Текст книги "Зона заражения"

Имарат Мавераннахр
Пап
22 мая 2036 года

Едва амир Ильяс вышел из Дар уль-Улюм Наманган, он почти сразу понял, что за ним следят.

Умение определять слежку у него еще было с довоенных времен, когда и здесь, и южнее отсюда правил т‘агут, и правоверные, вставшие на путь Аллаха, подвергались всяческим гонениям, их пытали и бросали в тюрьмы. Он и сам просидел какое-то время в спецтюрьме пакистанской ИСИ, пока его и еще нескольких братьев не обменяли на украденных американских туристов. Так что слежку он срисовал сразу.

Он пошел к базару, направо, надеясь затеряться там.

Базар, как и в давние времена, был базаром, правда, раньше тут торговали свои, не было столько чужих, горбоносых лиц. Торговали теперь по-всякому, никаких разрешений не требовалось – плати закят, плати хозяину рынка и торгуй. В самом начале рынка торговали животными, на шкуру и мясо, многие овцы были слепыми, некоторые с уродствами – одна длинная, как такса, другая – и вовсе не пойми что, то ли овца, то ли мохнатая собака. Овцы и козы, а коров больше не было, получали большие дозы радиации, потому что питались травой, на которой оседала радиоактивная пыль, переносимая ветром. Потом радиация переходила и в козье молоко и мясо, которым питались люди, в шерсть, из которой делали одежду, люди болели и умирали, но не знали, что все происходит из-за остаточной радиации. Различные муллы, фанатичные проповедники в чалмах, говорили, что люди умирают в мучениях, потому что недостаточно верят в Аллаха Всевышнего и совершают много греха. Те, кто был немного умнее, считали, что в тщательно проваренном мясе нет радиации, она уходит с водой, которую после варки выплескивали, отдавали собакам. Частично это так и было, зараженность мяса снижалась, но не уходила совсем.

Также тут продавали и вьючную тягловую силу – ослов, мулов, невысоких коренастых лошадок. Некоторые из них тоже были уродцами, в основном уродство заключалось в слепоте. Почему-то радиация действовала именно на глаза, у больных, нахватавшихся радиации животных рождалось слепое потомство. Считалось, что ничего страшного в этом нет, в горных краях слепые ослы и мулы даже ценились, потому что слепое животное не боится высоты. Совсем уродливое потомство, с двумя головами, например, убивали. Его появление считалось свидетельством несчастий, посланных Аллахом.

Дальше базар двоился на две улицы, на одной из них продавали оружие, на другой – рабов. Рабская улица была самая комфортабельная, там была вода и сделали сплошную крышу, чтобы рабы не падали в обморок и покупателям тоже было покомфортнее. Среди продаваемых рабов две трети составляли подростки, попадались дети, женщин не было вообще. Женщины, даже самые некрасивые, теперь очень ценились, и отец иногда по году вел переговоры с разными женихами, придирчиво торгуясь за каждую монету калыма. Даже блудницу продавать в рабство здесь стал бы последний дурак, даже за блудницу можно было выручить немалую сумму.

Рабов продавали с двенадцати-тринадцатилетнего возраста. Раньше было немало рабов, которых угнали в рабство из земель неверных, но теперь таких не было. Взрослые рабы, которых продавали на базаре, – это либо рабы разорившихся хозяев, которые продавали рабов, чтобы свести концы с концами, либо те, кто попал в рабство за долги. Подростки – это местные дети из бедных семей. Страшная правда заключалась в том, что бедняки, имевшие по десять и больше детей, не могли поднять их всех, и кем-то приходилось жертвовать. В цене были девочки, они лучше переносят голод, их можно выдавать замуж, начиная с девятилетнего возраста (а именно таков теперь был разрешенный брачный возраст в халифате), и калым, который можно было получить даже за самую замухрыжку, был больше, чем за взрослого, здорового раба. И вот, чтобы поднять дочерей, чтобы они дожили до брачного возраста, продавали в рабство сыновей. Нормальной являлась ситуация, когда в семье продавали четверых-пятерых, чтобы остальных докормить до взрослого возраста. Кто-то молил Аллаха о том, чтобы его сын попал к хорошему господину, ведь нередко бывало и так, что богатые люди, имевшие рабов, на мусульманские праздники или после каких-то грехов освобождали одного, а то и нескольких рабов, отпускали их на волю. Некоторые молили Аллаха, чтобы этого не произошло, потому что рабов хоть как-то кормили, а если сын вернется домой, это лишний рот в то время как деньги, за него полученные, уже проедены. Бывало так, что одного подростка продавали два и даже три раза.

