами и, естественно, были заинтересованы в том, чтобы занизить закят, выплачиваемый за себя, а также и за своих родственников, многие из которых тоже были не бедными людьми. Шура амиров была территорией, где они согласовывали свои интересы. В свою очередь, алим жил на процент от собранного закята, то есть в его интересах было, чтобы закят был как можно больше, в прямую противоположность интересам амиров. А поскольку он был духовным лидером, у него были свои возможности принудить амиров к выплате закята. Социально-экономическая обстановка во всем имарате была крайне напряженной, как и во всех других имаратах, расслоение по доходам было очень резкое. У кого-то денег было столько, что не только он, но и его люди ездили на машинах, а у кого-то дети умирали от голода, что было распространенным явлением. Стоило алиму издать баян, в котором было бы сказано, что такие-то амиры отказались от норм шариата и не выплачивают положенный закят, в то время как более бедные правоверные его выплачивают, с большой долей вероятности это вызвало бы социальный взрыв и разъяренные, доведенные до отчаяния люди бросились бы к роскошным дворцам амиров, чтобы расправиться с ними и восстановить справедливость. С другой стороны, каждый из амиров был военным руководителем как минимум исламского полка, насчитывающего две-три тысячи человек, вооруженного и снаряженного. И если амиры узнают, что против них готовится баян, вероятно, они нашли бы способ уничтожить присланного алима. Не открыто, конечно, вряд ли кто-то бы осмелился убивать того, кто в глазах народа является духовным лидером и народным заступником, но нашли бы способ. А так как алим тоже человек, и ему, несмотря на весь его показной фанатизм, тоже хочется жить, вряд ли бы он сделал такую глупость, как написать баян против амиров, гораздо разумнее договориться. И договаривались с разной степенью успеха. Бывало, что и не договаривались – в таком случае лилась кровь. В некоторых велайятах было так, что главным в велайяте был алим, у него была своя вооруженная группа сторонников, превосходящая по силе группировки, подконтрольные амирам, но такое было редко – обычно амиры не отдавали власть. В любом случае многое решалось конкретно на местах и зависело не от формальных полномочий, а от личностей, которые занимали те или иные посты.

Исходя из всего этого, вызов в столицу для амира Ильяса был очень опасен. Он был амиром, но при этом демонстративно отказался от крупного надела земли и удалился в горы, что вызвало как минимум вопросы у других амиров. Наверняка известно и то, что он набожен и каждый день выстаивает по пять намазов. Теперь получается, что его вызывает к себе досточтимый алим Абу Икрам аль-Шами ас-ваххаби, которому амиры не доверяют просто по определению. Если это уже не стало известным половине города, то вот-вот станет известным. Зачем он его вызывает? Для чего? Может, потому что досточтимый алим Абу Икрам аль-Шами решил расправиться с кем-то из амиров, а может, и со всеми сразу, захапать их имущество, но у него нет военного руководителя под рукой, который мог бы организовать народное восстание так, чтобы оно привело к успеху. И может быть, он решил привлечь в качестве военного руководителя не в меру набожного амира Ильяса, который не поддерживает отношений с другими амирами, ведет показательно-аскетичный образ жизни. А если так подумать и повспоминать, то получится, что амир Ильяс начинал свой путь Аллаха именно в Шаме, и именно из Шама происходит нынешний алим! Подозрительные совпадения, не правда ли?

И может быть, стоит, пока не поздно и чтобы уже не думать об этом, принять меры?

Наманган наряду с Ошем был одним из главных городов Ферганской долины, этого благодатного, защищенного горами края, история которого насчитывала несколько тысяч лет. На этой территории радиация была меньше всего, от нее как раз защищали горы, поэтому население Ферганской долины даже без учета рабов уже не только восстановилось, но и превзошло довоенную.

Сидя на заднем сиденье мотоцикла, амир Ильяс смотрел по сторонам на разросшийся, чуждый ему город. Город, из которого он совершил хиджру в горы, несмотря на то что теперь здесь была дар уль-ислам[53]53
  Хиджра – переселение, выселение, этим термином сейчас обозначают переселение мусульман в земли правоверных.


