Текст книги "За желтой стеной (сборник)"

Исследователь

Санитар навис у Паши за спиной, словно каменная глыба, угрожая своим присутствием и мешая думать.

Скорбно склонив голову и устало опустив плечи, Паша сидит напротив терапевта и никак не может сосредоточиться на главном. Голос у него тихий, с хрипотцой, как у человека, не совсем здорового. Инна Алексеевна, слушая Пашу, листает его историю болезни. Терапевт в дурдоме как палочка-выручалочка, за которую иногда можно ухватиться – если, конечно, у тебя голова на плечах.

Медицинский ликбез Паша давно прошел, и все познания, которые он по крупицам собирал из журналов, законспектированы в заветной тетрадке. Сегодня ему и в голову не придет «откосить» по гриппу, как еще три года назад. Он давно не новичок и понимает, что болезнь симулировать практически невозможно. Можно лишь правдиво изобразить ее симптомы. А если терапевт не дай бог что заподозрит и отправит на анализ крови, рентген и прочее, считай, тебе кранты – за симуляцию посадят на иглу. Это тебе не психиатр, который не имея никаких приборов, не боится поставить неточный диагноз. Рассказывай ему какие угодно небылицы, мол, голова болит и голоса слышишь, – он если не поверит, то и проверять не будет – не сможет.

У терапевта все должно быть точно, как на весах в аптеке. Если перед ним сыграешь фальшиво или ляпнешь что-то не из той оперы – пиши пропало.

Кое в чем Паша все же поднаторел, про кровь, например, знает – его один кореш просветил, из бывших фельдшеров. «Что такое плохие анализы при воспалении? – завел он как-то разговор во время часовой прогулки. – Это повышенный лейкоцитоз. Когда для борьбы с инфекцией или каким-то недугом белых кровяных телец в организме становится больше. Но, видишь ли, лейкоцитоз повышается и когда человеку делают больно… Сечешь?»

Паша, не будь дураком, уловил тайный смысл сказанного, и теперь перед каждым анализом старался прищемить дверью палец, тот самый, из которого будут брать кровь, да так, чтоб было очень и очень больно. А после анализа сразу же записаться к терапевту.

Сегодня Паше снова было «плохо», вот он и напросился на прием к Инне Алексеевне. Не сделай он этого, психиатр тут же ухватился бы за него и сам начал «лечить», а это не одно и то же. Юрий Дмитриевич, его лечащий психиатр, сидит здесь же, в кабинете, но за другим столом. Подперев подбородок обеими руками, он наблюдает всю сцену из своего угла – у него на Пашу свои виды.

Юрию Дмитриевичу глубоко наплевать на то, что скажет терапевт – в дурке терапевт никто. Он даже не может приказать психиатру освободить пациента от «лечения», если у того, не дай бог, предынфарктное состояние. Лечить больного нейролептиками или нет, в конечном счете, решает психиатр. Терапевт может только рекомендовать. Но это какая-никакая, а соломинка…

От волнения и повышенного к себе внимания со стороны персонала Паша аж взмок. Задача ему предстоит не из легких – убедить в своем недуге трех дипломированных специалистов: за центральным столом еще сидит заведующая отделением Вероника Сергеевна. Она со скучающим видом наблюдает происходящее, неторопливо запивая обеденный бутерброд чаем.

Для столь серьезного поступка минимальных Пашиных познаний в медицине маловато. Тут нужен еще особый талант. Но если не хочешь, чтобы из тебя сделали «овощ», будешь талантливым.

Паша по-своему талантлив и знает, что дорога на «огород» у всех одна, только у кого длиннее, у кого короче (если принимать все назначения психиатра) . А он «овощем» пока становиться не спешит и потому усердно изучает медицину.