Выкручивались, как могли. Способом спасти ребенка от голодной смерти было отдать его в духовное училище (там, помимо «духовной» пищи, давали и физическую) или отдать авторитетным амирам. Многие амиры, заботясь о молодом пополнении, держали лагеря в горах, там они выращивали молодую поросль джихада. Попадая туда, ребенок не видел никого, кроме инструкторов и амира, он воспитывался в полнейшей собачьей преданности господину. Но продать мальчика амиру было делом опасным, потому что некоторые амиры, уже от подросших молодых волков джихада в качестве последнего доказательства верности и преданности требовали принести голову родного отца. И приносили…

Рабов на продажу продавали обычно не сами хозяева, а перекупщики. Сами хозяева не могли стоять на базаре, кроме того, перекупщики были опытными в этом деле, за небольшую плату они принимали раба на продажу, у них были откупленные места на рынки, они знали, как подготовить раба к продаже, чтобы тот выглядел сильным и здоровым, и сколько давать ему воды и еды, чтобы раб не умер от голода и жажды, но и чтобы не слишком тратиться. На рабских рядах рабы были прикованы к длинной, идущей через все ряды железной поперечине, взрослые рабы продавались открыто, подростки, если у них не было уродств, закрывались чем-то вроде палатки, савана. Последнее нужно было для возбуждения интереса – помимо тех, кто искал раба для работы, рабские ряды навещали и те, кто любил «игры с мальчиками», бача бази. Пахло потом, кардамоном, мочой, горластые торговцы зазывали, хватали за руку любого, кто заглядывал на эти ряды, настойчиво требовали взглянуть на новый товар… и потому амир Ильяс решительно свернул в другую сторону. Там продавали инвентарь для работы, детали для починки двигателей и оружие.

Последнее продавалось вместе с другим нужным металлоломом, потому что никакой особой разницы между деталью для мотоциклетного мотора и винтовкой не было, если не считать цену. Выбор был откровенно бедным. В фильмах про халифат, которые снимались на той стороне, показывались здоровенные бородатые моджахеды, не жалеющие патронов для старых «калашниковых», разъезжающих на автомобилях с крупнокалиберными пулеметами. На самом деле все было не так. Оружие было признаком моджахеда, обычный человек редко мог себе позволить оружие. Автомат был роскошью, и редкий моджахед продаст свой автомат, даже если будет голодать – кровников немало, уважения к тому, кто продал свое оружие, нет – могут и в раба обратить. Обычный же человек, купец, скажем, у которого есть деньги, покупал дешевый самодельный пистолет или револьвер, плод труда безвестных оружейников-самоделов. Сделанные из дешевой стали, они выдерживали в лучшем случае пятьдесят выстрелов, но для самообороны большего и не надо, самооборона – это не бой вести. Иногда также покупали ружье, самое простое и примитивное, гладкоствольное – помимо защиты жилища, оно было добычливым, и позволяло охотиться на птицу и мелкую дичь. Винтовка, даже не снайперская, а обычная охотничья – признак роскоши, патроны стоили очень дорого. Для охоты простые люди пользовались силками, капканами, часто луками и копьями – вот почему и то и другое на оружейных рядах было представлено в большом количестве. Были и автоматы, и винтовки, и ружья, иногда не похожие ни на какие конструкции цивилизованного мира, плод умелых рук безвестных оружейников, решивших показать свое мастерство… собственно, само-то оружие стоило недорого, дорого стоили патроны. Их производство не наладишь в подпольной мастерской, их не купишь у коррумпированного полицейского или продажного афганского сорбоза, их надо везти издалека, из-за Периметра. И получаются они очень и очень недешевыми.

