Текст книги "Сожжение"

Ирина

Ноябрьский вечер был уже морозным, хотя и бесснежным.

Ирина стояла у третьего вагона в центре платформы и чувствовала себя не то космонавтом в невесомости, не то ребёнком на том аттракционе, который ускоряется и заставляет тебя заскользить с раскручивающегося конуса и, слетев с него, шмякнуться о – желательно – мягкую обивку, идущую по кругу площадки.

Вот и Ирине казалось, что платформа под ней вспучилась и что она сейчас скатится не то к одному составу, не то к другому – хорошо хоть, с обеих сторон стояли поезда, но дыра меж вагоном и краем платформы была столь широка…

Она поднимала глаза к бледно освещённому стальному навесу высоко над платформой, в прорезях которого было видно чёрное небо – с начинающими, вроде бы, порхать снежинками, – и почему-то не могла сообразить, какую форму имеют эти отверстия в крыше: пятиугольную? Шестиугольную?

Беременность опять кружила ей голову, и Ира опускала глаза, заставляя себя неотрывно смотреть на плывущий куда-то асфальт рядом с сумкой, и думала о том, что не с невесомостью это должно быть сравнимо, но скорее с перегрузкой, которую тоже, вроде бы, испытывают космонавты!

Очень хотелось сесть – хоть прямо на сумку или на асфальт платформы, – и вокзальный шум, голоса и топот отступали: не то слух отказывал, не то начинался обморок, – и тут, наконец, она увидела Милану, которая спешила к ней так, словно уже знала всё о её состоянии, будто торопилась на помощь.

– А почему ты здесь? Ведь второй вагон!

– Я знаю, но…

Ирина не сказала ей, что никогда не ездила в вагонах «люкс» и что подошла было к их, второму – такому же красному и блестяще-зеркальному, как все остальные вагоны «Стрелы», ничем не отличающемуся от них внешне, с таким же количеством окон, – вот только взгляд проводницы…

Ирина сама, в бытность стюардессой, выработала себе и этот взгляд, и приёмы эти: в самолёте грубо отшить пассажира, который сунется из переполненного эконом-класса в полупустой бизнес-салон.

Потому она и отошла от этой проводницы и от вагона «люкс», но, с появлением Миланы, проводница стала любезностью во плоти: и к Милане, и к Ирине, и к пованивающему чем-то носильщику, который было поотстал, а теперь взял и Ирину сумку тоже, и все вещи отнёс в купе.

Милана из сумочки достала кошелёк, а из него десять евро, на которые носильщик, не двигаясь, внимательно посмотрел, словно определяя для себя, что за бумажка, или в уме переводя её ценность в рубли: семьсот-восемьсот примерно. Наконец, взял, словно одолжение сделал.

– Когда же мы научимся быть европейцами! – громко сказала Ирина первую пришедшую в голову фразу, ничего не имея в виду, а просто желая поскорее плюхнуться вон на то синее сиденье в углу у окна. Что она и сделала, иначе потеряла бы сознание. Беременность всё-таки тяжело ей давалась: третий месяц начался.

– Разрешите, я покажу, как пользоваться оборудованием… – это льстиво говорила проводница, а Милана властно оборвала её:

– Мы сами знаем! Не первый раз едем.

– Попозже! Я сама у вас позже спрошу! – слабо пискнула Ирина, давая понять проводнице, кто из двоих пассажирок за обслугу (хотя это и так было ясно), и, в то же время, прося оставить их наедине.

Щёлкнула дверь – простым дешёвым щелчком, знакомым по самым обычным купе, и Ирина увидела перед собой склонившееся заботливое широкое, прекрасное лицо Миланы.

– Ты в порядке?

И мягкие тёплые губы коснулись её лба, глаз, потом накрыли её губы дружеским поцелуем, на который Ирина ответила – слабо, как рыбка, чуть трепыхнула ротиком. И сразу – будто бросилась куда-то с разбега – в пропасть – не рассуждая, сообщила:

– Ты знаешь, я беременна!