Был у него сосед по палате Бондюэль – живой пример хорошо и быстро сформировавшегося «овоща». Паша прекрасно помнил, каким тот был до «колес», ведь они вместе поступали в дурку, вместе сидели в карантине, но потом судьба на пару лет их развела. А когда они вновь встретились, было с чем сравнить. И ему, Паше, такой судьбы не избежать – если колеса регулярно «на кадык не ставить». Будешь, как Бондюэль, спать на ходу. Работать на строительстве нового корпуса Бондюэль уже не может, вот его и убрали с рабочего отделения. А какой энергичный был!..

Это как движение по лестнице вниз. Сначала ты вроде как нормальный, и сил у тебя на все хватает, и все тебя вокруг уважают, даже персонал. Но начинаешь принимать этот яд и через год-другой, незаметно для самого себя, опускаешься на несколько ступенек ниже и постепенно превращаешься в равнодушного грязного дауна. Уважение к тебе персонала и пациентов тает, словно снег на весеннем асфальте, но ты по-прежнему не замечаешь этого и продолжаешь опускаться все ниже и ниже.

Можно, конечно, встать в открытую оппозицию и отказаться от «колес», или откровенно заняться членовредительством. Но это опасный путь. Делать все нужно «технично и грамотно».

– На что жалуетесь? – заученно спрашивает Инна Алексеевна.

Паша немного растерян. Все симптомы, чтобы «откосить», он знает наизусть – долго собирал из разных источников. Но нельзя же вот так сразу взять и выпалить, словно читаешь по писаному. Нужно хотя бы сделать вид, что озадачен. Лучше прикинуться простачком – к таким доверия больше, и Паша закатывает кверху глаза, как бы припоминая что-то, а потом выдавливает из себя:

– Слабость… – Снова закатывает глаза и минуту спустя замученным голосом добавляет: – Устаю быстро и… – Он прикидывает, что же следует дальше, и неуверенно произносит, – … голова болит, – а сам косится в сторону лечащего врача – за такой симптом и тот может ухватиться.

– Ну так давай измерим давление, – предлагает терапевт и откуда-то из-под стола извлекает тонометр.

От такого предложения Паша приходит в восторг (именно этого он и добивался) , но виду не подает. Повышенное давление – аргумент и для психиатра. С прибором Паша как-нибудь да справится, даром он, что ли, два дня кряду напрягался, всячески задерживая дыхание и пытаясь опрокинуть в палате стену. Стена, конечно, как стояла, так и стоит – куда ей деться! – но вот артериальное давление «поехало», голова болела реально. Разве сможет эта маленькая черная штука с циферблатом на конце уличить его во лжи?..

Инна Алексеевна накачивает в грушу воздух и пристально смотрит Паше в глаза – она тертый калач, за годы работы здесь она повидала не одну сотню подобных хитрецов.

Паша правильно истолковывает ее взгляд: если напрячь сейчас тело или хотя бы ноги, давление тут же зашкалит. Но Инна Алексеевна не какой-то там врач районной поликлиники, она сразу тебя раскусит. Этот заезженный способ знаком всем дилетантам, «поэтому, – говорит себе Паша, – в твоем арсенале всегда должно быть что-нибудь новенькое и оригинальное». А для этого нужно постоянно «исследовать вопрос».

Идею со стеной он апробировал в течение нескольких месяцев, почерпнув ее в одном из журналов «Здоровье», где рассказывалось о статических упражнениях. Там, в конце статьи, крупными буквами стояло предупреждение: «Неконтролируемые задержка дыхания и неумеренность в занятиях могут привести к повышенному артериальному давления!»

Это тоже одна из граней Пашиного таланта: поставить себе на службу то, что других пугает и приводит в ужас.

Он тут же занес всю информацию в свой «исследовательский журнал», долго изучал этот вопрос и вот сейчас впервые пытался применить на практике.

– Сто семьдесят на сто, – озадаченно произносит Инна Алексеевна и внимательно смотрит Паше в глаза.

Паша отнюдь не глуп и взгляд свой не прячет. Он у него глубок и чист, как у младенца. В подтверждение своей невинности он неряшливо шмыгает носом и даже слегка приоткрывает рот. Точь-в-точь, как Седышкин, дебил из соседней палаты…

– Все болезни от нервов, – подает голос Юрий Дмитриевич, – Это еще академик Павлов доказал. Вот мы тебе сейчас аминазин назначим… в инъекциях… от него давление сразу и упадет. – Лечащего врача никогда не поймешь, шутит он или всерьез.

