Текст книги "Три плута"

Обширные, заманчивые горизонты открылись перед молодым кандидатом права, которому до сих пор трудно давалась жизнь, несмотря на всю его готовность к безустанному честному труду. Сколько интереса в этой предстоящей поездке на три года за границу, да еще при каких блестящих условиях!

Когда он вернулся от профессора Койкина в свой скромный уголок, где его с нетерпением ожидала преждевременно состарившаяся мать, он со свойственным молодости чувством забыл все то, что эта женщина теперь пережила, и, восторженно ликуя, объявил:

– Мама, я уеду, ура!

Она должна была поздравить его, подавить в себе все страхи и опасения материнской любви, предчувствия ужасов долгого одиночества и могла только желать одного счастия сыну!

– Поздравляю тебя, дорогой мой! – проговорила она поблеклыми от чрезмерного волнения губами, но когда обняла его, сил уже больше не хватило, и она зарыдала, склонив голову сыну на плечо.

– Ну, вот видишь, мама, какая ты! О чем же теперь плакать? Тут радоваться надо.

– Я и то радуюсь, Аркадий, сынок мой ненаглядный! Это я от радости плачу.

Барташев бережно довел ее до кресла, обнял ее стан рукою, затем, когда она села, опустился тут же поблизости, рядом с нею, и продолжал:

– Я все отлично понимаю, мама! Конечно, тебе скучно оставаться здесь одной. Но ведь рассуди: мы теперь вдвоем бьемся и никак не можем свести концы с концами. Я у этого профессора буду получать на всем готовом целых сто рублей в месяц. Половину их я буду высылать тебе да еще, наверное, половину из своей половины откладывать стану. Можно всегда будет так устроить, чтобы ты приехала хоть на месяц туда, где мы дальше будем жить.

– Ах, Аркаша, если бы!

И планы их разрастались в заманчивые мечты, которым всем людям в каком бы то ни было положении столь отрадно предаваться, потому что только одни они послушны желаниям каждого.

Между тем тот негодяй, которому не было дела ни до чего в мире, кроме скотских наслаждений и спасения собственной шкуры, подло торжествовал и хохотал над доверчивостью побежденного.

В тот же вечер он выехал из Варшавы, но не в Берлин, а в Вену. Поезд, мчавший его по направлению к столице Австрии, подходил к границе ранним утром.

Рогов теперь уж ничего не опасался; его дела были в полнейшем порядке. На последней станции Российской империи, пока происходила ревизия паспортов, он прогуливался по вокзалу, заговаривая со всеми пассажирами, дурачась и балагуря. Когда раздался звонок, он вернулся в свой вагон и спокойно стал ждать, когда все произойдет по существующему порядку.

Вошел жандармский унтер-офицер. Рогов даже не дрогнул. Он и с ним подшутил, встретив его веселым возгласом:

– А, многожеланный избавитель! Только и дожидаемся!

– Фамилия ваша как? – вежливо, но официальным голосом спросил жандарм.

– Кандидат прав Аркадий Николаевич Барташев! – не моргнув глазом, нахально и во всеуслышание проговорил Рогов.

– Получите, пожалуйста, – вручил ему темно-зеленую книжечку унтер-офицер.

– Мерси боку! – сфиглярничал опять негодяй, пряча чужой паспорт, доставшийся ему обманом.

Немного погодя раздался последний звонок; поезд тронулся, и через несколько минут этот отъявленный преступник считал себя вполне спасенным от кары за все свои возмутительные проделки. Он до такой степени радовался, что дальнейшей дорогой потешал не только всех попутных пассажиров, но даже и поездную прислугу.

XVIII. В Вене

По мере приближения к столице Австрии бежавший вор постепенно приходил в себя от безумной радости предполагаемого им полного спасения и стал придумывать, как бы ему в Вене сразу получше устроиться. Среди попутчиков нашлись, разумеется, и такие, которым город был уже ранее известен. Советы посыпались со всех сторон. Но из всех перечисленных гостиниц в памяти Рогова удержалось только название «Гранд-отеля», и то потому, что, вероятно, трудно сыскать город, в котором не существовало бы гостиницы с этим распространенным именем.

