Текст книги "Три плута"

– Ведь вот история какая: вчера тут господа кутили, а потом у одного бумажник пропал.

Рогов так и затрепетал от волнения.

«Стало быть, не меня ищут и мне это только со страха показалось? – подумал он. – Ну, а если татарин врет и только придумана такая уловка, чтобы меня потом при выходе сцапать и живьем проглотить? Они, наверное, расположились там в засаде. Это я сейчас проверю». И, обращаясь к официанту, он спросил:

– Скажи, пожалуйста! Вот у вас здесь своя пристань сделана; можно мне сюда велеть ялик или шлюпку подать? Мне бы по воде прокатиться охота.

– Помилуйте-с! Со всяким даже удовольствием! Сейчас прикажете или погодя?

– Вели-ка, брат, сейчас. Кстати, счет мне подай. Да вот погоди: возьми сто рублей и получи, сколько там с меня следует. Только лодку чтобы поскорей.

– А кофе не прикажете?

– Не хочу я теперь кофе. Может быть, после катания на лодке я опять к вам заверну.

Хотя татарин вел этот разговор очень просто, совсем непринужденно, но Рогов не мог еще успокоиться и с боязливым нетерпением остался выжидать, чем все кончится. Он прошел на плотик, служивший пристанью ресторана, и, стоя на последней доске, твердо решил живым себя в руки не отдавать. Слишком хорошо знал он историю своего дальнейшего будущего с того момента, как придется дать ответ за содеянное преступление. Целый ряд подлогов официальных документов с приложением фальшивой печати влек за собой вечное поселение в отдаленнейших местах Сибири, с лишением всех прав состояния и имущественных.

Неимоверно долгим казалось ему отсутствие ушедшей прислуги. Совсем исчезло благодушное настроение, вызванное наслаждением кулинарного искусства виртуоза повара и тончайших иностранных вин. Он не только не ощущал уже никакого приятного вкуса, а, напротив, ему каждый момент казалось, что с ним станет очень дурно. И он прождал четверть часа буквально между жизнью и смертью.

Вдруг он увидал чистенькую белую шлюпку с красным рантом, быстро придвигавшуюся благодаря сильным взмахам веслами молодого парня в кумачовой рубахе.

Рогов понял, для кого предназначалась эта лодка, и подумал: «Неужели я спасусь?»

В то же время он невольно оглянулся по направлению к ресторану. Оттуда торопливой поступью спешил к нему татарин, несший в руке тарелку со счетом и сдачей. Теперь уж, наверное, можно было быть совершенно спокойным: опасность миновала.

Нервы, страшно натянутые, сразу ослабли, и Рогов стал громко хохотать. Впрочем, и это нисколько не удивило слугу, предположившего, что барин просто находится под влиянием довольно-таки обильных возлияний. Рогов на радостях отвалил целых десять рублей на чай.

Чтобы усадить дорогого гостя в шлюпку, собралось не менее пяти татар, да подоспел и сам хозяин с выражением своей признательности и с просьбами не забывать и впредь.

Отъехав на три весельных взмаха, Рогов закричал: «Спасибо за угощение! Не поминайте лихом! Я вашего брата лучше Сибири полюбил!» У него снова появилось желание шутить, ломаться и балаганничать. Обращаясь к своему гребцу, он спросил:

– Песни петь умеешь?

– Почему, барин, не уметь? Только нашему брату здесь воспрещается. Вот ежели за Стрелку выехать, ко взморью ближе, так там запрета нет, а здесь положение такое, чтобы все тихо, благородно. Нам тут друг с дружкой не то что распевать, а перекликаться громко воспрещено.

– Да почему же?

– Господа тут какие живут? Сами небось изволите знать.

– Да, вот оно что, – в раздумье протяжно произнес Рогов и потом совершенно неожиданно спросил: – А свистать можно?

– Ничего, барин, посвистите, про это нам ничего неизвестно. Пароходы ходят, так те эвона как гулко свистят!

