Текст книги "Фанера над Парижем. Эпизоды"

Сценарий сразу был утвержден, и группа поехала на съемки. Фильм стал для Олега во многом определяющим, его купили для телепоказа много стран.

Испаноязычный коллега, озаботившийся цветом глаз пилотов из моего сценария, всегда с энтузиазмом клеймивший на всех собраниях «капов», призывая к постоянной бдительности, по рождению был из ввезенных в СССР во времена войны с Франко испанских детей. После первой же разрешенной поездки домой по приглашению родственников, он, вернувшись в Москву, быстренько сдал партбилет коммуниста и стал сотрудничать с АПН уже в качестве представителя испанского агентства. Говорят – сам не видел – каждый раз он непременно въезжал во двор под окна особнячка на Сивцевом Вражке, чтобы все бывшие сослуживцы могли рассмотреть представительскую модель редкого в те годы в столице «Мерседеса». Возможность поменять принципы на «мерс» через определенное количество лет будут искать в стране многие.

Позднее, когда наша контора перестанет существовать, Олег Уралов перейдет на работу в ЦСДФ – Центральную студию документальных фильмов и вскоре станет там секретарем парткома (пригодится партбилет, армейский подарок…). Уже опираясь на это положение на студии, пробьет для себя полнометражную картину о Юрии Андропове, сняв ее с большим пиететом к главному КГБшнику страны. И тут же автоматом получит должность заместителя председателя Госкино, то есть заместителя министра. Я побывал потом как-то вечером по делам у него в кабинете в Малом Гнездниковском переулке… Стены были отделаны темным деревом, стояли глубокие, отполированные многими задницами кожаные кресла для посетителей. На столике под левой рукой – «вертушка» с гербом. На тяжелом дубовом столе были разложены бумаги, и Олег говорил тихо, как подобает начальству.

Я подумал тогда, что впоследствии во время служебных командировок он, наверное, никогда больше не пытался заказать сигареты в номер.

А замечательную, так запомнившуюся мне Качу, хранящую русские летные традиции с момента ее открытия Великим Князем в 1910 году и подготовившую для Отечества 342 Героя Советского Союза, 17 Героев Российской Федерации, 12 маршалов, 300 генералов и пять космонавтов, расформировали в одночасье решением правительства в 1998 году. Действительно, ну на хрена козе баян. Куда как важнее заниматься поиском национальной идеи…

…Говорят, что владелец «Нью-Йорк Таймс», как-то повесив телефонную трубку, вернулся за домашний обеденный стол:

– Звонил Президент Соединенных Штатов.

– И что ему от тебя надо?… – спросила мама.

Ценность самого факта владения информацией, возможность управления ею в разной степени осознавалась властями всегда. Десятилетиями существовал в СССР так называемый «белый ТАСС» – секретный вестник мировой информации, который распространялся исключительно среди элиты – тех, кому особо доверяли. Стопки отпечатанных на множительной технике листков делились не только тематически – по континентам, странам, проблематике, но и по цвету бумаги – каждый из ответственных чиновников получал тот вариант информации по событию, который был ему положен по занимаемой должности. От лишь чуть более подробных по сравнению с общедоступными газетными публикациями новостей до скрупулезного анализа реальных, подчас замалчиваемых фактов, о которых страна не должна была даже догадываться, причем с возможными прогнозами аналитиков предстоящих в связи с этим событий. Каждое утро вестники эти доставлялись в идеологические учреждения, редакции, агентства спецсвязью, фельдъегеря же и забирали стопки просмотренных листков на следующий день. По утверждению гендиректора ТАСС Игнатенко, он отменил эту практику лишь в августе 1991 года – если согласиться, что именно в этот момент он мог что-то самостоятельно отменить.

Однажды меня позвали к шефу. Плотно закрыв две двери предбанника его небольшого, но уютного кабинета, я устроился на стуле сбоку от длинного стола, пытаясь вспомнить свое последнее по времени прегрешение. Но оказалось, что это приглашение, наоборот, свидетельство особого доверия к молодому, с ленцой, но жутко способному редактору. (Как это у английского философа Юма: «…так трудно говорить о себе, не предаваясь тщеславию…»).