Первый взгляд на город, даже вокзал, в котором приходилось опускаться в нижний этаж, чтобы очутиться на улице, – поразили Рогова.

Вену поистине можно назвать красавицей. Улица Пратера, ведущая от вокзала к Рингу, широка и оживленна. Сам же Ринг, сперва удивляющий громадой зданий казарм при въезде в него, становится далее все интереснее благодаря постройкам, внешний фасад которых достоин наименования дворцов.

Доехав в хорошей парной коляске до Коловрат-ринга и свернув на Оперн-ринг, Рогов очутился у главного входа огромного здания гостиницы «Гранд-отель». Тотчас же раздался удар колокола, и немедленно навстречу ему вышло с полдюжины служащих.

Рогов, знавший немецкий язык, пустился смело в объяснения и потребовал себе хорошее помещение из двух комнат, так как он привык жить прилично, стесняться не любит и намерен пробыть в Вене довольно продолжительное время.

Через час по прибытии он уже вышел из отведенного ему помещения с целью поскорее почерпнуть новых наслаждений. Внизу его спросили, потребуется ли экипаж. Он ответил утвердительно и, сев в поданную коляску, приказал ехать в меняльную контору. Подсаживавший его помощник швейцара сказал кучеру какой-то адрес, и тот помчался.

В меняльной лавке, оказавшейся скорее банкирской конторой, Рогов был несколько удивлен. Не удовольствовавшись разменом остававшихся у него в наличности русских кредитных билетов, он предложил приобрести у него по приблизительному курсу один из тех многочисленных процентных билетов, которые он носил в клеенчатой упаковке на груди. Служащие конторы стали тихим шепотом переговариваться друг с другом, и наконец один из них, по виду заведующий, подошел к Рогову ближе и спросил его:

– Вы желаете продать эту процентную облигацию номинальной стоимости в пять тысяч рублей?

– Да, по приблизительному курсу.

– Вчерашний курс петербургской биржи девяносто девять за сто, но мы уплатить вам это не можем. Бумага вообще довольно прочная и крупным колебаниям не подвергается, тем не менее у нас всегда большие расходы при размене русских процентных бумаг. Купить мы можем только по девяносто семи, и вы нам заплатите еще полпроцента комиссии.

– Я согласен. Пишите счет, сколько это всего составит?

Но заведующий конторой не удовольствовался его согласием, заявив:

– Мы не имеем права совершать подобные сделки с неизвестными нам лицами. С кем имею честь?

– Зачем же это вам нужно? Мы в России покупаем и продаем ценные бумаги хоть на мильон, никогда не называя себя! – несколько растерялся Рогов.

– У нас правила другие, – спокойно ответил управляющий конторой, – мы должны беспрекословно подчиняться им, и если прикажете, мы можем доставить вам причитающуюся за этот банковский билет сумму в ту гостиницу, где вы остановились.

– Зачем же это? Я нисколько не стесняюсь назвать себя. Я из Варшавы; Константин Константинович Адриянов. У меня с отцом известная на всю Европу экспедиционная контора. Впрочем, вот моя визитная карточка. Если же вам и после этого еще нужны какие-либо удостоверения, то потрудитесь протелефонировать в «Гранд-отель». Я там остановился. Мне только очень жаль, что я этого раньше не предвидел и не захватил с собою паспорта.

Он лгал без зазрения совести, вновь приобрев всю свою прежнюю наглость.

По знаку разговаривавшего с ним лица другой служащий удалился, и вскоре послышались сигналы телефонных звонков. А Рогов рассказывал:

– Мне, вероятно, придется совершить через ваше посредство еще немало подобных операций, если, конечно, вы впредь будете любезнее. Мы с отцом затеваем здесь в Вене одно огромное предприятие. Разменять придется, вероятно, довольно крупную сумму.

