Текст книги "Penitus. Фантастическое путешествие в Плутонию"

Совершенно секретно.

Минарет Дервишу срочно. Действовать по обстоятельствам. Операцию не затягивать.

И тут меня осенило! Мама мия, папа римский! К моменту озарения мы уже вошли внутрь и уселись на пыльных циновках (а может, цыновках?) рядом с каким-то ящиком. На ящике была расстелена в далекой «Роспечати» приобретенная газетка, на ней разложены местные кокосы-бананы, а рядышком скромно притулились одноразовые интернационально-пластиковые стаканчики, с трех сторон почтительно окружившие стеклянный, явно в московском «Гастрономе» купленный сосуд с влагой несомненно российского происхождения. И когда мы выпили по первой – за встречу! – я сразу взял быка за рога.

– Командир! – сказал я так, словно обращался к таксисту. – До рифов не подбросишь?

– То есть? – Кустидзе уставился на меня, как питекантроп на транзисторный приемник. – До каких рифов?

– Понимаешь, дружище… – начал я, но тут послышалось характерное бульканье благословенной влаги, разливаемой по сиротливо опустевшим стаканчикам. Да, Вениамин и вправду парень хоть куда, он, похоже, привык делать все основательно и, главное, вовремя. Кустило прав – этот парень намного лучше тургеневского дворника. Мы снова выпили и закусили тем, что послали местные боги.

– Понимаешь, дружище, – сказал я и покосился на Веню. Тот равнодушно жевал банан, всем своим видом выражая согласие послушать мои дальнейшие объяснения, которые, разумеется, я сразу же продолжил: – Есть тут одна русалочка, но не каменная, как в Копенгагене, а вполне живая и очень даже симпатичная. Я ее сразу приметил, у меня на такие дела глаз наметанный. Кстати, Петруша, ты как насчет женщин?

– Нормально. – Кустинский слегка пожал плечами, продолжая чего-то не понимать. – Но я не понимаю, при чем здесь…

– Объясняю! – торжественно провозгласил я. – Вышеупомянутая русалочка, как я заметил, входит в группу аквалангистов-любителей, которые ежедневно погружаются под воду неподалеку от рифов, вероятно, для того, чтобы осмотреть их, рифов, достопримечательности. Теперь представь картиночку, достойную пера: русалка в маске и ластах любуется буйными зарослями морской капусты, а в это время из океанской пучины поднимается твоя гениальная скороварка, ты, как самый главный, сидишь за рулем, а я выглядываю в окошечко и посылаю девице воздушный поцелуй. Девица, естественно, обалдевает, мы тихо-мирно-спокойно-достойно-благородно скрываемся в бездне, а вечером на местной дискотеке… Ну, ты понимаешь, что после такой «случайной» встречи мои акции сильно поднимутся в цене.

Мой друг некоторое время сидел молча, остановив пытливый взор на маленьком ворохе банановой кожуры. Наконец, взор этот сдвинулся с места.

– Во-первых, не в окошечко, а в иллюминатор, – заговорил Великий Куст. – Во-вторых, не скороварка, а уникальный аппарат для сверхглубоких погружений. В-третьих, мы занимаемся наукой. – Он посмотрел мне в глаза взглядом честного человека, для которого дело превыше всего. – Понимаешь, дружище…

И тут Веня снова забулькал. Ага, кажется, я начал понимать алгоритм действия магической фразы – через раз… А вот на создателя железной улитки венино бульканье произвело непонятное мне действие.

– Хорошо, хорошо! – вскричал Кустище и для вящей убедительности вскинул руки с растопыренными пальцами, словно защищаясь от Вениамина, хотя тот невозмутимо выжимал капли из осушенной бутылки. Похоже, за долгие годы совместной работы эти люди научились понимать друг друга без слов. Мы снова выпили.

– В крайнем случае, – примирительно заговорил Кустик, – спишем на поиски подводных кладов.

Я послал благодарный взгляд в сторону Вени, который все больше мне нравился, но молчаливый собутыльник равнодушно жевал очередной банан. Кстати, бананы здесь очень вкусные, не чета тем, что продаются в наших торговых точках.