У амира Ильяса был пистолет. Причем настоящий, хороший пистолет. Назывался «Грач», он снял его с трупа убитого русиста. Сейчас он был у него под рубахой, давил на спину, напоминая, что он здесь и готов защитить хозяина. Но амир решил, что, если за ним наблюдают, неплохо бы и сбить их со следа. С этой целью он свернул к одному из проржавевших от времени контейнеров, где торговали железом и оружием.

– Почем? – ткнул он в небольшой, напоминающий старый советский «макаров» пистолет. На щечках из дорогого дерева была вырезана шахада.

Бородатый здоровяк поднялся со своего топчана в контейнере, где он прятался от палящего солнца, вышел к покупателю.

– Тридцать динаров, господин…

– Тридцать динаров за эту железяку? – сказал амир Ильяс. – Побойся Аллаха. Она и трех динаров не стоит…

– Трех динаров! О Аллах! – Здоровяк картинно взмахнул рукой, словно призывая Всевышнего в свидетели, и тут же тихо и быстро сказал: – Вам отдам бесплатно, шейх. За вами следят.

– Пять динаров, – громко сказал амир Ильяс и тоже понизил голос. – Сколько их? Ты их знаешь? Кто они?

– Двадцать динаров! – сказал здоровяк. – Один стоит спиной к вам, за три места. Смотрит в зеркало.

– Семь – кто он?

– Пятнадцать, сам себя он зовет ал-Таир, птица. Очень плохой человек, убийца. Это человек наркомафии.

– Десять, на кого он работает?

– По рукам – на людей из Папа. Он берет деньги за убийство людей. Храни вас Аллах, шейх, простые люди знают о вас и поминают в своих ду’а.

Здоровяк снял пистолет с крючка на витрине, достав откуда-то патроны, набил магазин. Передернул затвор и протянул его амиру.

– Храни вас Аллах, да будет он доволен вами.

– И о твоих делах пусть позаботится Всевышний Аллах.

Пистолет амир Ильяс демонстративно опустил в левый карман пиджака[62]62
  Афганский стиль одежды – пиджак, национальная рубаха и широкие штаны.


[Закрыть]. Пристальный взгляд буравил спину, амир не сомневался, что убийца заметил, как он покупал пистолет и куда он его положил. Это был шанс – амир был правшой, и пистолет в карман он положил для вида, настоящий пистолет был в другом месте и под другую руку. Оставалось только зайти за спину убийце, обезоружить и задать несколько вопросов.

С этими мыслями амир Ильяс протолкался через дебри железного ряда базара, вышел на улицу, прикидывая, как ему пойти дальше, и тут запыленный, черный седан «Мерседес» строгих, классических пропорций с затемненными стеклами остановился рядом.

С переднего сиденья высадился и быстро обогнул машину молодой человек, с короткой, ухоженной бородкой и в черной европейского покроя рубахе, которые здесь носили только богатые люди. На пальцах были золотые перстни, рубашка расстегнута чуть ли не до пупа, и в густой, черной шерсти на груди видна толстая золотая цепь. Глаза скрывают черные, противосолнечные очки.

– Со всем уважением, эфенди, мой хозяин приглашает вас отобедать и просит не отказать в приглашении…

Амир Ильяс посмотрел на богатого ублюдка и не увидел ничего, кроме отражения собственного лица в серебристых стеклах очков.

– Кто твой хозяин?

– Имя моего хозяина амир Ислам-хаджи из Папа, и нет человека щедрее и лучше в округе.

«Мерседес» на этой пыльной нищей наманганской улице казался пришельцем из другого мира – то ли животным бурак[63]63
  Животное бурак упоминается в Коране как животное, которое будет вывозить праведников на небо в час Страшного суда. Оно описывается как вьючное животное, меньше лошади, но больше осла, белое, с крыльями. Птица Рух – загадочная птица, размером со слона, обычно белого цвета.


[Закрыть], то ли белой птицей Рух, если будет позволено столь вульгарное сравнение. Салон с его черной кожей сидений и приглушенным светом казался преисподней.

Вот так люди ступают на путь греха. И бредут по нему, по тьме, на неясный свет на горизонте, не зная, что это зарево преисподней.

Но амир все же сел в машину.

