Текст книги "Жар счастья. рассказы"

Мы сидели, пили кофе, откусывали кусочки её фирменного шоколада. Я рассказал ей о своём сне в поезде.

– Подожди, – встрепенулась она, – припомни, когда, какого числа это было?

Я подсчитал и сказал. Она смешно приоткрыла рот, замерла и весело рассмеялась.

– Ты не поверишь, но в этот день, вернее, этой же ночью я ехала сюда. Встречным поездом, в другую сторону. И.., кажется, тоже не спала. Вот чудеса! – и снова рассмеялась.

– Может, это был знак?

– Какой знак?

– Знак, призыв ко мне прийти сюда, – я отодвинул свою чашку подальше от края стола и придвинулся к ней плотнее, – прийти к тебе, сесть совсем близко и целовать, любить тебя…

Теперь нам было уже не до кофе, не до шоколада… Мы целовались до глубоких сумерек. Вдруг, будто что-то вспомнив, она вздрогнула, как-то поникла и отстранилась.

– Стой, остановись. Я… я так не могу.

– ???

– Не спрашивай, пожалуйста. Прошу тебя. И… тебе лучше идти домой.

– Что произошло? Я что-то сделал не так?

– Нет, нет, всё хорошо! Ну,… так будет лучше. Пойми, я так не могу. Не огорчайся и не обижайся на меня. Мы потом с тобой ещё увидимся, поговорим, хорошо?

Мне ничего не оставалось, как кивнуть в ответ. Я встал, поблагодарил за кофе, за чудный вечер и в порядочном недоумении и расстройстве откланялся.

*****

Да, перед ним стояла она. Бирюку показалось, что она стала чуть меньше ростом, похудела, живые, острые её глаза тоже слегка запали от хлопот и переживаний. Некогда роскошные, длинные, до пояса волосы был пострижены до плеч… Но, тем не менее, она оставалась такой же потрясающе красивой и привлекательной, как и прежде. В длинной темной юбке, лёгкой вязаной кофточке с короткими рукавами и накинутой на плечи большой красивой шали. Даже эффектнее и желанней, подумалось не без горячности ему.

– Идём, Зайка! Уже поздно. Я согрела тебе молочко, попьёшь и спать. Идём, моя хорошая, – тихо, почти шёпотом сказала она, взяла малышку на руки и пошла к дому. Той же самой всегда сводящей его с ума грациозной, порхающей над поверхностью земли походкой небожительницы.

– Вот видишь, мамочка! Он всё-таки пришёл. Я ведь тебе говорила, что он сам придёт, если ты меня не отпустишь в лес. А ты меня не слушала. И вовсе я не сочиняла ничего. Сама ведь видела. И почему ты, мама, не слушаешься меня? Что вот мне делать с тобой, такой непослушной? – лопотала крошка на руках несколько ошарашенной и тревожно задумавшейся, то и дело оглядывавшейся матери.

А он так и остался сидеть возле яблони…

Они вошли в дом. В окне дома загорелся слабый свет, возможно, в коридоре. Затем в другом окне словно затеплился свет от лампады, мягкий, неяркий, тёплый, жёлто-оранжевый ночник.

Бирюк сменил позу, в густой темноте он немного расслабился, сел на землю, прислонился к стволу яблони и задумался. Да, ему стоило рискнуть и прийти сюда. Он правильно поступил. Память стала к нему возвращаться. Он даже беззвучно рассмеялся: таким лёгким оказалось объяснение его знаков-звуков в лесу. Без труда посчитав дни своего добровольного изгнания, он понял, что слабый крик младенца был зовом, к нему обращённым. Зовом, призывом его только что родившейся дочери, его светлоголовой и синеокой малышки. А половица скрипнула, когда малышка во сне побежала в лес, к нему – Лесовику – в гости. «Лесовик,» – он снова рассмеялся.