– Когда прикажете подавать такси? – спросил Петька. Он заметно захмелел, глаза возбужденно блестели, на щеках сквозь загар проступил легкий румянец. Я назвал примерное время и добавил: – Там есть еще одна, тоже ничего, если хочешь – познакомлю…

Мы посидели довольно долго, поговорили о том, о сём, вспомнили прошлое. Веня вытащил еще одну посудинку, но было слишком душно и жарко, чтоб продолжать сие пагубное занятие, поэтому решили оставить дозу до другого случая.

Глава 3. Бездна

Я никогда не страдал клаустрофобией и не понимал, как можно бояться замкнутого пространства. Детство, проведенное на улицах и дворах тихого, глубоко-провинциального поселка, не давало возможности зацикливаться на такой ерунде. Нашим энергичным играм сопутствовала постоянная необходимость забиться в немыслимо-узкую щель, спрятаться в зарослях чердачной паутины, укрыться в собственноручно вырытой пещере, и все это для того, чтоб не быть «убитым», пойманным, замеченным и т. д. Мы не только не знали самого слова «клаустрофобия», но и не подозревали, что в душе человека может возникнуть состояние, этим мудреным словом обозначаемое.

Но именно это состояние приготовилось овладеть мною, как только я забрался внутрь петькиной супер-лягушки. Нет, поначалу все было нормально: раза три стукнувшись о какие-то железки, я добрался до места исследователя.

– Пристегнись! – строго сказал командор, неуклюже вползавший в узкий люк подводного аппарата. Смешно – тоже мне, ралли Париж-Дакар… Угнездившись в кресле, я выглянул в круглое окошечко… простите, в иллюминатор. За толстым слоем оргстекла светило солнце, блестела качавшаяся у берега вода, безмолвный Веня еще более безмолвно, чем обычно, топтался на промытом волнами песочке, а за его широкой спиной неслышно колыхались листья, цветы и колючки буйной тропической флоры. Пряные запахи джунглей явственно ощущались даже здесь, внутри нагретого солнцем корпуса, среди множества всевозможных металлоизделий, и это успокаивало.

Налюбовавшись весьма содержательной картиной забортной жизни, я перевел взгляд на внутреннее убранство чудо-кастрюльки, в которой мне предстояло погрузиться в океанские глубины для свершения очередного подвига во имя очередной любви. Убранство это выглядело гораздо менее презентабельным, чем внешний дизайн, и состояло, в основном, из разноцветных проводов, тускло мерцающих трубок, кнопок, тумблеров, рукояток и прочей технической дребедени, в гущу которой были чудом втиснуты два узких кресла для размещения водителя-руководителя и пассажира-исследователя. Здешнюю мебель совершенно невозможно отнести к разряду мягкой, об этом через пару минут сигнализировала аръегардная, пониже спины, часть моего бренного тела. Неизбывный российский парадокс: изобрести уникальный аппарат можем, а «подушечку подклядывать», по выражению известного юмориста, не научились… Но водителю-руководителю приходилось гораздо хуже – Великий Куст с его фотомодельным ростом был вынужден еще и сложиться почти пополам, хотя это, похоже, совсем не мешало ему вести плановую подготовку к незапланированному подводному полету. Впереди, за узкой согбенной спиной, что-то щелкало, зуммерило, начинало тихонько завывать, и всякий раз командор бормотал какие-то непонятные слова, словно отдавая устный отчет о собственных действиях. И вот тут я заметил, что узкая согбенная спина загораживает мне вид на еще раскрытый люк субмарины; это маловажное обстоятельство вызвало где-то внутри, под ложечкой, неприятный сосущий холодок, который слегка охладил мой пыл и породил сомнение в целесообразности затеянного мероприятия. Послушай, дружище, сказал я себе, из возраста Тома Сойера ты давно вышел, поэтому ходить колесом вокруг избранницы просто несолидно и даже смешно. Хотя, если на то пошло, есть множество достойных и вполне безопасных способов обратить на себя внимание хорошенькой женщины. Да если разобраться по-хорошему, то не такая уж она и хорошенькая, по крайней мере, не настолько, чтобы безрассудно рисковать своей неповторимой, единственной, бесценной…

