Текст книги "Жар счастья. рассказы"

***

За последние несколько бурных месяцев я успел переселиться уже в третью жизнь. Теперь ко мне возвращался цвет. Другой, не познанный ранее, совсем особенный в свете пережитого. С каждым днём палитра цветов, мной виденных, расширялась. Теперь уже легко видел силуэты людей (я с удовольствием вышел из депрессии и стал общаться с родными и друзьями), видел оттенки их настроения и даже самочувствия. В шутку мне стали пророчествовать карьеру ясновидящего, человека – рентгена. Теперь мне стало легко передвигаться без палочки и вытянутых вперёд рук по комнате – я видел силуэты предметов. Немного погодя, стал смелее выходить на улицу.

И специально не стал носить, как все незрячие люди, тёмные очки. Особенным удовольствием стало различать следы на земле. Следы людей, зверей, птиц и насекомых. В час пик они представляли собой невероятно красочный калейдоскоп всевозможных оттенков, настроений, самочувствий. Приятно и с усиливающимся чувством покоя рассматривал следы некоторых животных и особенно птиц. Я научился безошибочно определять, где прошла кошка или собака, где прошмыгнула мышь, где топтались голуби и прыгали галки и вороны, где суетились и толпились стайки воробьёв и изредка трясогузки или синички.

Мои прогулки стали более протяжёнными, я стал ходить по мало знакомым местам и закоулкам, словно исследователь или путешественник, стал заново открывать давно известный и теперь скрытый от меня мой же мир.

***

Мне захотелось снова попробовать испытать себя в новом качестве, вернуться в мастерскую. Несколько первых дней ничего не удавалось – я почти ничего не видел. Нашарил руками коробку с красками, достал тюбика два, торопясь и нервничая, открыл и выдавил прямо на стол краску. Долго и мучительно пытался рассмотреть хоть какой – то оттенок цвета. Всё тщетно. Обычная масляная, темперная и акриловая краски мне не давались, прятались под личиной безцветного куска глины или грязи. После нескольких часов безплодных усилий я понял, что традиционная живопись, которой раньше занимался и к которой я надеялся, пусть в новом качестве, вернуться, навеки мне заказана…

В один из таких волнительных дней я возвращался к себе. Шёл, как всегда, рассматривал цвет многочисленных следов. И перед самой дверью вдруг увидел… следы совсем особенные, не похожие на все остальные. Сердце мгновенно забилось сбивчивым ритмом, в голове зашумело. Я понял, что произошло что-то очень важное, из ряда вон выходящее. Такие следы были явлены мне в тот первый раз. Её следы… Следы, наполненные особым колоритом и теплом. Я остановился, не веря своим, хотел сказать глазам… Потом присел, как первый раз, и стал наслаждаться переливами цветовых оттенков.

В них была решимость в области подошвы под пальцами, неуверенность пяток шагающей на цыпочках. Трепетность пальцев, сжатых узкими туфлями. Какая – то затаённая страсть под подъёмом стопы, лёгкость и твёрдость принятия окончательного решения по внешней стороне стопы. Всё вместе пульсировало, переливалось необычным калейдоскопом, почти перламутровой феерией. Я рассмотрел приближавшиеся, решительные следы. И немного потускневшие, расстроенные (оттого, что не застала меня на месте), удалявшиеся следы, более ровные по колориту от грусти.