[Закрыть], земля правоверных. Город, в котором жили люди, которые считали себя праведниками, но на самом деле были великими грешниками, и им это только предстояло узнать…

Пыль… пыль повсюду на дорогах – вязкая толкотня из редких автомобилей, гораздо более распространенных мотоциклов, всадников, ослов, мулов, рабов, которые были кем-то вроде вольноотпущенников и выполняли поручения хозяина, перемещаясь по городу без сопровождения. Пыль, выхлопные газы, крики, многоязычная ругань. Ругались на фарси, точики-фарси, то есть таджикском варианте, пушту, урду, арабском и даже, кажется, на русском. Где-то стреляли в воздух, но довольно далеко. Нормальных оружейных фабрик поблизости не было, но оружие было у всех, вооружены были даже дети. Оружие делали теперь на небольших фабриках, подобных тем, которые были в городе Дарра Адам Хель в Пакистане – теперь такие были везде и всюду. Автомат Калашникова, изготовленный на такой фабрике, гарантированно выдерживал около двухсот выстрелов, пистолет – около пятидесяти, но больше и не надо.

Наверное, стрелял в воздух покупатель, проверяя товар.

Около дороги то тут то там были палатки, продавали всякую мелочь. В казанах готовили плов, но многим он был не по карману. Голодные дети клянчили милостыню ради Аллаха. Там, где варили плов, жарили барана и лепили лепешки, сидели на корточках мужчины, бородатые, в черном, несмотря на жару, с автоматами. Это моджахеды. Часть из них подчиняется какому-то конкретному амиру и получает от него постоянное жалованье. Но большая часть привлекается и получает жалованье только во время больших разборок или набегов, а в другое время ищет возможность заработать любой ценой. То, что вокруг такие же мусульмане, и еще более несчастные, не останавливает от того, чтобы издеваться, убивать и грабить. Останавливает только то, что большая часть населения этого города настолько бедна, что грабить их нет никакого смысла.

Хижины беженцев облепили склоны гор, подобно парше. Над ними – постоянная удушливая гарь от костров, нечем дышать. Часто бывают пожары, которые тушат самостоятельно и как умеют – в каждом таком пожаре люди погибают десятками, если не сотнями. Никого не волнует и не заботит судьба этих беженцев, ибо в мире не происходит ничего, что не было бы предусмотрено Аллахом, и если какой-то человек настолько беден, что у него нет даже дома и он вынужден жить в земляной норе, значит, так было угодно Аллаху. Так он повелел.

И над всем этим – над дымом нищенских костров, над толкотней на дороге, над сидящими, как хищники, ждущими добычи боевиками – пять раз в день плыл напев азана. В отличие от ранее господствовавших здесь мазхабов[54]54
  Мазхаб – правовая школа в исламе.


[Закрыть] ваххабиты считали, что для совершения намаза не обязательно строить мечеть, достаточно любой молельной комнаты, а если нет молельной комнаты, то и просто чистое место, где можно расстелить молитвенный коврик, сгодится. Поэтому стрел минаретов над городом почти не было видно. Город был низкий, плоский и страшный…

Чем ближе они продвигались к центру, тем больше становилась толчея. Когда-то давно, когда здесь были русские, они построили многоэтажные дома, и теперь, которые из них не были разрушены, были на вес золота. Как и в Пакистане, в них устраивали базары: на первом этаже идет торговля, на втором этаже живет хозяин, на третьем и выше – склады товара, так его труднее умыкнуть. К старым домам делали пристрои, иногда по размерам больше самого дома, в торговом квартале везде была реклама, на самых разных, принятых в городе языках: арабская вязь соседствовала с урду. Тут же были кинотеатры, крутили старые фильмы, оставшиеся еще с довоенных времен, а также новые записи боев моджахедов на разных фронтах джихада. По вечерам тайно крутили порнографию.