Но Роману Егоровичу такого рода развлечение понравилось ненадолго. К тому же в катании на лодке он преследовал иную цель. Задумал он свой план еще раньше и спешно приступил к его выполнению лишь вследствие внезапно появившихся понудительных причин. Посвистав немного, он сказал парню:

– А ведь я, голубчик мой, сегодня в последний раз по этим водам катаюсь.

– Уезжать, стало быть, куда хотите? – спросил лодочник, налегая особенно сильно на весла, точно считая обязанностью напоследки услужить.

– Все ты скоро узнаешь, и скажу я тебе только одно, что узнаешь ты этот самый секрет одним из первых. Ты мне только на один вопрос ответь: любишь ты деньги?

– Кто, барин, денег не любит? Всякому они нужны. Хотя бы и нашему брату: без денег тоже не проживешь. Домой послать надо да подати платить…

– Ну, хорошо. Сегодня я тебе дам заработать, в обиде не останешься. Дам я тебе пять рублей.

– Премного вам благодарны-с.

– Хорошо, погоди, не перебивай меня! Мы с тобою доедем до речного яхт-клуба; там ты сойдешь и станешь дожидаться меня, пока я обратно не вернусь, а я один покатаюсь. У меня, видишь ли, есть в кармане такой особенный снаряд, чтобы рыбу ловить, – продолжал выдумывать Рогов. – Требуется только чрезвычайная тишина.

– Понимаем-с.

– Вот то-то же и есть. А если ты со мной будешь, то мы с тобою непременно станем разговаривать. Но еще мне нужно, чтобы ты взял к себе одно мое письмо. Скажи, пожалуйста, ты грамотный?

– Нет, барин, не обучен.

– Ты это письмо держи в руках да сиди-посиживай на пристани яхт-клубской, пока тебя кто-нибудь спросит, кого ты дожидаешься. Вот тому самому ты письмо и покажи. Понял?

– Понял-с!

– Ну, так причаливай!

Оставшись в шлюпке и выпустив на яхт-клубскую пристань своего лодочника с письмом в руках и пятирублевкою, Рогов сильно оттолкнулся, взмахнул два-три раза веслами и быстро отплыл далее, очутившись в сильном течении. Ему опять стало очень жарко, хотя своего летнего пальто он как скинул в ресторане, так более не надевал, и оно валялось в шлюпке на корме. Особых усилий грести он не делал, так как спешить ему не было никакой надобности. Течение несло его понемногу, и он только высматривал удобное место, где бы ему пристать к берегу. По свойству своего вечного расположения к юмору он даже про себя проговорил: «На тот свет отправляться много удобнее по письму на имя госпожи Полиции! А перепугал меня давеча пристав. И с чего это мне только в голову взбрело?»

Ему стало очень весело на душе. Он обращался к самому себе с речами, близкими к совершеннейшей нелепости, – до такой степени были они проникнуты самыми извращенными взглядами на нравственность. Он рассуждал:

«Ведь вот, наверное, если бы меня поймали и стали судить, то добрые люди назвали бы меня мошенником и по закону меня загнали бы туда, где Макар и телят не гонял. А того никто в рассуждение не возьмет, что доброты и щедрости во мне одном куда больше, нежели во всех их, вместе взятых. Сколько я сегодня, например, щедрых подарков роздал? Швейцару в гостинице дал пять рублей, одному извозчику – три, другому – рубль, татарам в ресторане целых десять рублей отвалил, лодочнику вот тоже пять рублей дал. Все они должны за меня Бога молить, потому что ведь, если меня сцапают, от меня не разживешься больше».

Рогов оглянулся, и место ему показалось удобным. Он не совсем знал, куда отсюда выйдет, но ему хотелось поскорее избавиться от своей шлюпки, так как у него вовсе не было желания забираться еще дальше к открытому взморью. Он проговорил вслух с обычной балаганной интонацией: «Пора, однако ж, и топиться!» – и тут же направил свой челн к безлюдному берегу Крестовского острова. Там он снял с себя один костюм, развернул сапоги и, положив их вместе со шляпою на дно лодки, оттолкнул последнюю насколько мог сильно, дабы она свободно поплыла далее.