***

Теперь я не углублялся далеко в своих прогулках. Усиленно и напряжённо вслушивался в звуки с улицы, жадно вдыхал ароматы, залетавшие в открытое окно, пытался сам приподняться над крышами и почувствовать её приближение, издалека протянуть руки и притронуться к ней. У меня появилась цель – рассмотреть долгожданные следы. Я ждал её, жаждал пойти навстречу горячим, свежим и таким близким и родным, неземным краскам, оставленным её небольшими стопами, пальцами, пяточками… Пойти навстречу, приостановить её торопливый бег, остановиться, слить краски наших ног, тел вместе, смешать из них отдельную, неповторимую, только нашу палитру. Добавить к ней яркие оттенки наших плотно сплетённых рук, щедро замесить в них ярчайший, буйный цвет нашего запоздалого поцелуя. Я ждал встречи с этой новой, не испытанной ещё в моей жизни, неземной живописью. Живописью её ярких цветных следов, цветного её присутствия! С колоритом её маленьких, узеньких ножек, парящих чуть-чуть над поверхностью земли, с солнечным, золотистым задором её тёплых ладоней, размытым, смазанным охристым мазком её соломенных волос, чуть прохладным отблеском свежей зелени глаз, серебристых бликов, играющих на блестящих зрачках, с нежным умбристым бархатом её бровей, слегка разбелёным румянцем пунцовых щёк и нежным персиком обнажённого плеча! Я ждал ослепительно – ярких тонких акварельных листов в местах следов её ног, спешащих ко мне навстречу… С трепетом и волнением ожидая начала новой, неведомой и только сейчас открывшейся жизни, я стоял у порога нового мира, закрытого для остальных и щедро изливающего на меня свет иного, огромного, божественного света, цвета и тепла. Мира, наполненного безграничным колоритом её присутствия, её цветных следов, взмахов её крыльев и рук, её цветных вздохов, возгласов, пения и танца! Её мира, в котором, я надеялся, есть место для меня…

Скрип половицы

Милому другу с Надеждой и Любовью…

Сначала появилась едва заметная, смутная тревога. Сквозь и без того крайне чуткий, непродолжительный сон, почти полудрёму… Бирюк чуть повернулся на другой бок, не открывая глаз, стараясь не просыпаться. И уже почти снова заснул, но вдруг над самым ухом отчётливо услышал скрип половицы… Моментально раскрыл глаза и весь превратился в слух. Возникшее напряжение и нарастающая тревога пробудили к усиленному биению давно успокоившееся сердце. Ожидание казалось вечным… И, уже начав считать, что звук половицы ему приснился, стал расслабляться в попытке снова заснуть. Но половица опять скрипнула каким-то отдалённым, приглушённым и едва слышимым звуком с бледным, переливчатым эхом.

Бирюк замер, едва заметным движением руки нащупал на поясе свой нож и, взявшись тремя пальцами за рукоять, стал потихоньку вынимать его из ножен. Через какое-то время он вдруг сообразил: откуда мог взяться скрип половицы, да и сама половица в лесу, в яме, где он не первый уже сезон прятался от всего мира? В обычной яме, где он разложил на земле тонкие брёвна упавших молодых деревьев, укрыл плотным ковром-матрасом из веток елей и кучи опавших и сухих листьев. Откуда в его, с позволения сказать, жилище дикаря, полузверя в человеческом обличии, могут взяться половицы? Да ещё и скрипеть по ночам над ухом под тяжестью неизвестного существа. Кто мог к нему прийти ночью с такими звуками, с такими новостями?

Тревога и напряжение не исчезали. Скорее, наоборот, усиливались и обретали какой-то иной оттенок. Он лежал в своей яме, не шевелясь и стараясь дышать спокойнее и ровнее. Жадно вслушивался в звуки его медвежьего угла. Ещё была ночь, чёрная, безпроглядная, большая и безкрайняя в своих размерах. Ночь, к которой он худо-бедно стал привыкать и не бояться её и таившихся в ней опасностей.

Спустя какое-то время послышались первые свисты птиц, встречающих восходящее солнце. Бирюк потихоньку пошевелился и стал предельно осторожно приподнимать некое подобие двери или крышки над своей головой, чтобы выбраться наружу. Было ещё совсем темно, но привыкшие к таким условиям глаза видели знакомые очертания около его ямы. Внешне никаких перемен он не заметил. Потихоньку и так же осторожно стал выбираться из неё. Поднялся на пригорок, под которым расположилась его берлога, и присел на поваленную сосну, спугнув небольшую стайку мышей или каких-то других мелких ночных зверюшек.

