Текст книги "Год колючей проволоки"

– И не надо, – отреагировал генерал, – не надо живым, а то мало ли… Ты мне скажи – мы через кого его ведем?

– Щичко Любовь Михайловна, сорок шесть лет, уроженка Киева, любовница Узбека и наш осведомитель.

– Как же мы его подцепили?

– Никак. Это его старая любовь с давних лет. Сам к ней пришел, придурок.

Генерал кивнул головой – и впрямь придурок.

– А эта… Щичко, она на идеологии работает?

– Никак нет, – улыбнулся Мыкола, – какая там идеология… У нее дело было, еще до освобождения, потом она стала гуманитаркой приторговывать, с поляками у нее были дела – конфискат через нее налево пускали. Потом на нее эти полицаи наехали… вы же знаете, пан генерал, они совсем никаких краев не видят, на ходу подметки рвут. Она и пришла – мол, защитите… Мы с нее расписку взяли, потом с полицаями встретились, объяснили им, что к чему, – они отстали, поняли, чем пахнет. Так она в разряде спящих была, давала кое-какую информашку, водяру левую через нее можно было слить. А потом объявилась – друг к ней старый пожаловал. Мы его пробили…

Генерал перелистал рабочий календарь – все верно. Сегодня – визит. Заместитель госсекретаря по делам Восточной Европы Стэнли Долан прибывает на два дня, встречать его будет руководитель гражданской администрации Украины Поль Регнер. Несмотря на то, что в Украине существовало временное правительство – по-настоящему Украиной управляли именно Регнер и его люди, и если есть на свете места с максимальной концентрацией миллионеров, так это здание, где разместилась гражданская администрация Украины – бывшая резиденция местного президента на Банковой. Только лох мог работать там и не быть миллионером.

Хорошо. А ему-то что от этого? Ну, допустим – он предотвратит – и что? Ему-то что от этого? Какой навар?

– Мы получили что-то от этой оперативной разработки?

– Так точно, пан генерал. Вскрыто пять предателей, в том числе один – убежденный кацап. Благодаря Щичко мы вышли не только на особо опасного террориста, но и на сеть, которую он тут создал.

Хорошо… Допустим, они его возьмут, не допустят теракта, а то, что кацап нацелился именно на визит, в этом нет вопросов. А дальше что? Их просто похлопают по плечу – хорошие парни…

А вот если они возьмут кацапа уже ПОСЛЕ теракта – тут дело другое. Громкое дело – покушение на заместителя госсекретаря США! Русский террорист! И получится у кацапа убить его или нет – неважно. Самое главное, что это будет громкое дело, и оно почти сразу будет раскрыто. Им, генералом Стыцюрой! Тут можно и на орден рассчитывать, и на премию, и даже на высокий пост – уже не начальника департамента, а самого главы полиции безопасности. Американцы умные люди, они любят и умеют поощрять верных им людей – тем более что нынешний глава, генерал Франтишек Барза, совсем спился…

К тому же, если гражданской администрации немного напомнить, что они находятся не в стране Эльдорадо с золотыми слитками под ногами, а в зоне боевых действий, – это тоже будет неплохо. Все дело было в том, что гражданская администрация, корпус реконструкции проворачивали делишки, а платить за безопасность не считали нужным. Они думали, что если нанять какую-никакую частную охранную компанию, типа XE security, которая их охраняла, – этого будет достаточно…

Ан нет, дорогие вы мои! Вы на нашей земле, падлы! И если вы делаете здесь дела – платите нам, а то так и будете подыхать один за другим!

– Ты провел это по отчетности?

– Никак нет, – понятливо улыбнулся Мыкола.

– Молодец…

Генерал напряженно думал – где они могут проколоться…

– Куда поступило сообщение?

– На мою мобилу. Личную.