В дорожной маленькой шапочке чувствуя себя значительно легче, он поглядел еще вслед уплывающей шлюпке и потом побрел по болотистому мокрому лесу, рассчитывая направиться к Петровскому острову. Значительная часть пути оказалась далеко не легкой. Рогов шел, попрыгивая с кочки на кочку, стараясь возможно меньше промочить обувь. При всякой неудаче он то громко ругался, то, напротив, добродушно хохотал. Когда наконец ему удалось выбраться на гладкий шоссейный путь, он совсем повеселел, осмотрелся, нет ли где извозчика, вдали увидал одного, замахал ему платком и про себя решил: «Теперь прежде всего в парикмахерскую».

Пришлось ехать на Петербургскую сторону. Но это было Роману Егоровичу безразлично, так как туда он никогда не показывался и никто его в той местности не знал. Войдя под первую встречную вывеску, он заявил:

– Надо мне бороду и усы сбрить да голову шариком обстричь.

Подмастерья переглянулись, улыбнулись и, конечно, подумали, что посетитель шутит: даже и вчуже жалко было расставаться с вьющимися черными, едва седеющими на висках, локонами и весьма красиво растущей бородкой. Но Рогов живо вывел их из затруднения, опускаясь в кресло перед зеркалом.

– Напрасно сомневаешься! Я это, братец ты мой, с Великого поста в отпуску нагулял. А ведь ты знаешь, кто я?

– Извините, пожалуйста, никак признать не могу, хотя личность, сдается, будто знакома, – ответил парикмахер.

– Я, брат, артист из оперы и теперь выступаю на гастролях тут в одном саду. Сейчас только с поездом приехал, еще даже переодеться не успел. Видишь, на голове дорожная фуражка была надета и сапоги насквозь промокли?

Почему у человека, только что приехавшего с поезда, сапоги должны насквозь промокнуть – этого в приливе радостной болтовни Рогов, должно быть, не обдумал; но к чести парикмахерских мозговых способностей надо признаться, что и подмастерье никакого значения такой подробности не придал. Его ошеломило, но с самой лестной стороны, что голова известного оперного артиста попала в его переделку. Он стал чрезвычайно услужливым и почтительным, принялся расспрашивать, в каких операх выступает клиент, и даже решился поставить вопрос:

– А позвольте узнать, вы не господин ли Фигнер будете?

– Нет, брат, не Фигнер, хотя по своему амплуа не во многом уступлю ему. Но стриги меня живее, мне надо еще перед спектаклем одну арию прорепетировать.

Завершилось тем, что парикмахер даже попросил, нельзя ли билетиком воспользоваться будет. На это Рогов с неподражаемой важностью ответил:

– С удовольствием, мой друг, пришлю.

Он заплатил, по обыкновению, особенно щедро и вышел.

Оттуда он прокатил уже на другом извозчике прямо на Невский проспект, в большой магазин готового платья, и приобрел там новое пальто. Потом он поехал покупать себе чемодан, белье и дорожный плед, свернутый в ремни.

Вдруг ему пришла блажная мысль. Он никак не мог успокоиться, ему мало еще было сильных ощущений. Он приказал извозчику отвезти его именно в ту гостиницу, в которой он жил со времени совершения преступления. Ему хотелось убедиться в том, что он действительно стал неузнаваем.

Стараясь придать себе несвойственную обыкновенно походку, он вошел в главный подъезд и, по возможности изменяя голос, обратился к старшему швейцару:

– Позвольте, пожалуйста, спросить вас: не живет ли у вас Роман Егорович Рогов?

– Живет, но только его сейчас дома нет, и, когда приедет, неизвестно, потому что они приказали экипаж их отпустить и сказали, что, когда понадобится, так в телефон сами потребуют, – доложил швейцар.

Сохраняя строгий и серьезный вид, плут поблагодарил и попросил еще:

– Передайте ему, пожалуйста, что приезжал из частной оперы первый тенор. Я жду его на мой бенефис. Пожалуйста, не позабудьте!

Он довольно важно кивнул головой и вышел. Его разбирал хохот. Эта отчаянная проделка чрезвычайно потешала его.