Оказывается, принято решение дать достойный отпор средствами телевизионного кино отщепенцу Сахарову А. Д., продолжающему свои клеветнические выступления в западной печати. Для чего необходимо создать убедительный телевизионный фильм, раскрывающий истинное положение вещей, опровергающий заявления вышеупомянутого ученого, вставшего на путь прямого подрыва социалистических основ нашего строя. (Это я уже от себя; Богомолов, как я говорил, был человеком совсем неглупым; видимо, не считал и меня полным идиотом и дежурными формулировками не пользовался). Короче говоря, нужен хороший сценарий. Разумеется, работа эта крайне ответственная – поэтому основным автором назначен Владимир Борисович Ломейко, главный редактор главной редакции стран Западной Европы АПН. А мне предстоит всячески ему помогать. Для чего вначале следует съездить на Пушкинскую в основное помещение Агентства и представиться.

Анатолий Васильевич снял трубку и набрал внутренний номер Ломейко, сказал тому что-то хорошее обо мне и уточнил время, когда тот был бы готов меня принять.

Владимир Ломейко оказался человеком весьма демократичным. Я знал о нем только, что он – германист, совсем недавно возглавлявший Бюро АПН в ФРГ и до сих пор часто выступающий с комментариями в западной прессе. Выглядел он классно – безукоризненно сидящий очень дорогой костюм, солидные роговые очки. Он вышел к дверям в приемную перед своим маленьким кабинетом, чтобы встретить меня. По советскому табелю о рангах нас – начинающего редактора и члена Правления АПН – разделяло пространство, равное Большому каньону.

– Привет… Ты извини, совершенно неожиданно меня в ЦК вызывают… Ты вообще в курсе темы… последние заявления Андрея Дмитриевича знаешь?

То, что он назвал Сахарова по имени-отчеству, меня удивило. Тем не менее отвечать на его вопрос следовало, подумав: было ясно, что единственным доступным мне источником подробной информации по этой теме могло быть только «враждебное» радио, типа «Голоса» или «Свободы». С другой стороны, сказать в этой ситуации «нет» – тоже было бы странным. Я пробормотал что-то неопределенное. Ломейко, похоже, оценил мою скромность.

– Знаешь, давай так… Ты иди пока к нам в Первый отдел. помнишь, на каком этаже? Я позвоню. Они тебе там все подберут… А потом вместе обсудим…

Я не помнил по той простой причине, что до сих пор никогда там не бывал. За неприметной белой дверью, открывающейся на звонок, оказался небольшой предбанничек с откидывающимся в глухой стене железным окошком. В углу стоял стол. Изучив мое удостоверение, мне выдали под расписку тонкую пачку листков уже упомянутого «белого ТАССа». Это оказались переводы нескольких интервью академика американским журналам. Выносить их – даже в коридор – было, как мне объяснили, нельзя и, примостившись за столом, я, ощущая себя допущенным к страшным государственным секретам, начал читать.

«…Какие же внутренние реформы в СССР представляются мне необходимыми, – говорил журналистам Сахаров. – Вот они:

1) Углубление экономической реформы… полная экономическая, производственная, кадровая и социальная самостоятельность предприятий.

2) Частичная денационализация всех видов экономической и социальной деятельности, вероятно, за исключением тяжелой промышленности, тяжелого транспорта и связи.

3) Полная амнистия всех политзаключенных.

4) Закон о свободе забастовок.

5) Серия законодательных актов, обеспечивающих реальную свободу убеждений, свободу совести, свободу распространения информации.

6) Законодательное обеспечение гласности и общественного контроля над принятием важнейших решений.

7) Закон о свободе выбора места проживания и работы в пределах страны.

8) Законодательное обеспечение свободы выезда из страны и возвращения в нее.

9) Запрещение всех форм партийных и служебных привилегий, не обусловленных непосредственной необходимостью выполнения служебных обязанностей. Равноправие всех граждан как основной государственный принцип.

10) Законодательное подтверждение права на отделение союзных республик, права на обсуждение вопроса об отделении.

11) Многопартийная система.

12) Валютная реформа – свободный обмен рубля на иностранную валюту.».