Ага, значит, звонок в общем файле, откуда его уже не вычистишь, или… почти не вычистишь – не зафиксирован. Американцы могли, конечно, и телефон на прослушку поставить, но это вряд ли. Обычный человек – еще куда ни шло, но полицейский… У полицейского телефон просто так не прослушаешь, нужно обращаться в компанию, а в компании давно наши люди…

– Сделаем вот что. Выгоняй всех… я тебе цидульку сейчас напишу. Возьми фото Тахирова и еще пять-шесть других, раздай. На Тахирова конкретно не ориентируй – просто получена информация о возможности террористической атаки. Ничего необычного в этом нет, прокатит. Живым Тахирова не брать.

Мыкола снова понятливо улыбнулся.

– Понял…

– Задействуй снайперов. Объект особо опасен. Теперь. Как пройдет – вечером наведайся к этой… к агенту своему. Она как… ничего себе?

– Для меня стара, но так… ничего.

– Нормально. Сделай тогда… будто кацапы убили за предательство. Можешь трахнуть – не возражаю. Но делай все тихо. И личное дело ее почисти…

Генерал поднялся из-за стола, подошел к вскочившему подчиненному, похлопал покровительственно по плечу.

– Молодец. Хорошо работаешь. Иди…

Американцы все-таки кое-чего не поняли. И поляки – тоже. Поляки-то понятно, зачем сюда пришли – за землей, за Крэсами Всходними[1]1
  Крэсы Всходние – так назывались территории, которые поляки отвоевали у нас после Первой мировой войны, и которые мы возвратили в тридцать девятом – Западная Украина и Западная Белоруссия.


[Закрыть], за вековой мечтой о Речи Посполитой. А вот американцы… можете смеяться, но они сюда пришли не для того, чтобы унизить, растоптать и уничтожить Россию или помочь местным бандеровцам и своим союзникам-полякам против пророссийски настроенных украинцев и открытых русских, живущих на Украине. Можете мне не верить, но они пришли сюда не за этим. А пришли они для того, чтобы помочь хорошим парням справиться с плохими парнями, создать собственное государство и зажить, как все. Да, конечно, были и геополитические мотивы, не следует воспринимать американцев как наивных и бескорыстных людей, но основной-то посыл был именно в этом. Американцы до сих пор были сильными, но наивными подростками на сцене мировой политики, с типично подростковым максимализмом и подростковыми реакциями, а страны, существующие в несколько раз дольше, просто не могли это понять и постоянно искали в действиях США некий дурной умысел.

Но американцы в очередной раз просчитались – и здесь, на Украине, они просчитались куда страшнее, чем они просчитались в Ираке или Афганистане. Они пришли сюда, чтобы помочь хорошим парням, но дело было в том, что хороших парней здесь не было ни по одну из сторон баррикад. Местные, пусть даже истые, лояльные украинские националисты, свидомиты и бандеровцы, прошедшие огонь, воду и медные трубы постсоветского хаоса и четверть века украинского политикума, были не просто гнилыми – они были гнилыми до основания, до глубины, до самого донышка. Любой грешник, греша, понимает, что творит грех и в душе страдает от этого, а вот эти считали грех чем-то нормальным, само собой разумеющимся и обыденным. Для этих людей убить, предать, совершить очередной в длинном списке акт жестокости было настолько обычным, что они даже и не задумывались над тем, что они творят. Просто они так жили раньше, их так научила жизнь – предай, пока не предали тебя, если кто-то повернулся к тебе спиной – сунь ему нож в спину, не дожидаясь, пока сунут тебе. Затопчи, если кто-то упал, потому что, если он поднимется – то затопчет тебя вместе с остальными. Американцы, выросшие в нормальном государстве и нормальном, сохранившем какие-то ориентиры обществе, просто не могли понять этого уровня распущенности и зла, сталкиваясь с этим напрямую, они не могли найти иного объяснения происходящему, кроме не совсем здоровой психики.

Это были свидомые[2]2
  Свидомые, свидомость – одно из базовых понятий украинской государственности. Сознательные, ненавидящие Россию.


[Закрыть].

И генерал Олесь Стыцюра был самым обычным представителем свидомых. Когда встал вопрос – он просто предал поставивших его на должность американцев. Не задумываясь.