«Ведь вот остолопы! – думал он. – Ни единая бестия не узнала меня! Здорово же меня эта метаморфоза изменила! Интересно было бы в таком бритом виде теперь Назарчику Мустафетову показаться. Чего доброго, и он меня за чужого примет. Жаль, что неудобно! Не один он теперь живет: связался черт знает для чего с юбкой какой-то. А то бы я непременно к нему заявился. Но куда же я теперь поеду?»

Извозчик, на котором он приехал, успел выбраться из вереницы экипажей, ожидавших у гостиницы, надо было сесть и дать какое-нибудь приказание. Однако Рогову не хотелось громко говорить то, что он придумал, так как он все-таки опасался стоявших тут посыльных и дворников. Поэтому он предпочел приказать:

– По Казанской улице.

Он взглянул на часы: было семь. Как быстро время с утра прошло! Положим, и дел он успел сделать немало. Если теперь уж семь, то, значит, и ожидать не особенно долго придется. Рогов помнил, что в Варшаву поезд отходит около девяти часов вечера, и скомандовал извозчику ехать на Варшавский вокзал. Там он обратился к носильщику, взявшему его чемодан и плед, с вопросом, когда отходит поезд в Варшаву.

– Скорый – в девять часов сорок пять минут, а пассажирский – в одиннадцать пятьдесят.

– Времени, значит, еще масса. Тащи мои вещи в буфет, а там я тебе дам денег, и ты мне билет на скорый выправишь. Не можешь ли ты раздобыть маленькое спальное отделение первого класса? Хотелось бы в дороге отдохнуть. Я очень устал сегодня: ездил и по морю, и по суху.

Носильщик ответил, что постарается добыть. Рогов уселся за столик и потребовал прежде всего содовой воды. Он действительно чувствовал себя очень утомленным.

XVII. Полезное знакомство

Носильщику удалось раздобыть особое малое отделеньице первого класса, но Рогов не сразу мог заснуть – ему было душно. Он открывал окно, однако от быстрого хода поезда врывавшийся ветер угрожал простудой. Тогда Роман Егорович вновь поднимал спущенное стекло, ложился и ворочался с боку на бок.

Его тревожили всякие думы, и в особенности одно опасение: как проберется он через границу? Он слышал много рассказов об услужливости ловких посредников, умудряющихся, вопреки самому бдительному надзору, переправлять в чужие страны лиц, нарушивших у нас требования законов. Но таких посредников, если даже они и существуют, требовалось прежде всего знать или успеть разыскать. Поэтому Рогову оставалось придумать другой выход, и он промучился большую часть ночи над составлением приблизительного плана. Только к утру, приняв наконец решение, он уснул.

Весь следующий день пришлось еще ехать. Роман Егорович и в пути счел нужным не терять времени даром. Он заводил знакомства, стараясь проведать то, что ему было особенно нужно. На большой станции он подошел к буфету и потребовал, чтобы ему уложили в корзиночку побольше всякой еды и пару бутылок вина. Когда поезд отъехал, он пригласил в свое отделеньице пассажира, молодого, показавшегося ему симпатичным и в особенности доверчивым.

– Вы тут на станции не закусывали? – любезно спросил Рогов.

– Нет, что-то не хотелось, – ответил молодой человек, – к тому же я думал, что поезд стоит всего десять минут. Терпеть не могу есть и давиться. К тому же у меня кое-что захвачено с собою в саквояже. Я предпочитаю один день питаться холодным, но, по крайней мере, спокойно, без нервной спешки.

– Совсем как я! – радостно воскликнул Роман Егорович. – Вот я тоже кое-чего тут себе понабрал в намерении заняться завтраком. Не угодно ли будет присоединиться?

– С удовольствием. Только в таком случае я принесу сюда и свою долю.

– Соединенными, значит, силами? Тем обильнее будет наш пир!

Через несколько минут они расположились в купе, миролюбиво толкуя да по временам прерывая трапезу несколькими глотками вина.

– Вы за границу едете? – спросил Рогов.