Странно сегодня перечитывать эти постулаты в качестве документа с грифом «сов. секретно». С тех времен ехидная История сумела сделать так, что они, став лозунгами перестройки, успели оказаться полностью реализованными, стать повседневностью, а потом вновь в большинстве своем превратиться в актуальные призывы на транспарантах.

Но и тогда я не понимал, что же тут вредного, что надлежит опровергать в фильме, и как можно это сделать.

Сегодня, возвращаясь в те времена, со страхом осознаю, что находясь в том своем положении, скорее всего бы, попробовал… Попытался бы найти какую-то наиболее приличную форму, если таковая существует для опровержения правды, и попробовал. Стандартное оправдание: не я такой – времена не выбирают… как у Шварца в «Драконе»… Но Бог уберег.

Владимир Борисович Ломейко, доктор исторических и политических наук, стал Чрезвычайным и Полномочным Послом, представителем СССР и России в ЮНЕСКО. Был, кстати, вторым мужем дочери Андрея Громыко. Ушел из жизни чуть больше года назад. А то гнусноватое кино мы с ним так и не сделали, судьба, к счастью, избавила меня и его от греха. Не сложилось. Теперь вот понимаю, что к счастью.

Двухтысячные, Западная Европа

Километров за тридцать до Парижа начали попадаться вырванные с корнем деревья на обочинах, разрушенные легкие навесы остановок, поваленные фонарные столбы. Ураган тут случился буквально пару дней назад, и власти не успели до конца ликвидировать все его последствия. Если конструкции и деревья, препятствующие движению, оперативно убрали, то остатки веток, какие-то булыжники и прочий мусор, видимо, принесенный порывами сильнейшего ветра, еще сохраняли для проезжающих картину стихийного бедствия, которому подверглись окрестности французской столицы в преддверии нового 2000 года. Кажется, даже автомобильный поток, обычно нарастающий по мере приближения к метрополии, был на этот раз не таким напряженным, хотя из-за непривычной грязи и не высохших луж на улочках небольших городков водителю нашего автобуса приходилось снижать скорость. Немцы не отрывались от окон, обсуждая увиденное – Германию, к счастью, ураган на этот раз почти обошел стороной.

Логично было считать случившиеся французские неприятности частью большого списка проблем, предрекаемых прессой человечеству при смене веков; слово «миллениум» за последние дни уже стало наиболее употребительным на газетных страницах. Кто-то со страхом ожидал мирового компьютерного сбоя и связанных с этим столкновений поездов, падения самолетов, техногенных аварий и отсутствия горячих круасанов в ближайшей к дому булочной. Кого-то посетила мысль привести в порядок все дела в ожидании если не визита фискального ведомства, то, по крайней мере, второго пришествия.

К тому же списку неадекватных проявлений человеческой мысли относилась, как казалось вначале, и посетившая нас в самую последнюю минуту идея встретить предстоящую смену одного века другим как-то необычно – все-таки шансов на то, что такая возможность для нас повторится, было не очень много.

Но, как оказалось, обо всем следует заботиться заранее. Все поездки с более или менее приемлемыми условиями пребывания оказались давно раскупленными, а останавливаться на праздники в похожих на школьный пенал номерах парижских двухзвездников после ночного переезда не хотелось. Мы записались в лист ожидания в своем турбюро, но его хозяйка, пожилая дама, отчего-то почтительно именовавшая меня титулом «господин доктор А.» с непременным немецким ударением на втором слоге фамилии, ничего не могла пообещать. К тому же на Францию в преддверии нового года налетел ураган, и по немецкому телевидению целый день показывали, как мучаются бедные французы под проливными дождями со снежными зарядами и срывающими черепицу порывами ураганного ветра. Короче, мы решили, что если не найдется к празднику хотя бы более или менее приличный номер, то привезенная мною недавно из Москвы бутылка хорошего «Абрау-Дюрсо» будет распита дома, в Баварии. Но комната в самый последний момент нашлась, ураган как будто стих, и теперь отечественная бутылка мирно дремала в сумке в чреве туристического автобуса, ранним декабрьским утром подъезжающего к столице Франции.