Здесь уже было меньше рабов и больше правоверных. Женщин было очень немного, все они были в строгих, закрывающих лицо никабах, которые до войны здесь не были приняты и не были в традициях здешних народов, здесь женщины только покрывали волосы, причем так, чтобы были видны дорогие серьги. Вообще здешняя земля до джихада была настоящим рассадником джахилии[55]55
  Джахилия – невежество, то есть состояние народа или отдельного человека до того, как он принял ислам.


[Закрыть], например, женщины учили других женщин Корану. Придя в Мавераннахр, моджахеды, закаленные в боях с неверными, огнем и мечом искоренили все проявления джахилии и заменили ее совершенством чистого ислама.

Бросались в глаза парочки – взрослый мужчина, бородач – и несовершеннолетний, безбородый подросток от восьми до четырнадцати лет, держащиеся вместе. Если в Афганистане, где делал джихад амир Ильяс, это было обычным делом, то здесь еще несколько лет назад такого не было. Теперь же – кругом. Это бачабозы. Подростки – скорее всего дети беженцев, с тех самых лагерей, у которых нет никакого другого пути, кроме этого пути. У многих авторитетных людей в этом городе целые гаремы из мальчиков, у других в гаремах и мальчики, и девочки. Это получало все большее и большее распространение, для этого даже нашли оправдание в виде фетвы аятоллы Систани, изданной еще до войны. То, что аятолла был рафидитом, никого не волновало. Такой никах был хорош тем, что не рождаются дети, а все средства предохранения шариатом были запрещены.

Мотоцикл продвигался вперед в мутной воде мерзости и беззакония, тяжелейших преступлений в глазах Аллаха Всевышнего, и амир Ильяс ледяными глазами смотрел на все это. Он не мог ничего изменить, но он удалился от всего этого и тем спас свой иман[56]56
  Нечто вроде души, та совокупность добрых поступков, которая должна помочь правоверному мусульманину избежать огня.


[Закрыть] от творящейся на земле дар уль-ислам грязи.

Досточтимый алим Абу Икрам аль-Шами ас-ваххаби, духовный лидер всех правоверных велайята, встречал амира Ильяса на пороге исламского университета Дар уль-Улюм Наманган[57]57
  В дословном переводе «Обитель знаний Намангана».


[Закрыть], единственного университета, который существовал теперь во всем велайяте. Исламский университет был относительно новым зданием, его выстроили по образцу и подобию исламской школы Таухид, которая была в Джелалабаде – в Намангане, кстати, была крупная община афганцев как раз из Джелалабада. Он встретил гостя со всем уважением, обнял на пороге и повел внутрь, в свои покои. Скорее всего уже к вечеру об этом будет знать весь город.

Амир Ильяс шел за уважаемым алимом через тихий дворик, один из четырех, где в большом классе под открытым небом больше сотни подростков повторяли за преподавателем отрывки из «Книги войны» – издания, включающего в себя наиболее агрессивные отрывки из Корана, хадисы. А также разъяснения авторитетных шейхов и алимов, почему мусульмане всего мира должны вести непрекращающийся джихад, и почему жизнь и имущество любого неверного разрешены. Потом они начнут изучать собственно Коран и хадисы, но в первую очередь изучали именно это.

В своем кабинете уважаемый алим включил старый, но еще рабочий вентилятор, предложил гостю присесть и крикнул, чтобы принести чая и сладостей. Чай амир выпил, от сладостей отказался. Чай и сладости принес мальчик лет восьми, от внимательного взгляда амира не укрылось, как достопочтенный алим смотрел на него.

Как многие другие духовные лидеры, досточтимый алим Абу Икрам аль-Шами ас-ваххаби в молодости был беден, и у него не было денег на то, чтобы выплатить каффара – выкуп за женщину, и потому он удовлетворял свои потребности с другими, кто сидел у ученых, оправдывая это тем, что Аллах ночью не видит. А потом, он привык к этому и больше не хотел платить выкуп за женщин, его все устраивало.

И здесь был один куфар[58]58
  Неверие, отход от норм ислама.