– Опа… Поздравляю! – Милана откинулась к спинке своего кресла, с той же синей обивкой, что у сиденья, которое инстинктивно выбрала Ира, но само кресло было вдвое шире и явно рассчитано – так сказать – на основного человека, в этом блядском купе, где всё было на двоих, но неравных.

Прямо от входа ты натыкалась на кровать почти в полтора метра шириной – достаточную для двоих, но формально предназначавшуюся одному пассажиру, а для второго или для второй – где-то верхняя койка, которая, чёрт знает, как откидывается.

Преодолевая тошноту и головокружение, Ирина подошла к двери купе, потом вернулась к окошку.

– А где душ? Ага…

Зашла в другую комнату купе: душевая кабина примерно метр на метр, раковина, зеркала; два белоснежно-белых халата, полотенца, шампуни; всё дорогое и новенькое, щегольское. Вернулась туда, где Милана разглядывала этикетку на бутылке шампанского.

– Значит, ты беременна… И кто отец будущего ребёнка?

– Гена, тот самый… который устроил завтрашнюю встречу.

– Я так и подумала.

– Но он ещё не знает, – добавила Ирина. – И пока не должен знать.

– От меня не узнает, – Милана пожала плечом.

– Ты хотела спрыснуть нашу поездку? – Ирина печально кивнула на шампанское, но Милана убрала бутылку куда-то на пол.

– Нет! Это мы сейчас попросим унести. И закажем ужин с соком. А пока давай выпьем минеральной, и фрукты вот… Тебе полезно: скушай виноградика!

…Поезд плавно тронулся…

Милана Вознесенская была звездой европейского подиума – настолько известной, что лишь неотёсанностью вокзальной публики объяснялось то, что никто на перроне не подошёл за автографом.

Ирина по-прежнему находилась в каком-то полуобморочном состоянии: словно бы видела мир из-под тёмной болотной воды или сквозь солнцезащитные очки, которые были бы совершенно неуместны в эти уже очень длинные и тёмные ноябрьские вечера. И она не понимала, отчего ей хуже: оттого ли, что так тяжело начиналась эта беременность, или оттого, что призналась в ней Милане?

…Но беременность беременностью, а важным делом Ирины оставалась её работа, которая далеко ещё не была закончена… Работа заключалась в том, чтобы заснять на видео их с Миланой лесбийские постельные утехи, – в номере в Москве она с помощью своего начальника Геннадия Корчаева установила две камеры, но там почти ничего не попало в кадр. Теперь нужно было в Петербурге сработать наверняка!

Конечно, у них будет секс и здесь, в поезде, – но здесь-то уж камеры было бы ставить совсем стрёмно.

…Как я изменю своё отношение к тебе, сука, – думала Ирина, не глядя на Милану, – когда сниму тебя на видео во всей красе, и можно будет тебя шантажировать…

… Но злости надолго не хватало; злость почему-то пропадала, ведь она, действительно, успела сдружиться с этой длинноногой красавицей, хотя ничего кроме объекта спецоперации в Милане изначально не видела. Именно в качестве «подсадной утки» Гена свёл её с Миланой Вознесенской-Карью, и Гена был Ириной не очень доволен из-за того, что в Москве она почти провалила задание.

…Принесли ужин, принесли соки, – Ирина заказала гранатовый и манго, – и две женщины говорили о том, что для них было важнее всего: о материнстве.

У них обеих уже был первый ребёнок, и у обеих в каком-то смысле неудачный; теперь все надежды были – на второго.

– …Постой, тебе сколько лет? – спохватилась Милана. – Извини, конечно, за бестактный вопрос…

– Да нет, почему же… Мне тридцать четыре.

– Всего?! – Милана виновато зажала рот ладошкой, но Ирина добродушно рассмеялась:

– А что, я настолько плохо выгляжу? Как говорится, «уйди, старушка, я в печали»?..

– Семь лет это, конечно, тоже разница, – оправдывалась Милана. – Но… Тут, наверное, что-то поколенческое, в смысле – социологическое…

– Здесь именно то, дорогая, что я на третьем месяце беременности, а это, видишь ли, старит… Но не всех. Да и я вполне пока ещё рыбка.