Узбек прошел аркой дома, не оглядываясь, не пытаясь поймать последний взгляд из окна той, что приютила его в огромном, полупустом и теперь чужом для него городе. Он знал – нельзя оборачиваться, надо смотреть только вперед…

На бывшем проспекте Миколи Бажана было довольно многолюдно, люди, те, кто продолжал жить в этом городе, спешили на работу, кто-то – в магазин, кто-то – еще куда по делам. Тротуар был теперь отгорожен небольшим, но крепким, посаженным на вбитые в землю стальные арматурины бетонным заборчиком примерно по пояс среднего человека – это для того, чтобы можно было укрыться при обстреле, и для того, чтобы никто не направил заминированную машину на толпу людей или на какое-нибудь учреждение. На стенах были большие белые проплешины – так краской замазывали лозунги сопротивленцев, вон там, например, после вчерашней ночи появился обычный для этих стен лозунг «Никто не уйдет!» – а сегодня его уже замазали. Город Киев и часть Киевской области были единственным местом в Украине, за безопасность которого отвечали американцы, – и они подходили к делу солидно. В потоке машин – привычные тяжелобронированные «Хаммеры», непривычно смотрящиеся в зеленом, а не светло-песчаном камуфляже. Транспортные колонны международных сил, обычные автомашины – бензин теперь был дорогой, и машин было немного, все старались передвигаться пешком. Многие оконные стекла оклеены специальной пленкой – чтобы не разлетались при взрыве. Американские солдаты, встречающиеся в толпе и выделяющиеся по оружию и камуфляжу, – рослые, в основном негры. Белых было мало, их использовали там, где нужны были именно белые, неотличимые от местных.

Люди молчаливые, идут в основном, смотря под ноги, быстрым шагом. На стенах – пропагандистские плакаты, призывающие вместе строить новое будущее Украины, и приказы оккупационной, тьфу – временной администрации. Кое-где – незашпаклеванные следы от пуль.

Вот когда вставали на Майдан – хоть один думал, что будет это? Хоть один мог это предвидеть? А ведь вставали…

Майор не был ни сторонником, ни противником тех, кто был на Майдане. Он просто знал, что город его – оккупирован врагом. И делал то, что считал нужным.

В кармане у него был аусвайс, свежий, непросроченный, и удостоверение сотрудника полиции порядка, тоже свежее и настоящее, выданное одним из патриотов, устроившимся на работу в полицию порядка. В английском языке было такое выражение every day hero, ежедневные герои. Вот такие люди и были ежедневными героями – они легализовывались, получали работу в госструктурах, в комитетах по реконструкции, получали заработную плату и подлинные документы. И вредили, каждый день вредили – тихо, незаметно, методично и осознанно. Выдавали явным подпольщикам подлинные документы, предупреждали о засадах и облавах, запускали вирусы в базы данных, уничтожали архивы, искажали передаваемую информацию. Все – и американцы, и поляки, и румыны – понимали, что они медленно вязнут в этой войне, с неумеренным энтузиазмом и жестокостью одних и тихим, методичным сопротивлением других. Но сделать уже ничего не могли.

По проспекту Бандеры он подошел ближе к транспортной развязке на съезде с Южного моста, достал из кармана сигарету, закурил. Огляделся по сторонам – чуть дальше стоял мотоцикл, на нем сидела парочка. Дама прикрылась шлемом с глухим, светонепроницаемым забралом, лицо парня было открыто. Клок белобрысых волос падал ему на глаза, вылезая из-под шлема, парень тоже курил. Значит – все в норме…

Майор глубоко вдохнул чистый, прохладный воздух, который ветерок нес с Днепра, задержал дыхание – и выдохнул. Потом еще раз.

Готов…

Два клинка, выкованных по собственному эскизу и сильно похожих на кинжалы британских коммандос типа Фэрберн-Сайкс, только с обмотанными шнуром рукоятями, ждали своей минуты в пристегнутых к рукавам ножнах. Больше у него никакого оружия не было.