Он сидел, блаженно улыбаясь, на самой вершине счастья, что бы ни ожидало его в скором времени. Он прокручивал в памяти уже в который раз свой разговор с малышкой, наслаждался её непосредственностью, смелостью, по-взрослому рассудительностью и говорливостью, распахнутостью и открытостью её голубых, чистых глаз. И… она была так похожа на свою мать! Не замечал высыпавших в изобилии на небе звёзд и взошедшей полной луны, превратившей сад в сказочную, загадочную страну, где царствовала его маленькая королева…

Дверь веранды тихонько открылась. С включённым фонариком в руках Дарьяна робко и осторожно стала подходить к куче мусора под яблоней. Остановившись на всякий случай на безопасном расстоянии, она посветила в его сторону и окликнула полушёпотом по имени:

– Ты ещё здесь? Что ты там сидишь на земле? Идём в дом, уже поздно и прохладно, простудишься…

Он улыбнулся её простодушной заботе и отрицательно покачал головой. Она подошла поближе.

– Не упрямься, идём. Малышка уже спит, ты никому не помешаешь. Я приготовлю тебе ванну, на тебя страшно смотреть. Покушаешь и поспишь. Пойдём же, прошу тебя.

Бирюк немного поколебался, потом согласился, не стал лишний раз её огорчать. Вошёл на веранду, зажмурившись от света с непривычки. И жестом дал ей понять, что подождёт на веранде. Она пошла хлопотать в ванной. Минут через пять пригласила его в дом. Всё было для него словно в первый раз в жизни, настолько он отвык от человеческого жилья.

– Раздевайся, полезай в воду. Я поищу тебе какой-нибудь приличной одежды, в таком рванье нельзя ходить…

Полностью расслабиться ему всё же не удалось: сказывалась привычка и настороженность загнанного зверя. Наскоро ополоснувшись и потерев себя куском мыла, он побрызгал на себя из душа и стал вытираться полотенцем. Он стоял к двери спиной, когда она вошла с небольшой стопкой одежды. Бросив на него взгляд, вскрикнула от испуга, прикрыла рот рукой и в полуобморочном состоянии тихо сползла по притолоке двери на пол…

*****

Так всё хорошо началось, я испытал такое блаженство и вдруг… Всё разом кончилось, не успев толком начаться. Что могло случиться, что с ней такое? Я брёл, недоумевая, к себе по вечернему городу и пытался найти и объяснить хоть как-то перемену её поведения. Так и не найдя ответа, даже рассердился на неё. Ох, уж мне эти звёзды, голливудские красавицы! Голову сломаешь, пока догадаешься, как подкатить к такой. Ну и ладно! Нет – так нет. Как там, у Высоцкого: «Пусть пробует другой, я лучше подожду!»

На следующий день, уже поздно вечером, она неожиданно позвонила мне сама.

– Привет! А ты где? Дома? Я тут много думала. Была уверена ещё вчера, что так не смогу. Но сегодня я уже с собой не могу ничего поделать. Я думаю, что неправильно поступила с тобой, так нельзя. Не хочу обижать. Ни тебя, ни себя. И потом… Мне очень понравилось. И без тебя как-то очень одиноко. Ты можешь приехать? Прямо сейчас… приезжай, пожалуйста, я жду.

Схватив лёгкую куртку и на ходу путаясь в её рукавах, вылетел в ночь. К ней навстречу. Я бежал к её дому бегом, задыхаясь и торопясь поскорее ворваться в двери. Забыв тут же, что собирался подождать, пока кто-то другой будет пробовать. С трудом восстанавливая сбивчивое дыхание, позвонил в дверь. Она, словно стояла за ней в ожидании, тут же открыла и отошла на шаг назад. Я вошёл, подхватил её на руки и увлёк в комнату, закружил в крепких объятиях и… пропал, провалился.

Обоюдожелаемое сбылось быстро, страстно, бурно, ненасытно! Но продолжалось недолго… Её горячность и страсть всё чаще сменялись приступами то ли робости, то ли какого-то отчаяния и муки. Резко и необъяснимо отстраняла меня от себя, не разрешая приближаться ни под каким предлогом. Тем самым ввергая меня в совершенное отчаяние и непробиваемое непонимание происходящего. А потом, через неделю, дней десять она звонила, извинялась и умоляла приехать либо приезжала сама. И снова неистовая страсть, словно ничего не происходило ещё накануне. Смены настроения стали случаться всё чаще, всё тяжелее и изнурительнее.