Богатые люди Намангана жили не в самом Намангане, а в Папском районе, где какие-то порядки старого мира сохранились до сих пор. Там не было лагерей беженцев, не было ада самопальных базаров, не было смога нищенских печек и даже рабы, которые работали там, выглядели здоровыми и даже довольными. В этом районе, оазисе посреди моря отчаяния и нищеты, словно миражи на горизонте, стояли дворцы, и чистая зелень травы ласкала взгляд…

Путь в Папский район преграждала стена, наваленная из дробленых валунов и укрепленная сеткой-рабицей, ворота походили одновременно на Бранденбургские и ворота на КПП на пакистано-афганской границе – на первом национальном шоссе Пешавар – Джелалабад – Кабул. Они были массивными, под ними могли проехать сразу две фуры, они закрывались толстыми металлическими воротинами и перед ними стояли два танка типа «Т-72». Еще два танка стояли по другую сторону ворот, и те и другие, видимо, были на ходу. Хозяева Папского района заботились о своей безопасности.

«Мерседес» остановился лишь на мгновение, провожатый амира Ильяса лишь опустил стекло и показал свое лицо – моджахед, стоящий на воротах, замахал рукой – проезжай, свои. Даже моджахеды здесь были немного другими – они козыряли противосолнечными очками, одинаковыми, ухоженными автоматами и приличной формой, не из хлопчатобумажной ткани, а из верблюжьей шерсти. Такую форму носили афганские коммандос, и даже советские шурави, воевавшие на земле Афганистана в незапамятные времена, признавали эту форму лучшей. И еще у этих моджахедов были настоящие ботинки, они ходили не босиком, не в кожаных шлепанцах или шлепанцах с подошвой, вырезанной из старых покрышек, а в настоящей обуви, в такой, как раньше ходили солдаты НАТО. Очевидно, что отцы бывшей Папской области хотели, чтобы все, кто был рядом с ними, были хоть чуточку, но счастливы…

«Мерседес» снова набрал скорость, китайский пикап с пулеметом остался у ворот, очевидно, что здесь вооруженное сопровождение не требовалось. Под шинами шуршал гравий, но слышно не было, потому что «Мерседес» остается «Мерседесом» даже после сорока лет службы. Алый ковер маковых цветов расстилался по обе стороны дороги, и рабы с лопатами работали на расчистке оросительных каналов, позволяющих маку цвести и наливаться шальной, горькой силой, лишающей силы тело и дурманящий разум. Рабов никто не охранял, по крайней мере не было видно ни собак, ни охраны. Редкие заплатки зеленой травы отделяли одну маковую плантацию от другой, отростки дороги вели к каменным стенам и зеленым изгородям, из-за которых выпирали синие, как небо, с золотыми прожилками купола дворцов. Машин почти не было видно, мимо на лошадях промчались несколько мальчишек, азартно нахлестывающих своих скакунов и что-то кричащих. Это казалось миражом, сном… чем-то вроде рая на земле, и трудно было поверить, что всего в нескольких десятках километров отсюда гнойным нарывом на теле оскверненной земли зрел забытый Аллахом Наманган, где сотни тысяч людей сражались за то, чтобы увидеть следующий день под непреклонным, жалящим, бьющим наотмашь солнцем.

«Мерседес» свернул на одну, только ему известную дорогу и покатил навстречу крепостной стене, возвышающейся на горизонте. Никаких указателей на дороге не было, но посторонних людей здесь просто не могло быть.

Вооруженные до зубов боевики открыли двери, и «Мерседес» проехал внутрь, почти сразу свернул направо и остановился. Сопровождающий выскочил из машины и с поклоном открыл амиру Ильясу дверь.

Амир Ильяс вышел. К нему тут же приблизился бородач лет тридцати, с наголо бритой головой, коротко постриженной бородой и в европейского кроя костюме светло-бежевого цвета. На поясе у него была кобура с каким-то небольшим по размеру пистолетом-пулеметом, он почтительно поклонился.

