Текст книги "Сожжение"

Но если этот филиал станет «дойной коровой» для фирмы Геннадия, тогда и проверки, и уголовные дела исключались… В общем, фильм и ещё раз фильм!

Геннадий достал папку с материалами на съёмочную группу «Троцкого» и вчитался в рапорт агента «Горячева», который к этой разработке специально приставлен не был, но по касательной сообщал, что, находясь в канцелярии Петербургской Духовной Академии – что в Невской лавре, на Обводном канале – он слышал телефонный разговор со съёмочной группой сериала «Троцкий». Оказывается, те подыскивали объект Русской православной церкви для осквернения. Якобы Троцкий, по сценарию, приезжает в храм Александро-Невской лавры и приказывает иконы со стен сорвать и сжечь, крест на куполе зацепить канатом и сорвать, – в общем, осквернить храм вдоль и поперёк. А потом, дескать, в бывшем храме устроят не то конюшню, не то гараж для броневиков. Вопрос их к канцелярии СПбДА состоял в том, есть ли в Невской лавре «церковь, которую не жалко»; вернее, есть ли какой-то не используемый сейчас храм, в котором можно было бы снять такую сцену вандализма, – без настоящего вандализма, но так, чтобы всё было похоже.

Агент «Горячев» писал, что секретарша канцелярии попыталась звонившего отфутболить, но тот всё-таки добился имени и координат управделами и обещал прислать официальный запрос от съёмочной группы. Далее, по словам «Горячева», разговор в канцелярии превратился в болтовню сотрудников о том, мог ли Троцкий такое приказать и когда состоялись основные акты вандализма большевиков против Церкви. Агент «Горячев» заканчивал рапорт предупреждением, что, возможно, найдутся недобросовестные администраторы в епархиальном управлении, и произойдёт разрушение какого-то исторического объекта.

Перелистнув рапорт, Геннадий задумался об этом «Горячеве», худеньком молодом человеке с жидкими светлыми волосёнками и каким-то лисьим выражением лица; настоящая фамилия его была Иевлев, и был он не то монахом, не то священником; впрочем, как вспомнил Геннадий, его уже давно из Петербурга отправили в какую-то дальнюю командировку.

Геннадий заложил закладку на эту распечатку и, выйдя из кабинета, запер дверь. Ведь и ему надо было отчитаться за командировку в Москву, из которой он вернулся, а для этого зайти в их собственную канцелярию и бухгалтерию этажом ниже. А возле лестничной площадки – как по заказу – вдруг увидел этого самого «Горячева» – Иевлева, в длинном чёрном монашеском одеянии и чёрной скуфейке. Его фигура сразу обращала на себя внимание всех, кто был в коридорах и на лестнице, и Геннадий поспешил его перехватить:

– Алёша? Отец Алексий? Так, кажется, вас… величают?

Тот смотрел, не узнавая.

– Я полковник Корчаев, Геннадий Михайлович, вы меня помните?

– Что-то припоминаю… товарищ полковник. А в чём, собственно?..

Монашек сделал оскорблённое лицо или, действительно, чем-то был обижен, но Геннадий решил не упускать его:

– Зайдём ко мне в кабинет. Очень важное дело.

– Но… У меня встреча сейчас.

– Это быстро. Пять минут всего.

Геннадий ввёл его к себе и без предисловий открыл перед ним папку на заложенной странице.

– Вот. Сам Бог тебя послал именно сегодня. – Потом пояснил: – В отношении съёмочной группы сериала «Троцкий» начата оперативно-следственная разработка, в связи с нецелевым расходованием и перерасходом средств. Уже на первом этапе съёмок – а что будет дальше?! Если бы ты мог…

– Простите, товарищ полковник, я не люблю, когда меня «тыкают»…

– Извините. Буду на «вы».

– Теперь так. Я ведь живу в Тихвине, а это, простите, 215 километров от Питера.

– Но… Вы сейчас здесь…

– Я хлопочу перевестись назад в Питер. Не то что хлопочу, а у меня нет иного выхода: надо поступать в аспирантуру.

– И когда вы переведётесь?

– Это зависит от многих факторов.