Можно по разному относиться к небольшому городу Парижу. Если абстрагироваться от елея путеводителей и попытаться не воспринимать его как символ из числа тех, которые по словам француза Флобера: «нельзя касаться… потому, что их позолота остается на пальцах», то можно открыть для себя множество проявлений совсем непростого для жизни, но живого города, очень толерантного практически всем вызовам времени и остающегося при этом сугубо национальным. К примеру, с каждым годом все более заметное «почернение» толпы на улицах за счет без особого труда вливающихся в мегаполис жителей бывших французских колоний и, казалось бы, ослабление, таким образом, самой идентичности столицы компенсируется стойким нежеланием почти повсюду общаться на любом языке, кроме французского.

Впрочем, уйти от прошлого им все равно невозможно… Достаточно, как писал я в книжке «Париж» об этом городе, каждому провести несложный тест, результат которого легко предсказуем. Припомните известные имена самых прославленных иностранных деятелей культуры и искусства всех времен и народов. А теперь вспомните национальность или гражданство каждого из них, язык, на котором их шедевры создавались и обсуждались, место на планете, где впервые были они обнародованы. Нет сомнения, что в подавляющем большинстве случаев ответ будет один и тот же – Франция. Через жизнь проходят с нами имена писателей этой земли: Дюма, Золя, Мопассана, Бальзака, художников: Монэ, Ренуара, Матисса, Сезанна, композиторов и исполнителей: Берлиоза, Бизе, Леграна, Пиаф, Азнавура, модельеров: Сен-Лоранна, Диора, Шанель, Живанши.

Практически, каждый из них, так или иначе, был связан с Парижем.

Великая культура великого народа – и когда в полной мере осознаешь это, начинаешь снисходительнее относиться к достаточно очевидному франкофонству, так естественно проявляющемуся у большинства жителей этой страны. Что ж, они имеют, в конце концов, на это право потому что, как никто, удивительно бережно относятся к собственному прошлому и настоящему, ревностно охраняя свое уникальное культурное наследие от чужих, главным образом «заатлантических» веяний. И, может быть, не получив подчас вразумительного ответа на улице на свой несложный вопрос, стоит попенять на самих себя, что собираясь сюда, вместо всегда выручавших английских фраз, не удосужились на этот раз подучить пару-тройку французских выражений?..

И живут в этом городе во многом по-своему. Описание утра по-парижски: «Я встаю, съедаю круассан, одеваюсь и еду домой».

Следует помнить, что решившись прокатиться по Сене на речном трамвайчике, надо быть повнимательнее на открытой палубе при проходе под многочисленным мостами – на головы пассажиров имеют обыкновение случайно падать пластмассовые стаканчики с недопитой колой или кусочки вкусной пиццы, причем молодежь, роняющая их, испытывает видимое удовольствие, несколько контрастирующее с ощущениями тех, кому сувениры достаются. Зато прогуливаясь по центру можно не смотреть себе под ноги, ребята из городской спецслужбы, занимающейся уборкой экскрементов, оставленных местными собачками на тротуарах, одетые в зеленые издалека видимые комбинезоны, ходят – а большей частью – ездят на громадных малошумных тоже зеленых мотоциклах и мотороллерах, оборудованных особыми пылесосами, состоящими из громадного заплечного ранца и специальной длинной трубы-хобота, управляемой вручную. На небольшой скорости, даже не останавливаясь, они направляют эту трубу на обнаруженное сокровище, втягивая его вместе с воздухом в недра пылесоса.

Тонкие ценители и знатоки французской кухни непременно потащатся в одно из заведений, отмеченное звездой Мишлена (если повар вчера уже не унес ее с собой, на что имеет право). А стоит предпочесть ресторанчик у станции метро «Одеон» Roger 1а Grenouille; на полу там – прибрежный песок, а стены украшены разнообразными морскими атрибутами, безделушками и старинными литографиями, и приходят сюда за потрясающими лягушачьими лапками в кляре с чесноком, напоминающими нежнейшие ножки цыпленка, счет за которые с салатом и вином редко превысит сорок пять евро на морду лица.