*****

Детали проекта заказчик предложил обсудить в новом, недавно выстроенном недалеко от главного вокзала бизнес-центре. Он попросил именно так встретиться, при условии, что о деле мы поговорим только после того, как послушаем лекцию какого-то известного столичного гостя, крупного специалиста в области психологии, коучинга, маркетинга и прочей новомодной чепухи, выдаваемой с помпой за новейшие достижения науки. Весь потенциал этой псевдонауки направлен был на единственную цель, обозначенную почти сто лет назад товарищем Бендером: убедить присутствующих деловых людей добровольно расстаться с определённой суммой денег в пользу этих учёных – носителей сокровенных знаний.

Через пять минут такого тренинга мне откровенно стало скучно, и я незаметно выскользнул из аудитории, пообещав заказчику подождать его в коридоре. В фойе было не намного веселее, но, по крайней мере, здесь меня никто не пытался зомбировать. Я прогуливался взад– вперёд, по несколько раз прочитывал рекламные призывы на плакатах, поглядывал в окна, то и дело проверял часы. Из многочисленных кабинетов и дверей сновали деловые, безупречно одетые и сногсшибательно выглядевшие барышни с какими-то бумагами, папками, коробками. Когда весело, когда сухо, по-деловому, на ходу вели переговоры по телефону или перекрикивались негромко друг с дружкой.

За одну из них принял и её, неторопливо шагающую по коридору к светлому фойе с большими, до пола окнами. Я, было, равнодушно скользнул взглядом в её сторону, но остановился, поражённый неожиданной и завораживающей картиной. Она шла походкой манекенщицы, чётко, со значением, со знанием дела артикулируя негромкий стук своих тонких каблучков. Шла, по отработанной привычке зная, что внимание окружающих или случайно проходящих приковано к её тонкой, стройной, изящной фигуре, что она и есть центр внимания.

На ней был лёгкий, из тонкой ткани брючный костюм чёрного цвета. Поверх блузки на тоненьких бретельках на плечи был накинут шёлковый палантин, расписанный линейным золотым узором в японской манере или что-то вроде того. Он то и дело пытался сползти с её плеч, и ей приходилось постоянно поправлять палантин своими тонкими и длинными кистями грациозных и пластичных рук.

Она вошла в фойе, подошла к окну, продолжая говорить по телефону. Я сидел на кушетке возле колонны неподалёку и откровенно наслаждался этим неожиданно дарованным мне явлением красоты пропорций. Её разговор как-то вдруг прервался, она собралась положить телефон в сумочку, как снова раздался звонок. Она взглянула на него, улыбнулась и ответила.

– Аллё! Привет! А ты где? – и стала весело и непринуждённо снова тараторить с кем-то по телефону – любимое девичье развлечение.

«А ты где?» – это была её визитная карточка, ставшая знакомой мне по нашему непродолжительному, насыщенному и головокружительному роману. С этого вопроса начинались все её переговоры по телефону, с кем бы она ни говорила.

Начавшись легкомысленно и весело, разговор приобретал серьёзные оттенки, и ей стало, очевидно, не до кокетства со мной и привычной в таких случаях игры. Она замолчала и внимательно вслушивалась в трубку, замерла, почти не дышала. Не заметила даже, как палантин сполз с её плеча, прихватив с собой в компанию и бретельку блузки. Лёгким жестом, изящным полукругом тонкой кисти она то ли пыталась жестикулировать в разговоре, то ли машинально старалась поправить сползавший палантин. Плечо обнажилось, и я заметил густую россыпь веснушек, покрывающих её тело от плеч по всей спине и рукам. Эта россыпь – солнечная любовь и подарок – так всегда пьяняла меня потом, в наши короткие встречи…

Закончила разговор и решительно направилась к выходу, прожгла меня своим взглядом. Проходя мимо, чуть задела краем палантина моё плечо, дохнув едва уловимым ароматом тонких духов. Каблучки отзвучали в конце коридора и замолкли за входной дверью.