Он взглянул на часы. Почти пора, еще минут двадцать, не больше… Дальше по дороге стоял пушечный БТР эсэсовцев, готовый в любой момент перекрыть движение, пропуская конвой…

Рядовой сичевых стрельцов (СС) по имени Иван Бенюх был, в общем-то, неплохим в душе человеком, было бы несправедливостью называть его карателем или палачом собственного народа, он никогда не стремился им быть и никогда себя не рассматривал в этом качестве. Просто он был пацаном из Тернопольской области – вот и все.

Тернопольская область и до освобождения[3]3
  Освобождение – так называлась миротворческая операция Объединенных сил. Под освобождением, конечно же, понималось освобождение от русских оккупантов.


[Закрыть] была проблемной. Только в Советском Союзе работы хватало для всех. Возьмем типовой городок Западной Украины – до развала СССР в нем была какая-никакая швейная фабрика, или фабрика резинотехнических изделий, или ремонтная фабрика для автомобилей или сельхозтехники, или игрушки какие-никакие выпускали. Где-то – механический или машиностроительный заводик, в СССР половина заводов так называлась. Плюс, конечно же, питание – хлебозавод, мясокомбинат, молокозавод, часто еще и консервный завод или ликеро-водочный – большинство из того, что производилось колхозами и совхозами района, тут же и перерабатывалось. Иногда небольшие заводики были и в колхозах-миллионерах. Да, да, были и такие колхозы, и было их немало – не все колхозы были убыточны, как потом кричали, иные жили и процветали. Еще обычно в районе – в райцентре или в одном из колхозов – был кирпичный заводик или завод ЖБИ[4]4
  Железобетонных изделий.


[Закрыть], – но это только если сырье рядом бывало. Строиться-то тоже надо. И получалось в итоге так, что работы какой-никакой, но честной, хватало на всех, и даже рабочих рук не хватало.

Потом, как развалился СССР, – работы не стало как-то разом. Это было удивительно, но это было так: вот как-то все работало, и вдруг раз – и перестало работать. Предприятия позакрывались, и даже не потому, что их продукция не выдерживала конкуренции с польской и китайской продукцией, просто директора становились их хозяевами, и если где-то они относились к делу по-хозяйски, то где-то – просто разворовывали, распродавали то, что можно было продать, и исчезали в неизвестном направлении. Удивительно, но ни в одном маленьком городишке ни один человек, видя, что лишают работы его и его детей, лишают их будущего, не попытался куда-то выйти, заявить протест, помитинговать. Причем часто лишали те же директора, которые в этом же городе жили, которых все знали и даже уважали. Это в четвертом году, когда автобусами собирали на Майдан и платили по пятьдесят долларов сразу, все пошли. Пятьдесят долларов ведь – реальные деньги, тут многие зарплату меньше получают, а делов-то всего – постоять да поорать на площади: «Ющенко» да «Кучма, геть». Это тебе не работу собственную отстаивать да будущее своих детей, ведь тут разбираться в чем-то надо да на себя ответственность какую-то брать. А тут – Кучма, геть – и все тут. Как Кучма геть – так сразу счастье наступит.

Как заводы разворовали, колхозы развалили, работы не стало – жить стали по-разному. Кто-то в челноки подался, китайский шмурдяк[5]5
  Шмурдяк – из сленга челноков. Означает низкокачественные вещи, которые в Китае продаются на вес.


[Закрыть] привозить да продавать. Кто-то на натуральное хозяйство перешел. У кого голова работает – в люди выбился, бизнесом занялся, их за это ненавидели. Кто-то политиканствовать пошел – чем хуже были дела в стране, тем громче произносились речи с трибун. Ну а большинство – в заробитчане подались, кому повезло: документы выправил да язык как-нибудь знает – тот в Европу. Кому не повезло – в Россию.