– Извините, пожалуйста, но первый шаг всегда во всем труден. Мы будем счастливы служить вам впредь, и, конечно, на большую сумму условия наши будут для вас выгоднее, – поспешил заявить управляющий конторой с целью удержать выгодного клиента.

Служащий вернулся от телефона и, проходя мимо к своей конторке, сказал только одно слово по-немецки:

– Да.

– Все в порядке! – радостно заявил тогда управляющий. – Сейчас мы приготовим расчетный лист, который попросим вас подписать, и кассир выдаст вам деньги.

По окончании этой процедуры Рогов еще спросил:

– Вам теперь, вероятно, моя карточка более не нужна?

– Если разрешите оставить ее у нас для памяти о столь приятном знакомстве? – любезно осклабился заведующий конторой.

Настаивать Рогов не счел возможным. К тому же у него была в бумажнике еще и другая карточка, принесенная ему рекомендованным секретарем от Адриянова. Он улыбнулся, поклонился и вышел.

Нахальная мысль записаться в гостинице именем молодого владельца экспедиционной конторы в Варшаве явилась Рогову ввиду полнейшей невозможности продолжать именовать себя и здесь Барташевым и еще того менее – своей настоящей фамилией. Он знал, что Барташев неминуемо поднимет шум, когда убедится в исчезновении профессора Койкина, и отголоски этого дойдут, пожалуй, до венской полиции. Помимо этого, Роман Егорович хорошо помнил, что Адриянов высказал ему свое твердое намерение не покидать Варшавы, по крайней мере до глубокой осени или до начала зимы, так как экспедиционное время было самое горячее.

Выйдя из меняльной лавки, Рогов увидал прямо перед собою магазин мужского платья, красовавшегося за зеркальными стеклами в двух этажах. Он сказал извозчику, чтобы тот ждал, и пошел экипироваться. Накупив себе всяких костюмов и отправив их в «Гранд-отель», он нашел более удобным приобрести все остальное по части туалета в следующие дни и предаться иным удовольствиям.

Многое слыхивал о веселящихся венцах и о красавицах венках Рогов от тех знакомых, которые успели побывать здесь. Но, разумеется, он давно перезабыл все названия, а потому должен был обратиться к извозчику с вопросом:

– Где в это время лучше всего накормят и где вообще собирается самая шикарная публика?

Извозчик залепетал что-то на отчаяннейшем венском диалекте, совершенно недоступном пониманию даже тех приезжих, которые отлично знают немецкий язык, а потому Рогов, ничего не добившись, счел за благо довериться ему.

Выбравшись из узких улиц старого города, коляска очутилась вновь на Ринге, и вскоре Рогов увидал в отдалении с левой стороны то огромное здание, у которого за несколько часов перед тем он высадился с поезда. После этого коляска поехала по красивому парку с широкими каштановыми столиками, с раскинутыми палатками, с прилично одетыми услужливыми лакеями и с действительно нарядною публикой.

То был загородный ресторан Захера в главной аллее знаменитого венского Пратера.

Тут Рогов почувствовал себя совсем как дома. Будучи завсегдатаем петербургских учреждений такого сорта, он хорошо зазубрил наименования всяких французских блюд и составил такое мудреное меню, что лакеи сразу прониклись к нему чувством самого глубокого уважения. По части же вин он пожелал попробовать местные, остановив свое внимание главным образом на марке довольно возвышенной цены.

В ожидании своего заказа он разглядывал публику и, вдруг увидав знакомое лицо, стал посылать сидевшему в расстоянии трех столиков от него господину самые любезные улыбки и даже приветствия рукою. Оказалось, это был тот самый человек, который устроил для него покупку русской процентной бумаги. Однако на приветствия Рогова тот ответил лишь вежливым, но довольно сдержанным поклоном.

«Черт его знает! – подумал Роман Егорович. – Из осторожности он это, что ли, или из чрезмерного уважения ко мне не решается на большее сближение? А мне не мешало бы на первых порах показываться везде открыто в Вене с человеком, более или менее известным. Надо переманить его к моему столу».