*****

Этот скрип явно вывел Бирюка из равновесия, он стал заметно нервничать и сердиться на себя за это. Так нельзя. Нужно быстро взять себя в руки и остановить внутренний диалог, чтобы не превратиться снова в нежелательного гостя леса, нарушившего закон и порядок Природы. Никаких негативных мыслей! Он мучился несколько дней подряд, память об этом звуке не давала ему покоя и сна. Он уже точно знал, что это какой-то важный знак, послание, но никак не мог прочесть его, расшифровать…

Он не вёл дневников, не отмечал по – робинзоновски засечками дни, что прожил в лесу. Помнил только, что прошёл не один сезон. К немалому удивлению, научился выживать в лесу, не умер с голоду, не был растерзан хищниками и, что самое важное, не был найден казёнными ищейками и не выдан добровольцами – сыщиками. За всё это время ему удавалось не сталкиваться с людьми, он научился вовремя скрываться из поля их зрения, растворяться среди кустов и деревьев в любое время года, словно был под покровительством самого Лешего. Не исключено, что так оно и было.

В один из таких мучительных от раздумий дней ему припомнился похожий случай. Он скрывался в лесу чуть более полугода. На исходе этого срока, также ночью, его разбудил тоненький писк младенца – не то плач, не то зов. Это взволновало его почти так же, как и скрип половицы. Но тогда он не в полной мере осознавал знаковость явления, однако событие глубоко врезалось в его память и сегодня напомнило о себе самым решительным образом. Теперь вот появилось второе звено символической цепочки каких-то скрытых, неведомых событий, явно связанных с его жизнью и, возможно, проходящих где-то в отдалении. Сердце настойчиво подсказывало ему, что скоро с этими событиями ему придётся столкнуться вплотную. Всякий раз, когда эта мысль назойливо о себе напоминала, Бирюк досадливо морщился от безсилия прочесть знаки и что-либо предпринять, чтобы избавиться от приходящего волнения и раздражения.

Изо дня в день он настойчиво пытался решить эту не дающую покоя загадку. Никак не мог понять, откуда именно пришло послание. И вся его предыдущая, «цивильная» жизнь, от которой от так старательно избавлялся в добровольном самоизгнании, снова навалилась на него всей своей тяжестью воспоминаний. Дотошно, по крупицам, слово за словом, поступок за поступком он вытягивал из своей памяти забытое и никак не мог ухватиться за ниточку хоть какого-то разумного объяснения происходящего.

*****

В следующий раз я встретил её под самый Новый год. Мои друзья медики, муж с женой, пригласили меня, ведущего в последние дни уединённый образ жизни, отметить праздник у них, пообщаться, развеяться от уныния и тоски одиночной жизни. Я пошёл без особого удовольствия, прихватив по пути какие-то символические подарки и угощения. В доме оказалась вполне приличная компания людей, стоял предпраздничный гомон и знакомая сутолока вокруг стола. Приятной неожиданностью для меня оказалась стоящая у приоткрытой балконной двери её тонкая фигура с неизменным телефоном в руках.

– Привет! – она хохотнула. – А ты где? – и привычно затараторила о своём, о женском… Я невольно ею залюбовался.

– Ты знаком с ней? – спросила меня хозяйка.

– Нет.

– Пойдём, познакомлю.

Подвела меня к ней.

– Эй, болтушка! Хватит трещать. В новом году наговоришься. Вот, познакомься, наш давний друг.

– С наступающим! Дарьяна. Или Дарья, как удобнее, – она протянула свою тонкую ладонь.

– Э-э-э… А… Да, благодарю. Вас тоже с наступающим! Алексей.

Она задорно рассмеялась над моим смущением и запинками.

– Почирикайте пока, у меня полно дел, – и хозяйка деликатно удалилась, а мы стали чирикать, к нашему обоюдному удовольствию.

Эта новогодняя ночь получилась довольно веселой, оживлённой, по-настоящему праздничной. И я, кажется, был в ударе – шутил, сыпал незамысловатыми анекдотами и танцевал… С ней. Всю новогоднюю ночь с ней одной, на зависть и досаду некоторым присутствующим девицам, которых я совсем не замечал. Или замечать не хотел…

Уже под утро, оба уставшие от болтовни, танцев и закусок, мы шли с ней по пустому, застывшему городу романтичной, зимней ночью. Я продолжал вести пустопорожний, легкомысленный разговор, с неимоверным трудом сдерживая своё распалившееся желание обнять и поцеловать её прямо здесь, посреди скользкой дороги, на морозе, под сенью оседающих редких снежинок.