В один из таких депрессивных приступов я еле – еле упросил её о встрече, чтобы вместе попытаться решить проблему или хотя бы обговорить её причины. Мы вышли на улицу прогуляться. Шли рядом по вечернему городу и горячо спорили, не пойми о чём, не слыша друг друга. Она непривычно разгорячилась, отчаянно жестикулировала и была на грани нервного срыва. Да и мне с трудом удавалось сдерживать себя, чтобы не махнуть на всё рукой и не удалиться насовсем. Она громко что-то говорила мне, едва сдерживая слёзы, и всё время твердила только: «Я так больше не могу».

Я взял крепко её за локоть и остановился.

– Погоди! Успокойся, остановись. Возьми себя в руки и расскажи всё, только медленно, тихо и спокойно…

Мы не заметили, как на пустынной улице сзади нас нагнала патрульная машина. Поравнявшись с нами, машина несколько раз просигналила, затем остановилась, открылась дверь. Из неё выполз пьяный сержант. Подошёл к нам, грубо оттолкнул меня от неё, схватил её за руку и, дыхнув пивным перегаром, громко крикнул:

– Ну, что, красотка, поехали с нами, развлечёмся! Тебе будет с нами хорошо!

От неожиданного хамства и испуга она не нашлась, что сказать.

– Командир, ты полегче с девушкой! И потом, она со мной!

– Заткнись, козёл! Вали отсюда, пока цел! – ему на подмогу уже спешили его приятели, такие же озабоченные делом соблюдения законного порядка.

Не долго думая, я увесисто пнул по ногам хама, пристававшего к Дарьяне. Он ослабил хватку, я схватил его за руку и сильно швырнул в сторону. Повернулся к ней:

– Беги отсюда! Скорее! Не медли!

Она отбежала немного в сторону, оглянулась, что-то крикнула мне неразборчиво. Сзади меня кто-то ударил по голове, и я потерял сознание.

*****

Бирюк вздрогнул, быстро выскочил из ванной, осторожно подхватил её на руки, вынес на кухню и бережно опустил на стул. Присел перед ней на корточки, с мольбой и испугом в глазах заглянул в её лицо, искажённое состраданием и болью. Кое-как придя в себя, она приподнялась, едва выговорила:

– Боже, Боже мой, что с тобой? – встала, зашла к нему за спину, снова тихо вскрикнула. – На тебе же нет живого места… Что это? О, Боже…

Он полуобернулся, сделал неопределённый жест рукой и скорее прохрипел, чем произнёс, сам испугавшись своего голоса: – А-а-а… Лес…

– Лес? Боже… – она дрожащими пальцами дотронулась до алевших глубоких и крупных шрамов через всю его спину. – Что это?

Он снова равнодушно махнул рукой: – Кошка… – поднялся с корточек в рост и повернулся к ней лицом. Она снова прикрыла рот рукой и стала внимательно его рассматривать. На нём и впрямь почти не осталось места, чистого от шрамов и многочисленных царапин.

– А это? Почему так много?

– Первое время я спал на ветках ёлок и падал во сне на землю. Поцарапался малость…

Проследил за её взглядом и тут только понял, что стоит пред ней голышом. Смутился, присел, подобрал обронённую ею стопку одежды и прикрылся.

– Осталась от отца, примеряй, должна подойти…

Он критически взглянул на стопку, перебрал её. Пиджак, как самый необходимый предмет одежды в лесу, сразу отложил в сторону. Вышел, прикрыл за собой дверь и ещё раз перебрал одежду. С сомнением потряс брюками. А вот от тёплых кальсон, почти новых, и футболки не отказался и надел сразу. Затем напялил на себя старенький, но ещё добротный рабочий комбинезон. Он хоть и был широк и немного маловат, но удобен и практичен. В таком несколько смешном виде он снова предстал перед ней.

Она встрепенулась:

– Ты же голодный небось? Сейчас приготовлю что-нибудь…

Он осторожно дотронулся до её руки и скорее взглядом, чем словами, попросил не безпокоиться, указал пальцем на кувшин с водой.

Через несколько минут они сидели за кухонным столом и пили травяной чай, давно забытый им божественный напиток. Оба молчали, погружённые каждый в свои размышления и переживания. Немного погодя за дверью послышались слабые шлепки маленьких босых ножек, и в кухню вошла, щурясь от света, малышка. Подошла к матери, забралась на колени, прижалась к ней своей солнечной головкой и посмотрела на Бирюка. Потом подняла личико на мать, улыбнулась и спросила:

– А он у нас останется теперь жить? Или всё равно уйдёт в лес? Ты не уходи, побудь у нас немного. Я тебе покажу свои игрушки, ладно? – спросила она его.