Невысокая, но спортивная блондинка, Ирина встала в профиль к подруге, напружинив бицепсы и чуть оттопырив ягодицы, – и та среагировала правильно:

– Ой, не возбуждай раньше времени… Пусть унесёт сначала тарелки и остальное… Но скажи мне, почему ты не хочешь, чтобы Гена твой знал, что он отец?

– Сложно это, – сев обратно за столик, Ирина нахмурилась. – Нет, я ему скажу, конечно, но… Не хочу мешать в одну кучу с этой поездкой – я и тебе не хотела говорить, ведь поездка очень важная!

– Да, поездка важная, – согласилась Милана.

…Ирина помедлила: не выдала ли она себя, назвав эту поездку «важной»?

– Гена здесь большие планы строит, – продолжала Ирина. – Питерский филиал твоего «Марафона» – это для него… Свет в конце тоннеля какой-то.

– Ну и правильно, – Милана приосанилась. – Марафон «Бег для добра» – громадный международный проект. Но скажи мне… Всё-таки! – подруга уколола Ирину неприязненным взглядом. – Гена из спецслужб, так?

– Ой, он связан с ними как-то, – Ирина поёжилась. – Но я не очень понимаю, как.

– А ты связана с ним.

– Я не связана с ним! То есть… – Ирина зажмурилась и коснулась лба рукой, сморщилась как от головной боли. – Понимаешь, – нашлась она, – это раньше женщина должна была доказывать, что мужчина – отец её ребёнка, а он отрицал, если не был на ней женат. Но сейчас наоборот: они сами хватаются за отцовство!

– Это правильно, – Милана задумчиво отпила апельсинового сока из бокала тёмного стекла. – Женщина, порой, перестаёт нуждаться в мужчине после того, как произошло зачатие. Ребёнок мой! А иначе – Боже… Я так скучаю по моему Мэтью!

Ирина накрыла её руку своей, утешая. Милана ни от кого не скрывала, что несчастлива по причине того, что семья её мужа, англичанина Джона Карью, оставила сына в Англии, фактически, «приватизировав» его, и вряд ли отпустит в Россию к матери. «Тоже мне, пэры, богачи, а сэр Джон – мой муж – ведёт себя как последний крохобор, – так разорялась Милана уже во время первой встречи с Ириной, всего неделю назад. – Вцепились в сыночка, как будто это последний шанс для их семьи. Не отдадим, мол, русской варварке. А ведь я родная мать!»

Да, английские дед и бабка пока выиграли поединок за пятилетнего внука у русских деда с бабулей, которые, как были «никем», так ими и остались. Отец Миланы был отставным армейским подполковником – всего лишь, где ему было тягаться с семьёй английских «сэров», за одного из которых выскочила его дочь после того, как стала знаменитостью. Вдобавок к блестящим внешним данным, у Миланы прорезались ещё и деловые таланты, позволившие ей стать во главе громадного начинания – некоторые говорили, похожего на пирамиду «МММ» – под названием Благотворительный марафон «Бег для добра». Сейчас две девушки ехали в Петербург открывать там местный филиал этой благотворительной организации.

В этом вагоне «люкс» было всего четыре купе; возможно, все остальные, кроме их – не занятые. Был бар с барменом в шёлковом красном жилете: он со скучающим видом слушал стоящую перед стойкой официантку. При появлении Миланы с Ириной официантка и бармен встрепенулись, и начался ожидаемый разговор: «Чего изволите?» – «Мы не пьём».

Поезд сильно разогнался, и за стойкой что-то дребезжало. Одно незавешенное окно отражало лампы в баре, а больше ничего не было видно в ночной тьме снаружи. Хотя иногда сквозь черноту проносилась освещённая фонарём утлая избушка; или промахивала близко пустая ночная платформа с более ярким светом фонарей, круглосуточный киоск успевал зазывно мигнуть, виднелся автобус на пустой площади, полутёмные громады многоэтажных домов, – и опять ночь накрывала всё: скучные поля, облетелые ожидающие снега леса, сбитую в колтуны траву вдоль канав.

Вдоль рельс уносилась назад глухомань России, а в пустом баре Милана предалась воспоминаниям о своих путешествиях с нынешним, вторым мужем.