Потом, кстати, выяснилось, что повезло-то как раз тем, кто в Россию. Хохлы в основном сконцентрировались в торговле да в стройке. Особенно в стройке: в русских городах, особенно в Москве, строили много, требовалось много дешевой рабочей силы. Чернорабочие – киргизы, таджики, узбеки, а вот квалифицированную работу им уже не доверишь, тупые, как ослы, и языка не понимают. Поэтому в Москве даже классический тип строительной бригады сложился: бригадир – русский, он же с заказчиками договаривается, прораб и мастера по сложным специальностям – хохлы, а чернорабочие – с Кавказа или Средней Азии. Хохлы на этих работах получали достаточно, у хорошего спеца тысячи по две баксов в месяц выходило, это даже для России хорошие деньги, а для Западной Украины – космические. Многие заробитчане, годами в России работая, окацапились – кое-кто туда переехал сразу, а кое-кто, как началось освобождение, – в беженцы подался. Думали – беженцев Европа принимать будет – да только Европе беженцы с Украины и на… были не нужны, вот и побежали в Россию, тем более что в тот год Россия много принимала народу. Пусть на чужбину, пусть в России хохлов по понятным причинам теперь не любили, но это лучше, чем на родине…

Иван Бенюх родился в бывшем нормальном – а теперь захудалом, развалившемся колхозе. Кто-то оттуда уехал, а кто не уехал – вели натуральное хозяйство и пили горькую. Отец Ивана умер, когда ему было восемь лет – отравился некачественным самогоном, куда добрая душа для крепости добавила толченый димедрол. Мать, издерганная запоями отца, нищетой и горбатым, тяжелым крестьянским бытом, постоянно била и его, и двух его сестер. В школу они ходили, но преподавали им плохо, потому что по-русски преподавать запрещалось, а на украинском преподавать никто не умел, да и дети плохо понимали. Старшая сестра, окончив восемь классов, подалась в Москву, на заработки – понятно, кем. Младшая жила с ними, и выбор у нее был небольшой – либо остаться здесь и выйти замуж за еще одного запойного алкоголика, либо тоже в Москву, на заработки…

Освобождение Иван помнил плохо. Киев, с его политическими дрязгами, с миллионерами с депутатскими мандатами, со всем безумием финансовых афер и с Савиком Шустером, программу которого один умный человек назвал «убийством страны в прямом эфире» – был страшно далек от маленькой западноукраинской деревушки. Все общение столицы с народом ограничивалось выборами, когда на них обращали внимание, да местным «головой», который усиленно набивал свой карман взятками. Жили здесь в основном натуральным хозяйством да переводами заробитчан – даже цена на водку мало интересовала местных жителей.

Пили самогон…

Какой-то проблеск надежды был после выборов четвертого года, после Майдана – тогда к власти пришли вроде как свои, львовские да тернопольские. Только придя к власти, они разом забыли то, о чем обещали на Майдане тогда, и начали набивать карманы, делая это еще наглее, чем прежняя власть. Политиканствуя, они стали уже героями анекдотов, а публично выливаемая друг на друга грязь вкупе с обвинениями в предательстве Майдана не породили к ним ничего, кроме презрения. А это самое страшное, потому что страна, в которой народ презирает власть, существовать не может. Дееспособная власть может вызывать самые разные чувства – ненависть, страх, любовь, энтузиазм, – но только не презрение.

Когда в Киеве началось – народ оживился. Жили все уже в предел плохо, банкротились банки, останавливались производства, хотя это опять-таки не касалось жителей мелкой тернопольской деревушки, ибо сбережений не было ни у кого и на производстве почти никто не работал. А оживились все, потому что думали, что опять потребуется их вмешательство, и опять будут ездить по району автобусы, и все уже настроились просить не по пятьдесят долларов, а по сто. Жизнь дорожала, и даже доллар терял в своей стоимости, что уж было говорить про бедную гривну…