…Они договорились, что монах – Сергей Иевлев, он же агент «Горячев», он же отец Алексий – узнает у своих контактов в СПбДА о том, какой именно храм планирует осквернить съёмочная группа – может быть, даже органы «помогут» киношникам найти этот храм, чтобы в нужный момент схватить их за руку. В обмен Геннадий пообещал устроить перевод Алексия из Тихвина в Петербург. Они договорились о связи.

– Ну идите… Я задержал вас!

– Благослови вас Бог! – монах осенил Геннадия крестом и торопливо вышел.

…Геннадий едва успел закончить дела в Управлении, как пора было ехать в Спорткомитет. И он постарался полностью переключиться на мысли о петербургском филиале Марафона «Бег для добра».

Хотя всё время, как неизлечимая болезнь, его мучила одна и та же мысль: фильм! Сериал «Троцкий»! Вот на чём можно и нужно было прихватить Цекавого!

Милана

Затуманенный мозг Миланы Вознесенской реагировал только на один тип раздражителей: связанных с властью.

Она была убеждена, что в извечной борьбе мужского и женского полов ей отведена роль вождя восстания порабощённых женщин. Наверное, она погибнет в первых рядах восставших, но её жертва вспыхнет кровавыми каплями и обессмертит её имя в веках.

Она знала, что в текучке быта есть эти островки или поворотные рычажки власти, с помощью которых угнетают девушек и женщин, но которые могут быть повёрнуты против самих же мужчин.

И она поворачивала эти рычаги и дёргала стоп-краны, понимая, что за каждый из этих поступков её ожидает кара. Жертвенная гибель могла прийти в любой час, и Милана всегда была к ней готова.

Преследовали её самые разные маньяки, но она подразделяла их на действующих и бездействующих. Вторые только слали грязные письма и эсэмэски, а если нападали, то так, чтобы их сразу обезвредили. То есть это была скрытая форма бездействия.

Маньяки действующие стлали мягче, но в итоге выходило больнее, – кстати, к этому типу она относила и обоих своих мужей.

Брак с английским молодым лордом, сэром Джоном, был мимолётен, оставил сыночка Мэтью, которого, в свою очередь, семья мужа оставила в Англии.

Тоска обманутой матери сделала Милану лишь загадочнее и желаннее, и она, недолго побыв одной из самых завидных невест Москвы, уже попала в цепкие лапки второго мужа, Виталия Цекавого, чёрненького колобка, который покорил её тем, что она не понимала: числить ли его на вражеской стороне или всё-таки на своей – порабощённых женщин?

Продюсер Виталя Цекавый, ещё в период ухаживания, сам прочёл ей из «Повести» Пастернака: «Как бы в объяснение безотчетной доверенности, которая влекла их к нему, одна из них сказала, что он словно чем-то похож на них самих». То есть герой повести похож на женщин и этим их привлекает, но неужели небритый и сальный, с жирными чёрными волосами, себе на уме эгоист Цекавый тоже имеет с женщинами что-то общее? Скорее, он хорошо умеет обманывать; но, раз так, то он хорошо должен нас понимать, а значит…

Запутавшись, Милана бросала рассуждать. Всё равно скоро она забеременеет от Цекавого так же, как Ирина от своего Геннадия, и тогда станет не до теорий.

…А беременность закончится тем, – обречённо понимала она, – что у неё опять отнимут ребёнка, сделав её второй раз лишь кем-то вроде суррогатной матери, но не дав стать матерью настоящей. Как первого сына отобрал английский клан, так и вторым ребёнком завладеет львовско-одесский, что ли, из которого происходил Виталя Цекавый. Он сам уже прочно осел в Москве и перевёз сюда свою маму Ребекку Леонтьевну, которая теперь тянула к Милане свои потные лапы: девушка чувствовала их, содрогаясь, на своём теле: и тогда, когда горячо трогал её груди и всё прочее сын Ребекки Леонтьевны, и даже тогда, когда его не было рядом, – но мёртвую хватку свекрови всё равно уже было не разорвать.