После развода с Джоном Карью она вышла замуж за известного продюсера Цекавого – он сейчас как раз был на кинофестивале во Франции. И именно во Францию – через Берлин – ездила с ним Милана в свадебное путешествие; в похожем вагоне «люкс», так что ей было, чем впечатлить бармена, она разбиралась в этом сервисе.

Ирина, сев за столик, листала меню и мучилась от какой-то странной раздвоенности – это кроме не уходящей пытки тошнотой, вызванной беременностью. Чем-то пахло в этом баре – очень приятным, но тем более тошнотворным.

– Мне какого-нибудь чая, – слабо попросила она официантку. – Имбирного или ещё какого-то, только не чёрного и не зелёного…

– Можем предложить кардамоновый английский чай.

– Да, это хорошо будет, – одобрила Милана. – Мне такой же принесите…

Ирина всё-таки встряхнулась и нашла гламурную тему: певец Валерий Леонтьев, с которым она недавно познакомилась. Она должна была заговорить о чём-то подобном, иначе полностью потеряла бы самоуважение и замкнулась в своём обычном самоедстве. Кто она? Нищая по сравнению с Миланой. Полная неудачница: троечница без высшего образования, вчерашняя стюардесса и обслуга, а нынче – мелкая стукачка. А у Миланы – миллионы, внимание мировых СМИ.

– Вот кто ведёт здоровый образ жизни… – усмехнулась Ирина, вспомнив Леонтьева. – Он просто помешан на спорте и на диете!

С помощью всё того же Геннадия Корчаева Ирина в прошлом году устроилась администратором в концертный зал «Октябрьский» – это, наконец, был в её жизни шаг вверх. Она теперь согласовывала концертные программы и гастрольные графики артистов и превратилась в настоящую бизнес-вуман. Вспомнив об этом, она теперь воспрянула духом.

– Артисты, актёры – это моя нынешняя любовь! – заявила Ира и, оказалось, попала в точку.

– Но ведь и меня утвердили на роль в сериале «Троцкий», – напомнила ей Милана. – Я ведь говорила тебе? Для меня это будет первый опыт в игровом кино, потому я пока об этом не очень болтаю.

– Да?! – восхитилась Ирина. – И кого же ты будешь играть?

– Любовницу Троцкого Мирру Стрелецкую.

– Это главная роль??

– Не то чтобы главная… Нет, я всё-таки закурю! Хотя понимаю, что это ломает мой имидж в спортивном благотворительном движении…

Милана пересела за другой столик и зажгла сигарету, выдувала дым в сторону от Ирины, но, докурив, вновь села напротив.

– …Ты не представляешь, что такое внимание публики, быть на подиуме и центром интереса всех! А под камерами? Фото-, видеокамерами?

Ноздри Миланы трепетали, глаза расширились, и вся она словно вдруг осветилась прожекторами, лицо её сделалось как-то подсвеченным изнутри и даже странно уродливым: это был знак власти над зрителем той, которая находится в центре внимания!

Ирина изумилась и, чтобы скрыть пришедшую на ум догадку, откинулась к спинке сиденья и опустила глаза. Она и раньше замечала в Милане, что та делалась слегка не в себе, когда говорила о своих выступлениях на подиуме, о съёмках, об интервью.

…Они вечные дети, – подумала Ирина о знаменитостях. – Какой-нибудь певец или скрипач-виртуоз, актёр – дожив до седин, всё равно остаётся ребёнком, тем самым мальчиком, которого родители ставили на табурет, чтобы он прочёл стихотворение гостям… Таков и в целом общественный идеал: он воспитывает подавляющее большинство людей – даже не актёров – в роли тех, кто повинуется указаниям невидимого режиссёра. Большинство людей всю жизнь живут, оставаясь детьми, не перестают ими быть даже в статусе бабушек и прабабушек, до самой смерти. Но настоящий человек, – думала дальше Ирина, – должен отличаться от этого насаждаемого идеала; он должен быть деятелем тайных практик. Это два типа человеческих существ, хотя тип актрисы может быть более богатым и блестящим, чем человек-режиссёр или манипулятор. Звезда богаче, но лишь потому, что мы даём ей это богатство, – подумала Ирина с гордостью, и не столько за себя, сколько, наверное, за британские спецслужбы, обеспечившие Милане её коммерческий успех.