Но их вмешательство не потребовалось. Власти Украины, напуганные начинающимися беспорядками, по образцу, а может, и по совету России, приняли жесткие меры, в Киеве, на взлобке Крещатика, на Банковской, пролилась первая кровь. А потом понеслось… львовский путч оуновцев, крымский кризис, малороссийский мятеж. Страна расползалась на куски, как льдина, несомая к неизбежному концу быстрыми талыми водами. В прогалы между стремительно расходящимися друг от друга кусками некогда целой льдины, в холодную весеннюю воду падали люди. Падало много, и что самое страшное – никто даже не пытался их спасти, наоборот, сталкивали новых, чтобы освободить место на льдине и остаться на ней одному…

День освобождения – день, от которого начиналась история отсчета новой Украины, он помнил хорошо. В тот день было сумрачно, туманно, какой-то странный холодный туман лег на землю, и этот туман не проходил, хотя часы уже пробили полдень. С самого утра над головой гудело, и они не понимали, что это, а потом приехал дядя Митяй, непривычно трезвый и бледный, и сказал, что от Львова по шоссе идут танки. Много танков. Дело было, в общем-то, привычным, дядя Митяй пил не меньше других, благо пенсию по инвалидности получал, которую в последнее время все больше задерживали. Тут не то что до танков – до зеленых чертей и розовых свинок допивались, потому подумали, что у дяди Митяя начала белая горячка, и его начали лечить, как водится, самогоном. Но танки от этого не пропали – на следующее утро они проснулись и увидели в селе несколько незнакомых машин, с синими флагами со звездой и бело-черно-синими полосами. Это были эстонцы… небольшой вспомогательный контингент, который решили поместить там, где не ожидалось особых проблем, и пока бронебригада поляков прорывалась вперед – эстонцы остались здесь. Они обосновались в старом двухэтажном здании школы, заявив, что уроков не будет, выставили посты и вывесили над школой свой флаг. Местные сначала боялись подходить, потом подошли, но эстонский солдат на посту выставил угрожающе автомат и начал кричать по-русски, чтобы они не подходили к периметру – русский язык все еще оставался универсальным на всей территории бывшей империи. Потом какая-то группа, в которой был переводчик на украинский с английского, пошла по домам: в каждом доме переписывали жителей, снимали отпечатки пальцев, давали немного консервов и пятилитровую бутыль какой-то воды. С общением тут тоже были проблемы: эстонцы кое-как выражали свои мысли на английском, переводчик еще хуже переводил эти мысли на украинский, но русским, который знали все, не решался воспользоваться никто. Потом, кстати, местные узнали, что все солдаты худо-бедно говорят по-русски, но только когда рядом нет начальства, а так за любое слово по-русски их штрафуют. Вместе с консервами (просроченными) и водой им давали листовки, в которых на украинском (с ошибками) и на английском говорилось, что солдаты пришли сюда для того, чтобы не допустить кровопролития, помочь им продвинуться по пути демократии и войти в европейское содружество наций. Удивительно, но эстонцы отказывались выпить спиртное, хотя в некоторых домах им его предлагали. В их доме один из эстонцев подозрительно жадно смотрел на его младшую сестру и что-то сказал, но главный среди эстонцев резко ответил ему, и на этом все кончилось.

Оккупация их области свершилась быстро и почти без жертв – в одной из деревень седой, полусумасшедший ветеран еще той, давней войны, увидев миротворцев, выбежал из дома с ружьем и выпалил в них: один из солдат был тяжело ранен, а старика скосили очередью с БТР. Видимо, безумный старик принял миротворцев за гитлеровцев. Это был один из последних оставшихся в живых ветеранов той, почти уже всеми забытой войны…