Однако, спрашивается: если её, Миланы, цель – возглавить восстание женщин, то почему бы ей не принять как своё, родное всё это семейство Цекавых-Валевичей (девичья фамилия её свекрови)?

Главный враг женщин всего мира – русский мужчина как тип личности: Милана всосала это убеждение с молоком матери, унаследовала от своих русских матери и отца.

Русский мужик угнетает женщину! Как ни искореняли великорусский шовинизм, а уничтожить так и не смогли, он по-прежнему влияет на мир и неприметно рулит во всех делах.

Но не бывать тому! Она, Милана, сделает всё, чтобы это прекратить. Она уже подняла до облаков самооценку сэра Джона и маленького сэра Мэтью, своего сына; теперь она так же поднимет небольшую рогульку – простите, самооценку! – Витали Цекавого…

И уж не её ли влияние помогло ему замахнуться на отважный международный проект: телесериал «Троцкий»?

Отсняли пока только первую серию, но Милана листала сценарий второй и третьей (сама она появлялась, начиная со второй серии, в роли любовницы Троцкого) и ужасалась: в сериале были и массовые расстрелы, и разорение храмов, и даже «сатанинская месса» в православном монастыре!

Зная вороватость своего нынешнего мужа и какую-то дырявость его только на вид цепких ручонок, она не сомневалась, что на основные сцены фильма денег не хватит, и вместо массового расстрела покажут, допустим, беседу о нём двух свидетелей на фоне фанерной стенки, якобы воплощающей антураж тех дней. На хорошие костюмы и декорации, конечно, тоже не хватит средств, но если хотя бы процентов на тридцать сценарий удастся экранизировать… Это будет ещё одним мощным ударом по русскому мужику!

Её, впрочем, интересовало пока другое: как будут происходить постельные сцены между ней и «Троцким», которого играл популярный актёр, появляющийся нынче чуть ли не во всех ролях: от юного двоечника до престарелого академика и от Черчилля до Дон Кихота.

***

Со второй серией «Троцкого» что-то не заладилось, и режиссёр сказал Милане, что её сцены репетировать рано. Образовалось свободное время, которое она проводила с девочками из модельного бизнеса, успевая параллельно заниматься и своим благотворительным спортивным проектом.

Как всегда бывало в благотворительных делах, проявлялась и ярко сверкала другая часть души Миланы: её любовь к России.

Как уживались в ней заточенность на борьбу с русским мужиком и любовь к России, она сама не смогла бы объяснить. Быть может, дело в том, что у России – женственная, женская душа?

Кроме того: обязан ли талантливый человек быть во всём соразмерен и даже просто – понятен? Отнюдь нет! Сегодня она вот такая, завтра – прямо противоположная, и что тут чем обусловлено, поди разберись.

Пожалуй, в модельном бизнесе русский патриотизм был теперь и не в моде… Он был естествен и даже незаменим тогда, когда модели из России впервые вырвались на мировые подмостки. Водянова, Семанова, Завьялова и Пантюшенкова, – вот четыре русские звезды, которые в 90-х годах прошлого, ХХ века вспыхнули почти одновременно и поразили весь мир как особенной русской красотой, так и громадными гонорарами, которые, оказалось, можно за неё получать. Иногда, правда, выстраивали другой ряд, говоря о «трёх эс»: Семанова, Селезнёва, Садовская. Чуть позже заблистала и «Мисс Вселенная» Оксана Фёдорова, покорила всех и теннисистка Мария Шарапова.

Переход к капитализму временно вверг Россию в нищету, полоса которой продлилась всего одно десятилетие, но кто же знал, что газовые и нефтяные доходы столь быстро сделают страну богатой по любым меркам? В точке миллениума русская смута ещё казалась нескончаемой, и красивые девочки готовы были на всё. Оказалось даже – слишком на всё: букерам (так называются агенты в модельном бизнесе) приходилось поправлять неопытных в западной жизни русских моделей. Учить их, как добиваться высоких гонораров и как менять стиль жизни, не позволяя столкнуть себя на уровень «девочки по вызову». Но, наоборот, возвышаться до звезды благотворительности.