Если случится чудо, и по протекции старого еврея из Полтавы меня допустят хотя бы до приемной Рая – я уже знаю, какую музыку за дверями я там услышу. Километров за тридцать от Парижа есть Диснейленд, а там – аттракцион, может быть, самый детский из всех там имеющихся. Народ усаживается в большие лодки, они медленно вплывают под своды и плывут караваном вперед, а сбоку, вверху, справа и слева движущиеся фигурки взрослых и детей, одетые в национальные костюмы, на фоне узнаваемых местных достопримечательностей машут гостям под национальную музыку. А фоном всего этого путешествия звучит под высокими сводами фантастически чистая и светлая мелодия, песенка, освобождающая душу. Я о ней.

Улетали мы тогда из Парижа через «Шарль де Голь», и Андрей весь путь до аэропорта бережно прижимал к себе огромный блестящий шар в форме сердечка с пляшущим на нем Микки и надписью Disneyland. Он сказал, что обязательно довезет его до дома и покажет всем друзьям в нашем московском дворе. Но уже при регистрации нам объяснили, что в самолет с ним ни за что не пустят – из-за перепада давления он непременно лопнет, и мало ли как прореагируют на громкий хлопок другие пассажиры. Мы летели Аэрофлотом, и я пообещал, что попробую договориться с командиром корабля. В коридоре, упирающемся в раздвижной трап, ведущий на борт, собирали посадочные талоны и выстроилась приличная очередь. Откуда-то сбоку быстрым шагом подошли несколько мужчин в строгих костюмах и галстуках, говоривших по-русски, от которых попахивало дорогим коньяком.

– Ну вот… видите, как удачно… счастливо вам, значит, долететь… Гаврил Харитонович… Анатолий Александрович… пакеты не забудьте… – они начали прощаться, и я узнал среди них Гавриила Попова и Анатолия Собчака. Видимо, провожающие из посольства всю дорогу переживали, что мэры российских столиц могут опоздать из-за затянувшихся проводов.

Попов встал в очередь прямо за нами, но раскрепощенный Собчак подхватил его за локоть.

– Ну куда вы, Гавриил Харитонович. в самом деле… нам не сюда… пойдемте…

– Так. Анатолий Александрович, тут люди. неловко… – Попов как-то замялся.

– Пошли-пошли… – Собчак чуть не с силой подхватил его под локоть. – Товарищи, вы передавайте Юрию Алексеевичу мою благодарность… приветы!.. все… спасибо… – он махнул остающимся.

– Гавриил Харитонович… скорее…

Очередь, в которой многие соотечественники узнали хорошо знакомые по телеэкранам лица, молча наблюдала за происходящим. Люди переглядывались.

– Вот и перестроились, – усмехнулся кто-то.

У стойки, где собирали посадочные талоны, я попросил позвать кого-нибудь из экипажа. Андрею все-таки разрешили взять его шарик с мышкой. Минут через тридцать полета шарик, прижавшись к потолку, медленно испустил дух. Но Андрей тогда уже спал со счастливой улыбкой…

…Мы бросили сумки в отеле и побежали к метро. Вышли в центре на Трокадеро, 16-й округ. На станциях метро уже появлялись объявления о предстоящих вечерних ограничениях на выход и вход. Отсюда, сверху были видны большие электрические часы на Эйфелевой башне, отсчитывающие обратное время до Сильвестра – Нового года. Начинало смеркаться, и народ потихоньку кучковался и двигался вниз поближе к золотой карусели, к башне. На зеленой траве у подножия еще были большие проплешины, свободные от толпы, но было очевидно, что исчезновение их – вопрос часа-полутора. Субтильные полицейские в пилотках не спеша расставляли легкие заграждения, перекрывая ими ответвления, ведущие на боковые улицы. Становилось очевидным, что совсем скоро спуститься к газонам у подножия башни станет проблематично, и народ уже целенаправленно двинулся по пока доступным маршрутам вниз к спусками. Разноязыкая толпа постепенно вливалась на сохранившие траву поляны, кто-то проходил дальше, кто-то устраивался на земле в самом начале. Стелились предусмотрительно захваченные туристические коврики, кое-кто заранее начинал сервировать импровизированный стол, хотя сидеть на подмерзшей земле было холодно. Чтобы пройти дальше, приходилось уже обходить, а то и перешагивать через чьи-то ноги, извиняться, продираясь между членами уже начинающих праздновать компаний. Наконец достигнутая точка на поле показалось приемлемой – отсюда нависающая над головой башня была уже достаточно близко, и в то же время до нее и вокруг оставалось достаточно пространства, чтобы оценить все нюансы обещанного грандиозного фейерверка по поводу свалившегося на человечество миллениума. Сейчас на фоне быстро темнеющего неба рассчитанная компьютером подсветка делала ее фантастически ажурной и легкой, похожей на элемент продающегося в Бельгии прозрачного кружева. Что-то случилось с часами на башне, отсчитывающими время до полуночи, но густеющая толпа восприняла это спокойно. Теперь, когда не просто изменение местоположения, но и даже легкое перемещение в сторону становилось уже практически невозможным из-за стоящих рядом людей, оставалось только набраться терпения и ждать.