– Амир Ислам, да продлит Аллах его годы, приветствует вас в его доме как гостя. Он приказал накрыть достархан, ждут только вас…

С этими словами охранник почтительно показал рукой в сторону дома, и амир Ильяс пошел по обсыпанной песком дорожке к дому, высившемуся впереди бастионом могущества…

Здесь были павлины…

На Востоке это было очень важно, потому что павлинов имел право завести себе не каждый. Павлин издревле был символом принадлежности не к купечеству, пусть даже и разбогатевшему сверх всякого предела, а к власти. На Востоке власть всегда была важнее денег, и даже тот, кто купался в золоте, мог в один момент лишиться всего и сложить голову на плахе. Впрочем, и принадлежность к власти вряд ли гарантировала жизнь, – просто обвинения в данном случае были другие.

И вряд ли даже ядерная катастрофа могла изменить порядки и нравы, существовавшие здесь веками. Так что павлины в саду намекали очень конкретно…

Они обошли дом справа по дорожке и углубились в сад, где неизвестно как выживающие в такой жаре голубые ели соседствовали с шикарными, цвета артериальной крови кустами роз. По обе стороны от дорожки стояли вооруженные автоматами люди, впереди была полукруглая, открытая с одной стороны беседка. В беседке размером больше, чем иной небогатый дом в Намангане, на толстом, стеганом одеяле курпа, на котором и принято вкушать в этих краях, уже стояли блюда. Одеяло было выложено на европейский манер на стол, правда, довольно низкий, всего сантиметров сорок, а вокруг на еще более толстых одеялах-подушках сидели люди. Среди них и был амир Ислам, молодой, богатый, с красивым лицом…

– Ас саламу алейкум, дорогой… – сказал он, приподнимаясь из-за стола в знак вежливости. – Садись с нами, вкуси нашей скромной пищи, посланной Аллахом рабам его.

В его голосе нельзя было уловить и тени издевки. Он и в самом деле верил, что Аллах послал ему и его людям этот богатый стол, и в то же время обделил даже чашкой риса голодающих детей Намангана.

Каждый верит в то, во что хочет верить…

Амир Ислам не был полевым командиром во время Великого джихада на севере. Амирами были трое его старших братьев, все трое сражались с русистами, как львы, и все трое стали шахидами на пути Аллаха. Ислам в это время находился в Мекке, именно потому остался жив – персы, даже озверев, не посмели ударить ядерным зарядом по Мекке, общей и для шиитской, и для суннитской ветвей ислама святыне.

И так получилось, что амир Ислам вернулся сюда, когда джихад уже закончился, чтобы, согласно традиции, стать главой семьи после гибели своих братьев. Его приняли с уважением, как младшего брата троих старших, славно сражавшихся и ставших шахидами. Его признали амиром, и те из бойцов джамаатов его братьев, что уцелели, пошли за ним и встали в его ряды. Амир Ислам не проявлял усердия в джихаде, зато он первый привез и начал высаживать здесь не обычный, а какой-то культивированный мак с юга Афганистана, с Кандагара, в млечном соке которого было намного больше наркотических веществ, чем в обычном маке. Это дало ему возможность разбогатеть и привлечь в свои ряды много муджахеддинов, потому что было чем платить. К тому же титул «хаджи», полагающийся всякому, кто был в Мекке, и здравость размышлений постепенно вывели амира Ислама на первое место в неофициальной иерархии амиров велайята, а возможно, и всего имарата.

Его здравость проявилась и в том, что он отказался от поста амира велайята и не участвовал ни в каких публичных политических действиях. Амиром стал толстый и неуступчивый Нурулла-хан, но все знали, что его слово – ничто против слова Ислама. Нурулла-хан был узбеком, членом запрещенной ИПУ[64]64
  Исламская партия Узбекистана.


[Закрыть], в свое время его отец бежал вместе со всей семьей в Афганистан, потом в Пакистан, спасаясь от неправедного суда местных т’агутов, но это привело лишь в тому, что Нуруллу-хана не считали своим ни местные, ни беженцы. Кстати, именно поэтому его предложила Шура амиров – ему не на кого было опереться в народе, у него было не так много денег, как, к примеру, у Ислама, и потому он был не опасен ни для кого.

Как бы то ни было сам факт того, что его пригласили за дастархан к Ислам-хаджи, факт того, что за Дар-уль Улюм Наманган постоянно следят, – факт того, что за достарханом сидят авторитетные люди, амиры, часть из которых Ильяс знал лично, а часть – нет, говорила о том, что решения по велайяту принимаются именно здесь.