Потом, через несколько дней, дошли слухи, что поляков сильно потрепали в Днепропетровске, пропустили в город и открыли огонь по бронеколоннам. Переправиться через Днепр они смогли с большим трудом, а по линии Павлоград – Лозовая и дальше их остановили, и сейчас там идут бои. Притихли и эстонцы, если раньше они выходили в село, чтобы договориться с женщинами, – женщин они любили, в отличие от спиртного, – то теперь они закрылись в школе и не выходили оттуда. А через день в село приехала большая делегация, их собрали перед развалинами бывшего сельского клуба, и какой-то пожилой дядька в красивом камуфляже долго агитировал их через мегафон вступать в украинскую армию, потому что кацапы пошли в наступление и только они, представители славного украинского народа с большим опытом противостояния русскому империализму, могут спасти ридну неньку Украину от русского вторжения. Получасовая речь, подготовленная обосновавшимися в Киеве американскими специалистами по психологической войне, на самом деле могла уместиться в несколько слов, только их поняли жители этой маленькой деревеньки, и только они имели значение – зарплата будет в долларах.

Записался и Иван. А что в деревне сидеть? Сестра уже выросла… вон, с эстонцами гуляет, а мать, как обычно, прикладывается… каждый день. Тут хоть зарплату хорошую обещают и автомат…

Все кончилось быстро – он только успел пройти краткий двухнедельный курс подготовки, где проникся лютой ненавистью к полякам: польский капрал, который их учил, за любую провинность любил сбивать их с ног, вставать сверху и мочиться на них. Неизвестно, как бы пошло это дело дальше и против кого бы повернули оружие обученные таким образом «хохлы», но тут американцы вмешались по-серьезному. Он помнил, как они шли по четвертой дороге на Донецк, и то тут, то там виделись столбы дыма от горящих боевых машин, а над колонной постоянно пролетали самолеты, избавлявшиеся от своего смертоносного груза где-то вдалеке. В боях он успел поучаствовать совсем немного, их специально не гнали вперед, даже притормаживали, чтобы дать беженцам и прочим «нежелательным элементам» уйти в Россию вместе с остатками русской группировки вторжения и некоторыми частями бывшей украинской армии. Он убил только двух человек при зачистке Луганска… и еще своими глазами видел неуловимого снайпера, который три дня терроризировал целый полк миротворцев. Ликвидировала его спешно вызванная из Киева американская антиснайперская группа, им досталось только посмотреть. Труп снайпера, его снаряжение и оружие – все забрали американцы.

Потом его, конечно бы, выкинули из армии спешно, набранных «охочих»[6]6
  Добровольцы (укр.).


[Закрыть] старались не оставлять, в новую армию вербовали бывших ментов, оуновцев, желательно с боевым опытом, отставных военных, если те соглашались, а с двумя неделями обучения никто не был нужен. Но Ивану повезло – он встретил земелю… из той же самой деревни, из которой он происходил сам, и земеля этот был младшим офицером, имел возможности. Вот он за него словечко и замолвил.

По окончании учебного центра – уже трехмесячного – Ивана в числе прочих распределили в Киев, направление считалось «козырным», потому что Киев держали американцы, а у них можно было много чему научиться, а если повезет, то и грин-карту получить. Но американцы были необщительными, неразговорчивыми, да еще и с языком у Ивана были проблемы. В общем грин-карта в этой жизни ему точно не светила.

Да, еще и обманули его. Зарплату им платили не в долларах, а в гривнах, к которым в этом году уже пришлось пририсовать ноль.

Сегодня было самое обычное для Киева мероприятие – участие в оцеплении. Создание периметра безопасности – вот как это правильно называется. У них было много пикапов и несколько бронетранспортеров, в том числе пушечных – их ставили на самые важные участки. Их БТР достался им от кацапов, на него вместо разбитого двигателя от «КамАЗа» на ремонтном предприятии поставили более мощный и экономичный «Ивеко», а кроме того – поставили кондиционер, летом он был предметом зависти для всех, у кого его не было. БТР был вооружен русской тридцатимиллиметровой пушкой, которую никогда не использовали в городе, но снаряды для нее были. Еще был пулемет – более полезная штука, один раз им пришлось воспользоваться, когда машина на чекпойнте пошла на таран. Думали, террорист, оказался какой-то придурок бухой с бабой… туда им и дорога, в общем.