Он улыбнулся и кивнул утвердительно.

– Пойдём, солнышко, нужно поспать.

И они с матерью ушли в спальню. Через пару минут она вернулась.

– Идём в комнату, я постелила тебе на диване.

Он снова дотронулся до её руки и отрицательно покачал головой. Показал кивком на входную дверь:

– Там.

Молча, свернула постеленное бельё, он взял его из её рук, вместе вышли на веранду. Там он расстелил его на стареньком сундуке рядом с таким же древним круглым столом, на котором лежали листы разрисованной бумаги и куча цветных карандашей – творческий безпорядок юной художницы. Присели рядышком на сундук. Она почти не шевелилась, не обращая внимания на струйки слёз, стекавших по щекам. Они соединялись в один маленький ручеёк на подбородке и капали солёными каплями на кисти рук.

– Я думала, тебя давно нет в живых. После того случая я оббегала все больницы, подняла всех знакомых, мы полгода пытались найти хоть какие-то твои следы – ничего, словно ты и не жил вовсе. Я в тот злополучный вечер была сильно раздражена, нервничала, не знала, как тебе сказать, что беременна. Поэтому так дурно и глупо вела себя, прости меня… Твоя комната, кстати, до сих пор стоит опечатанная, пустая. Может,.. я подумала… ты никуда не будешь уходить, останешься?.. Я найду и найму хорошего адвоката, может, нам удастся выкрутиться?.. Ну, да… я понимаю… наверное, глупость говорю…

Он нежно обнял её, осторожно привлёк к себе, и на её лоб упала его слеза. Она только крепче сжала его исковерканные, заскорузлые кисти рук.

– Ты сегодня много пережила, ступай, поспи… Рано утром я уйду, хоть совсем не хочется. Если останусь, достанется и тебе за соучастие и сокрытие. А меня… всё равно сгноят, хоть с адвокатом, хоть без него… Теперь я знаю, что мне делать. Мы обязательно ещё встретимся с тобой и с малышкой… С моей золотой малышкой…

Она крепко обняла его, прижалась лицом к его груди и, уже не сдерживаясь, расплакалась не на шутку. Он молчал и только бережно гладил её по спине и плечам, пытаясь успокоить. Изрядно измочив его футболку, она кое-как успокоилась, вытерла глаза и нос кончиком шали. Ещё раз крепко обняла его на прощание и вошла в дом. Немного помедлив и что-то неожиданно вспомнив, он вошёл следом. Тихонечко подошёл к детской кроватке, едва коснулся пальцем золотого локона спящей принцессы и положил на столик возле кроватки три крупные кедровые шишки с орехами и маленький камешек в виде сердечка, сбоку которого было рыжее агатовое вкрапление. Потом прикрыл плечи одеялом уже спящей от незваных и бурных потрясений Дарьи. Постоял в изножье кровати двух своих ангелов – хранителей, молча попрощался с ними и тихонько вышел за дверь…

*****

Я очнулся на полу вонючего и загаженного железного патрульного бобика. Резкий запах мочи, пива и вызывавшей приступы тошноты вяленой воблы. Голова раскалывалась на куски. Попробовал пошевелиться, но острая боль в затылке и стянутых пластиковым жгутом затёкших кистях рук за спиной на несколько секунд снова отключила моё сознание. Минут через пять машина, резко повернув и затормозив с сильным скрипом, остановилась. Задняя дверь открылась, меня вытащили из кузова, встряхнули и поставили на ноги, придерживая за шиворот. Хлопнув дверью, гоблин, разя пивным перегаром, поволок меня в серое, грязное здание, оказавшееся дежурным участком где – то на краю города. Вошли в коридор, он, икая и матерясь, толкнул меня вперёд. Я не удержался на ногах, споткнулся о порог и упал на пол прямо перед турникетом. Из-за стеклянной перегородки, также матерясь, кто-то вышел.

– Стасюк, твою же!… Ну, ты что, охренел что ли? Ты кого приволок? За фигом нам нужен этот доходяга? Я тебя за чем посылал? За пивом, за девками. А ты кого привёз?