– Ва алейкум ас салам, – произнес амир Ильяс.

Амиры посторонились, чтобы Ильяс пробрался к своему месту за достарханом. Амиру Ильясу бросилось в глаза, насколько сыты те, кто собрался сейчас за достарханом, некоторые даже отрастили живот. На фоне их он, сухой как палка, казался то ли нищим, то ли аскетом. А ведь сам пророк Мухаммед строго наказывал не уподобляться мушрикам и сам никогда досыта не наедался белого хлеба…

Ислам кивнул, и стоящий за его спиной слуга (этот ритуал, согласно традиции, должен был проделать сам хозяин, но у Ислама-хаджи, видимо, право выразить уважение гостю тоже могло быть передано слуге) совершил положенный в этих местах чайный ритуал. Взяв чайник и пиалу, он налил чай в пиалу, потом перелил обратно в чайник – и так повторил трижды. Потом налил чай в пиалу меньше половины и с поклоном передал севшему за достархан Ильясу. Считалось, что после такой процедуры с переливанием чай станет вкуснее и полностью раскроется, а тот факт, что чая было меньше половины – показывал уважение к гостю. Это тоже местная традиция – чем меньше чая в пиале, тем больше уважение…

Амир Ильяс выпил горьковатый, терпкий чай до дна, показывая уважение к хозяевам. Подставил пиалу, и слуга тотчас налил еще…

Ждать от этого застолья следовало чего угодно. В том числе и того, что чай этот мог быть отравлен – кроме него, никому не налили.

Но ничего не произошло. Амир Ислам кивнул, и слуги начали обносить гостей шурпой – жирным местным супом, наливая его в глубокие пиалы.

– Хвала Аллаху, – сказал Ислам перед тем, как взяться за ложку, – за пищу, и пошли нам нечто лучшее, чем это.

Эти слова совсем не были теми, какие следовало произносить в хвалу Аллаху за пищу. Что же касается лучшего…

Амир Ильяс хлебал вместе со всеми суп, присматриваясь к сидящим за столом.

Амир Навад, более известен как Абу Мухаммад, отец Мухаммада, командир Исламского полка особого назначения. В исламском мире стал легендой, после того как надел на своего сына, учившегося в Англии и прилетевшего на каникулы, пояс шахида и отправил обратно в Лондон. Он покашливает… был отравлен во время проклятого отступления, именуемого аль-никба, катастрофа. От этого же у него редкая, жиденькая борода и нет волос на голове.

Амир Наваб, бывший генерал афганской армии, сохранивший часть своих людей. Людей он сохранил только для того, чтобы почти всех потерять: у него не было опыта партизанской войны, а в обычной войне русские были сильнее. Но как военного его уважали, постепенно ему удалость вернуть уважение и снова сформировать отряд.

Остальных он не знал, они были моложе его и моложе амира Ильяса, но, судя по тому, что они присутствовали за столом, они и были новым костяком этого места, благоухающего оазиса посреди моря страданий. Это дети, иногда даже и внуки тех, кто сражался на пути Аллаха и принял свою шахаду сразу или умер в мучениях от последствий лучевой болезни или отравления зарином потом. Они если и видели джихад, то из тыла, потому что были слишком малы. Они не лежали на холодных камнях, не вслушивались с тщательно скрываемым ужасом в далекий гул самолета – именно с самолетов распыляли зарин и другие ОВ, не смотрели в глаза тем из моджахедов, кто вызывался идти на верную смерть, чтобы могли уйти остальные. Они живут здесь, в крепостях, с рабами и наемниками – и им уже неинтересно, что сказал пророк Мухаммад про бедных, про нуждающихся. Им даже джихад не особенно нужен.

У них совсем другая жизнь. Цвета красного мака и артериальной крови…

На второе подали плов, ели плов при помощи тонких лепешек, отрывали от нее кусочек, брали им плов и ели.

– Почему ты пренебрегаешь моим столом… – сказал амир Ислам, заметив, как мало ест гость. – Разве тебе не нравится то, что стоит на столе, и то, что мы едим?

– Благодарю, я сыт… – коротко отозвался Ислам.