Ирину так потрясло это открытие о своей подруге, что она не запомнила – просто не отметила сознанием, – о чём ещё они говорили в баре. Она что-то механически отвечала, улыбалась, колола шутками в ответ на подначивания бармена, вдруг осмелевшего с ними… Но думала всё о том же: Милана – сумасшедшая, манипулируемая кукла, – причём, ей нравится, когда ею управляют!

Собственно, это и так подразумевалось; на этом и основывалась Ирина роль в постели как «мужчины», овладевающего женщиной – Миланой… Но то было в постели; то было тайной; а оказывается, то же самое существовало и явно!

…Если уж на то пошло, я – богаче, влиятельнее тебя, – подумала Ирина, глядя на Милану в упор и не скрывая презрения. «Я богаче её», – сказала она взглядом и бармену, который понял её по-своему и подмигнул этак игриво: дескать, мы – якобы обслуга – на самом деле сильнее наших клиентов.

И вот они желают бармену и официантке спокойной ночи и уходят в купе.

Геннадий

Полковник Геннадий Михайлович Корчаев работал начальником «Отдела по обеспечению основ конституционного строя на телевидении, в кино и на зрелищных мероприятиях». Отдела – чего? Всего лишь Петербургского УФСБ, в том-то и видел Гена свою главную, на сегодняшний день, проблему. Командовать подразделением – всего-то – областной структуры: может, для кого-то этого бы и хватило (в конце концов, и здесь можно было настроить ловушку откатов и взяток и сколотить себе особнячок, а детям – светлое будущее), но Геннадий совершенно не видел свою успешную жизнь вне Москвы.

Поэтому он и вцепился в возможность крышевать, – а, может быть, и разрушить изнутри, – киногруппу, которой были поручены съёмки телефильма «Троцкий» – сериала явно не петербургского, но общероссийского значения.

Именно поэтому Геннадий Корчаев со своим агентом Ириной Балашовой лично поехал в Москву, там своими руками в роскошном номере «Ленинградской – Хилтон» помог ей установить две видеокамеры размером примерно с горошину перца, – и после первой же ночи Ирина, как ни в чём не бывало, рапортовала ему, что «съёмка прошла успешно». И показала видео, на котором она была в постели с некоей толстой девахой с иссиня-чёрными волосами. «А где объект?» – возмутился Геннадий. – «Она будет завтра. Это пока тренировка…»

Но съёмок Миланы не появилось ни «завтра», ни «послезавтра», а то, что получилось в итоге, никуда не годилось. Геннадий мог бы быть взбешён, если бы не одно «но»: Ирине удалось больше, чем просто заснять компромат на видео; она сумела стать подругой «объекта».

Зачем это; что будет дальше? Тут мысли полковника Корчаева начинали несколько уходить в туман, хотя общий план у него имелся и не вызывал сомнений.

Двадцатисемилетняя Милана давно имела лесбийские склонности и связи, это Геннадий хорошо знал через агентуру, хотя видео-компромата до сих пор не было. А вот её нынешний муж – продюсер Виталий Цекавый – лесбиянок не выносил, и на этом можно было сыграть. Цекавый, в свою очередь, был вхож к жене нынешнего премьер-министра, – и возникала мысль: а что, если подложить Милану в постель к жене премьера или даже к самому премьеру?

Скомпрометировать второго человека в государстве и отстранить его от власти! Вот какие цели ставил перед собой полковник Корчаев, – хотя агенту Ирине Балашовой ничего об этом, разумеется, не говорил. Плох солдат, который не мечтает стать генералом, и плох полковник, который не мечтает стать фельдмаршалом. Ему, Геннадию, сорок четыре года, и нельзя ещё считать, что его время ушло. В Ельцинскую эпоху такие операции очень даже удавались: ведь сумели же заснять на видео и убрать с должностей министра юстиции Ковалёва и генпрокурора Скуратова! Ковалёва засняли видео-камерой, установленной на полке буфета, против того стола, где он в одних плавках сидел с девушкой, одетой в купальник. Потом он же был запечатлён в бассейне, – собственно, ничего не делал, просто плескался с девчонками. Скуратова засняли в постели с двумя проститутками – более выразительный компромат.