– Не бухти, командир. Я те не пива, а коньячку привёз. Тряхнул тут один левый лабаз. А эта гнида оказал сопротивление при досмотре документов, вот видишь, палец мне поцарапал, – и он смачно выругался.

– Ты придурок, Стасюк! Выкинь его на хрен отсюда! Сегодня и без него обезьянник переполнен бичами!

– Ну уж нет! Я его или растрясу на бабки, или урою в хлам.

– Ты как был кретином, Стасюк, так им и остался. Ну и тряс бы его где-нибудь по дороге… Теперь придётся протокол вести или, как минимум, объяснительную писать. А мне из-за твоей дури рапорт! Тащи его на допрос, составляй протокол… Что за жизнь пошла… Дай сюда коньяк!

Туполобый гоблин Стасюк потащил меня в какой-то кабинет. Вошли, швырнул меня на стул возле стола. Грузно сел за стол, достал бумагу и ручку из ящика. Потом полез в карман, достал банку пива, как-то неаккуратно открыл её. Пена бурно брызнула из отверстия и залила все бумаги. Он выругался, скомкал бумагу, вытер кое-как ею стол и пошёл куда-то. Через минуту вошёл, сел с чистыми листами бумаги и стал писать.

– Так! Ф.И.О.

Я молчал, с трудом терпя головную боль и очень болезненное покалывание затёкших своих рук.

– Ты чё, козёл, оглох?!

– На вопросы я буду отвечать в присутствии адвоката…

Тупое лицо гоблина побагровело, он приподнялся, наклонился над столом, схватил меня за горло и приподнял. Ещё одно мгновение – и он раздавил бы мне гортань. Резко бросил меня на стул и громко рявкнул:

– Кузнечик! Эй, Кузнецов!!!

В двери показался худенький сотрудник, совсем мальчишка. На голове его не по размеру большая шапка оттопыривала и без того крупные и по-детски смешные уши. Либо только отслуживший паренёк, либо ещё проходящий срочную.

– Позови Абрамыча!

Тот молча козырнул и вышел. Через минуту в кабинет протиснулась бочкоподобная, пузатая фигура. Ко мне подошёл какой-то свиноколобок в безвкусно сшитом лоснящемся костюме. Пропахший отвратительно кислым потом со смесью дорогого и резкого одеколона и никотина. К лицу моему наклонилась пучеглазая, с маленькими зрачками на крупных пожелтевших белках, с двойным подбородком и крючковатым носом, налысо выбритая малоприятная физиономия.

– Присядь, Абрамыч. Это чмо желает быть допрошенным в присутствии адвоката. Побудь пока адвокатом, я потом тебе коньячку накачу, – и оба громко расхохотались.

Стасюк снова поставил меня на ноги:

– Содержимое карманов на стол.

Потом до него наконец-то дошло, что я связан. Он полез в стол, достал кусачки и перекусил жгут. Видя, что я от боли не в состоянии поднять руки, он сам полез и выгреб все мои карманы. В кучу на стол упал мой паспорт, из него выпали давно просроченный медицинский полис, такие же пустые дисконтные карты несуществующих уже магазинов, ключи от комнаты, несколько мелких купюр и небольшая горстка монет. Затем полез в ящик стола, достал оттуда несколько пакетиков с каким-то порошком и небрежно бросил парочку в кучу. Самодовольно откинулся на спинку стула и расплылся в улыбке:

– Ну, что, чмошник, ты влетел на бабки, а! Нападение на сотрудника правоохранительных органов, сопротивление при задержании, нанесение сотруднику тяжких телесных повреждений, незаконный оборот наркотиков. Пять, семь годков строгача тебе обезпечено, – глянул на сидевшего рядом Абрамыча, и они оба снова рассмеялись.

– Сейчас ты подпишешь протокол, я тебя вышвырну к чертям, а завтра ты принесёшь нам три штуки баксов, – они с Абрамычем удовлетворительно кивнули друг другу.

Снова стал писать протокол. Я молчал и не отвечал на вопросы. Когда он закончил, развернул ко мне протокол, сунул ручку.

– Вот здесь пиши «С моих слов записано верно и прочитано», подпись, число.

Я взял ручку, прочитал протокол и в указанном месте записал: « Пьяный бред дежурного следователя под угрозой морального давления и физической расправы прочёл, категорически протестую, не согласен». И подписал. Стасюк взял лист, мельком взглянул на него, и его лицо снова налилось кровью.