Он снова замахал по направлению к тому же господину руками, приглашая его пересесть. Но тот подозвал к себе одного из лакеев и что-то объяснил ему, после чего слуга подошел к Роману Егоровичу с почтительным докладом:

– Господин Блехкугель очень извиняется, но при всем своем желании разделить с вами компанию никак не может, ввиду того что ждет сюда одного своего хорошего знакомого, которого вы тоже будете очень рады видеть.

Рогов встревожился. В первую минуту он едва нашелся, чтобы ответить лакею: «Я сам сейчас подойду к нему и скажу ему, в чем дело». Но он уже предчувствовал некоторую неприятность и с целью предупредить ее заблаговременно в самом деле направился к господину Блехкугелю.

Тот из вежливости встал перед ним и сказал:

– После вас у меня в конторе был ваш постоянный венский корреспондент Эдуард Сакс.

Надо было обладать значительным запасом самой изворотливой находчивости, чтобы не покраснеть и самым обыкновенным голосом, как это сделал Рогов, спросить:

– И вы его ждете сюда?

– Да, он обещал приехать, если только его ничто не задержит. Мы здесь с ним часто обедаем: летом это лучшее место сборища тех венцев, которых необходимость приковывает к городу.

– Я буду очень рад видеть его, – сказал еще более развязно Рогов.

– Он, разумеется, тоже, – ответил Блехкугель и прибавил: – Он очень удивился, когда я сказал ему, что вы приехали в Вену с намерением пробыть здесь несколько дней. Он спросил меня, где вы остановились, и хотел проехать прямо к вам.

Рогову необходимо было поставить дело так, чтобы не возбудить никакого подозрения, а потому он сказал самым непринужденным тоном:

– Я буду очень рад познакомиться с господином Саксом, которого давно знаю, только заглазно.

– А как же он говорил мне…

– Он впал в ту же ошибку, в которую впадают очень многие, – продолжал лгать Рогов, – он предполагает, что я – Константин Адриянов, которого он уже знает. Между тем нас три Константина и все мы – родные братья. Я – старший из них. Я в первый раз еду по нашим делам в Европу; до сих пор я заведовал Востоком, то есть всей Сибирью и Туркестаном.

Блехкугель выразил на лице радостное и почтительное удивление этому рассказу и наконец избрал момент, чтобы вставить:

– Теперь я понимаю настоящую причину нашего спора! Извините, господин Адриянов, но мой приятель Сакс ввел меня в самое непостижимое удивление: он утверждал, будто вам не более двадцати пяти лет и вы – светлый блондин, тогда как я говорил ему, что вам около сорока и что, несмотря на короткую стрижку и совершенно гладко выбритое лицо, вас должно считать брюнетом. Теперь все объясняется, если мы говорим о двух разных братьях. Очень, очень приятно! – Блехкугель крепко пожал Рогову руку.

Тогда Роман Егорович воодушевленнее прежнего стал приглашать его:

– Да пойдемте же к моему столу, и, если господин Сакс приедет, это даст нам повод выпить бутылочку-другую шампанского.

На этот раз Блехкугель, оказавшийся не управляющим, а владельцем конторы, в которой Рогов разменял билет, согласился. Переселившись на новое место, он сказал с некоторым сожалением:

– Должно быть, наш милый Сакс сегодня не приедет. Но он, наверное, явится к вам в гостиницу завтра утром пораньше.

– Когда бы то ни было, всегда буду очень рад видеть его, – развязно воскликнул Рогов.

Однако эта радость предоставилась ему сейчас же; с другой стороны сада, к которой оба они сидели спиною, к ним подошел господин тоже средних лет; он остановился и уставил на Рогова удивленный, почти вызывающий взгляд.

Блехкугель обрадовался и, пожав ему руку, стал объяснять:

– Оказывается, что мы оба с вами правы: пред вами сидит господин Адриянов-старший, но не отец, а старший сын, много лет проведший на Дальнем Востоке и там заведовавший отделением своей экспедиционной фирмы.