Эту школу и Милана прошла. «Ты светская дама, и ты всегда на виду; заснять могут, где угодно, а поэтому и бывать надо лишь там, где выгодно тебе».

…Если всмотреться в лица тех четырёх первых отечественных звёздных моделей, то можно заметить в них всех нечто похожее. Есть это и у Водяновой, и у Завьяловой, и у Пантюшенковой. Особенно в очертаниях нижней губы присутствует нечто избалованное, отнюдь не капризное, но – роскошное. Словно девочка росла в убеждении, что перед ней раскрывается, у её ног лежит весь мир, за признание которого ей не надо бороться, оно даётся даром и едва ли не слишком щедро. Такого подтекста не встретишь в лицах западных звёзд, по которым бывает видно, что они «сделали себя сами», годами упорной и жестокой борьбы и экономии. Как бы ни «звездила» такая западная красотка, от её действий всё равно пахнет скупостью. «Я беру под защиту детей Африки или – скопом – всю дикую природу мира; это значит, что мой собственный банковский счёт в порядке». Такое содержание вкладывают они в свои рекламные акции, и именно так его все понимают.

Русские звёзды выросли в иных условиях. Как правило, такая девушка – единственный ребёнок в семье, и для демографии России это плохо, но зато – как красиво… Неумение и нежелание бороться за деньги порой превращало такую русскую принцессу в дешёвую проститутку; это же равнодушие к деньгам заставляло успешных моделей сбивать цены, чему в профессии не радовались и объясняли русской неофитке, что поступать так не следует. В высоких гонорарах заинтересованы были одинаково и сами девушки, и их западные букеры, и наши «органы», охраняющие «королев красоты» у себя дома, а заодно и на выезде в заграничные валютные края.

В таком вот мире жила Милана; в мире, где, чем выше ты летаешь, тем это выходит практичнее и выгоднее для тебя и для всех, кто вокруг тебя.

***

Муж Миланы Виталя Цекавый уехал в Канны продавать свои сериалы, в том числе – ещё не снятого «Троцкого», а Милана осталась в Москве во временном простое. И заинтересовалась предложением своей новой знакомой Ирины из Питера: организовать в Петербурге клон её московского марафона «Бег для добра».

Грядущей весной марафон этот должен был проводиться в Москве во второй раз, и почему бы, действительно, не продублировать его в Питере? Ира была энергична и убедительна, в её манере общаться было нечто от старинных барышников или прасолов, с которыми, конечно, Милана никогда не сталкивалась и даже о них не читала, но, тем не менее, что-то узнаваемое сразу почувствовала. Напор красивых, хотя не очень понятных обещаний и выбор, перед которым тебя неизменно ставят под предлогом якобы богатства выбора: можешь, дескать, так, а хочешь – так, а ещё лучше – вот этак; и все выгоды бесстыдно преувеличиваются, а потребные усилия так искусно преуменьшаются, что думаешь: а и правда, грех упустить такой шанс.

И Ирина уговорила её на следующей же неделе съездить в Питер на три денька: подвернулось и участие в питерском ток-шоу, причём с гонораром; и мгновенно назначены была встреча с руководителем местного спорткомитета, который, дескать, «всё устроит» для марафона грядущей весной; и, в конце концов, нужно было посмотреть на антураж для сериала «Троцкий», революционные сцены которого, естественно, будут сниматься в Питере. А Милана в этом городе давненько уже не бывала.

***

Поездка в Петербург для Миланы оказалась сказочной.

Ей нравилась Ирина, нравились её бесстыжие ласки…

В поезде они занялись сексом ночью перед сном, повторили утром и не хотели открывать купе, вопреки стукам проводницы. Поезд уже стоял у перрона.

Наконец, Ирина приняла решение:

– Сейчас быстро в такси и продолжим у меня дома!

Так они и сделали…

Милана краешком сознания отметила странность в поведении подруги. У себя в квартире Ирина вначале не пустила её в спальню, заставив ждать на кухне, пока она что-то приготовит: перестелет постель, что ли. Потом, когда они уже разделись и легли, Ирина странно подтаскивала её к одному краю кровати, глядя вбок и словно соизмеряя с чем-то.