Люди переговаривались, знакомились, звонили по телефонам друзьям и родственникам в разные концы света, непременно упоминая на множестве языков, что находятся в этот час перед самой la tour Eiffel. Справа от нас тройка крепких парней в похожих кожаных куртках, отхлебывая из пластмассовых стаканчиков водку, поочередно отзванивались в Челябинск, громко комментируя свои ощущения в полной уверенности, что вокруг одни иностранцы.

– Знаешь, почему они здесь?.. – шепнул я Валентине. – Это награда, на прошлой неделе они завалили у себя главного инженера фабрики – конкурента, и босс наградил их недельной поездкой в Париж на Новый год. ну, пока все успокоится…

– Перестань. Не говори ерунды… – она прислушалась к сочному отечественному мату. – И почему обязательно главного инженера?..

Перенося тяжесть с одной ноги на другую, посматривая на небо, я вместе со всеми ждал прихода нового тысячелетия. Если вспомнить, что всю сознательную жизнь слышал, что будущее наступит в 21 – м веке, и вдруг, резко осознав, что до него остается уже меньше часа и ты почти наверняка окажешься в этом завтрашнем мире – начинаешь ощущать уважение к факту собственного существования. Надо же, тебе тоже позволили. Ну наверняка не просто же так.

…Однажды, в первый и последний раз проведя неделю в знаменитом Биаррице на юго-западном побережье, где когда-то отдыхала царская семья, и в наши дни в своем маленьком домике работал Василий Аксенов, мы возвращались в Германию на машине вместе с сыном, Валентиной и кошкой. Я уговорил всех, не заезжая в Париж, заглянуть в Сент-Женевьев-де-Буа, километрах в тридцати к югу от мегаполиса. Искали долго – навигатор никак не мог справиться с французским вариантом названия и водил нас вокруг да около. Наконец показалась знакомая мне невысокая белая стена с распахнутыми арочными воротами. С трудом убедив кошку подождать, мы оставили машину прямо на обочине узкой дороги и вошли на территорию кладбища.

Справа от небольшой Успенской церквушки с синим куполом расходились тропинки между могилами. Русских начали здесь хоронить с 1929 года, сегодня здесь уже тысяч пятнадцать соотечественников. Боже мой, как нелегко ходить тут узкими тропинками, читая фамилии на плитах и крестах. Иван Бунин, Мережковский, Гиппиус – это как бы оттуда, из минувшего, как и главные фамилии России: Оболенские, Волконские, Шереметевы, Меншиковы, Толстые, Потемкины – ладно, это вроде бы не мы еще все так устроили… Как и с военной элитой – офицерами Деникина, добровольцами Белой армии, знаменитыми генералами. А как же Рудольф Нуриев, Виктор Некрасов, ВГИКовец Андрей Тарковский… Как же Александр Галич – он жил в кооперативном доме кинематографистов у метро «Аэропорт», где жил одно время и отец, я встречал его в «Болшево»… Это уже «наши дни»… Черный мрамор, черный шестиконечный русский православный крест на могиле Александра Аркадьевича… Какая возникает злость на страну, отказавшуюся от своих лучших сынов, и боль за нее, негодование за искалеченную историю великого государства…

Андрей ходил по кладбищу, как завороженный, уже в машине долго молчал. Я не стал тогда спрашивать, о чем он думает… я и сам знал – о нашем отъезде из России.