– У меня же почки больные… левая, – пытается защищаться Паша.

– А по почкам у нас самые большие специалисты санитары… У-урологи! – Юрий Дмитриевич уважительно поднимает указательный палец вверх. – Мы тебя к ним на ночку определим…

За спиной у Паши, переминаясь с ноги на ногу и скрипя паркетом, подхалимски хихикает санитар. Инна же Алексеевна на шуточки Юрия Дмитриевича никак не реагирует.

– Я тут тебе кой-какие назначения сделаю… Постельный режим… – говорит она, записывая что-то в его историю болезни. – А потом снова тебя посмотрим… – И напоследок спрашивает: – Больше никаких жалоб?

С жалобами тут нужно быть поаккуратнее. Они не должны быть навязчивыми. А то, чего доброго, еще и переборщишь. Паша знает это и судьбу не испытывает, он скромно опускает глаза и отвечает:

– Нет.

– Тогда ты свободен.

Санитар кладет ему руку на плечо, и они оба выходят из кабинета.

***

– Ты слышишь меня или нет? Да ты что, оглох, падла?! – по-змеиному шипит Юрий Дмитриевич ему в самое ухо. Он начинает выходить из себя, потом вдруг, выругавшись совсем уж грязно, принимается стучать ногами по столу, за которым только что сидел. – Ты проснешься, с-су-ка, наконец? – кричит он неожиданно громко голосом санитара Гаврюшина.

Паша тут же приходит в себя. Спрыгнув с кровати на пол, он сонно потирает глаза. У раскрытой форточки-кормушки стоит красный от злости Гаврюшин и молотит чем-то в обитую железом дверь.

– Ты что, колес, что ли, нажрался? Я уже десять минут здесь торчу, а ты все не шевелишься. Чё не на работе-то? – спрашивает он.

– У меня постельный режим… Давление подскочило, – вздыхает все еще сонный Паша.

– На вот тебе… пока все коробочки клеят. А то потом незаметно не отдать. – Санитар протягивает Паше полиэтиленовый пакет, молча ждет несколько секунд, пока Паша не заглянет в него, а потом протягивает ему два спичечных коробка, скрепленных меж собой медицинской резинкой. – А это тебе от меня. Там спички и «солома». Ну, спички, чтобы обид между нами не было. А «солому», как договаривались. Идет?

Паша согласно кивает: конечно, какие, мол, могут быть обиды! И санитар, махнув на прощание рукой, захлопывает кормушку.

Оставшись один, Паша бросает пакет на кровать и смотрит на спичечные коробки, не зная, с чего начать. Прикинув, он оглядывается с опаской на дверное окно и сует оба коробка под подушку. Потом, словно передумав, запихивает их в наволочку – подальше положишь, поближе возьмешь. Санитар ведь и сдать может, чего ему стоит… Сначала принесет, потом ментам доложит. На их языке это палку срубить, а по-нормальному – получить благодарность за хорошее несение службы. Наберешь таких «палок» или благодарностей, и ты на несколько шагов ближе к УДО. Санитарами в спецбольнице работают зеки, из тех, кто тут от расправы прячется. За условно-досрочное освобождение они на все, что угодно, пойдут.

Паша устраивается на кровати поудобнее, скрестив по-калмыцки ноги и повернувшись лицом к дверному окну – чтобы ничего не упустить из виду. Он достает из пакета два последних номера журнала «Здоровье», ученическую тетрадку, авторучку и, самое ценное – конверт, который тут просто так не купишь.

Все это Паша заказал не случайно. В этом есть умысел, понятный только ему: он давно хотел написать письмо в Редакцию журнала и задать им несколько интересных вопросов. И сейчас для этого у него есть все.