– Опасайся излишеств в вере точно так же, как и недостатка, – нравоучительно поднял палец амир Ильяс. – Помнишь, что ответил пророк Мухаммад тем троим гордецам, один из которых сказал, что не знается с женщинами, второй – что всю ночь стоит на намазе, третий – что все время постится. Он сказал: я тот из вас, кто лучше всего знает, что хочет от нас Аллах, пощусь и разговляюсь, я совершаю ночной намаз и ложусь спать, и я женат[65]65
  Одним из достоинств ислама является то, что в отличие от христианства в нем нет целибата. Сам пророк Мухаммад был женат и активно поощрял к тому же своих сторонников.


[Закрыть]. Те же из вас, кто не приемлет мою сунну – те не со мной. Не пренебрегайте же тем, что разрешил вам Аллах.

Амир Ильяс покосился на живот сидящего рядом человека. Очевидно, что он не утруждал себя постом и не знал ни в чем недостатка…

– Мой отец хорошо говорил о тебе, Ильяс, о твоей храбрости и твоей гордости на поле боя, – сказал один из молодых. – Почему же ты затрудняешь себя лишениями и удалился от дел? Джихад идет до сих пор…

– Я не знаю тебя и потому не могу судить, верно ли сказал твой отец.

– Я Мохаммад ибн-Шарип. А мой отец – амир Джелалуддин Шарип, да примет его шахаду Аллах…

Ильяс знал амира Шарипа, и очень хорошо. Он ушел в Сары-Чин[66]66
  Сары-Чин – мусульманское название Волгограда.


[Закрыть] вместе с еще пятью десятками братьев, которые знали, что станут шахидами, но пошли на это для того, чтобы ослабить давление русских на фронт.

Сам Ильяс был в составе военной шуры амиров, когда принималось решение об этом безумном прорыве. Все они понимали, что кто-то из них должен встать и сказать: я пойду и поведу людей. И Шарип встал и сказал…

– Твой отец был уважаемым моджахеддином и амиром моджахеддинов, – сказал Ильяс. – Он стал шахидом на пути Аллаха и каждый из нас, из тех, кто в то время входил в Шуру, мечтал оказаться на его месте. Но прав ли ты, рассчитывая на его заступничество перед Аллахом в час суда? У твоего отца много тех, за кого ему следует заступиться. И о каком джихаде ты говоришь? Я не слышу звука выстрелов, да и на джихаде мы не ели так сытно…

– Ва… – сказал амир Ислам, приходя на помощь тому, кого попросил начать разговор. – Ты отстал от жизни, брат… Джихад меча, который мы вели во имя Аллаха с русистами и прочими кяфирами, далеко в прошлом. Теперь мы ведем другой джихад…

Небольшой пакетик шлепнулся на стол, на нем были три цифры – 999.

– Какая красота, да, брат…

– Они называют это белая смерть! – сказал Мохаммад ибн-Шарип.

– …это и есть наш новый джихад против кяфиров. Джихад, перед которым не устоит ничто…

– Ведь белая смерть дана самим Аллахом, чтобы казнить неверных!

Амир Ильяс тяжело посмотрел в глаза всем собравшимся, затем остановил свой взгляд на Исламе.

– Зачем ты позвал меня, Ислам? Чтобы искусить этим? Чтобы показать, как ты живешь? Думаешь, за деньги можно купить хороший иман? Думаешь, в час Суда деньги откроют тебе дверь в рай? Скорее ими будет вымощена твоя дорога в ад.

Амир Ильяс ткнул пальцем в пакетик.

– И вот этим тоже.

Молчание прервал истошный крик павлина.

– Алим Абу Икрам, – сказал амир Ислам, – считает, что его ученость, которая, кстати, более чем сомнительна, и есть то достоинство, которое оправдает его в глазах Аллаха и откроет перед ним врата рая. Напротив, это его единственное достоинство и больше у него достоинств нет. Сидя за этим столом, ты упрекнул нас в том, что мы ведем джихад не так, как то полагается. Да, частично твой упрек справедлив, но сказал ли ты то же самое алиму Абу Икраму, сидя за его столом? Что ты сказал про его джихад?