– Нет, я только до Варшавы.

– В первый раз?

– О нет! Я в Варшаве могу считать себя вполне дома.

– Служите?

– Да, пожалуй, что и служу, – ответил молодой человек, – хотя я занят в конторе моего родного отца, что, пожалуй, то же самое, что и в своей собственной. У нас контора транспортирования и экспедиции всяких товаров. Мой отец живет постоянно в Петербурге, где заведует главным делом, а я в Варшаве заведую местным отделением.

– Веселый город, говорят?

– Да, но и очень деловой. Варшава на моих глазах быстро разрослась и богатеет. Вы разве никогда не были там?

– Несколько раз, но только проездом. Я теперь должен буду остановиться на несколько дней. У меня есть одно дело, которое задержит меня.

– А вы по коммерческим делам? – полюбопытствовал в свою очередь молодой человек.

– Не совсем. Я еду в Италию, Испанию и Португалию для изучения одного очень важного научного вопроса, – стал лгать Рогов. – Надо вам сказать, что я профессор. Но не думайте, пожалуйста, что я профессор магии, как, например, Роберт Ленд или Герман, известные фокусники. О нас, ученых людях, сложилось превратное представление, будто мы умеем только на всех нагонять скуку. Я очень люблю свои ученые занятия, но это не мешает мне находить удовольствие и в приятной компании молодых людей, для которых моя специальность совершеннейшая тайна.

– А чем именно вы интересуетесь в науке?

– Письменами, то есть, так сказать, рукописями. Теперь вот мне необходимо подыскать в Варшаве на должность секретаря молодого человека, хорошо знающего польский и еще какой-нибудь европейский язык.

– Это будет нетрудно. Но что же, вы хотите взять его с собою в Италию и Испанию?

– Непременно! – воскликнул Рогов и пустился в подробности: – Положение моего секретаря во время моего путешествия будет в высшей степени заманчиво. Надо вам сказать, что мне на разработку данного вопроса отпущена очень солидная сумма, так что я расходами не стесняюсь. Езжу я, как вы сами видите, с полным комфортом, и всеми этими удобствами будет пользоваться и мой секретарь. Жить мы будем в первоклассных отелях, и, кроме того, я, предоставляя секретарю решительно все готовым, буду платить ему каждый месяц сто рублей, где бы мы ни находились. А так как в дальнюю дорогу молодому человеку мало ли что может понадобиться, то я даю в виде подъемных единовременно триста рублей.

– Положение в самом деле очень хорошее, охотников найдется немало. Но как же вы думаете поступить: публикации в газетах сделать или через знакомых искать? Ведь без рекомендации брать с собою в дальнюю дорогу и настолько приблизить совсем чужое лицо довольно рискованно.

Рогову именно этого только и было нужно. Он скорчил удрученную физиономию и ответил тоном крайнего сожаления:

– Знакомых никого нет, и, конечно, придется публиковать!

– Но почему же вы в Петербурге Никого не подыскали? – совершенно естественно спросил спутник.

– Меня уверили, что в Варшаве легче найти, – без зазрения совести ответил Роман Егорович и прибавил: – А кроме того, я еще потому согласился, что поиски секретаря в Варшаве дадут мне возможность лучше познакомиться с городом; к тому же я навожу маленькую экономию на разнице дороги для моего секретаря от Петербурга до Варшавы и обратно.

– А зачем же вам в Испании, в Португалии и Италии нужен будет польский язык? – полюбопытствовал молодой человек.

– Мы будем там рыться в старых королевских архивах! – торжественно заявил Рогов.

– Ах, вот это интересно!

– Да, это чрезвычайно интересно! Я это дело очень люблю. Мне дан открытый лист, написанный на тридцати шести языках, чтобы мне с научною целью открывали все королевские архивы.

– Значит, ваша поездка продлится очень долго?

– Три года!

– Вот это интересно! По-моему, человеку, которому выпадет счастье ехать с вами, можно всерьез позавидовать.