Если Балашова закрепит свои отношения с Миланой, то уж профессионалы сумеют через неё создать нужные ситуации и их использовать. Но в Москве питерским чекистам работалось очень непросто: с большим трудом Гена сумел даже внедрить Ирину в окружение Миланы Вознесенской. Все доступы к той перекрывались какими-то непонятными подружками и друзьями, возможно, работающими на британские спецслужбы или уже на Цекавого. На вокзал в Москве Милану проводила её секретарь-референт – категорически не наша женщина, а в Питере на вокзале встретила ещё одна – совершенно чуждая и посторонняя органам особа. Хорошо, что хоть в поезде Ирина осталась с «объектом» наедине, и ещё бόльшая удача: Милана согласилась первые день-два в Питере пожить в двухкомнатной Ириной квартире на проспекте Большевиков. А уж там для видеосъёмки всё было оборудовано и не раз опробовалось. И Геннадий был в восторге, когда Ирина в первый же день в Питере сообщила ему, что видеозапись есть.

– …Когда ты успела? – ликовал Корчаев.

– Утром. После поезда.

– Ну, молодец. Выражаю тебе благодарность. Спасибо!.. А вам, что – прости, но… Поезда было мало? Прямо с утра приехали и занялись… этим самым?

– Гена, мне сейчас некогда.

– Хорошо, детали потом. Желаю тебе успешно завершить дела в Спорткомитете. Я на связи! Стоп! Подожди…

…Основную часть работы Геннадия составляло то, что можно было бы назвать текучкой или даже «бессмысленным службизмом». Такое было впечатление, что к власти в стране пришёл человек из органов, – Путин, – но он не имеет представления о том, зачем эти органы нужны. Вернее, он считает, что органы необходимы – в строгом соответствии с писаным законом – для обеспечения безопасности и для охранного сопровождения. И точка. Но что именно органы охраняют и сопровождают – не уточнялось. Это было как бы не их делом. А интересно спросить: чьим?

Геннадий не так давно слетал в Египет и там услышал, что основные позиции в бизнесе Египта вот уже полвека контролируют действующие или отставные генералы. Иногда они носят штатское платье, как кадровые офицеры Садат или Мубарак, иногда военную форму, как нынешний президент ас-Сисси, но, в любом случае, армию они рассматривают не как инструмент войны (которой, скорее всего, не будет), а как взлётную полосу для бизнеса, который в Египте работает подобно соревнованию за то, чтобы попасть в члены Генштаба или быть назначенным командующим тем или иным военным округом.

В первый срок президентства Путина примерно так же повели себя и офицеры наших органов: они отжимали бизнес у людей типа Березовского и Ходорковского и создавали свои нефтяные, строительные, промышленные, медиа– и прочие империи. А потом вдруг Путин приказал это движение остановить. Провели несколько громких дел, в итоге которых отправили за решётку некоторых генералов и просто оборотистых людей, работавших от имени и под прикрытием органов, например, Михальченко, которого Геннадий хорошо знал и с помощью которого учредил две практически карманные для себя фирмы, хотя руководили ими другие люди (одна из этих фирм занималась торговлей театральными билетами). Тому же Михальченко и другим поставили в вину нарушение закона, а главное – превышение полномочий, и вот тут Геннадий Корчаев упирался в тупик.

Кто же должен очерчивать полномочия органов, если не сами органы? Представим-ка себе генерала ас-Сисси, нынешнего президента Египта, который вдруг заявит: армия должна заниматься только своим армейским, службистским делом. А власть она, дескать, должна отдать – но кому? А этот вопрос президент не уточнит, как бы вынесет его за скобки!

Полушёпотом сообщали, что Путин не любит, когда офицеры органов становятся очень богатыми; так же негромко говорили и то, что В.В. не терпит и «шпиономании», а уж о политических процессах в сегодняшней России или о какой-то «охоте на ведьм» и помыслить не смей. Что же нам, офицерам ФСБ, теперь делать – неужели, и правда, только охранять? Но кого и от кого? И во имя чего?