– Ну вот, мы пришли. Вон через дорогу мой дом, зелёненький. Дальше не надо… Приятно было познакомиться, мне понравился сегодняшний вечер!

– А с моей стороны будет очень неприлично, если я попрошу Ваш телефон и как-нибудь позвоню?

Дарьяна заливисто расхохоталась и протянула свою визитку. Прощаясь, я не удержался и осторожно привлёк её для поцелуя.

– В щёчку! – прощебетала она смущённо и подставила вспыхнувшую щёку.

– До встречи!

*****

Он уходил от своей ямы на приличное расстояние в глубь леса. Там, вдали от просеки и звериных тропинок, в густых зарослях кустов, над протекающим внизу довольно широким ручьём, возвышался каменный обрыв. Под обрывом в паре метров над водой Бирюк когда-то обнаружил небольшую нишу среди крупных камней, закрывающих её от постороннего, случайного взгляда. И подобраться к ней со стороны без шума было тоже невозможно. Идеальное место для уединения и отдыха. И для воспоминаний…

Он сидел в крошечной пещере на корточках и по крупицам восстанавливал своё недавнее прошлое. Но оно настойчиво уворачивалось от малейших попыток перекинуть назад хотя бы одну страницу. Все воспоминания резко заканчивались первыми днями его бегства в лес, и ни миллиметра далее. Он никак не мог понять, что с ним такое и почему именно так случается всякий раз. И приходил к неутешительному выводу об обречённости и тщетности дальнейших попыток. Возможно, что, когда он решил резко сменить свою жизнь на абсолютно новую, неведомую и не представимую ранее, в нём самом, в его и без того слишком подвижной и неустойчивой психике произошёл какой-то коренной надлом или невероятной силы настрой на эту новую модель выживания. Жизнь одного дня, одного часа или минуты. Практически на грани смерти. Словно каким-то неведомым, мощным и решительным, нечеловеческих рук острым инструментом была отсечена напрочь вся предыдущая информация о его жизни. Словно часть мозга, ответственная за память о прошлой жизни, была надёжно и невосстановимо отформатирована, стёрта до основания.

В таких мучениях и судорожных поисках выхода проходили день за днём, ночь за ночью. И с каждым днём в нём росло убеждение, что вспомнить он сможет только в одном случае. Если вернётся назад, в город. В тот самый город, из которого ему удалось спастись от стаи охотившихся за ним каких-то тварей в человеческом обличии. Попросту нелюдей, бесов – существ, не имеющих очень важных человеческих органов – совести, любви, сострадания…

*****

Она была художницей по тканям, и все её оригинальные наряды она проектировала и шила сама. Её работу отличали безупречный вкус, тонкая изысканность и грациозные, как она сама, линии рисунков, растительные мотивы, орнаменты в её излюбленном стиле Art Deco. Родившись в большом городе, она тяготилась провинциальной теснотой и при каждом удобном случае пыталась ускользнуть в крупные города на семинары, командировки или простые поездки без повода: развеяться, сходить на выставки, в театр, пообщаться с бывшими однокурсниками, живущими в столице.

В первое время нам не часто удавалось видеться в рутинной суматохе бытовых хлопот и проблем. Тем приятней были неожиданные или случайные встречи. И всякий раз, когда видел её издалека, плывущую над тротуаром, мне с трудом удавалось успокоить своё взволнованное сердце, готовое выпорхнуть ей навстречу. В ней удивительным образом уживались самодостаточность красивой женщины, непосредственность, весёлый нрав и какая-то детская, наивная пугливость и неподдельное, трудно скрываемое смущение и робость на людях. Это было до такой степени непривычно, что только подогревало моё необузданное любопытство и желание узнать её как можно ближе. Мне стоило немалого труда лукаво придумывать какие-то легенды о срочных делах неподалёку от её дома, чтобы воспользоваться случаем и заглянуть, напроситься к ней на чашку кофе. Кофе она готовила чУдное! И неизменно подавала к нему плитку особого, её хорошими друзьями доставленного специально для неё шоколада. А на прощание она подставляла свою пунцовую щёку, приговаривая обычное заклинание:

– В щёчку!