– Да. Если он будет вполне полезен мне, то я могу выхлопотать ему через три года из Академии наук классный чин. Это у нас полагается. Я уже своих секретарей вывел в коллежские регистраторы. Один из них был хивинец, другой – чуваш, а третий – мордвин. Они мне все оказали огромную пользу. Я в Лондоне разыскал пачку писем на мордовском языке к королю Англии. Они теперь хранятся в нашей Публичной библиотеке. Мне за них германские ученые предлагали два мильона марок, но я не взял. Думаю, черт с ними! Интересы моего отечества мне дороже. Но что же это вы к бутылке не прикладываетесь, а я все пью да пью? Мне, знаете, доктора велели иногда развлечь мозг от серьезных занятий хорошей выпивкой.

– Что ж, не беда. А я вот над чем призадумался. Есть у меня в Варшаве один молодой приятель, недавно окончивший курс университета, – отозвался попутчик. – Только не удалось ему ни к какому делу пристроиться. Человек же он вполне приличный, да вот бедность одолела, и занимается он пока чем попало. Его бы я мог вам смело рекомендовать.

– Вот и отлично! – весело воскликнул Рогов, который только этого и добивался.

Значительно позже, когда поезд приближался уже к Варшаве, новый знакомый Рогова, удалившийся было для некоторого отдыха в свое отделение, вернулся к нему с вопросом:

– Вы где же, собственно, думаете остановиться? Я рекомендовал бы вам «Европейскую гостиницу».

– Так и сделаю, – согласился Роман Егорович и тут же прибавил: – Не можете ли вы прислать мне завтра к двенадцати часам вашего молодого человека, но не в номера, а в ресторан, где я в это время буду завтракать? Мы переговорим и, надеюсь, сойдемся.

– Я буду очень рад за него. Во всяком случае, он – честный молодой человек, и я уверен, что он вам пригодится. Только нет ли у вас визитной карточки? Кого ему там спросить?

– Пусть спросит при входе в ресторан «Европейской гостиницы» швейцара, чтобы его провели к профессору Койкину. Там уже будут предупреждены.

– Благодарю вас. А вам позвольте вручить мою карточку… Мой знакомый завтра ровно к двенадцати часам явится с такой же.

Рогов прочитал: «Константин Константинович Адриянов. Контора экспедиции и транспортирования товаров и клади» – и бережно положил карточку в бумажник, подумав: «Эта штучка мне пригодится!»

Перед выходом из вагона Адриянов очень любезно простился с ним, а с подъезда вокзала Рогов видел, как он покатил в хорошенькой, видимо собственной, каретке, запряженной энглизированной одиночкой, с ярко светящимися электрическими фонарями у козел.

«Почем знать? – подумал Роман Егорович. – Не пригодишься ли ты мне сам еще, голубчик? Гора с горой не сходятся, а всякий человек по натуре своей бродяга. Может, и столкнемся еще когда».

Однако его несколько беспокоила одна немаловажная вещь. Он отлично знал, что остановиться в гостинице, не имея никакого письменного вида, являлось вполне невозможным, а его паспорт остался в том бумажнике, который лежал в кармане пиджака, брошенного в шлюпке. Да и прописываться под своим настоящим именем он, конечно, теперь не стал бы, коль скоро назвал себя Койкиным и выдумал, будто он профессор.

Ему необходимо было куда-нибудь деться со своим чемоданом и дорожным пледом. Он счел за лучшее потребовать себе первоклассную парную извозчичью пролетку и скомандовал:

– На Венский вокзал!

– Проше пане! – очень обрадовался дорошкаж[1]1
  Извозчик. – Прим. авт.


[Закрыть] и лихо помчал седока по предместью Прага, потом через железный мост резиденции генерал-губернатора, затем по Краковскому предместью, а далее по Маршалковской улице к месту назначения. Приказав извозчику ждать, Рогов проворно выскочил из коляски на первую ступень подъезда Венского вокзала и сказал носильщику:

– Я хочу оставить эти вещи здесь до востребования. Можешь ты мне это устроить?

– Слушаю-с… сию минуту! – услужливо согласился артельщик.