– Вот сюда, поближе! Видишь, сюда печка достаёт, а туда нет…

– Ой, ты такая заботливая, – Милана поняла, что Ирина подтаскивает её туда, где их тела откроются для жарких лучей обогревателя. – Милая, нежная… – и Милана отдалась бесстыдным ласкам и одновременно тёплым лучам электропечки – отнюдь не лишней в стылое ноябрьское утро. Батареи в квартире тоже грели, но как-то слабо.

– Как приятно… О-о… Хочу тебя… – бормотала Милана в полузабытьи, хотя её угасающее сознание вдруг отметило прозвучавшую в голове фразу: «Идёт съёмка».

«Идёт съёмка?» – ну да, она же готовится сниматься в сериале «Троцкий»; она здесь, в Питере, должна посмотреть на город свежим взглядом и увидеть, быть может, не замеченное сценаристом и режиссёром, какое-нибудь историческое здание, где мог бы по-новому заиграть, повернуться сюжет.

…Почему её так возбуждает Ира именно сейчас? – подумала вдруг Милана. – Наверное, потому, что она призналась в своей беременности, и это сразу сделало их секс каким-то правильным, материнским, что ли.

Милана сосредоточилась: сейчас она кончит… Она подумала о Виталике: она ждёт не дождётся его возвращения из Канн, чтобы скорее стать матерью… Съёмки нужно будет успеть закончить до беременности или, по крайней мере, на ранних сроках, на тех, которые сейчас у Ирины и которые – как хорошо чувствует Милана – отнюдь не мешают женщине выполнять определённые полезные действия. Или, если мешают, то не критично… Не критично… Не кри… – И Милана вслух застонала, переживая разрядку, – так что Ирина закрыла ей рот ладошкой: не услышали бы соседи!

***

Умиротворённая, г-жа Вознесенская затем отдалась спокойному течению этого дня – его заранее расписанным встречам.

Сначала в вызванном к подъезду такси они приехали на Миллионную улицу – в Спорткомитет, занимающий небольшой особнячок, удививший Милану своими чёрно-белыми полосатыми колоннами у входа: они были похожи на вставших на дыбы зебр.

Колонн было всего четыре, и, входя в здание, Милана пригляделась к ним. Время и ветры с Балтики, дыхание близкой Невы оказали своё влияние на этот, наверное, более чем трёхсотлетний мрамор, выщербив его и сделав пористым. Но камень был оригинальным, с почти правильными серо-чёрными слоями.

Внутри здания она увидела и другие, более толстые колонны, на этот раз коричнево-жёлтые, пятнистые: тоже из необычного мрамора… А всё-таки в этом особнячке проводить пресс-конференцию не стоило: слишком маленький и не соответствующий грандиозности «Благотворительного марафона Миланы Вознесенской».

У входа их встретил седоволосый, но явно спортивный мужчина, представившийся как Валентин Перловский, помощник председателя, и Ирина правильно с ним законтачила, переключив на себя его мужское обаяние и оставив Милану свободной, чтобы обаять председателя комитета.

Он оказался маленького росточка и худеньким, чем-то похожим на парикмахерскую машинку: желвачки на скулах и острые зубки. Эти зубки прямо-таки почувствовала Милана на своём теле!

Но она взяла себя в руки: только дело! Благотворительный глобальный проект!

Председатель Спорткомитета подхватил её настрой. Усадил «милых дам» на диванчик в углу кабинета, сам сел на краешек кресла самым краешком «пятой точки»: готовый немедленно что-то делать и куда-то бежать.

Милана принимала решения, Ирина и помощник записывали. Правда, Ирине вдруг сделалось нехорошо – затошнило, и она взялась за голову, потом за живот…

– Моя коллега плохо себя чувствует… – пояснила Милана… Но и это оказалось кстати: председатель вызвал свою секретаршу, потом ещё одну девушку-референта, которая и сделала всю работу. За два часа подготовили и распечатали договора, письма, приказы, доверенность на ведение дел фирмой «Первый тайм»…

– Я должна познакомиться с твоим Геннадием, – громко заявила Милана Ирине, к некоторому удивлению председателя Спорткомитета.