– Ах, вот что! – с распускающейся на лице улыбкой сказал Сакс. – А я и не знал!.. Но как странно, что вас тоже зовут Константином!

– Садитесь, господин Сакс, – прервал его Рогов, – и для первого знакомства позвольте рассказать вам, как это случилось.

– Прелюбопытно в самом деле!

– Вот изволите ли видеть, – быстро сымпровизировал Рогов, у которого вообще было достаточно находчивости на всякое вранье. – Адрияновы существуют давно; наша фирма основана моим дедом.

– А я полагал – отцом? – вопросительно проговорил Сакс.

– Отец только расширил ее и завел сношения с Европой, – пояснил Рогов. – Дед же давно затеял дело транспортирования клади и экспедиции товара по Сибири. Когда я рождался на свет, он потребовал, чтобы мне дано было при крещении его имя, говоря, что представитель фирмы Адрияновых был и будет Константином. Когда же родился мой второй брат и у отца явилось сознание необходимости поставить и его где-либо представителем нашего обширного дела, то он не мог ослушаться воли нашего деда и должен был также и ему дать имя Константина.

– Вы говорили, что у вас есть еще третий брат? – спросил Блехкугель.

– Ах, в самом деле? А я не знал! – вновь удивился господин Сакс. – Где же ваш третий брат?

– Он еще очень молод и сейчас учится в коммерческом училище в Петербурге, – нисколько не смущаясь, ответил Рогов, после чего прибавил: – Но, господа, теперь воздадим должное этому симпатичному учреждению, которое, кажется, порекомендовали мне недаром.

Обед начался.

Рогов вспомнил о том, что в последнее время ему уже вторично приходилось выдавать себя за постоянного жителя Сибири. На несколько минут его встревожила мысль: не дурное ли это предзнаменование? Но он сейчас же отогнал от себя все печальное и стал так часто опоражнивать свой стакан, что и Блехкугель, и Сакс даже выразили некоторое восторженное удивление перед неутолимостью русской жажды. Однако это нисколько не помешало Роману Егоровичу сознавать необходимость некоторой осторожности с новыми знакомыми. Легко могло статься, что Сакс напишет в Варшаву или в Петербург о своей встрече с ним, и тогда забьют тревогу, изобличат его и сцапают. А это требовалось предотвратить.

Между тем ему нисколько не хотелось сейчас же бежать, дальше. То, что он увидел в несколько часов в Вене, прельщало его, и он думал с досадою, до чего иной раз непредвиденная случайность может все испакостить. Но если мысли говорили одно, то уста высказывали другое, а именно:

– Судьба благоприятствует мне с первого же момента прибытия в очаровательную Вену. Мой брат в Варшаве, разумеется, указал мне на вас, господин Сакс. Если бы я не попал для размена денег в контору господина Блехкугеля, мне пришлось бы завтра разыскивать вас. А теперь я могу целым днем ранее сообщить вам некоторые наши очень важные планы.

– Я весь внимание, господин Адриянов, – сказал корреспондент транспортной конторы.

– Мой брат, – продолжал Роман Егорович, – покинул одновременно со мной Варшаву с целью объездить наши российские далекие окраины, я же взял на себя Европу. Но, пока я здесь займусь кое-чем в Вене, у меня есть к вам одно очень важное поручение, господин Сакс.

– Чем могу служить?

– Если вы состоите нашим корреспондентом, так вы должны знать, насколько мы заботимся о расширении нашего дела. Моя мысль – работать теперь вдвойне для самих себя. То есть я хочу приобретать товары из первых рук и сам их перепродавать, вместо того чтобы только перевозить их от одних к другому. Пока я в Вене буду завязывать сношения, я попрошу вас объехать те иностранные города, из которых мы в России вообще много черпаем. Обо всем вам придется докладывать мне сюда до сообщения вам моего нового адреса, так как ваши письма теперь не застанут моего брата в Варшаве.