[Закрыть]. Впрочем, досточтимый алим Абу Икрам аль-Шами ас-ваххаби принимал концепцию мурджиизма[59]59
  Мурджиизм – течение в исламе, отличается особым отношением к куфру. Мурджииты считают, что человек, совершивший малый куфр (куфр асгар), не выпадает из ислама и не становится неверным (кяфиром) и люди не имеют права признать такого человека кяфиром, а суждение о таком человеке откладывается до Судного дня, и судить человека имеет право только сам Аллах Всевышний. К настоящему времени концепция мурджиизма фактически превратилась в концепцию оправдания грехов в умме, позволения себе запретного.


[Закрыть] и потому, как видно, считал, что ему позволено грешить…

– Вести о твоей праведной жизни доходят даже сюда. Ты избегаешь запретного и усерден в намазах и прочих ибадатах.

– Как и все здесь, верно?

Вместо скорого ответа досточтимый алим Абу Икрам аль-Шами ас-ваххаби подлил чая в пиалу гостя.

– Люди забыли о страхе перед Аллахом Всевышним, – привычно начал жаловаться он. – Они не усердны в молитве и прочих ибадатах и не дают закят. Говорят, что у них нет достаточно имущества, чтобы платить закят. Они забывают, что Аллаху все ведомо, Аллах может читать в их сердцах и видит каждую их ложь. О люди…

– Досточтимый, каждый из нас сам даст ответ Аллаху Всевышнему в час суда, – ответил амир Ильяс.

– Да, но разве мы, моджахеды, не должны вести джихад? Джихад против куфара и невежества в наших рядах не менее важен, чем внешний джихад.

На самом деле таких понятий, как «внутренний джихад» и «внешний джихад», в шариате никогда не было. Существовало понятие «большой джихад» – джихад против своих грехов, против маловерия, малодушия, джихад за упрочение своего имана. И «малый джихад», собственно джихад меча, то есть война с неверными за распространение ислама. Уже сами эти названия говорят, что истинный правоверный должен прежде всего вести джихад против себя самого, а потом уже – против неверных. Но дабы оправдать то, что они делали, моджахеды придумали внешний джихад, то есть джихад с неверными, и внутренний джихад – так называли разборки между собой. Моджахеды были отнюдь не однородны, среди них существовали разные группировки и течения, а так как не все из них понимали арабский и самостоятельно могли разобраться в казуистике шариата, многие принимали ислам исключительно такой, какой был написан в попавшей в руки замусоленной книжке. Или еще проще – такой, о котором говорил понравившийся шейх – телепроповедник.

Так что моджахеды и их амиры то и дело выносили друг другу такфир, то есть обвинение в неверии, и не было на базаре более обычной темы для разговора, как о том, кто и кому вынес такфир и были ли у него для этого основания. Вынесение такфира почти всегда являлось основанием для вооруженной разборки, потому что группа моджахедов, которой вынесен такфир и которая не отбилась от этого обвинения, признавалась действующей не по воле Аллаха и ей переставали платить закят и джизью. А закят и джизья были источником существования моджахедов, и каждая группа моджахедов собирала закят и джизью с каких-то рядов базара или с ремесленников какой-то профессии. Вынесенный такфир на языке криминального мира назывался «предъява», и после него следовала кровавая разборка. Вот эту разборку моджахеды и называли внутренним джихадом, астагфиру Ллаху уа атубу илейх[60]60
  Прошу у Аллаха прощения и каюсь перед ним.


[Закрыть], а тех, кто погиб на этих разборках, требовали считать шахидами на пути Аллаха.

Вот и досточтимый алим Абу Икрам аль-Шами ас-ваххаби пользовался термином «внутренний джихад», которого нет и никогда не было в шариате, потому что банды моджахедов откатывали часть закята ему. Это было примерно то же самое, как в девяностых – братки строили на свои деньги церкви и выстаивали перед иконами со свечкой.

– О каком джихаде ты говоришь, досточтимый? – спросил амир Ильяс, и голос его был не сказать, что дружественный.