– Ах, ты… – и хорошо поставленным, профессиональным ударом он отправил меня в нокаут.

Я упал на пол вместе со стулом. Он вскочил с места и стал пинать меня ногами, стараясь выбить зубы или сломать рёбра. Его оттащил от меня подоспевший Абрамыч. В это время в кабинет вошёл дежурный офицер, тот самый, из-за стеклянной перегородки. Кое-как они утихомирили разбушевавшегося Стасюка. Меня подняли, снова стянули руки сзади новым жгутом и посадили на стул.

– Так, мужики, успокоились все. У меня идея получше. Я написал рапорт, что наш обезьянник переполнен. Пусть Кузнечик отвезёт его в СИЗО. На хрен, они там сами пускай с ним возятся.

Лопоухий Кузнечик повёл меня на улицу к машине. Уже начинало светать. Ворота были загорожены старым, ржавым шлагбаумом. В будке дремал то ли тоже выпивший, то ли просто уставший дежурный. Кузнечика окликнул водитель, возившийся под капотом машины:

– Помоги-ка, нажми на стартёр, что-то она барахлит, зараза! Да никуда этот доходяга не денется.

Он отошёл. А я стоял около ворот и смотрел на проходящую вблизи, метрах в пяти от ворот трассу окраины города. По ней изредка проезжали маленькие грузовики и редкие в этот ранний час легковушки. Отчаянная мысль пришла мне в голову. Наверное, терять уже больше нечего. Я тихонько присел, продел под собой свои связанные руки. Теперь они были связаны спереди. Тихонько продвигаясь к шлагбауму, я увидел приближающуюся машину с загруженными в кузов стеклопакетами. Присел перед окнами будки, шмыгнул быстро мимо и побежал к трассе, догоняя сбавившую на повороте скорость машину. Отчаянно ухватился за кузов, подпрыгивая и пытаясь на ходу залезть в него. Сзади услышал крики и матерщину ротозеев. Трасса делала поворот, машина резко повернула, руки мои не выдержали, я отпустил кузов, и меня инерцией движения швырнуло на обочину. По этой стороне проходил овраг, никаких строений не было, только вдали на пригорке за большим полем виднелись огни вновь отстроенного спального района. Пролетев какое – то расстояние над оврагом, я плюхнулся в грязный ручей на дне. Выполз из него и спрятался в растущий рядом куст. Наверху раздались звуки сирены, и машина погналась за грузовиком. Не мешкая ни секунды, я перепрыгнул ручей и побежал через поле в сторону от новостроек. На ходу стараясь перекусить жгут, всё ещё стягивающий мои руки.

Теперь окончательно было ясно, что я или уже покойник, или у меня есть ещё крошечный шанс попытаться выжить. Теперь не в этом городе. И вообще не с людьми. Как, еще не знал…

*****

Бирюк шёл по тайге. Шёл на восток, так же, как обычно, крайне осторожно, стараясь избегать встреч с людьми. Шёл долго, не торопясь и не мешкая. Уверенно и целеустремлённо. Конечной цели чётко не осознавая, но будучи абсолютно уверенным в правильности выбранного пути. Чем дальше он уходил от мест своего последнего обитания, тем спокойнее и умиротворённее было у него на душе. Путь долгий, не одного года. И он уверено преодолевал километр за километром всё дальше на восток, в стороне от просек, трасс, городов и посёлков. К концу первого года путешествия он перевалил через Урал и двигался дальше на восток. День за днём, иногда делая долгие передышки. Весь нелёгкий путь его хранили и оберегали стоящие перед глазами две его самые родные и светлые души – голубоглазая малышка и её красавица мать.

Несколько раз натыкался на отшельнические, прятавшиеся в тайге поселения или родовые поместья. Иногда рисковал и приходил к людям в какой-нибудь такой, крошечный, в три хаты посёлок. Здесь жили молчаливые, приветливые и не любопытные до чужой жизни люди. Он не рассказывал о себе, только говорил о цели своего путешествия. Ему позволяли отдохнуть, помогали чинить ветхие одежды и давали с собой немного провизии.