Сакс, для которого подобное предложение являлось совсем неожиданным, поспешил справиться, насколько оно окажется выгодным. Когда же мнимый принципал заявил ему, что намеревается широко вознаградить его беспокойство и труды, – дело показалось заманчивым.

Ввиду общего согласия обед продолжался еще веселее, шампанское явилось как раз кстати для вспрыскивания будущих успехов, и Рогов пил за здоровье своего отца и своих братьев.

По окончании обеда, превратившегося из-за разнузданных и безграничных потребностей Рогова в целый пир, компания вышла из ресторанного сада в такое время, когда наступала пора направляться к какому-либо зрелищу. Таковыми был богат Пратер, и спутники Рогова порекомендовали ему какой-то кафешантан, изобилующий будто бы целым букетом каскадных звезд.

По прибытии туда Рогов хотел было сейчас же вновь потребовать шампанского, однако Блехкугель и Сакс предвидели для себя на следующий день работу и уклонились от новых возлияний. Воспользовавшись желанием Рогова познакомиться с той именно «звездою», которая пела на подмостках в минуту их появления, они удалились под предлогом не мешать ему, и Сакс дал слово явиться к нему в «Гранд-отель» на следующий день ровно к полудню, чтобы вместе составить маршрут его поездки.

Почувствовав себя совсем свободным и будучи очень доволен ловкостью, с которой он нашел средство обезопасить свое дальнейшее пребывание в Вене, беглый плут из России развернулся в увеселительном учреждении во всю ширь своей ненасытной натуры. Он подозвал лакея и спросил его:

– Как фамилия этой очаровательной певицы, которая так хорошо дирижирует ногами?

Действительно, понравившаяся «звездочка» канканировала на подмостках, выделывая в такт оркестру удивительно замысловатые па.

– Фрейлейн Мирцль! – ответил лакей и догадливо спросил: – Может быть, почтеннейший господин желает пригласить ее поужинать?

– Устрой мне это, – сказал ему Рогов на «ты», совсем забывая, где он, – и я дам тебе десять крон на чай.

Подобное вознаграждение для венского лакея было чрезвычайно щедро, и потому он плута, разбрасывавшего краденые деньги, моментально произвел в бароны и стал уверять, что целует руку господину барону и что господин барон останется доволен, потому что фрейлейн Мирцль очень веселая особа.

Так оно и оказалось.

Фрейлейн Мирцль в свою очередь тоже очень обрадовалась знакомству с таким богатым иностранцем, и между ними завязались столь дружеские отношения, что Рогов обещал приехать в этот же кафешантан и на следующий вечер.

Сакса он быстро выпроводил из Вены, снабдив его на первые путевые расходы тысячью гульденов, что составляет на русские деньги немного менее восьмисот рублей. Но разве Рогов смотрел на подобные траты, когда вопрос касался его свободы? Сакс еще раз подтвердил обязательство обо всем писать ему в Вену, после чего уехал, столь мало сомневаясь в чем-либо, что даже Блехкугелю сказал на его замечание относительно поразительной разнузданности Адриянова:

– Подумайте только, вот человек двадцать лет странствовал по Сибири! Поневоле там одичать можно! Ведь там у них, кроме пьянства и кутежей, никаких развлечений не существует.

Это последнее мнение поддерживал и оправдывал Рогов, предаваясь с этого дня постоянным обильнейшим попойкам. За его столом в кафешантане Пратера пил кто хотел. Знакомства он сводил более чем легко. Правда, он сразу навел на себя подозрение полицейского агента, наблюдению которого было вверено это увеселительное заведение. Однако и этому блюстителю порядка пришлось вскоре примириться с мыслью об одичалости этого небывалого мота. По наведенным справкам оказалось, во-первых, что он знаком с Блехкугелем, содержателем известной меняльной конторы на Грабене, и что некий Сакс, известный по солидным торговым делам комиссионер, называл его своим «принципалом», приходя к нему в «Гранд-отель», и командирован им теперь куда-то по делам.