Пока устраивалось несложное и простое дело, Рогов успел справиться на вокзале об увеселительных учреждениях города и затем помчался в той же коляске в какой-то сад, где давалась оперетка. Там он свел знакомство с дамой и устроился таким образом, что для ночлега ему не пришлось обращаться в гостиницу.

На следующее утро, еще в половине двенадцатого, он уже был в «Европейской гостинице».

– Кто здесь старший швейцар? – повелительно спросил он, входя в подъезд.

Один из слуг, приподняв фуражку с золотым галуном, спросил:

– Проше пана?

– Вот тебе целковый на чай. Когда придет один молодой человек из экспедиционной конторы Адриянова и спросит профессора Койкина из Петербурга, то, пожалуйста, проводи его ко мне в ресторан, я там буду завтракать.

Рогов и при входе в общий зал повторил слугам то же приказание. Затем он распорядился завтраком, но довольно скромным. Он испытывал некоторое волнение, так как задуманный им план был чересчур смел.

Но молодой человек от Адриянова не заставил себя ждать: еще не пробило и двенадцати, как его привел в зал швейцар и почтительно указал ему на редкого профессора, оплачивающего пустые услуги целым рублем.

– А! Вы ко мне? – радостно обратился к пришедшему Рогов.

– Да, господин профессор, я по рекомендации Константина Константиновича.

– Очень рад познакомиться! – протянул Рогов ему руку. – Не хотите ли рюмку водки?

– Я не пью; благодарю вас, – в некотором удивлении и замешательстве поспешил ответить молодой человек.

– А я думал, что мы с вами позавтракаем?

– Очень благодарен вам, но я обедаю в два часа с моею матерью.

– В таком случае мы приступим прямо к делу. Скажите, пожалуйста, вам передавал Константин Константинович, в чем суть и все подробности?

– Как же, передавал.

– И вы согласны?

– Я был бы очень счастлив.

– Да, конечно, – подхватил Рогов. – Такое предложение, как мое, является раз в пятьдесят лет. Ведь Академия наук постановила один только раз в пятьдесят лет командировать русского ученого за границу для ознакомления с королевскими архивами. Да, батенька мой, мы с вами там пороемся и таких штучек найдем, что просто разлюли-малина!

Молодому человеку с университетским образованием показалось несколько странным, что ученый муж выражается так вульгарно. Однако, объяснив себе это чудачеством, применяемым, может быть, даже с целью сразу упростить отношения, он старался не придавать этому значения.

Между тем Рогов повторил ему все условия и в заключение спросил:

– А с заграничным паспортом у вас никаких затруднений не встретится?

– Нет, господин профессор; да и почему же?

– Очень хорошо-с, – одобрил Роман Егорович и предложил: – В таком случае потрудитесь завтра пожаловать ко мне сюда же, но уже с паспортом в кармане. Я ставлю непременным условием, чтобы вы завтра откушали здесь со мною. А пока позвольте вручить вам на неизбежные расходы двадцать пять рублей.

Молодой человек откланялся, пообещав принять все меры, чтобы не заставить себя ждать.

– Кланяйтесь, пожалуйста, от меня милейшему Константину Константиновичу! – крикнул ему вслед Роман Егорович.

– Благодарю вас, господин профессор; непременно передам.

«Приятный идиот! – подумал Рогов. – Ну, да, положим, проникнуть в мою гениальную хитрость – это разве Лекоком надо быть! Интересно, однако же, знать, как я проведу время? Поехать разве достопримечательности осматривать? Но одному не особенно весело. Надо прихватить мою новую знакомую».

– Эй, человек, пойди сюда! – позвал он лакея. – Подай счет мне да распорядись сейчас же, чтобы мне к ресторанному подъезду подали самую лучшую извозчичью коляску!

Через несколько минут он мчался туда же, откуда приехал.

На следующий день Рогов волновался значительно больше. Но и на этот раз ему не пришлось ждать долее назначенного времени. Еще не пробило и часа, как явился рекомендованный ему Адрияновым секретарь.

– Сегодня я надеялся быть первым, господин профессор, – сказал молодой человек.