Так он и двигался дальше, не зная устали и печали, по – своему счастлив и светел… За это время ему удалось научиться ценить жизнь и трепетно относиться ко всему живому. Его не трогал зверь, он беседовал с птицами, насекомыми, деревьями и травами. Вёл задушевные разговоры с духами воды, леса, подпитывался энергией солнца, дождя, старых деревьев и седых валунов – исполинов. Удивительная, неправдоподобная, сказочно-былинная жизнь, в которую ещё несколько лет назад он с трудом бы поверил, как бывшую в очень отдалённые времена.

На исходе третьего года своего странствия он достиг местности совершенно иного характера и свойства, никогда ранее ему не встречавшейся. Он даже не сразу понял, что именно сменилось вокруг. Но внимание его привлекли несколько незначительных на первый взгляд примет и знаков. Он даже замедлил свой ход и преодолевал в день меньшее расстояние, двигаясь осторожнее и внимательнее.

Изменилось всё вокруг, появились новые оттенки красок, сменилось освещение. Светила как такового на небе он не видел уже длительное время и не мог понять, в каком месте находится источник света. К тому же и сама ночь тоже не наставала довольно долго. А через какое-то продолжительное время и вовсе стало странно: затихли всегда сопровождавшие его в пути и неугомонно трещавшие птицы. Напряжение и смутная тревога стали нарастать.

Бирюк двигался теперь очень осторожно, часто делая остановки и присматриваясь по сторонам. Мир будто вымер совсем, ни одной живой души, ни звука, ни движения… Вокруг стоял исполинский, могучий лес. Высокие ели упирались, словно иголки, вершинами в небеса, почва сменилась на каменистую. Всё выглядело как-то монументально, словно на иллюстрациях к книгам и фильмам в жанре «фэнтези». Едва заметная тропа, по которой он шёл, мягкой дугой выворачивала влево, на Север.

Лес впереди стал редеть, и ему показалось, что там, за деревьями, лежит какая-то дорога. Он продолжал осторожно продвигаться в этой неожиданно для него наступившей оглушительной тишине. Деревья расступились, он вышел на окраину то ли равнины, то ли моря. Никак не мог сначала определить, что перед ним расстилалось. Остановился под могучими соснами, прикрывавшими и будто оберегавшими его своими разлапистыми ветвями, довольно долго. Перед ним лежало море из плотного, желтоватого оттенка тумана. Он переваливался с волны на волну, как-то необычно двигался в непонятном направлении, беззвучно дышал. Воздух словно замер, даже чуткие и трепетные листочки осины не дрожали. Каменистая почва под ногами в нескольких шагах утопала в тумане. И где-то под плотным слоем тумана доносился лёгкий и тревожный гул, словно гигантская печка с отличной тягой гудела пламенем дров.

Бирюк простоял под сосной довольно долго. Никак не мог понять, что делать дальше и куда двигаться. Затем его внимание привлёк этот доносящийся снизу звук, и он решил приблизиться к расплывчатой кромке тумана. Опираясь на импровизированный посох, с которым он прошёл этот долгий, нелёгкий путь, он подошёл к ряду крупных валунов, за которыми и простиралось туманное море.

Остановился у одного из них и прислонился спиной. Прямо под ногами уже не видно было почвы, да и самих ступней собственных ног он не видел. Через мгновение подул лёгкий ветерок и, словно могучей рукой, слегка отодвинул пелену тумана в сторону. Это было мгновение, но Бирюк успел рассмотреть внизу пышущую жаром огня реку. Он был уверен, что это именно река. Там, внизу, это жаркое существо вело себя точно так же, как большая река. Оно дышало, вздыхало могучим басом, постоянно меняясь в оттенках, играло, меняя то и дело русло. И гипнотически манило к себе…

Через эту огромную огненную реку проходил совершенно прямой линией очень узкий, шириной в пару ступней мост. Даже не мост, а какая-то на вид каменная стена, падающая вниз, в реку. Без перил, без ограды, без канатов… Бирюк взглядом прошёлся по мосту. Эта стена была очень длинной и упиралась, растворяясь в дымке, в другой берег, едва различимый вдали. Он стал жадно всматриваться в очертания противоположного берега. Необъяснимое волнение поднималось в его сердце, какое – то важное грядущее событие чувствовалось перед этим мостом и сотрясало мелкой дрожью его тело. И вот ему показалось, на том берегу, прямо перед мостом, у отвесной скалы стоит группа людей.