Погладив конверт рукой, Паша поворачивает его лицом к себе – почтовая марка на месте. Откладывает его в сторону, берет один из журналов и пролистывает. Читает: «Когда возникает повышенное или пониженное артериальное давление». Но это устаревшая информация. Она так нужна была вчера…

Не найдя ничего нового для себя, переворачивает страницу. Читает дальше: «Симптомы и лечение аппендицита. Основной симптом аппендицита – боль в животе…» «Интересный номер, тут есть чему поучится, – отмечает про себя Паша. – Почитаю позже, когда будет больше времени». Он откладывает журнал в сторону. Затем, открутив у шариковой авторучки колпачок, достает оттуда стержень и смотрит его на просвет – пасты в нем на одну треть. Ругается про себя. Стержень, вещь, конечно, важная, но его можно добыть всякими хитрыми способами. Например, заменить в письменный день полупустой на полный – было бы на что! А можно попросить авторучку у медсестры или врача, якобы написать какое-нибудь заявление, а тем временем перекачать оттуда пасту в свой стержень. Но вот конверт… Конверта у персонала не стыришь – у каждого пациента свои письменные принадлежности, но все они на учете и под замком у медсестер. Там есть даже тетрадка, в которой отмечается каждый использованный конверт.

У санитаров же, как и у зеков, никаких ограничений и запретов на авторучки и конверты нет, и они иногда делают на этом хороший бизнес: неучтенные конверты можно достать только у них.

Паша сует авторучку в пакет и раскрывает ученическую тетрадь. Бумага в клеточку. «В линейку было бы лучше», – вздыхает он и откладывает тетрадь в сторону, но вдруг спохватывается. Тетрадь кажется ему подозрительно тонкой, и он решает пересчитать листы. Их всего восемь. Он пересчитывает еще раз, и, убедившись, что не ошибся, смотрит на последнюю страницу. На обороте значится: 12 листов.

Снова ругается про себя: с санитарами всегда так – лишнего не принесут. Потом, вспомнив про коробок спичек, усмехается: спички ведь он не заказывал и не платил за них, просто санитар попался совестливый. Хотя за все содержимое пакета он отдал полумесячную пайку: несколько банок рыбных консервов и блок хороших сигарет с фильтром. А за контрабанду запрещенной литературы с санитаром был заключен особый договор. Покупатель обязан был среди пациентов собирать для санитаров нужные для «торча» колеса.

Журнал «Здоровье» содержал массу полезной информации о здоровье и нездоровье, что для Паши сейчас было важнее всего. А для того, кто мог читать между строк, там была информация, например, о том, как при необходимости сделаться больным или, проще говоря, откосить. Эту информацию Паша выписывал от руки в отдельную тетрадку, маскируя записи под стихи. Для себя он назвал ее «Пособием для начинающего симулянта». Но надписать это открыто на обложке побоялся…

Каждый нормальный человек хочет быть здоровым. Но в дурке все наоборот (потому она и дурка) . Там все мечтают заболеть. Да чтоб посерьезнее (а лучше, чтоб и не вставать) . Тогда твоя жизнь становится намного комфортней. Если ты болен физически, то тебя не столь активно «лечат» от душевных недугов. Потому доктора предпочитают не замечать у пациента соматических заболеваний. Или сделать вид, что они уже вылечены.

По этой причине любая литература медицинского характера, в том числе журнал «Здоровье», на спецбольнице признана общественно-опасной и даже крамольной и приравнивается к чтению антиправительственной литературы. Хранение и приобретение ее медикаментозно наказуемо.

После некоторых раздумий Паша достает из-под подушки книгу, аккуратно, стараясь не помять, вкладывает в нее конверт и снова сует под подушку – так надежнее. Тетрадь и журнал он прячет в матрац – на шмоне под подушкой все сразу и найдут. А вот авторучку нужно приклеить на пластырь за батарею, вряд ли ее там нащупают. И только после этого он достает коробки.