– Я не сказал это алиму Абу Икраму, – ответил амир Ильяс, – но скажу сейчас тебе: ты брат Аслана, Насера и Ибрагима, каждый из которых стал шахидом на пути Аллаха в том же походе, в котором был и я, причем Насер принял свою шахаду на моих глазах. И кем бы ты ни был, в моих глазах ты всегда будешь братом Аслана, Насера и Ибрагима, равно как и ты – сыном Джелалуддина Шарипа. В своих делах вы все дадите отчет Аллаху Всевышнему, я же – даже не ученый, чтобы спрашивать с вас или учить чему-то вас. А теперь я покину этот гостеприимный дом, ибо мы сказали друг другу то, что могли сказать. Накормить голодного – поступок, угодный Аллаху, и надеюсь, в час Суда он будет не лишним. Аллаху Акбар…

И с этими словами амир Ильяс встал из-за достархана и пошел к выходу. Моментально за спиной амира Ислама оказался тот самый бородатый, с автоматом в кобуре, он почтительно склонился к амиру Исламу, чтобы тому не приходилось говорить громко.

– Отвези его туда, куда скажет, – сказал амир Ислам, – и продолжайте следить за университетом и за алимом. Если они еще раз встретятся, доложишь мне немедленно.

– Слушаюсь, эфенди…

Бородатый исчез.

– Ты ему веришь? – спросил Абу Мухаммад, прихлебывая чай.

– Я сам себе не верю, – сказал амир Ислам. – Ставки слишком высоки. Мы дали ему понять, что знаем. Посмотрим, что он будет делать.

– Может, убрать его, пока не поздно, – сказал Мохаммад ибн-Шарип. – Я сам мог бы сделать это.

– Тогда Абу Икрам найдет другого. И его мы уже не сможем пригласить за стол…

– Шайтан… их всех мочить надо…

К амиру Исламу подошел еще один слуга, наклонился, что-то прошептал. Тот изящно (так как лишнего веса не имел) встал, кивнул собравшимся.

– Прошу простить. Дела.

За домом, там, где была выстроена вертолетная площадка, на которой стоял новенький вертолет марки «Харбин»[67]67
  «Харбин» Z-20 – почти один в один американский «БлекХок». Турбины – по российской лицензии, очень мощные, мощнее и экономичнее оригинала. Тем не менее считался устаревшим.


[Закрыть] в стелс-исполнении, стоял один из людей, которого можно было назвать доверенным лицом амира Ислама. Это был его дальний родственник, и его семья жила в одном из гостевых домов, не выходя за пределы огороженной территории. Только на таких условиях амир Ислам соглашался доверять людям.

Доверенный человек протянул трубку спутникового. Кивнул.

– Ас саляму алейкум.

– Ва алейкум ас салам… У вас все нормально?

Мужской голос, чистый, чуть хриплый. Но амир Ислам знал о том, что голос был модулированный. Он никогда не видел того, с кем он разговаривает, и даже не знал, кто он. Разговор шел на одном из диалектов урду, который амир Ислам знал хорошо. Абонент на другой стороне провода, видимо, пользовался автопереводчиком.

– Да…

– Мы не получили товар.

– Были небольшие проблемы.

– Но сейчас все нормально?

– Да… сейчас все нормально. Товар готов к транспортировке.

– Окно будет через три дня. Координаты сообщу позже. Соблюдайте осторожность.

– Аллах не оставит нас своей милостью.

Абонент отключился. Амир Ислам зло ткнул в трубку, отключая связь, сунул трубку своему человеку. Тот тут же начал доставать СИМ-карту и аккумулятор – дураков здесь не было.

Амир Ислам подошел к вертолету и откатил в сторону боковую дверь. Вертолет был в спасательной комплектации, с лебедками по обе стороны кабины. Внутри вертолета ждали своего часа увязанные в сверхпрочные сетки из высокомолекулярного полиэтилена мешки, на каждом из которых было число 999.

Вязанок с мешками было много. Это хорошо, что на вертолете есть лебедки, это позволяет выгружать товар в условленном месте, не совершая посадки. Можно, конечно, и сбросить, но вертолет нестабилен у земли, и все умные люди это знают. Тем более такой вертолет в стелс-комплектации, позволяющей безнаказанно пересекать прикрытый системами ПВО Периметр. А терять такой вертолет неохота – те, кто дал его ему, предупредили, сколько он стоит.