Волнение его усилилось невероятно. Он был абсолютно уверен, что всех их знает уже давно. Он стал ещё внимательнее вглядываться вдаль, до рези в глазах. И когда отчаяние и досада, казалось, взяли своё, в нём словно что-то щелкнуло. Он увидел стоящих людей близко, словно в сильный бинокль. Непроизвольно потекли слёзы: там стоял весь его Род, все ушедшие Предки… Многих из них он знал по сохранившимся фотографиям, кого-то узнавал сердцем и потаённой генетической памятью.

А впереди всех стояла хрупкая, стройная фигура красивой молодой женщины, с короткой до плеч причёской, в длинной тёмной юбке и вязаной кофточке с коротким рукавом, с накинутой на плечи красивой шалью. На руках у неё сидела маленькая, светловолосая, с широко распахнутыми голубыми глазами девчушка. Малышка приветливо махала ему своей ручкой и время от времени поглядывала с улыбкой матери в лицо.

Не в силах справиться с волнением и набежавшими слезами, Бирюк отошёл назад к валунам и присел на корточки. Положил к ногам посох, снял с плеч мешок со скарбом, снял с пояса ненужный теперь нож. Аккуратно сложил всё это в небольшую кучу. Сел и стал мучительно искать решение. Было совершенно ясно, что он должен перейти на другую сторону. Но, всегда боявшийся высоты, он страшился не справиться с задачей. И теперь мучился в поиске выхода, стыдился своего страха и неуверенности.

Откуда-то на него налетели какие-то невидимые сущности, в большом количестве, шумные, говорящие одновременно и разом все вместе, отчего даже голова разболелась. Никакого физического воздействия Бирюк не почувствовал, но поначалу испугался. Они трещали без умолку и советовали оставить глупую, безнадёжную затею, советовали вернуться, остаться жить в лесу, где он привык. Один, самый настойчивый и громкий, предложил даже спуститься вниз:

– Посмотри вниз, там, чуть сбоку, видишь? Тропочка узенькая спускается и прячется в углубления берега. Она ведёт через подземные пещеры к оазису. Там просто рай! Не веришь, спустись, посмотри. Зачем тебе в конце пути, на закате жизни, такие потрясения? Ведь не дойдёшь, свалишься, сваришься…

Казалось, эта мозговая атака не кончится никогда. Снова сильно разболелась голова. Он тщетно пытался заслониться от них, затыкал уши, тряс больной головой, отгоняя настойчивые приставания неизвестных доброхотов – всё напрасно. И вдруг в какой-то момент вспомнил. Нужно отнестись к этому наваждению, страхам и неуверенности, как к приходу Учителя, и пройти это испытание вместе с ним. Всё будет хорошо! И моментально всё разом смолкло, в ушах стоял только звон и отдалённый шум, дыхание огненной реки. Ветер утих, мост и реку снова накрыл туман. Только теперь он сменил оттенок и стал холодновато синим, местами бирюзовым с огненными просветами. И Бирюку показалось, что туман как-то нервничает или сердится…

*****

Всё прояснилось, прошла и головная боль. На душе ясно, светло и радостно. Я поднялся, стянул с себя длиннополый балахон и чуть живой от ветхости мешок с заколотыми терновыми иголками дырками, служивший мне головным убором. Аккуратно сложил тряпьё в кучу. Из заплечного мешка достал небольшую краюху хлеба и кусочек козьего сыра. Мешок тоже положил в кучу. Нож вместе с ножнами бережно положил на один из валунов рукоятью на Север и поблагодарил его за неоценимую помощь в Пути. Развернулся к урманному лесу, из которого вышел недавно к реке. Поблагодарил за Кров, Защиту, Силу, Энергию и Волю к жизни. Скромно предложил скудную свою пищу. Затем развернулся, взял кучу одежды, сверху положил на неё посох и подошёл к реке. Попросив принять мой скарб, бросил вниз… Через пару минут оттуда, снизу, послышался глубокий вдох, и мне на мгновение показалась сквозь густой туман вспышка света. Затем снова всё стихло. Я отошёл от берега и снова повернулся к лесу. Ничего впереди не было: ни леса, ни сосен, под которыми я стоял ещё недавно, ни кустов, ни камней. Вокруг лишь облако тумана, уходящее в небеса.