Освободив их от резинки, каждым трясет возле уха. Отложив в сторону тот, что со спичками, крутит в руке оставшийся. Интересно, как санитар закрыл его? Наверняка вверх ногами.

Наученный горьким опытом, Паша аккуратно приоткрывает коробок, чтобы не рассыпать содержимое. Ну конечно же, наоборот! Он высыпает содержимое на газету и внимательно рассматривает каждую чаинку.

«По медицинским показаниям» чай в дурке пациентам противопоказан, так говорит доктор. Поэтому его нет ни в передачках, ни в выписке продуктов. А зеки народ вольный, режимом и запретами их не душат – не то что «дураков». Им законом разрешено по нескольку пачек чая в месяц, и через это разрешение налажен бизнес. Пятидесятиграммовая пачка чая стоит блок хороших, дорогих сигарет, и, знамо дело, не каждый может себе это позволить. Поэтому мера веса и объема чая в дурке идет не на граммы и пачки, а на спичечные коробки.

Но санитары – те еще «пассажиры»! Они вместо нормального чая могут продать вываренный и засушенный, выдавая его за полноценный товар. По виду он мало чем отличается – те же черные гранулы. Только они не завариваются. К подобным уловкам в больнице санитары прибегают издавна. Они жарят и сушат использованный чай на противне до тех пор, пока тот не подгорит и не начнет наново завариваться. Конечно, настоящей заваркой это не назовешь, но предъявить претензии некому. Как говорят в таких случаях, «все претензии к производителю». Было время, когда на больничной кухне даже наладили целое чайное производство, ведь спитого чая каждый день остается чуть ли не ведро.

Паша водит пальцем по газете, с интересом разглядывая каждую чаинку, будто от этого зависит его жизнь. Чай настоящий. Он собирает его в маленькую аккуратную горку и задумывается, что ему теперь с ним делать? Держать у себя опасно, спрячешь – найдут и отберут, а заваривать еще опаснее: заметят – отберут да еще и накажут…

Подумав немного, Паша принимает единственно верное в дурке решение: он сгибает газетный клочок пополам и высыпает чай в рот. Ни тебе дыма, ни специальной посуды и кипятильников. И никаких проблем с отходами.

То ли от чая, то ли по какой другой причине, но Пашу вдруг обуяла жажда деятельности. Все еще жуя, он ныряет к батарее и достает оттуда только что спрятанную там авторучку. Затем удобно устраивается на кровати, спиной к двери, так, чтоб не видно было, чем он занимается, кладет перед собой картонную заготовку от коробки, из тех, что клеят на трудотерапии и задумывается, пытаясь найти нужные и убедительные слова.

«Дорогая редакция! – ровным почерком выводит он. – Несмотря на то, что ваш журнал у нас в больнице запрещен, вот уже несколько лет я являюсь вашим постоянным и неизменным читателем. – Паша на мгновение задумывается. – В последнем номере вашего журнала мне очень понравилась статья о пользе чая и его значении в китайской медицине. Я с удовольствием подискутировал бы на эту тему, но как-нибудь в другой раз. С тем, что вы рассказали, я полностью согласен и даже многое мог бы добавить к сказанному вами».

Паша делает глотательное движение, пытаясь пропихнуть застрявший у него во рту чай, но, не справившись с этим, бежит к водопроводному крану. Сделав несколько глотков, он снова садится за письмо.

«В одном из ваших номеров интересно было бы прочитать об аутогенной тренировке и особенно о медитации. Почему вы не пишете об этом подробно? Это же такая интересная тема!

Еще я люблю, когда Вы рассказываете о фитотерапии, траволечении и народной медицине. Прочитав в одном из ваших номеров о лечебных свойствах крапивы и мать-и-мачехи, теперь, как только наступает весна, я незаметно от санитаров рву ее в прогулочном дворике и делаю из нее различные салаты, насколько позволяют условия. Правда, мне не совсем понятно, как целебность трав зависит от лунного цикла? Если можете, расскажите об этом в одном из своих номеров.