Неожиданности и непредвиденные события обычно сваливались на меня все сразу. По какому-то злому умыслу свежие потрясения случились именно осенью, в самый депрессивный и нелюбимый для меня сезон. От родных пришли печальные новости, и мне пришлось срочно выехать на родину. Я трясся в ночном, пропахшем вагонными запахами поезде, не в силах сомкнуть глаз и хоть сколько-то поспать до пересадочной станции. Сидел с закрытыми глазами, старался ни о чём не думать и преждевременно не волноваться. Через какое-то время увидел её очень близко перед собой. Она обнимала меня, разворачивалась спиной, а я зарывался в её густые распущенные волосы, пытался поймать своими губами её ухо, губы, дотянуться до лица, шеи, плеч… Казалось, этой игре не будет конца, так она была притягательна, волнительна и сладка. И только включённое освещение вагона и призыв проводника о сдаче постельного белья опустили меня с облака сновидения на полку вагона. Я сидел в ожидании прибытия поезда на вокзал и думал о своём видении. Почему? Почему именно так? Почему она? Что это могло значить? И почему, наконец, именно сейчас, когда мне было ни до кого и не до чего?

*****

Окончательно обезсилев от мук размышлений, Бирюк принял решение вернуться в город. Ему на удивление везло до сей поры: его никто не заметил, не поймал. Сейчас нужно было предпринять заметные усилия, напрячь осторожность, бдительность: не исключено, что в городе ему придётся пробыть несколько дней. Примерно через неделю он начал свой поход в город. Двигался с максимальной внимательностью по ночам, вдали от дорог и тропинок. Днём прятался в кустах или оврагах. Медленно, короткими расстояниями приближался к городу. И уже знал, куда именно ему нужно попасть в первую очередь. Он знал, а сейчас отчётливо вспомнил незаметные и тайные тропочки к её дому на краю города, по которым когда-то часто гулял с ней, уединяясь от посторонних глаз.

Он сидел в густых зарослях орешника и боярышника на небольшом пригорке и пристально вглядывался в окраину. Вот там, за вышкой ЛЭП, через два квартала должен быть её домик, стоявший третьим или четвёртым в ряду домов, упиравшихся своими участками и садами в небольшой ручеёк, отделяющий эту уютную улицу от сосновой лесной полосы. В эти сосны ему придётся пробраться ночью с осторожностью и беззвучностью кошки. И пройти эти несколько сот метров так, чтобы не наткнуться на случайных прохожих и не растревожить чутких собак.

Так он сидел в кустах и ждал с усиливающимся волнением вечера, в сотый раз мысленно пройдя этот небольшой участок земли от сосен до забора её сада. Что он сделает потом, не знал, не мог представить. Его возбуждённый мозг останавливался у её забора и всё – никаких иных образов действия не возникало. Он снова, как и в лесу, недавно, был этим основательно взволнован и обезкуражен. Время тянулось мучительно медленно. Не рискуя даже встать, с затёкшими ногами, он попытался кое-как пристроиться удобнее в кустах и хоть немного подремать. В полудрёме, в лёгком забытьи он пытался вспомнить её черты, фигуру, причёску, живой, острый взгляд задорных глаз, улыбку…

*****

На исходе моего недельного пребывания в отчем доме мне стало совсем невыносимо. Я сидел вечером на полуразвалившемся, старом и брошенном диване с выщербленным деревянным подлокотником, знакомым с детских пор, в совершенно пустой, по-сиротски брошенной комнате. Забытые в суматохе переездов деловой роднёй выцветшие и пропылённые гипюровые оконные занавески даже издали назойливо пахли пылью и старостью. Сидел, отчётливо понимая, что жить в этот дом не вернусь. Гнёздышко, витое с огромной любовью и надеждой матерью всю её жизнь, было разрушено. А дети, оказывается, вьют свои собственные гнёзда. С той же наивностью и верой в то, что эти гнёздышки они оставят в наследство своим детям, забывая или не желая знать, что мир меняется. И меняется стремительно и безповоротно, обгоняя систему ценностей каждого поколения…