– Он тоже этого хочет, – быстро ответила Ирина и опять сильно побледнела, бедняжка: наверное, все, кто здесь был, физически почувствовали её тошноту.

Потом Ирина попросила разрешения сделать важный звонок, и её оставили в кабинете, а председатель и помощник повели Милану с экскурсией по зданию.

Лакированный паркет так блистал, что на него страшно было соступить с ковровых дорожек…

– Вот здесь мы переходим из одного здания в другое, – объявил председатель в коридоре с видом из окон на унылые жестяные крыши под ноябрьскими тучами.

Оказалось, небольшой фасадный особнячок соединялся с ещё одним или двумя строениями; внутри всё было гораздо обширнее, чем можно было подумать, глядя снаружи. Все вместе здания занимали, наверное, площадь побольше гектара и выходили другим, более широким фасадом на набережную Мойки.

Овальный зал, Белая столовая, Большая столовая… Да, запутаться можно: комнат в этом дворце, расположенном в сотне метров от Зимнего, оказалось очень много, хотя их вид немного портили везде расставленные спортивные кубки за стеклом. А зальчик для пресс-конференций был романтичным, с удобными креслами и изящными современными микрофонами за столом президиума. Милане всё больше нравился Петербург, хотя…

– После Лондона, честно говоря, хочется чуть большего простора, масштаба…

– Ну да, по сравнению с Англией у нас… не столь просторно, – как-то странно согласился с ней председатель.

– Я к тому, что члены Наблюдательного совета Марафона – наши британские спонсоры – люди тёртые… А вот это интересно! – Милана встала перед ветвистым золочённым деревом, выше её роста. – Канделябр, да?

– Он, конечно, электрический, зажигается, – похвалился председатель. – Хотите, включим?

– Да нет, я вам верю…

– Если вам нужно что-то совсем масштабное, то Мраморный дворец – по соседству с нами – вам подойдёт. Валентин вас проводит – это совсем близко. Там, кстати, и пообедать можно.

…Мраморный дворец внутри, действительно, был похож на некий стадион: это было то, что требовалось британцам.

Помощник председателя соблазнял их шампанским, но Ирине было нельзя, а Милана тоже преодолела искушение: ей через два часа предстояли съёмки на телевидении. Поэтому пообедали – в ресторане Мраморного дворца – без алкоголя, но тем более вдохновенным каким-то сделалось настроение обеих молодых женщин. Они шли вдвоём через Неву по Троицкому мосту, и Милану вдруг осенило:

– Какой вид для фильма! Какие кадры… Может быть, Троцкий прямо вот здесь, на мосту, насилует фрейлину императорского двора!

– О Господи… – Ирина отвернулась, возможно, чтобы скрыть какое-то странное выражение лица.

– Я так и вижу это! – импровизировала Милана. – Лицо Троцкого, когда он трахает её… И смотрит вон на тот собор, на шпиль с ангелом… Может быть, это будет даже моя героиня, – скромно добавила Милана.

– Тебе всё мало, да?

– Ну не ревнуй, не ревнуй, моя хорошая…

Алексий

Отец Алексий, – Сергей Иевлев, – несмотря на монашеское звание, постоянно жил в состоянии сексуального возбуждения, блуда или мечты о блуде.

Разумеется, он считал это собственной виной: следствием того, что плохо соблюдает посты, что любит сбежать с долгого и занудного богослужения, что не всегда рано встаёт, и так далее.

Хотя иногда мелькала догадка: такая постоянная тяга к греху, блуду, сексу – есть состояние многих, если не большинства монашествующих, и это искушение специально даётся дьяволом, – а, может быть, и Господом, – как особое испытание для избранных.

Никто так, как монахи, не любят поесть, выпить, потрахаться, да и сунуть врага носом в дерьмо, унизить его, поставить ему ногу победителя на затылок, – просто монахи умеют и контролировать эти желания, так как знают: мало получать эти удовольствия только в нынешней жизни, ты можешь наслаждаться всем этим и вечно, в жизни райской до бесконечности… Но для этого нужно, чтобы окончательно победила Церковь как организация, как общественный институт, – а ей нынче не просто далеко до победы, но она так отброшена и унижена, как, возможно, никогда не бывала в своей истории!