– Я сам только что пришел, коллега! – радостно воскликнул Роман Егорович, хотя и соврал, потому что ждал здесь более получаса, именно опасаясь прийти вторым: тогда выяснилось бы, что он в гостинице не живет, а это могло бы навести на подозрение. – Садитесь, пожалуйста! Все ли у вас в порядке? Получили ли вы паспорт?

– Получил, господин профессор.

– Позвольте полюбопытствовать? Молодой человек подал паспорт.

Рогов раскрыл темно-зеленую книжечку, прочитал вслух:

– «Кандидат прав Аркадий Николаевич Барташев», – и сказал: – Теперь, Аркадий Николаевич, нам остается определить наши окончательные условия. Письменных договоров нам нет никакой надобности совершать, так как оба мы – порядочные люди и обманывать друг друга, конечно, не станем. Я выдам вам сейчас двести семьдесят пять рублей на ваши предварительные расходы. Может быть, вы пожелаете что-нибудь оставить вашей мамаше? Кроме того, вам, конечно, захочется проститься с кем-нибудь в Варшаве? Трудно предположить, чтобы у молодого человека с вашей наружностью не было другой привязанности, кроме сыновьей любви к матери? Даю вам сроку двое суток, сам же я в течение этих двух дней займусь изучением одного важного вопроса. Итак, мы едем с вами послезавтра вечером на Берлин. Я изменил свой первоначальный маршрут и уже телеграфировал об этом в Академию наук, где мои коллеги очень заинтересованы каждым моим шагом. Эти два дня вы совершенно свободны. Мы даже видеться с вами не будем, так как я углублюсь в свою специальность. Прошу вас только быть аккуратным и явиться послезавтра к отходу поезда прямо на вокзал, с багажом, так как мною уже заказано на этот вечер отделение для нас обоих. Вот ваши деньги, коллега; пересчитайте их, пожалуйста.

– Совершенно верно, господин профессор: двадцать пять рублей вы мне дали вчера и тут ровно двести семьдесят пять.

– Вы не будете на меня в претензии, любезнейший коллега, если я спрячу ваш паспорт к себе? – спросил Рогов и шутливо добавил: – Я делаю это не из сомнения, а только для порядка, в знак того, что все наши условия теперь могут считаться вполне заключенными.

– Помилуйте, господин профессор, это так понятно! – поспешил согласиться Барташев.

– Пожмем, стало быть, друг другу руку! – весело предложил Рогов. – А теперь давайте завтракать. Я распорядился следующим образом: нам подадут судачка по-польски, зразы тоже польские, так как у меня правило – в каждой стране питаться местными блюдами. Вы ничего против этого не имеете?

– Решительно, господин профессор. Я неразборчив в еде.

– А я, коллега, люблю покушать! – сознался Роман Егорович. – Я вообще беру от жизни все, что она может мне дать. В своей специальности я могу считаться всем профессорам профессор. Такая башка, как Мустафетов, и тот без меня обойтись не может.

– А это кто же – Мустафетов?

– О, это удивительная голова! Это наш президент.

– Я полагал, что президентом Академии наук состоит…

– Вы меня не так поняли, голубчик! Мустафетов – президент нашего отдела! Это такой коллега, что прелесть!

Рогову как попало словечко на язык, по его мнению подходящее к разыгрываемой роли, так он его и трепал беспощадно. Вспомнилось же оно ему из оперетки «Продавец птиц», где глухой и слепой экзаменаторы поминутно обращаются друг к другу со словом «коллега». Барташев же был малоопытен и приписывал странное обращение этого чудака желанию с его стороны держать себя сколь возможно проще и доступнее в свободное от занятий время.

Завтрак прошел довольно благополучно, если не считать десятка невозможных глупостей, сказанных Роговым и извиненных его секретарем все тем же желанием обратить их в шутку. Роман Егорович не стремился к тому, чтобы на этот раз засиживаться долго. Он даже неоднократно поторапливал слуг, так что Барташев понял его желание сократить по возможности время завтрака. Да молодому человеку и самому хотелось поскорее вернуться домой, чтобы объявить матери об окончании дела.