– Я говорю о том, что кяфиры не оставляют своих гнусных попыток сбивать правоверных с пути, ведущего к Аллаху Всевышнему. Они засылают сюда свою литературу, полную куфара и ширка, растлевают молодежь! Они засылают сюда своих шпионов, чтобы распространять христианство! Ты долго не был в городе, Ильяс. Только на днях мы забили камнями несколько блудниц и отрубили голову шпиону, который посмел распространять в городе куфарскую литературу!

В общем-то тут досточтимый алим Абу Икрам аль-Шами ас-ваххаби даже и не лгал. С нравственностью в халифате и в самом деле была напряженка. Известно, какие желания испытывает молодежь в четырнадцать – шестнадцать лет. От этих желаний никуда не деться. В то же время нравы в халифате отличались суровостью – для женщин обязательным был глухой никаб, потому что, как сказал достопочтенный шейх ибн Баз, от женской распущенности случаются землетрясения[61]61
  Абдуль-Азиз ибн Абдуллах ибн Баз – слепой шейх, до 1999 года Верховный муфтий Саудовской Аравии, известен своей крайней религиозной нетерпимостью.


[Закрыть]. Кроме того, богатые люди брали себе гаремы, и в нарушение законов шариата в них могло быть до сотни и более женщин. А так как мальчиков и девочек рождается примерно поровну, получается, что если у одного человека есть сто женщин, то у девяноста девяти других мужчин женщин нет вообще. Потому некоторые лазали по ночам в окно возлюбленной, и если же все это вскрывалось, парочку могли убить на месте, а могли закидать камнями на площади до смерти, причем начинал кидать камни обычно отец обесчещенной девушки, смывая таким образом пятно со своей чести и репутации (кровью дочери). А часть молодых людей совершали грех содома или вступали в интимные отношения с овцой, козой, коровой или лошадью. Или становились «бачабозами», то есть «играли с маленькими мальчиками».

– …к счастью, нам пока удается вылавливать шпионов.

– Альхамдулиллях.

– Но сил не хватает. Повсюду фитна…

Досточтимый алим Абу Икрам аль-Шами ас-ваххаби помолчал, точно взвешивая слова.

– И потому я предлагаю тебе, Ильяс, известному своей праведностью, возглавить мутаву. Клянусь Аллахом, это великая честь.

Амир Ильяс поднес чашку к губам. Он не хотел давать ответ сразу, потому что это было невежливо. Но ответ уже был у него в голове.

– Со всем уважением, досточтимый… – сказал амир Ильяс, – я должен отказаться от вашего щедрого предложения. Я не чувствую себя достаточно праведным для того, чтобы возглавлять религиозную полицию.

Досточтимый алим Абу Икрам аль-Шами ас-ваххаби ничем не показал своего разочарования. Хотя, конечно же, был разочарован.

– Ты не прав. Выйди на базар и спроси имя праведника, живущего сейчас среди нас, большинство назовут твое имя. И разве не сказано в шариате: клянусь Аллахом, мы назначим старшим среди нас того, кто не искал почестей, он – из достойных.

Амир Ильяс отрицательно покачал головой.

– Аллах видит, что написано в сердце каждого из нас. Аллах видит все наши грехи, ни один из которых не будет утаен от него. Во время Великого джихада я совершил немало таких грехов, Аллах Всевышний покарал меня тяжелой болезнью. У меня осталось не так много времени, чтобы совершать добрые дела, и Аллах свидетель, я не хочу добавлять ничего в свою копилку грехов. Все, чего я хочу, жить как я жил и молить Аллаха о прощении.

Досточтимый алим Абу Икрам аль-Шами ас-ваххаби кивнул:

– Как знаешь…

Когда амир Ильяс ушел, досточтимый алим Абу Икрам аль-Шами ас-ваххаби какое-то время сидел молча. Потом постучал дорогим золотым перстнем о поднос, явился мальчик.

– Принеси мне телефон, – велел он.

Когда телефон был принесен – обычная спутниковая Thyraya, – алим покопался в памяти и стал набирать номер…