Огромное впечатление на меня произвела статья «Физическая культура и спорт для горожанина», где рассказывается о необходимости физкультуры и дефиците времени у современного человека. Автор советует заниматься изометрическими упражнениями по дороге на работу, в магазин и т. д. и дает целый комплекс упражнений, называя его «карманной гимнастикой». Он приводит примеры и говорит… – Подумав немного, Паша зачеркивает слово «говорит», меняя его на «пишет». – … что статические упражнения очень эффективны и не требуют так много времени, как динамические, – всего пять-десять минут в сутки, и человек находится в постоянной хорошей физической форме. Он пишет, что это очень эффективно, а я хотел бы добавить самое важное преимущество такой физкультуры: она незаметна для персонала. Вы даже не представляете, насколько это облегчает жизнь! И я полностью согласен с тем, где говорится, что нет свободного времени, есть бесцельно потраченное время.

Единственное, что меня огорчает, когда я читаю ваш журнал, так это то, что темы, которые вы затрагиваете, я не могу и боюсь обсуждать, поскольку за подобный бред меня тут же примутся лечить. Особенно, если речь идет о восточной медицине.

Подумайте сами, что сделает со мной доктор, если я начну рассуждать о «философии и культуре Восточной медицины, которая лечит, «восстанавливая нарушенную гармонию». – После небольшой паузы Паша продолжает развивать свою мысль: – Или скажи я ему, что нейролептики – яд, и нет никаких средств более эффективных, чем сама Природа. Да меня бы с иглы не спустили!

Восточная медицина интересует меня больше всего, и я очень хотел бы, чтобы вы чаще рассказывали об этом на страницах вашего журнала. А главное, меня давно терзает вопрос, который я могу задать только вам: почему в восточной медицине нет психиатрии?»

Паша задумчиво смотрит в потолок и, видимо, не найдя там ответа на мучившую его загадку, добавляет:

«Очень прошу вас ответить на мой вопрос на страницах журнала, а не обычным письмом, т. к. в этом случае у меня могут быть большие неприятности».

Еще раз внимательно перечитав письмо и исправив все шероховатости и грамматические ошибки, он набело переписывает его на лист бумаги, вырванный из новой ученической тетрадки, и, аккуратно сложив, заклеивает в конверт. На конверте, на лицевой стороне, ставит адрес редакции.

Паша не так наивен и знает, что подобное письмо никогда не попадет за пределы больницы. Любая попытка отправить его легально опасна: письмо как вещдок будет подшито к его истории болезни, и страдать ему придется за него всю оставшуюся жизнь. Шансов, что оно дойдет до адресата, нет никаких.

Отправить его можно только через проверенного санитара, либо с трудотерапии, с готовой продукцией.

Он стоит у «кормушки» и ждет, когда, наконец, мимо пойдет санитар Гаврюшин, единственный, кому здесь можно доверять. И, как только тот появляется, отдает ему письмо…

***

Паша лежит на кровати, ограниченный «на пять точек», и над ним, во всем белом, словно ангел, нависает Юрий Дмитриевич. В правой руке он держит крамольное Пашино письмо с запрещенным адресом, в левой – «исследовательский журнал». Он насмешливо и с укором смотрит на связанного:

– Что же ты у меня-то не спросил про восточную медицину? Я бы тебе ответил: как-никак я медик! А психиатрии у них нет потому, что это вообще не медицина! – с апломбом произносит Юрий Дмитриевич.

– А вот за это… – Он неожиданно зло и уже без всякого юмора потрясает в воздухе тетрадкой, на которой Пашиным почерком написано: «Cтихи». – … за эти вот исследования ты посидишь у меня с месяц на игле. Связанным посидишь! И за твои успехи в научной работе я помещу тебя в мой личный гербарий. Но ты не расстраивайся, – продолжает он уже в своей обычной манере, – я приколю тебя на самое видное и почетное место. Как ценную и очень редкую бабочку.

Юрий Дмитриевич направляется к выходу и вдруг неожиданно останавливается:

– А сейчас расслабься и медитируй… месяц в тишине…