Рогов, увлекавшийся все более фрейлейн Мирцль, был весьма огорчен интригами против нее на сцене кафешантана и решил какой бы то ни было ценой выдвинуть ее на первый план. Это удалось ему, хотя и не совсем в том смысле, как он предполагал. Впрочем, главную роль и тут сыграла случайность. Приближался роковой час для этого человека, вообразившего себе, что дальше так все и пройдет для него безнаказанно.

У артисток увеселительных заведений, подобных тому, где выступала Мирцль, бывают тоже свои бенефисы. Фрейлейн Мирцль пожелала воспользоваться этим днем, чтобы затмить всех своих товарок. По крайней мере, так объяснила она все Рогову. Он обещал ей свое содействие и придумал следующее.

Он попросил одного ювелира, у которого уже несколько раз покупал разные вещички и для себя, и для фрейлейн Мирцль, дать ему напрокат, на один только вечер, как можно больше вещей, бросающихся в глаза. По выбору его их набралось на тридцать тысяч гульденов. Ювелир должен был лично сопровождать Рогова в кафешантан и там провести с ним за обильным ужином весь вечер, а вещи должны были быть поднесены бенефициантке якобы в дар, но возвращены ювелиру при разъезде, причем ему за этот прокат будет уплачена тысяча гульденов. Заработок показался выгодным, к тому же риска никакого не представлялось, и ювелир согласился с тем условием, чтобы фрейлейн Мирцль сама засвидетельствовала ему или хоть подтвердила свое согласие поступить именно так, как ему было обрисовано.

Разумеется, поднесение бриллиантовых диадем, колье и всяких других драгоценностей каскадной певице, отличавшейся более жестикуляцией ног, нежели музыкальностью, произвело в кафешантане такой фурор, что не только весь артистический персонал, но и вся публика, и даже полицейский агент таращили испуганно глаза. Рукоплескания оглашали зал, и бенефициантку вызывали великое множество раз. По исполнении своих номеров в первом отделении она сошла в зал и присоединилась к Рогову и ювелиру, вся сияя от нагроможденных на нее украшений его производства. Собственно, ужин был назначен позже, к концу вечера, а пока только так себе, попивали шампанское.

Но после второго выхода Мирцль ее стали ждать нетерпеливо, и время переодевания казалось Рогову особенно продолжительным. Ювелир успокаивал его, высказывая предположение, что бенефициантка принимает в своей уборной поздравления других артистов. Когда же, однако, прошел целый час, Рогов поручил лакею напомнить предмету его поклонения, что ужин ждет. Тот вернулся не один, а в сопровождении еще какого-то служащего, и они заявили, перебивая друг друга:

– Фрейлейн Мирцль давно уехала и сказала всем, что так у нее с вами было условлено.

Вышел страшный переполох, быстро перешедший в скандал. Побледневший от ужаса ювелир не отпускал Рогова, стремившегося в погоню за беглянкою. Теперь для посторонних свидетелей выяснилось, что драгоценности были взяты напрокат. Рогов в свою очередь кричал, что его обманули и обокрали. Ювелир, задыхаясь, весь трясясь от гнева и ударяя себя кулаком в грудь, надрывался сиплым голосом:

– Нет, это я обманут, я обокраден! Но вы от меня не уйдете!

Сцена разыгрывалась столь шумно, что вмешалась полиция. Удостоверившись в действительности заявления «артистки» Мирцль, будто она поехала туда, где встретиться было условлено между нею и Роговым, представитель полиции предложил последнему, называя его господином Адрияновым, упростить весь вопрос указанием, где она ждет его? Рогов сделать это не мог, а горячностью и клятвами, конечно, ничего не разъяснил. Тогда приглашенный комиссар привлек главных участников для составления протокола.