В таком безрадостном размышлении и питейном настроении я сидел, ковыряясь ногтем в щербинке подлокотника, и вдруг совершенно неожиданно для самого себя вспомнил её. Её улыбку, тёплый взгляд и тонкую, выпирающую и соблазнительно манящую подвздошную косточку, которая сводила меня с ума всякий раз при встрече с ней. Я невольно улыбнулся от нелепости моих воспоминаний: «Ну почему именно эта косточка пришла на ум, неужели нечего вспомнить?» И я решил позвонить.

– Ой, привет! А ты где? – заливисто рассмеялась она в трубке телефона.

Я в двух словах рассказал о своих делах, заметно огорчив её.

– Ладно, это жизнь, ничего не поделаешь. Не думай об этом. Я почему-то хотел тебя услышать и позвонил. Ты дома?

– Нет, я на семинаре, расписываю шёлк. Дня через три вернусь.

– Я постараюсь приблизительно через неделю приехать. К тебе можно будет зайти?

– Да, конечно, созвонимся. А ты что, знал? Откуда? Я вроде тебе не говорила… – она оживилась.

– Что знал?

– Что у меня сегодня день рождения?

– Да что ты? Вот это да! Ну и новость! Я поздравляю тебя! Всего тебе наилучшего! И… Целую тебя!!!

– Благодарю! В щёчку?!..

*****

В конце концов Бирюк не выдержал. Не дождался темноты. Едва заметив, что солнце начало свой путь к горизонту, он потихоньку и с предельной осторожностью стал продвигаться в тени сосен к ручью. Через два – три шага останавливался, прислушивался, тщательно вглядывался во все стороны, и после небольшой паузы снова пара шагов…

Эти сто, сто пятьдесят метров он преодолел, наверное, часа за полтора, как ему показалось. И вот он стоит перед ручьём напротив её зелёного домика в отдалении участка, озираясь по сторонам и чутко прислушиваясь к малейшим звукам. Рискнуть перейти ручеёк по небольшому мостику чуть поодаль от того места, где он стоял, не решился и потихоньку, безшумно перешёл ручей вброд. Теперь он трогал штакетник забора в надежде, что одна или две доски от ветхости могут отойти и удастся пролезть внутрь. Ему снова повезло, он пролез в отодвинутые три доски забора и аккуратно и так же беззвучно вернул их на место. Присел на корточки ненадолго и, не приподнимаясь, стал продвигаться ближе к дому.

По другую сторону небольшого яблоневого сада, метрах в десяти от дома, лежала приличная гора садового мусора: гнилые палки забора, полусгнившие доски, какая-то старая, полуразвалившаяся дверь от сарая, ржавая уже от времени, дождей и снегов кровать с железными спинками, отпиленные когда-то ветки деревьев, дырявые тазы, вёдра и кастрюли. В общем, обычный приготовленный на выброс бытовой мусор, до которого никак не доходили хозяйские руки и который почти всегда имеется на любом участке.

Между этой кучей мусора и старой, раскидистой яблоней с почти высохшим стволом и низко свисающими густыми ветвями и пристроился Бирюк. Он сидел и жадно всматривался в окна дома, стараясь отгадать, кто в нём живёт. Сколько он ни всматривался, но признаков движения в доме так и не заметил. А когда сумерки сгустились, на веранде неожиданно зажёгся свет и кто-то вышел на неё, переговариваясь друг с другом. Сквозь занавешенные окна веранды мелькали тени взрослого человека и ещё чьи-то поменьше. Неразборчивые то ли женские, то ли детские голоса доносились до невероятно взволнованного Бирюка. От напряжённого взгляда у него начали слезиться глаза.

Входная дверь открылась, из неё выбежала кошка и помчалась в его сторону. Следом за ней спрыгнула с крыльца маленькая девчушка.

– Стой, Мурыська! Ты куда, вернись! – крикнула она и стала догонять кошку. Кошка же, подбежав к куче мусора, в двух шагах от неё вдруг увидела сверкавшие глаза Бирюка, остановилась, испуганная, и замерла на месте, едва покачивая кончиком хвоста. К ней подбежала её маленькая хозяйка и подхватила на руки.

– Ах ты, хулиганка! Убежать от меня хотела… – она вдруг тоже заметила Бирюка и замолчала, удивлённо, но без испуга распахнув таким до боли ему знакомым жестом свои чистые голубые глазёнки. Кошка, улучив момент, выскользнула из рук и убежала. Малышка внимательно смотрела на Бирюка, не веря, что такое может быть. Она даже подошла поближе и смешно наклонилась вперёд, по-взрослому уперев ручонки в свои коленки.

Немного погодя, какая-то светлая мысль озарила её личико улыбкой, и она осторожно спросила Бирюка:

– А ты кто, Лесовик? Ты ко мне в гости пришёл, да? Я тебя узнала, ты недавно ко мне во сне приходил и сказал, чтобы я к тебе приходила погостить. А если не придёшь, сказал, тогда я сам к тебе приду. Меня мама к тебе не пустила утром, я правда хотела прийти… Ты не будешь сердиться? Правда? А то мама всегда на меня сердится, если я её плохо слушаю.

Бирюк с тёплой нежностью смотрел на малышку. Разучившись произносить слова и боясь своим хриплым голосом испугать её, он только тихо кивал ей в ответ.

– Эй, зайчонок, ты где? – обезпокоенная мать вышла на крыльцо. – Уже темно, пора домой…

Оглядевшись по сторонам, она увидела дочь и пошла к ней. Малышка оглянулась, сделала пару шагов к матери и остановилась. Та подошла к ней, прижала её к своим ногам.

– Что ты тут делаешь?

Тут она тоже увидела сверкнувшие глаза Бирюка и вздрогнула…

*****

Дней через десять рано утром я спрыгнул со ступенек вагона прибывшего поезда и с трудом сдержал себя, чтобы прямо с вокзала не кинуться к Дарьяне в гости. Рассудив здраво, решил, что будет лучше и спокойнее позвонить ей сначала где-то ближе к обеду. У меня было ещё в избытке свободного времени, чтобы привести себя в порядок после дороги и, возможно, немного вздремнуть. Так я и сделал…

Во второй половине дня я позвонил ей.

– Привет! А ты где?

– Здесь. И минут через десять, пятнадцать могу быть у тебя.

– Ой! Здорово! Приезжай!

Я перешагнул порог её дома. Она отошла назад и прислонилась к стоящему у окна столу. Внимательно, чуть встревоженно и пытливо разглядывала меня. Я подошёл к ней, взял обеими руками её за локти, несильно привлёк к себе и поцеловал. Не в щёчку… Не сговариваясь, мы несколько отстранились друг от друга. От неожиданности она вскинула свои удивлённые брови:

– А-а-а… ты нахал, – она улыбнулась, – но мне понравилось!

Я снова привлёк её к себе и поцеловал уже смелее. И ещё раз… Целовал, целовал, целовал… Мы так и стояли у стола и целовались, долго, сладко, блаженно…

Наконец она отстранилась от меня, с трудом переводя дыхание, смутилась, взглянула исподлобья.

– Я приготовлю кофе… А… ты молодец.

– То есть?

– Хорошо держишься. Я имею в виду твою грустную поездку. Мне в такой же ситуации было гораздо хуже, я с собой не справлялась…

Она хлопотала у плиты со своим божественным кофе, а я ей слегка мешал: подошёл к ней сзади и обнял, обхватил за талию обеими руками, сцепил их поясом и зарылся в её пышные, распущенные волосы, щекотал её спину меж лопаток своим носом, пытался добраться губами до уха, шеи… Так же, как в том сне.