В Киеве Ивану нравились две вещи. Первая – это женщины. Женщины здесь были совершенно особенные, от них пахло духами и дезодорантом, а не по́том и навозом, они были высокими и стройными, а не коренастыми, измотанными работой, вечно злыми, как у них в селе. Конечно, денег хватало не на многое… но раза три в месяц можно было себе позволить… Тем более что гривны дольше хранить смысла не было – они обесценивались. Второе – это наркотики. Трава… за которой сейчас пошел Марек, он же Мартин, их сослуживец, он знал, где достать в городе. Кокаин… кокаин для него был слишком дорог, это для больших людей. Колеса… иногда удавалось раздобыть, и это был большой праздник, но первейшим делом для солдата была марихуана…

В люк БТР, который между колесами, постучали: Иван, который был ближе всего к нему, посмотрел на сержанта.

– Открой, – сказал сержант, – наверное, это Марек.

Но это был не Марек. Вместо него там был какой-то мужик – среднего роста, в гражданском, в легкой куртке, с проседью в волосах…

– Что надо?

Вместо ответа мужик ткнул ему в лицо удостоверение и полез внутрь.

– Полиция…

Неужели Марек с травой…

Сержант недоуменно посмотрел на него.

– В чем дело?

Капитан показал удостоверение и ему.

– Усиление от полицейского управления. План «Цепь», верно?

«Цепью» назывался типовой план по обеспечению безопасности при визитах высокопоставленных делегаций.

– Нас не предупреждали о том, что будет кто-то из полиции.

– Еще бы вас предупредили, для того контроль и есть. Кстати, вас должно быть восемь человек – а вас семь. Где еще один?

Только бы придурок Марек не сунулся в десант с кульком травы наперевес и радостным криком… он ведь может…

– Пан, э…

– Пан капитан.

– Любезный пан капитан, он отошел… по большому делу.

Капитан взглянул на часы.

– По большому делу надо ходить в казарме, а не во время обеспечения. Если не появится через десять минут – запишу нарушение…

В то время, как неизвестный полицейский капитан смотрел на часы, – в аэропорту Борисполь, используемом сейчас и как военный, и как гражданский объект, – заходил на посадку самолет «С-137» ВВС США, в просторном, хоть и устаревшем салоне которого летели всего лишь несколько человек – в том числе заместитель директора ЦРУ США и заместитель государственного секретаря США по вопросам Восточной Европы Стэнли Долан II.

На самом деле – никаким II он не был, и даже первым он тоже не был, потому что к числу потомков первых поселенцев не относился, Гарвард и Йель не оканчивал и мультимиллионером не был. Он всего лишь был сыном польского эмигранта, который на родине был диссидентом, а в США стал санитаром в больнице. Так он и умер, не добившись успеха, не покорив Америку, но успел передать сыну лютую ненависть ко всему русскому и к России. Сын же добился немалого и намеревался добиться еще большего – радикалы в партии рассматривали его как приемлемого кандидата на пост госсекретаря США в следующей администрации.

Станислав Долинский родился в одном из захудалых районов Нью-Йорка, потому что его родители не могли себе позволить иного жилья. С самого детства его били. Вокруг жили большей частью негры, а для негра белый – как красная тряпка для быка. Тем более такой белый – высокий, нескладный очкарик, говорящий по-английски со странным, шепелявым акцентом и ненавидящий баскетбол.

Долгие годы жизни во враждебном окружении кое-чему научили Стэна (Станислава) – по крайней мере, в муниципальной школе его уже никто не бил. Как-то так получалось, что одни его противники били других, а Стэн оставался целым и даже верховодил целой шайкой отъявленных хулиганов-негров. К совершеннолетию ни один из них не был судим, даже как несовершеннолетний, и в этом была заслуга Стэна. В настоящее время многие из той нью-йоркской компании добились кое-чего в жизни – один был судьей, второй – полковником морской пехоты, третий – помощником одного из самых авторитетных сенаторов США. Все они помнили Стэна и то, что он для них сделал, – а Стэн помнил их.