Лязгнуло железо, командор, пыхтя и отдуваясь, закрутил барашки люка, обеспечивающие герметизацию входного устройства, тотчас пропали куда-то уютные запахи земной тверди, интеллигентно забормотал электродвигатель, и мы отчалили от берега. Полоска пляжа, увенчанная крепкой фигурой Вени, стала удаляться, вскоре она исчезла из вида, потому что судно повернуло под прямым углом и решительно направилось в сторону украшенных белой пеной рифов. Великий Куст, выгнув корпус невообразимым способом, обратил ко мне потное лицо, которое было украшено счастливой улыбкой, освещено блеском глаз и очень напоминало вчерашнюю физиономию подвыпившего друга детства. Понятно – обмочи мою тельняшку, жить без моря не могу…

– Отойдем подальше, чтоб сэкономить кислород, – радостно доложил он и лихо, по-пиратски, подмигнул правым глазом. Странно, но факт: оптимизм командора частично передался мне, я улыбнулся в ответ и молча кивнул головой. Продолжая экономить кислород, мы добрались до рифов и после неприлично смелого маневра вышли с забрызганными пеной иллюминаторами в открытый океан. Похоже, отважный капитан Немо слегка забыл о цели нашего путешествия… Словно услышав мои мысли, Великий Куст заерзал в жестком кресле.

– Пройдем с внешней стороны рифов, – сказал он, не оборачиваясь. – Это будет гораздо эффектнее.

Послушай, дружище, сказал я про себя, кого ты вводишь в заблуждение или, как выражаются в современных высокохудожественных романах, кому ты паришь мозги? Дорвался до родной стихии, почувствовал себя всемогущим тритоном и хочешь порезвиться на просторе? Пожалуйста, но зачем же так беспардонно врать? Впрочем, я уже немного привык к новой обстановке, сосущий холодок под ложечкой стал утихать, временами он исчезал вовсе и заменялся нормальным человеческим любопытством. Нет, все-таки тетенька вполне симпатичная; интересно, откуда она родом, в смысле, из какой страны? Латинскую Америку, Юго-Восточную Азию и Африку не предлагать… Нет, я не расист, Боже упаси, и, паче того, не бритоголовый нацист, просто подобное тянется к подобному; наверно, это заложено в человеческой природе; да-да, кажется, где-то когда-то об этом писали…

– Куда прикажете? – спросил, не оборачиваясь, командор.

– Давай прямо, – скомандовал я. – Они как раз напротив отеля. Посудина раскрашена, как матрешка…

Разглядеть отсюда катер аквалангистов было невозможно, особенно через мой иллюминатор, который выходил в сторону открытого океана, но я был уверен, что катер на месте, я же видел его, когда шел на базу Великого Куста.

Мы прошли вдоль рифов еще немного, и водитель-руководитель, наблюдавший картины внешней жизни через передний иллюминатор, слегка похожий на лобовое стекло автомобиля, радостно подтвердил:

– Есть такое дело! Вижу матрешку, иду на абордаж! Ёолы-палы…

Сразу после этого началось погружение. Аппарат заметно накренился вперед, забортная вода поднималась все выше, она перекрывала иллюминатор колеблющимся зеленоватым полем и постепенно заглушала звуки надволного мира. На смену крикливым чайкам пришли безмолвные рыбы и медузы – м-да, на трибунах становится тише…

Совершенно секретно.

Дервиш Минарету срочно. Объект вышел в море раньше срока, движется непредполагавшимся курсом. Ждем указаний.

Совершенно секретно.

Минарет Дервишу срочно. Действовать решительно, использовать любую возможность!

Внутренность субмарины, залитая прежде ярким дневным светом, наполнилась призрачным бирюзовым сияньем. Забыв недавние страхи, я прильнул к иллюминатору и вгляделся в толщу прозрачной, пронизанной солнечными лучами воды. Помимо солнечных лучей, вода была нашпигована множеством мелких, разноцветных, безмятежно резвящихся рыбешек, похожих на аквариумных обитателей; среди них встречались другие – покрупней, поосанистей, по внешнему виду они слегка напоминали продукцию рыбных отделов наших «Гастрономов». Но были и такие, которых увидишь разве что в научно-популярном телефильме о подвигах ученых-исследователей. Тут же плавно бултыхались медузы, порхали какие-то белесые мотыльки, толпилась еле различимая глазом планктонная пыль и прочая подводная шелупень. А в сумрачной глубине двигался параллельным курсом и на той же скорости некий темный силуэт, от которого веяло американским ужастиком про страшные челюсти гигантской акулы. Впрочем, если сопоставить примерное расстояние и видимые размеры, то наш неведомый спутник смахивал больше на взрослого нехилого кашалота.

– Петька, тут киты водятся? – спросил я на всякий случай.

– Откуда? – Великий Куст засмеялся, но потом все же (на всякий, как я понял, случай) добавил: – Если и заплывают, то очень редко.

– А это что за зверюга?

– Где? Где? – заинтересовался Кустище и даже завертел головой.

– Да вон, справа по курсу, чуть ниже нас.

Командор довольно долго молчал, щелкал тумблерами и прикладывался к торчащему сбоку окуляру.

– Странно, – сказал он наконец. – Похоже на субмарину. Но откуда? В консульстве нас заверили, что никаких военно-морских учений не планируется, подводного флота у них вообще нет, а что касается иностранных лодок…

– Если и заплывают, то очень редко, – подсказал я.

Реакции на подначку не последовало, я просто не был удостоен вниманием. Вместо этого Великий Куст озадаченно почесал затылок и, немного подумав, включил бортовой компьютер. Пока машина загружалась, командорской рукой были повернуты нужные переключатели на главном пульте, отжаты заветные кнопки на верхней панели; кроме этого, прозвучало несколько слов… Их воспроизведение и объяснение не представляется возможным 1) по этическим соображениям и 2) в силу нецелесообразности, так как смысл озвученных командором фразеологических оборотов без всяких объяснений понятен природному российскому гражданину в любой жизненной ситуации.

Я все так же наблюдал в иллюминатор за темным силуэтом неопознанного ныряющего объекта, который по-прежнему совершенно синхронно тащился за нами.

– Ого! – воскликнул водитель-руководитель. – Длина двадцать пять метров.

– С чего ты взял?

– Я его отсканировал, – скромно ответил Кустило.

– А что это вообще за посудина? – поинтересовался я.

Вместо ответа компьютерный умелец-очумелец недоуменно пожал плечами. Мы какое-то время помолчали, слушая тишину, в которой ненавязчиво жужжал двигатель да тихонечко сипел кулер системного блока. Знакомый холодок коротенько ворохнулся под ложечкой и тут же исчез, но на смену ему пришло более устойчивое недоброе предчувствие. Похоже, проснулся убаюканный отпускным бездельем инстинкт самосохранения.

– По-моему, пора линять, – сказал я как можно спокойнее, с некоторой небрежностью, как бы в шутку.

– А русалка? – спросил Кустидзе, и в голосе его прозвучала если не язва, то словесный гастрит точно.

– Да в Копенгагене я видел твою русалку!

– Вот она уже и моя! – Кустафа-оглы, похоже, не хотел униматься, но тут началось то, что отвлекло его от зловредного образа мыслей. – О, ёкись-мокись! Они приближаются…

– Я же говорю – линять надо.

Таинственная субмарина пошла на обгон, одновременно с этим поднимаясь до нашего уровня. По мере приближения, неправдоподобно стремительного и явно целенаправленного, её темная туша становилась все больше, очень скоро она загородила собой значительную часть подводного горизонта. Показалось даже, что можно различить приглушенный шум мощных двигателей.

– Бери левее! – начал командовать я.

– Куда? – Великий Куст даже засмеялся, правда, не очень весело. – Слева рифы, просветов пока не видно. Всплывать опасно – волнение на поверхности усилилось. Можно остановиться, но тогда потеряем маневренность…

– О чем же ты думал раньше?

– Разве в твоем присутствии можно о чем-то думать? – саркастически парировал друг детства.

– Ты что-то имеешь против моего присутствия? Открой, я выйду!

– Если мальчик захотел пописать, то придется потерпеть до следующей остановочки…

– Какой нехороший дяденька!

Пока мы бездельно трепались, трепом своим маскируя подлинные чувства, чужая лодка приблизилась почти вплотную, я в свой иллюминатор видел только черную железную стенку, почти неподвижную, так как скорость наших аппаратов снова стала одинаковой. Если сидящий за этой стенкой водила возьмет чуть левее, то легко разотрет нашу лягушонку о рифовый известняк. Конечно, думать об этом не хотелось, да и не приучены мы думать о плохом; напротив, в любой ситуции привыкли верить в то, что коллектив придет на помощь, комсомол поддержит, родная страна встанет на защиту. Кустило из того же теста, именно поэтому проморгал нужный момент, все надеялся на лучшее, все верил, что как-нибудь обойдется по-хорошему…

– Что им надо? – не вытерпел я.

Тишина.

– Есть у тебя какая-нибудь спецтруба для переговоров с подводными рэкетирами?

Кустинский молчал, сосредоточив все внимание на процессе судовождения в экстремальных условиях.

– Ё-охен-мохен! – вдруг заорал он и лихорадочно задвигал руками в разные стороны, включая и выключая одновременно несколько включателей и выключателей. Аппарат содрогнулся, словно наткнувшись на некое препятствие, я внезапно для себя сорвался с кресла и врезался лбом в толстую, черную, железную трубу…

Когда закончился краткосрочный отпуск моей на время отлетевшей души, наш доселе интеллигентный двигатель выл, как старая бомжиха, сердечно приласканная резиновой дубинкой поперек спины. Хотя, может быть, усиление звука можно объяснить за счет мощного гула, заполнившего мою бедную головушку.

За стеклом все так же бездумно и совершенно безответственно веселились равнодушные к несчастью ближнего обитатели подводного царства, а спереди слышалось невнятное бормотанье командора, перемежаемое энергичными экскурсами в паранормальные области могучего русского языка.

– Ну ты Шумахер! – сказал я громко и неодобрительно. Кустище, мгновенья не промешкав, послал меня по известному российскому адресу, причем, послал не просто так, а в рифму. Тоже мне, народный сказитель… А что еще ждать от человека, выросшего в стране с великой древней культурой? Впрочем, если судить по тону голоса этого разъяренного Садко, случилось что-то достаточно серьезное. Человек психует, а мне досталась роль громоотвода.

– Что это было? – спросил я более миролюбиво.

– Эти козлы вздумали заловить нас сетью! – возмущенно доложил Кустенберг. Непонятно было, чем он возмущен больше: тем, что нас решили «заловить», или тем, что нас решили заловить именно сетью.

– Что за козлы? – деловито спросил я, словно готовый немедленно идти и разобраться с этими нахально-наглыми деятелями.

Кустило молча пожал плечами. Тут я заметил, что за стеклом иллюминатора стало намного темнее.

– Мы что, погружаемся? – спросил я для проверки своей догадки.

– Иначе не уйти, – объяснил водитель-руководитель. Он немного отошел, говорил спокойнее – Когда я из их авоськи выскользнул, они же, ёксель-моксель, на хвост нам сели. Не сразу, конечно, – пока разворачивались, то-сё, но скорость у них выше, стали настигать.

Петька хмыкнул, и на всей обширной акватории Тихого океана я, наверняка, был единственным человеком, кто понял истинный смысл этой короткой ухмылки. Борис Сергеевич, наш преподаватель физкультуры, частенько говорил: «– А ну-ка, пацаны, давай на обостижку!» Это значило – рвануть с места всей толпой, и кто кого перегонит, то есть, кто кого настигнет и «обостигнет». Мы какое-то время молчали, вспомнив любимого учителя и всё то время, безопасное, беззаботное, невозвратно ушедшее…

– Зато у нас неограниченный запас глубины, – заговорил после паузы Великий Куст, – так что, Алексей, одно из двух: либо они нас заловят, либо мы их утопим.

– Оружия нет никакого? – спросил я без особой надежды.

– Манипулятор для забора донного грунта, – ответил командор без особого отчаянья. Похоже, он сильно надеялся на уникальные способности своей царевны-лягушки.

Через некоторое время за стеклом стало совершенно темно, в непроглядном мраке лишь изредка что-то мерцало; это не напоминало даже самую глухую осеннюю ночь там, на земле – это был совершенно чуждый мир, не приспособленный для жизни человека…

– Куда ты, тропинка, меня завела? – пропел я трубадурским голосом.

– Не боись! – ободрил меня командор; он, слава Богу, понимал, что непривычному человеку в таких условиях не очень весело. – Глубина чуть больше, чем в бассейне типового детского комбината, всего каких-то 100 метров.

– А в прятки с этими Бармалеями никак нельзя сыграть? – спросил я как можно спокойнее. – Помнишь, в пруду купались? Ныряешь туда, а выплываешь вообще в другом месте…

Петька засмеялся, но смех его не был обидным, – друг детства вспомнил, как купались в пруду.

– У нас же не было таких приборов, – сказал он с легким вздохом. – Если я без прожекторов вижу этих раздолбаев на своем мониторе, значит, и наша посудина у них как на ладошке. Нет, Леха, уходить надо как можно глубже, рано или поздно корпус у них затрещит, тогда они от нас отстанут. Сколько можно приставать к честной девушке? Кстати, на горизонталке мы им уступаем, зато скорость погружения у нас выше. Это еще раз доказывает…

– А если в дно упремся? – перебил я.

– До дна, Леха, как до Луны пешком, – радостно сообщил Великий Куст. Понимаю, что товарищ пытался меня успокоить, но попытка оказалась неудачной – лучше б он вообще ничего не говорил. Я представил черную глухонемую бездну, притаившуюся под днищем нашей консервной банки, и мне стало совсем не по себе.

– Ты аппарат свой в реальных условиях испытывал?

– Не-а! – бесшабашно ответил командор. – Премьера песни!

Как бы эта песня не стала лебединой, подумал я и отвернулся от темного иллюминатора.

– Техника зверь! – заверил командор, словно отвечая на мои тайные мысли. – Зря, что ли, в лаборатории парились? Такой техники, Леха, нет ни у кого в мире, это я тебе отвечаю. Уникальные разработки, суперсовременные технологии, полная гарантия!

– Слышал уже, – весьма невежливо буркнул я. – Может, из-за твоих суперов-пуперов эти придурки за нами и гонятся…

Кустецкий какое-то время молчал, издавая сосредоточенное сопенье, и можно было предположить, что он всесторонне обдумывает новую для себя мысль. Но я предположил другое, а именно: командор ищет очередное ругательство на популярную у россиян букву… Очень скоро предположение подтвердилось.

– Ёхан-грэм-тр-пр-цнэт-сифут к столу! – выдал командор, возмущаясь и восхищаясь одновременно. – Как я сразу об этом не подумал!

– Разве в моем присутствии можно о чем-то думать? – удивленно спросил я.

– Брось, Леха, дело нешуточное. Если эти двоечники действительно зарятся на наш аппарат, то ситуация очень даже серьезная.

– Конечно, – согласился я. – Разве я не понимаю? Аппарат ценный, уникально-ненормальный, единственный в мире. А мы? А мы нужны в Париже, как в бане пассатижи.

– Дело не только в нас. Если бы эти деятели хотели зафрахтовать аппарат, например, для подводных съемок, для поиска кладов, для глубоководного туризма, то их официальный представитель подошел бы к нам, как говорится, не таясь-не боясь, и предложил бы энную сумму в баксах или евриках, правильно? Но эти деятели попытались заловить нас внаглую своей сетью из толстенного троса, а это говорит о чем? Это говорит о том, что на уме у них не подводные съемки, не выискивание серебряной зубочистки капитана Флинта и не прогулки в океанских глубинах. На уме у них что-то уж совсем нехорошее, и это нехорошее может касаться не только нас с тобой…

– В следующий раз думай, прежде чем изобрести то, что может раззадорить Мальчиша-Плохиша, – искренно посоветовал я.

– Обязательно воспользуюсь твоим советом, если…

Кустёнис как-то нехорошо замолчал, и мне пришлось мысленно закончить прерванную им фразу: если доживем до следующего раза.

А если не доживем? Тридцать семь с хвостиком – много это или мало? Почти в том же возрасте Пушкин оказался в похожей ситуации – быть или не быть… Правда, дело происходило не в глубинах Тихого океана, а на берегу небольшой речки, которая, кстати, была покрыта льдом. Но суть в другом: к тому времени, когда прозвучал роковой выстрел, уважаемый Александр Сергеевич свершил всевозможных дел гораздо больше, чем положено обычному человеку. Александр Сергеевич создал огромное количество произведений различных жанров, от голимой эротики до божественной поэзии, от неподражаемых сказок и пьес до добросовестнейших исторических трудов. Причем, все выполненные работы отличаются изумительным качеством. Правда, я где-то читал, что великий гений допустил в трудах своих две небрежности, но не зря же благодарные почитатели назвали его солнцем русской поэзии – на солнце должны быть пятна. Кстати, на звезде с аналогичным названием пятен не два, а гораздо больше. Так что, наш замечательный Пушкин в делах своих превзошел дневное светило.

Но это еще не все. Как известно, Александр Сергеевич был женат, причем, не на какой-то замухрышке, а на первой красавице, которая родила ему четверых детей. Трагическая преждевременная гибель не позволила поэту увидеть внуков и правнуков, но они появились позже, стало быть, и чисто человеческая программа была выполнена в полной мере. Кроме того, Пушкин издавал журнал, путешествовал (иногда по инициативе властей), имел множество друзей, успевал предаваться русской лени, играл в горелки с крепостными, волочился за женщинами… Как же много можно сделать за неполных сорок лет!

А что вы, уважаемый Алексей Петрович, можете сказать в свое оправдание? Как вы, гражданин Евсеев, распорядились бесценным Божьим даром по имени Жизнь, как провели свои тридцать семь с хвостиком? Если отбросить детали, то выйдет негусто: родился, учился, женился, развелся. Детей не нажил, по крайней мере, в официальных документах они не зарегистрированы. Бизнес? Ха-ха, бизнес… Все прогрессивное человечество до сих пор оплакивает преждевременную гибель Пушкина, и это понятно: проживи он еще хотя бы год, и мы имели бы новые поэтические сокровища. Если же закроется твоя, господин бизнесмен, контора по снабжению пробирных палаток и сбыту рогов-копыт, никто просто не заметит. И лишь некоторые из конкурентов, таких же суетливых тараканов, обрадуются и энергично потрут потные ладошки… Стоп! Вот именно – таких же. Пушкин уникален, неповторим и недостижим, а я такой же, как миллионы обыкновенных людей; жизнь миллионов регламентируется нормой, стало быть, я живу нормальной человеческой жизнью…

– Не боись, – внезапно пробормотал командор. – Москва-Воронеж, хрен догонишь!

Похоже, Великий Куст тоже занимался инвентаризацией прошлого.

– Петька, у тебя дети есть?

– Есть, двое, – сказал Кустик с удивлением в голосе. – Я же тебе вчера рассказывал.

– А, точно, – вспомнил я. – Тинэйджеры, сбоку пэйджеры.

– Ты что, Леха, со ста пятидесяти ничего не помнишь?

– Трудно адаптируюсь к новым климатическим условиям.

– Охотно верю. Я первые два дня вообще больной ходил. Вене хоть бы что, а я засыпал прямо на ходу, как муха под дихлофосом…

Кустишвили начал рассказывать, как трудно было в первые дни пребывания на острове, как он мучился бессонницей в темное время суток, а днем валился с ног, как догадливый Веня предложил работать по ночам, тем более, что по ночам не так жарко…

В иллюминаторе не наблюдалось ничего интересного, таращиться в полумрак на черные провода и железки было тоже бессмысленно, поэтому я закрыл глаза. Петька, конечно, молодец, он понимает, что в сложившейся обстановке молчание действует на нервную систему удручающе. Но, с другой стороны, в рассказах друга детства было так мало смысла, что кто-то внутри меня потянул на себя ползунок микшера, звук стал убавляться, а потом и вовсе утих…

…На самом краю волнореза стоял кучерявый, смуглый, хитро улыбающийся Пушкин. Серые шорты с вертикальными карманами и эмблемой «AIR FRANCE» были ему немного великоваты, их широкие штанины спускались до средины коленных чашечек. Зато футболка, светло-сиреневая, с короткими рукавчиками, сидела как влитая. Экипировку завершали пляжные шлепанцы.

Я пытался выбраться на край волнореза из бушующего моря. Каждый раз, когда волна поднимала меня вверх, видны были брошенные поодаль фрак, манишка и панталоны великого русского поэта.

Пушкин присел на корточки, и я, надеясь на его помощь, вытянул руку как можно дальше. Но вместо того, чтоб протянуть свою и ухватить меня за растопыренные пальцы, он ласково спросил:

– С… шь, когда страшно?

– Александр Сергеевич! – возмутился я. – Как вы можете?

– Мы все могём, – добродушно отвечал Пушкин. – Чай, не англичане, это у них строго, а нам все можно.

– Дай руку! – потребовал я.

– А почему так грубо? – он перестал улыбаться. – Хамить не надо, не люблю.

– Так все же можно! – напомнил я.

– Это кому как.

Он сбросил шлепанцы, неспешно уселся рядом с ними на самом краю и спустил ослепительно белые ступни в бушующее море. Стон блаженства вырвался из его обтянутой сиреневой футболкой груди. Я пытался уцепиться за одну из возникших перед глазами лодыжек, но Пушкин отстранил ногу и погрозил пальцем.

– Но-но, не балуй, – сказал он строго, хотя и без злости. – Пока правду не скажешь, из моря не выпущу. Так что думай, землячок. Да и мне мыслишка пришла, сюжетец забрезжил, начало проклюнулось… Ну-ка, оцени. – Он начал декламировать, размахивая правой рукой:

– Жили-были старик со старухой у самого синего моря…

Пушкин помолчал, отыскивая, видимо, продолжение.

– Старик ловил неводом рыбу, старуха пряла свою пряжу, – без долгих раздумий подсказал я.

– Ну, ты даешь! – изумился он. – Почти как я. Молодец! Я ж говорю: мы все могём. Нам бы врать перестать – хотя бы самим себе…

Тут подошел Веня, молча выдернул меня из моря, после этого мне пришлось немного попрыгать, чтоб вытряхнуть воду из ушей. Когда вода вытряхнулась, я спросил Пушкина:

– Александр Сергеевич, хотите, фокус покажу?

– Валяй! – великодушно разрешил он.

Тогда я повернулся к Вене и сказал заветную фразу:

– Понимаешь, дружище…

Веня послушно достал из-за пазухи не менее заветный сосуд, быстренько разлил содержимое по невесть откуда взявшимся рифленым пластиковым стаканчикам, после чего сказал густым генеральским голосом:

– Ну, за поэзию!

Мы с ним беззвучно чокнулись и хотели было выпить, но Пушкин подозрительно обнюхал содержимое стаканчика, поморщился и с тоскою в голосе спросил: – А бургундского нет?

Мы с Веней громко захохотали, тогда Пушкин крикнул петькиным голосом: – Ё! – и хватил меня стаканчиком по лбу…

Пробуждение было ужасным, сразу после этого ужасного пробуждения выяснилось, что я стою коленями на вибрирующем полу, лоб мой впечатался в толстую трубу (старая знакомая!), мне неудобно и больно, аппарат трясется и раскачивается, а спереди доносится раздраженный голос командора: – Говорёно же было пристегнуться!

– Что случилось? – спросил я, с кряхтеньем и стонами забравшись в кресло. – Нас опять ловят в сеть?