Отчасти и поэтому тоже приходится терпеть, смирять себя… Но не только поэтому, а ещё исходя из того, что самоконтроль есть высшее удовольствие в жизни. Как спортсмен находит своеобразное блаженство в тренировках изнуряющих, но дающих в итоге полный контроль над собственным телом, над увеличенной силой мышц, – так и монашествующий, умерщвляя себя постами, бдениями и молитвой, добивается одновременно самоконтроля и увеличения всех возможностей духа. Увы, при этом растут и греховные желания, которые, пожалуй, даже превосходят желания обычных городских импотентов, – но увеличиваются и возможности духа весьма праведные и уже «чисто духовные», связанные с преодолением материальных преград, с возможностью твоего духа быть прозорливым и действующим: касаться молитвой, если надо, самых далёких людей, останавливая и поворачивая вспять молитвой даже и мысли президентов, если понадобится!

«Многое может молитва праведника…» А что такое президент по сравнению с праведником? Букашка.

В меру твоей праведности тебе даётся и сила влияния на других людей; но для усиления праведности – увы – приходится преодолевать всё усиливающиеся искушения.

Его работа осведомителя тоже была сильнейшим искушением, поскольку так называемые спецслужбы – отец Алексий всё лучше это понимал – состоят из людей какого-то пограничного типа: нельзя сказать, чтобы извращенцев и извращенок, но близко к этому.

Как монаху, ему был практически закрыт путь обычного флирта: пригласить девушку в ресторан, и так далее, – но тем сильнее искушали некоторые воцерковлённые дамочки, которые – Алексий чувствовал – одной ногой (так же, как и он) стоят в праведности, а другой – в грехе.

Как бы там ни было, лишняя выплата от полковника Корчаева – пусть это будут деньги нерегулярные и даже не гарантированные – ему отнюдь не помешала бы. И он был очень рад, что дела службы занесли его на Литейный, 3, и что он, так сказать, взял подряд на информирование о сериале «Троцкий». Вот только как ему-то получше узнать о сериале? И где? Только всё в той же СПбДА.

Но туда он сегодня решил не возвращаться. Из Тихвинского монастыря он отпросился на два дня и утром уже был в СПбДА, – ведь он хлопотал о поступлении в аспирантуру на будущий год, – а теперь, после дел на Литейном, 3, он поспешил в Металлострой, где подвизался в тюремном служении его однокашник отец Георгий.

***

Отцу Алексию, как и отцу Георгию, перевалило за тридцать, а это значило, что пора было принимать какие-то поворотные для жизни решения.

После Петербургской семинарии Господь сподобил Серёжу Иевлева получить постриг, а также направление в Тихвинский мужской монастырь, в штате которого он и состоял уже восемь лет.

Постриг в монахи происходит по-разному. Есть путь, которым шли Сергий Радонежский и Серафим Саровский, и многие тысячи других юношей из богатых или, во всяком случае, не последних семейств. Сергий Радонежский происходил из боярского рода, Серафим Саровский – из купеческого. В миру они играли бы видную роль, но ушли в монахи, и, если бы такого послушника поставили безвыходно на тяжёлую монастырскую физическую работу, то он бы из обители сбежал или сошёл бы с ума. Но спасала мудрость церковных начальников. Да, конечно, и Сергию, и Серафиму дали и пострадать, и умалить себя, и помучаться в лесу на комарах, и покопаться в огороде, а всё-таки их подняли к большим делам и к церковной политике. На Западе похожая судьба была у Святого Бенедикта, чьи родители принадлежали к верхнему слою Римской империи, а сам он стал одним из вождей нарождающегося католичества – создателем Ордена Бенедиктинцев.