Тут для Рогова наступил трагический момент. Он предполагал отделаться на одних словах, но так как это ни к чему не вело, то он решил пустить в оборот варшавскую визитную карточку Константина Константиновича Адриянова, оставшуюся у него в запасе. Когда он доставал ее из особого хранилища в бумажнике, полицейский комиссар сказал ему:

– Нет, я вас уж попрошу дать мне и ваш паспорт… вот эту самую зеленую книжечку, которая находится в том же отделении вашего бумажника. Почему же вы не желаете? Странное сопротивление для человека, у которого ничего нет дурного на совести.

Вмешался ювелир с просьбою заарестовать бумажник, чтобы хоть отчасти пополнить сумму стоимости бриллиантов.

– Не дам! – крикнул в каком-то растерянном отчаянии Рогов.

Но по знаку комиссара двое полицейских схватили его за руки, и бумажник был отнят.

Там оказалось несколько тысяч австрийских крон, так как Рогов в свое трехнедельное пребывание в Вене уже не раз менял крупные процентные билеты на наличные деньги.

Затем полицейский комиссар медленно и спокойно раскрыл зеленую паспортную книжечку и вслух прочитал сделанную на ней и по-немецки надпись: «Кандидат прав Варшавского университета Аркадий Барташев». Тогда он взглянул на Рогова и не то радостно, не то удивленно проговорил:

– Хе-хе-хе… вот вы кто такой! А нам уже в третий раз сообщают циркулярно об одном господине, выдававшем себя в Варшаве за профессора Койкина и обманным образом выманившем у некоего Барташева заграничный паспорт. Обыщите-ка мне хорошенько этого субъекта! – обратился он затем к своим подчиненным.

Рогов опять вздумал сопротивляться. Он сперва попробовал застращать комиссара и нахально заявил:

– Вы играете опасную игру! Я здесь известен, и обо мне можно спросить такую богатую фирму, как «Блехкугель»! Вы не умеете отличать богатого человека от мошенника! На мне сейчас русских процентных бумаг вчетверо более, нежели следует этому ювелиру. Обманут ведь я, а не он, так как я ему заплачу.

– Делайте что приказано! – строго крикнул комиссар обоим полицейским сержантам.

– Я протестую! – еще раз крикнул Рогов, но это ни к чему не повело.

– Советую вам не сопротивляться, а то вам наложат на руки машинки, ощущение от которых не совсем приятное, – спокойно посоветовал ему комиссар.

– Но что же я сделал? – простонал Рогов, поняв наконец все свое бессилие. – Меня же обокрали и со мной так поступают! Ну уж и порядки!

Все процентные бумаги, нашедшиеся при нем, были зарегистрированы и опечатаны. Ювелир стал дышать полегче: он надеялся быть вознагражденным за убытки независимо от того, каковы бы ни были последствия этого случайного ареста.

Комиссар объявил пойманному:

– Вас сейчас же отправят в центральную полицейскую тюрьму. Я могу дать вам еще только один добрый совет: укажите нам, куда бежала с бриллиантами ваша сообщница Мирцль. До тех пор мы займемся справками о личности профессора Койкина, мошенническим образом выманившего паспорт у совсем чужого лица, чтобы переехать российскую границу.

В центральной полицейской тюрьме Рогова поместили в отдельной камере, где ему было предоставлено на досуге раздумывать о превратностях судьбы.

Он очень хвалил себя за то, что не поддался у комиссара малодушию, и под утро решил, что нет никакой возможности ни венской, ни варшавской, ни петербургской полиции проведать, кто такой профессор Койкин и откуда он взялся. Стало быть, никто не докажет, что он – Рогов, а еще того менее, что он совершил выемку полумильона рублей из банка «Валюта». Ободрив себя этой надеждой, он даже поспал довольно крепко и был крайне удивлен, когда тюремный сторож разбудил его и повел к допросу.

В пустой камере арестантского дома сидели за столом два господина: один пожилой, горбоносый, напоминавший старого орла, другой много помоложе, смахивавший на еврея конторского пошиба. Пожилой внимательно оглядел вошедшего арестанта и потом спросил его: