Текст книги "Иван III. Новгородское противление. Роман"

Не теряя ни минуты, сразу сложил всё необходимое в перемётные сумы, и вскоре два всадника покинули Бронницу.

Седьмая глава

Весна в этом году выдалась необычайно ранняя. В конце апреля на деревьях появились первые нежно-зелёные листочки. А прошедшие в начале мая грозовые дожди добавили почве влаги. И тем подали селянам сигнал срочно заняться полевыми заботами и посевом. Лишь горожане, побросавшие ради большого казанского похода свои привычные занятия, денно и нощно подсчитывали убытки от вынужденного безделья. Оное разлагало и армию.

В воеводскую избу ввалился сотник Безгинов, которого среди ратников за глаза прозвали Ухватом2626
  Ухват – приспособление для прихватывания в печи горшков и чугунков – железное полукольцо в виде двух рогов на длинной рукояти


[Закрыть] за чрезмерно длинные руки с огромными кулачищами. Их он распускал по поводу, а чаще всего без видимой на то причины. Не однажды ему устраивали «тёмную». Избивали так, что он по неделе не мог подняться. Однако даже такая «наука» не шла Ухвату на пользу. Поэтому, знавшие об этом, махнули на сотника рукой. О всех своих «подвигах» он честно доводил до сведения начальства. «Дабы не случалось от них неудовольствия», – как говорил сам провинившийся.

Безгинов хотел уж было отстранить стоявшего на охране спокойствия воеводского стрельца с бердышем на плече, но тот, знавший забиячный характер командира сотни, сам живо встал в противоположную от двери сторону, чем обеспечил себе полное спокойствие, а последнему – вольный вход.

Сотник не предупредил воеводу о своём приходе, а потому тот оторопелым и несколько испуганным взглядом встретил внезапно выросшую на пороге высокую фигуру Ухвата. Константин Александрович торопливо отпихнул от себя местную гулящую жёнку, которая славилась податливым и весьма добродушным характером. Говаривали, будто от доходов своего древнего ремесла оная часть отдавала на содержание беспризорных детей в некоем доме на неведомой городской улице.

– Тебе что, Григорий Саввватеич? – примирительным тоном осведомился Беззубцев, когда шлюха скрылась за пологом наспех сооружённой занавеси, специально созданной для этой цели.

Безгинов хотел уж было открыть рот для ответа, но случайно его пытливый взор скользнул по богатому столу, на котором стояла в уменьшенном виде серебряная с замысловатым узорочьем ендова2727
  Ендова – в старину: большая открытая округлая посуда для вина, пива или браги, металлическая или деревянная с широким рыльцем


[Закрыть], из которой даже до двери доносился пряный аромат мальвазии. В приятном беспорядке на накрытой скатерти покоилось закусочное изобилье: уже начатый поросёнок с хреном, осетрина на пару, а также левашники и сыры сметанные, не говоря уже о хлебах и печатных пряниках.

Сотник чуть было не захлебнулся собственной слюной, однако вовремя проглотил её от вида такого изобилия съестного и пьянящего питья заморского.

– Что хотел сказать-то? – повторил свой вопрос Беззубцев и тем вернул подчинённого к неприятной действительности.

– Хотел тебе доложить, воевода, о брожении среди ратников. Не далее вчерашнего дня в послеобеденное время двое из моей сотни устроили в ближайшей харчевне пьяную драку. Мало что местных носов разбитыми насчитали, да ещё и порезанных в поножовщине отметили. Ономнясь такожде свара произошла. Дело дошло до местного управления, жалоба была подана от некоего купчишки из Чебоксар, да, слава Богу, уладилось всё отданными деньгами.

– Слышал я уже о подобном, – отмахнулся воевода от Ухвата, словно от назойливой мухи. – Это всё – безделица. Беда может грянуть, когда прошлогодние запасы хлеба и прочего провианта скончаются; на дворе уж май – поди. Треба от всех начальствующих людей, чтобы они всеми силами не допускали впредь ничего порочащего наше войско. А я уж отписал великому князю о всех наших мытарствах и вынужденном безделье. Думается, Иван Васильевич наконец-то примет должное решение.

Естественно, он получил сообщение из Нижнего. Государь никак не мог преодолеть упрямство басурман. Оные очень хорошо представляли затруднения русичей и сознательно затягивали переговоры, в которых сами были не заинтересованы. Их вполне устраивало нынешнешнее положение, при котором они, пользуясь слабостью Москвы, могли совершать безнаказанные набеги на Русь и уводить в рабство её жителей, а при оказании должного сопротивления убивать их, сжигая крепости, сёла и деревни.

Да и сам Иван, как никто другой, умел потянуть время. Его осторожность и осмотрительность могли быть вполне нормальными причинами, доставшимися в наследие от порывистости и легкомыслия батюшки. И там, где неспешность приносила удачу, он неизменно оказывался в победителях.

Прошло некое время, в течение которого Константин Александрович дождался-таки московского гонца, который привёз от великого князя новое распоряжение. В нём государь приказывал воеводе отпустить к Казани только часть своего войска, так называемых, добровольцев «охотников» (охочих людей). При этом оным наказывалось разорять земли казанцев по обеим сторонам Волги, однако ни в коем случае не помышлять о взятии главной татарской крепости.

Возможно даже не осознавая ничего подобного, но великий князь своим приказом превращал московских воинов в некое подобие новгородских «ушкуйников», сиречь речных разбойников. Со времён победителя Куликовской битвы ведомо, что именно они наводили ужас на русские и татарские города Верхнего и Среднего Поволжья. Услугами этих гулящих людей пользовались все, хотя никто из государей не желал признавать их своими подданными. Их буйные головы служили своеобразной разменной монетой в отношениях между Русью и Ордой. Когда Иван III писал свой приказ, он, видимо, наивно полагал, будто всё нижегородское войско состоит из таких же неторопливых и рассудительных людей. Но, как говорили древние римляне: «Errare humanum est». («Человеку свойственно ошибаться»). Подобное произошло и с великим князем.

Медный вестник устало гудел, созывая великокняжеское войско для сообщения какой-то важной новости либо указания. А коль скоро бирюч прибег к помощи колокола, то, естественно, все ратники, а вкупе с ними и бывшие ушкуйники поняли, что должны огласить какой-то государев приказ. И не ошиблись.

– Глянь, Степан, – толкнул локтем в бок Александр Авакумович своего приятеля. – Сам Константин Александрович станет говорить.

Вся разношёрстная толпа зашевелилась, зашумела, вскидывая головы, чтобы попытаться увидеть стоявшего на крыльце воеводу. А тот вытащил и развернул государев документ и начал читать. Плохо слышались слова, порой они уносились порывами ветра, порой заглушались шумом более чем двухсотенной людской массы. Узнать всё хотели многие.

– Что-то мы ничего не расслышали, – недоумённо развели руками Лука и Игнат Малыгины.

– Мы кое-что уловили, – почти одновременно высказались Мартемьян Варфоломеевич с сыном Онцифиром.

– Что же вам удалось понять? – поспешно спросил Ляпа.

И внезапно все собравшиеся ратники будто взорвались многоголосым воем и криками недовольства. Возгласы и разномастные проклятия в адрес не только нижегородских командиров, но и московского правительства повергло в явное недовольство Беззубцева. Он быстро повернулся и в сопровождении дьяка Герасима Кривошеева покинул крыльцо, возле которого встала личная воеводская охрана.

После получения и оглашения приказа государя воевода оказался в довольно сложном положении. Сам он в любом случае, чтобы не нарушать клятвы Ивану Васильевичу, должен был и дальше оставаться в Нижнем Новгороде. Так что же хотели и должны были услышать «ушкуйники»?

А удалось им узнать, что великий князь приказал отпустить на Казань только

добровольцев. Пропившиеся и проигравшиеся ополченцы готовы были идти на войну хоть с чертями, лишь бы не сидеть в опостылевшем нижегородском лагере. Как оказалось, испытать на себе все напасти сражения или вкусить радость победы и подержать в ладони татарское золото желали все.

– Так что же вам расслышалось? – осведомился Степан Ляпа.

И поведанное устюжанами ничуть не обрадовало новгородцев. Все они пригорюнились, ожидая от решения Беззубцева только отрицательное, ибо воевода обязан отобрать лучших из своего войска.

– А вдруг всё воинство возжелает двинуться к Казани? – добавил в бочку дёгтя большую ложку мёда Прокоп Смолнянин. – Такая оголодавшая и оголтелая орава навряд ли согласится сидеть в городе с воеводой в ожидании неведомого, в то время, как избранные станут набивать кошели басурманским богатством.

– Ты хочешь сказать, что все ратники вопреки приказа великого князя ринутся отведать казанского мёду? – недовольно поморгал ресницами Ляпа и осмотрел всех братков.

– А что, вполне возможно, – растянул лицо в радостной улыбке Игнат Малыгин, передавая брату свой настрой.

Слепое предвидение новгородского ушкуйника оказалось правдивым.

Всё московское воинство двинулось на Казань, но теперь оно нуждалось в новом военачальнике, ибо оставшийся в Нижнем Константин Александрович уже не мог возглавить его. Поэтому ратники единым словом избрали себе другого предводителя – воеводу Ивана Руно, известного своими дерзкими набегами на казанские земли летом 1468 года. К тому же, оный имел навыки руководства «судовой ратью».

– Поусердствуем, братцы, – весело подбадривал ратников Ляпа, перемаргиваясь со своими товарищами. – Не гоже нам отставать от ханских соглядатаев. Опередят они нас, худо нам придётся, ежели успеют подготовиться басурманы немытые. А так, мы словно рухнем на них с небес, и застанем проклятых врасплох.

Испугавшиеся татарских конных вестников, московские «ушкуйники» налегали на вёсла. Последний переход от Чебоксар до Казани шли, не останавливаясь ни днём, ни ночью. Рано утром 21 мая русские насады появились под стенами Казани. Уже сам этот день сулил православным удачу, ибо совпадали сразу три знаменательные для каждого христианана праздника: воскресенье, как день недели; память равноапостольного царя Константина и матери его Елены (21 мая) и, наконец, день Святой Троицы Пятидесятницы (ибо празднуется на пятидесятый день от Светлого Христова Воскресения). В такие дни, отмеченные самим Господом, воины должны сражаться с особой отвагой, потому как они слышат над головами взмахи ангельских крыльев.

Ещё не рассеявшийся утренний туман преподнёс казанцам пренеприятнейший подарок. Не успевшие продрать сонные глаза, татары обнаружили под стенами своего города вереницы русских кораблей. Боевые трубы на них возвестили о начале высадки ратников. Они с громкими криками подбадривали своих товарищей, а более – себя, дабы не столь страшно было принимать грудью татарскую сталь.

Наши знакомые новгородцы и устюжане бежали на врагов одними из первых. И обнаружили выбегающих басурман из шатров и палаток, стоявших на берегу. Растерянность противника была настолько очевидной, что «ушкуйники» с лёгкостью попутно освободили из плена множество христианских рабов из московских, рязанских, вятских, устюжских и прочих земель. Эти люди сразу же пополнили ряды ратников, присоединившись к отрядам Руно.

– Вот это ошеломляющий успех, – с восторгом проговорил он своему помощнику и негласному соглядатаю от Беззубцева Сидору Парнову.

– Да, воеводушко, – цокнул языком последний. – Жаль токмо, что крепость казанскую атаковать запрещено Иваном. Казань лежит перед нами, что твой пирог на блюде.

– Укусить страсть как хочется, но он подобен локтю.

– А ежели всё-таки попробовать, ведь дело почти верное. Видишь, москвичи рьяно дерутся с нехристями. Того глядишь, на их же плечах и в город ворвутся, а ведь победителей не судят.

И теперь Парнов увидел обжигающий взгляд Ивана Руно.

– Ты что, Сидор, белены объелся или подстрекаешь меня к государеву противлению? – выкрикнул воевода.

В случае неудачных действий или даже не зависящих от него обстоятельств Иван Руно мог поплатиться за самоуправство, если не головой, то свободой. А возможность бедственного случая существовала. Воевода был искушён в большой политической игре и несомненно понимал, что не только поражение, но даже и успех, если он пройдёт весьма блистательно, могут ему дорого обойтись.

О чём не мог даже подозревать такой умный и дальновидный человек, как Иван Руно, так это бесспорная истина, которая утверждала, что стремительное взятие Казани смешивало все карты кремлёвских стратегов. Московская Русь только ещё набирала силу и не имела пока возможности удержаться на этих отдалённых территориях. А вот покуда сильная, но при определённых условиях дружественная Казань могла составить Москве тесное единение в борьбе с другими осколками Золотой Орды.

Примерно так мог думать воевода, но, скорее всего, размышлял великий князь перед тем, как отдавать приказ Ивану Руно, который передал своим воинам воздержаться от взятия казанской крепости. И разбудивший казанцев звук боевой трубы стал только гарантией выполнения этого повеления. Дальнейшая преуспеянная жизнь и служба воеводы показали, что под Казанью он поступил в полном соответствии с желанием великого князя.

** ** ** ** **

Посрамлённые и разгромленные басурмане в жуткой панике потерпели ужасное поражение. Лишь незначительные их группы успели укрыться за стенами крепости.

Там их уже поджидали военачальники хана Ибрагима, который был несказанно недоволен действиями своих подданных. Они это отлично понимали, поэтому со снятыми чалмами подходили к ступеням ханского дворца и склоняли повинные головы.

– И вы думаете, презренные, что я вам прощу вашу провинность? – сверкая разгневанными глазами, выкрикивал басурманский повелитель. – Возможно, я это и сделаю, когда вы на ста блюдах доставите мне головы московских воевод.

Ступайте, но останется здесь каждый десятый. Они станут моими заложниками. И если вы не сумеете выполнить мой приказ, будут казнены ужасной смертью не только они, но и члены их семей.

Со спутанными руками и ногами пленники хана просеменили в зиндан, где их встретили свирепого вида тюремные стражники, они и распредилили провинившихся по надлежащим для них местам.

А тем временем русские воины покинули горящий посад Казани и переправились на своих лёгких кораблях с высокими бортами на остров Коровнич. И сразу же к Ивану Руно подошёл ушкуйник Мартемьян Варфоломеевич и предложил выстроить лодьи вкруг острова, а на судёнышках оставить небольшую сменную охрану из молодых ратников.

– Они ещё в боях не бывали, военная усталость им не знакома. Татарва к кораблям незаметно не подкрадётся, да и обзор на реке круговой нам потребен будет.

По указанию воеводы кормщики переставили «насады»2828
  Насады – суда, изготовлявшиеся специально для военных целей. В основу их клалась «кокора», или «кница», – дерево, выкорчеванное и отпиленное так, чтобы сохранена была часть большого корня. Дерево выдалбливалось, строилась ладья с высокими, обшитыми досками («насаженными») бортами, с частичным палубным перекрытием, которое хорощо предохраняло гребцов и воинов от стрел.


[Закрыть] в соответствии с предложением пожилого ратника. А когда в течение ближайшей ночи часовые обнаружили появление татарских соглядатаев и сумели поднять тревогу, Руно воскликнул:

– Молодец, устюжанин, непременно учту сие при оплате!

Почти сразу же он отправил гонца в Нижний Новгород с сообщением о всём происшедшем. Неведомый всадник мог заметить, какой гордостью горели глаза воеводы, когда он клал в суму грамоту. В ней воевода Иван доносил про все свои успехи и спрашивал новых указаний от «большого воеводы» Константина Александровича или от самого великого князя.

– Не след нам уходить отсель в ближайшие дни, – с нотками страха промолвил дьяк Парнов, искоса глядя на воеводу.

– Что, опасаешься ханской мести за казанский набег? Не трясись, бумажная душа. Не тронемся с острова ранее семидневья.

И, как бы предваряя назревавший вопрос, Иван Дмитриевич успокоил своего помощника:

– Нам не миновать подхода «северной» рати. А до сей поры не придётся предпринимать какие-либо серьёзные шаги.

– А покуда дожидаемся какой подмоги Ибрагимка вышлет сюда свои полки и выбьет нас не токмо с острова, а вообще куда подальше.

– И такое может случиться, – согласно заметил воевода. – Главное бы узнать, когда казанский правитель решится на это.

Восьмая глава

В страданиях единственный исход – по мере

сил не замечать невзгод.

(У. Шекспир. Отелло.)

Казанские крепостные подвалы хранили множество тайн, среди которых неприкрытым ужасом притаились помещения для заключения христианских рабов. В мрачных и пропахших крысами узилищах находилось множество пленников со всей Руси. Казанцы не особенно беспокоились о надлежащем их содержании, поэтому оные были одеты в жалкие лохмотья, едва прикрывавшие постоянно грязные тела, на коже которых селились самые разнообразные болезни. От них, постоянного недоедания, а также тяжёлого, поистине рабского труда, пленники быстро умирали. Каждые десять-двенадцать дней, а порой и раньше, хозяева крепостных тайников вывозили из ворот города гору разлагающейся человеческой мертвечины.

Когда-то его звали Тимофей Горобец. Он жил в Чернигове, торговал кое-каким товаром, даже немного давал в рост. Жилось совсем неплохо. Что тогда случилось в Нижнем, куда он приехал с земляками по торговым делам, совершенно не помнил. Удачная продажа праздновалась в местном кружале. Там не однажды раздавались хвалебные слова в свой адрес. А дальше происшедшее с ним превратилось в сплошной кошмар. Сначала он оказался связанным на каком-то ушкуе, а затем был доставлен в подземелья Казани. Теперь его уже никак не зовут, он простой раб казанских татар.

Ему почему-то совсем не спалось в этом зловонном погребе. Его глаза, давно привыкшие к этому постоянному сумраку, отлично видели двух крыс, объедавших трупы умерших узников. Он и сам уже почти труп, не способный к какому-либо движению. Удивительно, как эти презренные животные ещё не тронули его умирающее тело. Самым поразительным явился факт того, что тюремщики, выгонявшие пленников на работу, не попытались его поднять или просто не размозжили голову ударом дубины, как они это делали с больными, немощными и умирающими.

Солнце едва успело послать свой последний багровый лучик в зарешеченное оконце, когда дверь в помещение резко распахнулась, впустив несколько измождённых узников, которые от усталости только и добрались до своих определённых ими самими мест, сразу свалились на земляной пол и захрапели. Лишь один из них, выглядевший худощавым стариком с всклокоченной седой шевелюрой и такого же цвета пепельной бородёнкой, осторожно приблизился к Горобцу, оглянувшись по сторонам, хотя их возможный диалог всё равно слушать было некому кроме ползающих по трупам крыс.

– Ты меня наверняка слышишь, – прошептал старик, подползая ближе к Тимофею. – И не поверишь в моё везение. Ты слушаешь меня?

– Да, – так же подтвердил свою реакцию Горобец. – Я хочу знать, в чём тебе повезло.

– Случайно, совершенно случайно, довелось мне проведать, что у ханского алхимика и лекаря есть чудодейственные зелья. Одно обладает мертвящим действием: человек, принявший такое, становится подобный умершему, а через некоторое время он оживает. А другое вообще при его применении здоровит и наполняет тело невероятной силой и мощью. Однако во всём нужна мера. Не зря говорят, что даже яды при незначительных дозах употребления приносят пользу.

– Вот тебе и сказки о «мёртвой и живой» воде, – шевельнул губами черниговский купец. – И можно думать, ты сумел достать оба снадобья.

– А вот хочешь верь, хочешь – нет. Случилось, что как-то проводили нас охранники мимо одной невзрачной двери, из которой и вышел тот лекарь, о нём после говорили стражники. Одним днём уже позже снова вели нас тем же путём. Вот тогда я как бы упал в обморок аккурат против той двери. Она была открыта. Басурманин уж было хотел меня прирезать, как они поступают с немощными, но вышедший алхимик сказал: «Занесите его сюда. Я изобрёл одно снадобье, опробую его на пленнике. Если он излечится, получу от хана много золота».

Он, видно, не заметил, какой алчностью загорелись глаза ханских вояк. Они немедленно выполнили приказание. Я сразу стал осматривать помещение и увидел множество всяких предметов для изготовления лекарств. Алхимик влил в меня какую-то жидкость, я приметил, из какой склянки. И тело моё стало подобно мертвенному. Я оказался недвижим, не в состоянии шевельнуться, но сознание не исчезло, я даже мог смутно видеть. Сколько так довелось пролежать, уже и не знаю. Потом постепенно начал ощущать своё тело, шевелил руками и ногами. Лекарь это увидел и радостно залопотал что-то на незнакомом наречии, но мне приказал не вставать. А затем отлил из другой склянки чуть-чуть, добавил воды и приказал мне это выпить. Уж какую гадость приходилось употреблять, эта не шла ни в какое сравнение с прежними, превосходя те дрянным запахом и вкусом. Но что удивительно, почти сразу я ощутил прилив сил, будто помолодел лет этак на двадцать.

– Поэтому ты с таким аппетитом съедаешь их пойло, от которого даже на рвоту тянет, – снова прошептал Горобец.

Старик не обратил на это внимание, продолжив: – Но из чувства самосохранения я не торопился подниматься, притворившись еле двигающимся. Лекарь окликнул охранников, верно, чтобы меня увели, но те по непонятной причине не появились. Тогда он вышел в коридор, а я тем временем быстро отлил из одной и другой склянки в стоявшие рядом пустые и, заметив в них разницу, заткнул такими же пробками. Позже подумал, что могло статься со мной, ежели не повезло бы. Едва успел это сделать и спрятать зелье на поясе.

Послышались голоса тюремщиков, их шаги, они вошли первыми, подняли меня на ноги и повели в узилище. Вчера я опробовал на тебе мертвящее зелье, поэтому ты и занемог.

– И для чего ты это сделал? – спросил Тимофей.

– Это должно помочь тебе бежать отсюда. Ты просто обязан выйти из крепости.

– А как же ты?

– Я уже стар и неизлечимо болен. У меня на Руси никого не осталось, умереть мне доведётся здесь. Я дам тебе ещё немного зелья и подговорю остальных узников. Мы потребуем, чтобы отсюда убрали мертвецов. Наверняка тюремщики будут вынуждены это сделать. Как-то давно мне довелось видеть, что оных сбрасывают в неглубокий ров, в нём нет воды. После ты, несомненно, оживёшь, вот тогда и отопьёшь из этой склянки.

– Ну что ж, – еле проворочал языком Горобец, – век тебя не забуду. Детям и внукам накажу напоминать о тебе Господу.

– Не спеши с этим, – увещевательно шепнул старик. – Поклянись, что коли выберешься живым, доберёшься вплавь до острова Коровнич, он тут недалече.

Там, как мне сейчас удалось услышать, стоят ратники московские. Хан готовит на них внезапный налёт. Упредить их потребно, чтобы нехристей русичи одолели. Может, и нам от этого польза будет.

Буквально сразу после принятия нескольких капель зелья черниговец уже ничего не чувствовал, превратившись в некое подобие мертвеца. Он лишь смутно всё слышал и осознавал. Как старик говорил, так всё и случилось. Пленники настояли, чтобы к ним пришёл старший тюремщик, он и повелел своим подчинённым убрать трупы людей, а те заодно перебили десяток крыс.

** ** ** **

В островном лагере русичей всё было спокойно, словно и не было никакой войны. В больших котлах ратники варили бараний взвар, заправленный репой с луком, ядрицей либо пшеном. Река изобиловала рыбой, поэтому не брезговали и сомьей ухой. Самые искушённые в этом после удачной ловитвы сотворяли двойную уху из ершей или плотвы, а после заправляли рыбный навар овощами, зеленью, чесноком или окунями либо лещами. молодые воины, которых насчитывалось около трети

Воины между едой и её приготовлением занимались воинским мастерством, в котором были заинтересованы почти все, на особицу, молодые воины. Ибо по государеву призыву из сёл и городков (особливо из разорённых царскими прислужниками в виде податей и прочих поборов) к стрельцам приходили молодые парни из бывших пахарей и иных селян. Тут же происходило своеобразное обучение ратному делу, которое требовалось во все времена, чтобы ратники в любом сражении могли противоборствовать неисчислимым врагам. Новгородские ушкуйники старались не отставать от стрельцов, чем получили одобрение от воевод, сотников и лично от Ивана Дмитриевича Руно, который действительно дожидался серьёзной подмоги, ибо в таком состоянии двигаться дальше не имело никакого смысла.

Большим был воеводский шатёр, да и не мудрено то: приходилось принимать многих войсковых начальников, а при праздниках устраивать вкупе со священнослужителями торжественные обеды да ужины. На иные приглашались разные гулящие жёнки, которые зарабатывали не только продажей тела, но и приторговывали разными товарами, в основном краденым, последний в военное время и разыскивать никто не станет.

Таким днём и явился очередной православный праздник, в честь которого Иван Дмитриевич устроил крестный ход и большое богослужение в импровизированном храме с восьмиконечным крестом на высоченном шесте, к которому с раннего утра по призыву медного била стекались все свободные от воинской занятости. Протоиерей Аввакум со своими прислужниками совершил все таинства праздничной литургии, читал акафист и напомнил всем присутствующим наставления из «Нагорной проповеди Христа». Далее последовали ещё многочисленные чтения из священных текстов с окончанием добропорядочной проповеди о веротерпимости и всепрощенчестве.

До самого вечера, когда московские ушкуйники, стихийно сумевшие добыть у гулящих жёнок винные порции, начали праздновать возле костров с готовящимся ужином, тогда и наши знакомцы новгородские, не стыдясь и без всякой боязни, достали свои нижегородские запасы.

– Пображничаем, братчики, – подмигнул друзьям Мартемьян Варфоломеевич и налил сыну Онцифиру из берестовой ёмкости пьянящего питья.

Вслед за ним и его земляки не замедлили употребить некое количество ароматной жидкости, которая сначала хорошо бодрила, а после всего и веселила. Подле кипящих котлов с вечерним варевом постепенно возникали разговоры. В основном они касались самых обыденных тем.

Тем временем солнечный диск постепенно коснулся ряда невысоких гор, поросших густолесьем на противоположном берегу. Небо уже окрасилось малиновым разливом.

– А вот и вечер, – как бы между прочим понуро произнёс Прокоп Смолнянин. —

Солнышко скоро скроется за горами. И одному Господу ведомо, кто из нас завтра доживёт до следующего утра.

– Это уж как татарва распорядится, – не менее траурно подхватил Александр Авакумович.

– Не стоит, братчики, столь сильно гореванить. Никто из нас ещё костлявой старухе в бездонные зенки не смотрел, – ободряюще попытался поднять настроение Степан Ляпа.

Однако его старания не возымели должного действия. Этот тридцатилетний коренной житель Великого Новгорода был истинным представителем светловолосой и голубоглазой расы северян. Шапка спелой ржи аккуратно охватывала его благообразное чело. Именно оптимистичная весёлость нашла своё непререкаемое место в душе этого человека. На могочисленные вопросы о семье новгородец отделывался либо незамысловатыми шутками, либо просто бегством прекращал подобные попытки его исповедать. Ещё Андрей Аврамьев в своё время весьма точно подметил, будто, вполне возможно, на душе Степана Ляпы лежит большой камень, придавивший разбитое сердце.

– И, несомненно, здесь не обошлось без ведома властной женщины, которая сделала ему от ворот поворот, – уточнительно предположил Игнат Малыгин. —

Эти сатаниновы сёстры горазды на всё, чтобы подчинить себе нашего брата, и так же отринут, не подошедшего им по силе характера. Воспоминание об этом тронуло самые глубины души новгородца. Он мысленно решил всё сделать, чтобы его друзья хоть немного приободрились. Внезапно его лицо просияло, тронутое умной мыслью.

– Смотрите, солнце уже почти спряталось за те горы, – одухотворённо произнёс Степан, думая, что его старания станут успешными.

Однако его товарищи не спешили расставаться с пессимизмом. Требовалось нечто более возбуждающее разум.

– Вспомнил! – вдруг выкрикнул Ляпа

– Что? – настороженно осведомился Лука Малыгин.

– Бред, – махнул ладонью Прокоп Смолнянин. – Что может сказать этот пустомеля?

– А вот и скажу, – настойчивее произнёс Степан. – В начале Бог благоволил создать землю. Он позвал чёрта, велел ему нырнуть в бездну водяную, чтобы достать оттуда горсть земли и принести Ему. Известно, что чёрт всегда идёт против Бога. «Ладно, – думает Сатана, – я сам сделаю такую же землю!» Он нырнул, достал горсть земли и ещё набил ею рот. Он принёс Богу и отдал, а сам не произнёс ни слова, потому что его рот был полон земли. Господь куда ни бросит землю, она вдруг появляется такая ровная, что, если на одном конце её станешь, видно, что делается на другом. Сатана смотрел-смотрел; хотел что-то сказать и поперхнулся. Бог спросил его, чего он хочет? Чёрт закашлялся и побежал с испугу. Тогда возникшие гром и молния поражали бегущего Сатану, и та, где Он приляжет, появляются холмы да пригорки; где кашлянет – вырастае гора; где привскачет, там воздвигнется поднебесная гора. Итак, бегая по свей земле, Он изрыл её.

Рассказанное произвело на слушателей совсем обратное действие и только усилило гнетущую обстановку. Так, сопя и покряхтывая, новгородские ушкуйники стали готовиться ко сну, распологаясь возле потухающего костра. И только Степан устроился на ночлег несколько в стороне от остальных. Он уже слышал отдельные всплески храпа с разных концов, но сам лежал на спине с открытыми глазами. Неясные и весьма сбивчивые мысли лезли в голову новгородца, расстраивая его сонливость. Однако постепенно ровное сияние звёзд почему-то стало прерывистым, а после они вообще погасли.

Ивану Дмитриевичу тоже не спалось в воеводском шатре на мягкой постели рядом с молоденькой жёнкой, которая шептала ему какие-то несвязные греховодные словеса, услаждая ласканиями. Они были приятны после столь длительной разлуки с супругой и детьми. Но всё-таки это было не то: не могла совершенно чужая женщина успокоить утомлённое мужское сердце, оторванное от истинной нежности и понимания.

Воевода в очередной раз плеснул в свой кубок вина, предложил его и распутнице. Та с игривой улыбкой приняла всё и выпила до капли, а затем засмеялась, словно предлагала этим своему ухажёру начать любовную игру. Но не захотел он поддаваться искушению женщины. Просто вежливым жестом отправил её из шатра, оставшись наедине с обуревавшими его сомнениями по поводу такого спокойствия. Он был просто уверен, что Ибрагим в ближайшее время попытается отплатить наглым русичам за своё поражение.

И словно бы отзвуком на раздумья Руно стало внезапное появление в шатре Сидора Парнова. Он почему-то тяжело дышал, будто длительное время бежал за кем или догонял кого.

– Беда неминучая, – переводя дух, промолвил дьяк, присаживаясь на расписную скамью, и вытер пот со лба. – Может грянуть, … татары хотят к нам…

Иван Дмитриевич подскочил к нему, вглядываясь в измученное лицо своего подручника. «Нет, похоже, не пьян. Видимо, приключилось что-то весьма серьёзное, коль скоро налицо такое поспешание».

– Говори, толком, что может произойти?

– Тут у входа, лежит, ратники из реки выловили полуживого перебежчика казанского. Он тебе всё и обскажет.