Текст книги "Птички певчие"

Жизнь цыган в Москве – жизнь замкнутая. Девушка – под строгим надзором и в строгом послушании у старших. Пожилые цыгане с большим неудовольствием смотрят на вторжение в таборы иноплеменного начала, особенно русского, – не по какой-либо национальной атипатии, но по несоответствию замкнутой цыганской семьи с нравами и обычаями новых пришелиц в нее с воли. Молодых цыганок берет зависть на сравнительную свободу русских подруг, и они понемногу сами выбиваются из повиновения семейному строю. Много цыган женаты на русских: семьи их, конечно, уже совершенно обрусели. Дети учатся в гимназиях и, понятно, не стремятся ни в степь, к костру конокрадов, по примеру дедов, ни в кабинеты Яра и Стрельны, ни на концертную эстраду Славянского базара, – по примеру отцов. Родители, сознавая, как гибнут их старинные ремесла, сами отстраняют от них свое молодое поколение. Пиша Викулова, например, дала своим братьям университетское образование. Молодое женское поколение, за баснословно редкими исключениями, совершенно невежественно: дикие, красивые зверьки, полные затаенной чувственности. Большинство даже безграмотно. Я не поверил бы своим глазам, увидав цыганку, читающую хотя бы «Московский листок». Кроме своего богатейшего аппетита, ловкого природного кокетства да голоса, если имеется таковой и мало-мальски недурен, их ничто не интересует.

Трудно понять, чем могут они увлекать человека развитого: между тем, как нарочно, все романы с цыганскими героинями, какие я могу припомнить, имели своими героями людей очень образованных. В восьмидесятых годах застрелился из-за безнадежной любви к цыганке молодой офицер-инженер с блестящею будущностью; эта цыганка – оливковый чертенок лицом – даже не была красива. Два богатых студента, кончая курс, поспорили из-за благосклонности какой-то смуглой Фени или Кати и разрешили спор дуэлью через платок. Оба были тяжело ранены, но дуракам счастье: выздоровели. Цыганофильство эпидемически свирепствовало одно время и в университете, и в лицее цесаревича Николая (Катковском). Студент был настолько популярным и частым гостем таборов, что в честь его цыгане даже пели невообразимую бессмыслицу – плод вдохновения одного лицеиста:

 
Передо мною книги Гая,
Раскрыт четвертый институт
Экзамен скоро, дорогая!
Кама чавал, кама ми тут!
Передо мною чашка чая,
А не шампанского бокал
Экзамен скоро, дорогая!
Кама ми тут, кама чавал
 

Трудно удержаться от смеха, когда слышишь безграмотную цыганку, в блаженном неведении своем поющую про книги Гая, с задорно-лукавою усмешкою, точно эти таинственные книги – по меньшей мере, сказки Боккаччо. И угораздило же лицейского поэта навязать бедным невеждам такую классическую абракадабру! Великим римским юристам, надо думать, и во сне не снилось, что некогда славу их воспоют пьяные кабинеты московских шато-кабаков.

Цыганки – страшные попрошайки, способные клянчить о вещах даже совершенно им не нужных и бесполезных: клянченье из любви к искусству или по наследству от матерей, еще просивших милостыню по большим дорогам. При этом они беспощадные пиявки… Жадность их – какая-то глупо-безжалостная.

– Паша, как вам не стыдно приставать к NN, чтобы он поил вас шампанским? Во-первых, вы шампанского не пьете: я сам видел, как вы потихоньку вылили два стакана в кадку под пальму. А затем, – ведь NN не чужой вам человек, ваш знакомый. Вы знаете, что шампанское ему не по карману, знаете, что ему неловко вам отказать, и все-таки пристаете… Нехорошо!

Паша невинно округляет изумленные глазки:

– Душенька! Как же иначе? Надо же дать ресторану торговать… Ну если ему, бедному, так трудно, я его вчера один раз поцеловала, а сегодня поцелую два…

Золото и драгоценные камни прямо гипнотизируют этих «дикарок цивилизации». Помню: приглашенный на ужин в Стрельну московским тузом X., я, по условию, заехал за ним в оперетку.

– Сейчас, А. В., я буду готов, – и едем! – извинился он, встречая меня. – Только позвольте сменить мои бирюльки на обыкновенные костяшки.

И он снял и оставил на хранение режиссеру театра свои превосходные изумрудные запонки.

– Боитесь потерять?

– Нет, но когда на мне эти штуки, – хоть не езди в Стрельну. Фараоново племя ходит следом и смотрит в глаза: подари да подари… И так надоедают, что один прибор, вроде этого, я уже раздарил, – только бы отстали… А он три тысячи стоил!

1896