Впрочем, такие вопросы Геннадий старался отгонять. Только разреши себе думать о большой политике – и неудача обеспечена. А он всё-таки числил себя по разряду людей удачливых. Важнее было решить другое: в «деле Цекавого» (так он уже для себя окрестил операцию, связанную с сериалом «Троцкий») ему нужно решить задачи коммерческие или политические? Как вообще добиться того, чтобы начальство, санкционировавшее минувшим летом создание следственной группы по сериалу «Троцкий», не распустило её и не закрыло это дело?

По опыту последних лет Геннадий знал, что упирать на идеологию бессмысленно. Допустим, он напишет в рапорте, что в сценарии сериала «Троцкий» очерняется история России – такой рапорт ему вернут с резолюцией типа: «А кто доказал, что их цель – очернение?» – А вот если приложить бумажку о перерасходе съёмочной группой бензина, ну хотя бы на 100-200 литров, – это даст результаты, даже если ты не уточнишь: перерасход по сравнению с чем, с какими нормами?

…Само слово «перерасход» имеет для Путина и его людей какой-то очаровывающий эффект, – думал Геннадий. – А что там «очернительство»? Это они отметут как пустую болтовню.

В общем, так: уже начались съёмки, и уже началось так называемое «дело оперативной разработки», возбуждённое по сигналу одного из работников съёмочной группы. И режиссёр, и сам продюсер, Цекавый, об этом знали, но Геннадий ещё летом их обоих притворно успокоил: это, мол, рутинная процедура и формальность, которая ничего за собой не повлечёт. Но на съёмочной площадке уже появлялся следователь, который беседовал с людьми – агентами и просто вызываемыми в качестве свидетелей, – и Геннадий более или менее знал, что происходит на съёмках сериала. Это уже был некий доступ в съёмочную группу и вообще в империю Цекавого, а лисе, как известно, дай только положить лапу на повозку, потом уже она сама запрыгнет. Это не раз удавалось раньше.

…Теперь Геннадий успешно сделал следующий ход: с помощью своего агента и близкого ему человека Ирины Балашовой получил компрометирующее жену продюсера видео. Но на этом не только нельзя было ставить точку, а наоборот, теперь-то и требовалось решить: начинать ли серьёзную драку с Цекавым? Нажимать ли на следователя и добиваться обыска и чьего-то ареста, то есть дело оперативной разработки превращать в уголовное? Одним словом, обострять ли борьбу или делать вид, что «слегка напугать» Цекавого – это и была его цель, она достигнута, и на этом – конец истории?

***

Геннадий принял звонок от Ирины, сидя за столом в своём кабинете по адресу: Литейный проспект, дом 3. Это невысокое, но обширное здание стоит аккурат против легендарного гранитного куба – так называемого «Большого дома», Литейный, 4.

Люди с юмором, бывало, обыгрывали схожесть этого адреса со знаменитым «Литейный, 4», ставшим такой же легендой, как и московское сочетание «Петровка, 38». «Я приглашаю вас на беседу и прошу записать адрес… Литейный проспект… дом 4…» – после этого, рассказывали, наступала ошеломлённая пауза и даже слышалось, как из оцепеневших пальцев выпадает карандаш. Но, во-первых, это бывало давно, а, во-вторых, какой толк Геннадию-то был в адресе «Литейный, 4», если сам он работал по адресу «Литейный, 3»? Скорее, смех у кого-то могло это вызывать: мол, то, да не то, одного дома-то, мол, не дотянул… Теперь к органам относились порой и без страха, и без уважения.

…Ирина позвонила ему из Спорткомитета на Миллионной улице, быстро сообщила, что видео есть, и уже хотела давать отбой, но он её задержал:

– …Подожди… В Спорткомитете вы чего добились? Бумаги г-жа Вознесенская все подписала?

– Да, подписан договор и поручение твоей фирме, «Первый тайм», зарегистрировать филиал.

– А доверенность?