Оставалось уже несколько минут до полуночи. Толпа на газонах смотрела на башню, отсчитывая вслух истекающие секунды. Наконец забегали белые огни, как бы имитируя старт космической ракеты, они поползли вверх по башне, охватили весь ее корпус, небо над городом вспороли пронзительные лазерные лучи, и башня неожиданно ощетинилась, как новогодняя елка, вылетающими вправо и влево в темное небо яркими ракетами фейерверка. Тысячная толпа взвыла и зааплодировала, люди обнимались. Мы тоже выстрелили из заветной российской бутылки с шампанским и разлили шипучее вино по приготовленным заранее стаканчикам. Пенящиеся капли выхлестнулись за края и скатились на траву. Волны фейерверка с башни, меняя цвета и форму, пересекались в небе, меняя фон, становясь все разнообразнее, взрываясь и нарастая… Хотелось орать и толкаться. Свершилось: в Париже, в Европе, на планете наступил 21 – й век.

Потом по темным, будто вымершим улицам самого престижного квартала столицы Франции, люди возвращались, распевая песни и отпуская шуточки по поводу хозяев абсолютно темных окон солидных серых особняков. Сильвестр, в отличие от Рождества, дома здесь не праздновал никто. Большинство, начав сразу после салюта, все еще пытались дозвониться до своих родных – французские провайдеры, похоже, были явно не готовы к лавине вызовов, обрушившихся на сети сразу после полуночи. Звонки постоянно срывались, и приходилось, вручную отыскивая другого национального оператора роуминга, пробовать еще и еще. Наконец мне удалось соединиться с Германий, где Андрей встречал Новый год с друзьями, стало спокойнее. Но тут с нарастающей убедительностью дала о себе знать проблема, подумать о решении которой непредусмотрительным французам даже не пришло в голову. Изможденная многочасовым ожиданием салюта и нагруженная выпитым спиртным многотысячная толпа начала активно искать возможность дать выход бродившей внутри энергии. Однако сволочным парижским властям даже в голову не пришло расставить по мере продвижения гуляющих на улицах переносные кабинки с туалетами. Группкам субтильных ажанов в ехидных пилотках, с дежурной улыбочкой отмахивающимся от иностранцев, разыскивающих ближайшую станцию метрополитена в надежде воспользоваться туалетом там, указывая направление, не приходило в голову добавить, что станции давно уже закрыты. И, когда с трудом доковыляв до ближайшей, все убеждались, что и она перегорожена мобильными решетками, негодование выливалось во всеобщий стон разочарования. Но бесконечно так, разумеется, продолжаться не могло… И город пал… Под смех и улюлюканье друзей, хорошенькие студенточки просто присаживались под очередное деревце и спускали джинсы, а парни на тротуарах открыто соревновались на дальность попадания. Похоже, что эту новогоднюю ночь, как и утро наступающего дня, Париж запомнил надолго. Не выказать солидарность с народом было бы проявлением явного высокомерия, чего я, естественно, допустить не мог. Солидный кусок фундамента дорогущего серого особняка, оказавшегося по пути, моими усилиями стал гораздо чище.

На площади Звезды, уже практически на Елисейских полях, группа молодых арабов, опасливо оглядываясь по сторонам, продавала изголодавшимся куски дымящегося жареного мяса, приготовленного прямо на грязных металлических листах и столовое вино из больших бутылей. Покупая, никто не решался спросить о том, как именно называлось мясо недавно.

Такси не ловились, мы прошли еще один квартал, на стоянках нервничали большие очереди. Усталые люди в нарушение всех правил местного этикета пытались остановить попутки, но все машины были забиты спешащими продолжить праздник парижанами. Наконец, проезжавший мимо негр в потрепанной маленькой «Хонде» с интересом выслушал мое сообщение на трех языках о страстном желании оказаться вот в этом отеле и милостиво запустил нас внутрь, подвинув какие-то лоскутные одеяла на заднем сиденье. Он поехал по кольцевой, огибая полгорода, но через полчаса привез нас в узнаваемый квартал почти напротив нашего отеля. Три минуты я уговаривал его взять деньги, но он не согласился. Уже совсем рассвело, вокруг было новое тысячелетие и город Париж. Очень хотелось спать.