Это один путь монаха, который можно назвать «из князей мирских в князья церковные». Есть и другой, сильно от него разнящийся, который можно назвать «из грязи в князи». Этой дорогой и хотел бы идти Серёжа Иевлев, выходец из простой ленинградской рабочей семьи. Отучившись в школе на «хорошо» и «отлично», он поступил в семинарию и в самых смелых мечтах видел себя одним из тех церковных выдвиженцев, которые уже в юные годы начинают активничать в каком-нибудь из епархиальных отделов, а там, глядишь, в возрасте лет двадцати предложат и постриг вкупе с назначением на должность в этом же самом или другом отделе.

Конечно, Сергей догадывался, что выдвиженцев возвышают не «просто так», а через «продажу дьяволу души», то есть через подписку о сотрудничестве с органами. И он был на это готов, и это случилось; вот только вместо взлёта в Москву или хотя бы в епархиальный отдел Петербургской митрополии его отправили в глухой городишко Тихвин на востоке Ленинградской области. Там, правда, в монастыре собирала толпы потемневшая старинная икона Тихвинской Божьей матери, но всё-таки – после Петербурга – уж слишком захолустно!

И отец Алексий хватался за любую возможность побывать в Питере.

***

С другой стороны, в первый же год жизни в Тихвине Алексия очаровал, поразил, да что там – сбил с ног волной красоты Тихвинский монастырь, основанный ещё при Иване Грозном. Белые крепостные стены с узкими бойницами, с большой надвратной башней, в которой торговали теперь монастырским квасом и сдобой, – всё, конечно, пришло в запустение, но, стоило выкосить разок полянку возле этих стен с их выступающими из-под осыпавшейся штукатурки древними кирпичами, стоило поймать взглядом куст бузины с её резными тёмными листьями и ярко-красными ягодами на фоне белого крепостного контрфорса, стоило прислушаться к шуму июльского ветра в вершинах громадных клёнов и лип, и прочих деревьев в парке перед монастырём, с его мощёнными камнем дорожками… И всё: как говорится, ты «поплыл». Ни уходить, ни уезжать отсюда не хотелось.

Удивительно было, как христианство делает любую местность похожей на средневековую Европу! Конечно, географически Тихвин – и есть Европа, но в современной жизни отличия велики, а услышь-ка звон колоколов там, наверху, на стальных балках, вделанных в белёную кирпичную кладку, подними голову и взгляни на древние арки (а иногда и опусти голову, чтобы не удариться лбом о низкую притолоку), посмотри на булыжник монастырского двора, на то, как женщины насадили розы и прочие цветы – вертоград земной – перед храмом, – и ты перестанешь понимать, где ты, в Авиньоне, Лейпциге или Тихвине. И река Тихвинка с её кустами ивы и жёлтыми кувшинками покажется Луарой, Сеной или верхним Рейном.

В общем, жить бы там и жить, спасаться вдали от мира, – но душу-то спасать и не давали! Не было ни уединения, ни настоящего – великого – безмолвия, а были мелкие дрязги… Да теперь уже и не мелкие, усилившиеся с назначением нового наместника, молодого епископа Мефодия, привёзшего с собой в Тихвин небольшую, но сплочённую команду. Главным в ней, пожалуй, был Стронский Иван Вилович, одно только отчество которого верующего человека могло ужаснуть. «Вилович» – это значит, отца его в своё время назвали «Вилом», по инициалам вождя: «Владимир Ильич Ленин», «В.И.Л.».

Поверить в это поначалу было трудно, но этот Стронский ловил кайф именно на том, чтобы «доставать» и даже прямо пугать людей верующих, для чего все средства шли в ход, включая даже его внешность: не столько низенькую, округло-пузатенькую фигурку, сколько гигантские какие-то усы. Они не имели стандартных разлётных концов, как у Будённого, но отрастали вперёд, завешивая губы и даже представляя собой некую крышу над подбородком. Пищу Стронский должен был просовывать слегка снизу вверх, как бы под застреху этой крыши. Всё это Алексий разглядел в первую же встречу с ним – едва ли не самую тяжёлую. Причём этот «китовый ус» (такая фраза у Алексия родилась для усов нового управляющего) не был непрозрачен, и губы Стронского были видны сквозь толстые, но редкие волосы его усов. И было видно то непередаваемо-насмешливое, тонкое выражение, которое мелькнуло на его губах при первом разговоре.