– Подписала и доверенность, и «Договор-поручение».

– Так… Скажи председателю Спорткомитета… Впрочем, я сам его наберу, – я к нему подъеду после обеда. Сам заберу документы и обговорю детали. У вас какие планы дальше?

– Сейчас нас поведут обедать куда-то, – ответила Ирина. – Потом ток-шоу на ТВ с четырёх до семи, потом Милана хочет поужинать со мной в ресторане «Садко»… Не знаю, выдержу ли я… Плохо себя чувствую.

– Что с тобой? Простудилась?

– Не совсем. Голова болит.

– В «Садко» мы закажем вам столик – на семь, да? И там будет наш человек, он тебя найдёт – а может, ещё и раньше… Ты поедешь с ней на телевидение?

– Да, мы будем вместе. Целый день.

– Смотри не простудись… Отбой, до связи!

Что-то в этом разговоре Геннадия насторожило… Какая-то странная интонация, с которой она сказала, что плохо себя чувствует? Все мы подвержены болезням – даже олимпийские чемпионы… И всё же необычным был тон Ирины… Уж не подозревает ли она, что Милана больна СПИДом? Не может быть! Звезда такого уровня? Но у этих лесбиянок всякое случается, и, как бы там ни было, надо решать что-то с Ириной. Если у него с ней серьёзно, то надо переводить её на серьёзную работу – хватит использовать её в качестве «осведомителя через постель».

У Геннадия с его первой женой Татьяной родилось двое детей: сын и дочь. Сын – старший – в этом году заканчивал одиннадцатилетку. Казалось бы, семейная программа выполнена, и надо было успокоиться – но уж так его начала доставать супруга… Года три назад он окончательно с ней разругался, развелись. Теперь жил в съёмной однушке и пару раз уже чуть не женился – женщина, глава фирмы, до сих пор числила его кандидатом в мужья. Потом подвернулась Ирина, с которой они сошлись в прошлом году, и он даже соблазнился переездом в её двухкомнатную квартиру – ту самую, где она сейчас остановилась с Миланой. Правда, у этой квартиры был совладелец, родной брат Ирины; он жил за границей, но мог нагрянуть.

…Геннадий остановил себя: забыть к чёрту об этой Ирине! Выбросить её из головы и вытравить из души; в качестве агента передать кому-то и перестать о ней думать! У него есть задачи поважнее: задачи национального масштаба!

Он набрал номер председателя питерского Спорткомитета и спросил его, как прошла встреча с Миланой. Тот был впечатлён мировой супер-звездой, и Геннадий не стал его расхолаживать, но напомнил, что учредить филиал – не главное, а всё будет зависеть от повседневной работы, которой и займётся его, Геннадия, фирма, ООО «Первый тайм». И сказал председателю, что хочет приехать к нему сегодня до конца рабочего дня. Тот заколебался:

– Может быть, завтра утром? У нас тут проблема с итальянцами… Хотя полчаса найдётся, мы успеем?

– Успеем, – ответил Геннадий. – Я приеду с директором моей фирмы или с бухгалтером. Посмотрим документы и заберём их, главное, я попрошу вас помнить, что всю работу будет делать фирма «Первый тайм»…

– Да, но…

– Зато Спорткомитету и городу отдадим всю честь и славу этого проекта…

Геннадий был рад, что настоял на встрече именно сегодня: надо было дать понять городским властям, что это не их, а наш, эфэсбэшный проект. Наверняка на нём удастся заработать.

Он только напомнил себе, что в преследовании Миланы и Цекавого – если, конечно, он решится на судебное преследование, – нельзя разбрасываться, а нужно сделать выбор: или фильм «Троцкий», или филиал Марафона. И главным объектом всё-таки был фильм, филиал же возник лишь потому, что в Москве Ире надо было чем-то охмурить Милану, доказав ей свою влиятельность. И она доказала: в четверть часа всё решилось. Она позвонила Гене, который тогда тоже был в Москве, он связался со Спорткомитетом, и уже председатель Спорткомитета отзвонил на мобильный Милане и обещал ей всё решить, пригласил её в Петербург, – поэтому она сейчас и приехала.