Текст книги "Всемогущий"

– Мне приходилось думать об этом, – признался он. – Действительно, почему так бывает? Основная масса здравомыслящего населения делает деньги, устраивает уютные гнёздышки, тащит в эти гнёздышки всё, что необходимо для комфортной жизни, а в это же самое время кучка непрактичных недотёп пачкает холсты, ищет небывалые рифмы, терзает струны и клавиши.

– Вы забыли актёров, танцоров, учёных…

– Неважно. Главное в том, что вам понятен ход моих мыслей. Из этого следует, что и вы, вполне возможно, задавали себе подобные вопросы.

– Да, конечно, – подтвердил я. – Однажды мне показалось, что я довольно близко подошёл к тому, чтобы найти некоторые ответы.

– Интересно было бы послушать, – оживился Громов.

– Мне кажется, что в жизни есть две вечные, неразрешимые загадки: любовь и творчество.

– Почти полностью с вами согласен. Только хотелось бы уточнить, что загадок не две, а всего одна, так как любовь, по большому счёту, это тоже творчество.

– Может быть, – согласился я.

– Разумный человек стремится познать самого себя. Но он, человек, сотворён по образу Божию.

Я невольно напрягся, потому что прозвучавшие слова самым тесным образом перекликались с моими недавними мыслями.

– Стало быть, Бог, подобно человеку, также стремится познать самого себя. Люди-творцы – это некий коллективный орган, генерирующий энергию Его самопознания.

– Вы хотите сказать, что эта ваша руко-лице-женщина (я опять махнул рукой в сторону мастерской) до своего появления на холсте была неизвестна Создателю? Или её вообще не существовало?

– А существует ли слово, которое вы скажете через минуту?

Встречный вопрос опять загнал меня в тупик.

– Впрочем, через минуту мы с вами можем говорить о погоде, ценах, политике и прочих банальностях, не так ли?

Я согласно кивнул головой.

– А вот дети иногда произносят слова, которые никто никогда не слышал. Тогда вдруг оказывается, что и эти небывалые созвучия до поры хранились в человеческом сознании. Многократно повторённые, они со временем становятся банальными. Но им на смену приходят новые. Отыскивание подобных неизвестных перлов в сознании Создателя – это и есть творчество. Процесс поручен избранным, отказаться от участия в нём невозможно. А непосвящённые пишут, как вы говорите, портреты, делают деньги, устраивают гнёздышки…

Я молчал, пытаясь осмыслить услышанное.

– Пейте чай, – посоветовал Громов, – а то остынет.

– Да-да, – машинально согласился я и поднёс чашку к губам.

Заметив мою лёгкую заторможенность, он снова улыбнулся.

– Да не берите вы в голову, это же один из вариантов.

– А что, есть и другие?

– Конечно, – подтвердил Громов. – И все вилами на воде писаны, ибо человек живущий не в состоянии познать Бога.

– Вы агностик? – удивился я.

– Может быть, – беспечно ответил Громов.

– А как же Писание, заповеди, священнослужители?

– Видно, они, священнослужители, пили чай с Господом, как вот мы с вами, именно тогда Он и продиктовал все необходимые тексты.

Понятно, что это шутка, но смеяться не хотелось, и губы почему-то не складывались в улыбку.

Глава двенадцатая

Я медленно брёл по улице и обдумывал свои старые мысли, к которым добавились громовские слова. Как ни думай, получается замкнутый круг: стремясь к самопознанию, Создатель обрекает людей-творцов на беспокойную, часто неустроенную жизнь; за это людям-творцам даровано право воздействовать на человеческое сознание, а также обязанность подвигать народные массы к выполнению Заповедей; но все рифмы, божественные созвучия, гениальное лицедейство – глас вопиющего в пустыне; нежелание жить по Заповедям приводит к всеобщим страданиям, но что-либо изменить невозможно – человечество является частью Бога, а Он не может оптимизировать Самого Себя… Не означает ли это, что через мой старенький компьютер совершается некий обходной маневр, в рамках которого неограниченные возможности делегируются обычному гражданину, и он, гражданин, должен принять решение, способное кардинально изменить человеческую жизнь на планете Земля?

Солнце палило нещадно, но по всему моему телу поползли ледяные мурашки. Спокойно, не надо нервничать, тем более, что вся эта галиматья не может быть правдой. И то сказать: кто ты такой, чтобы претендовать на должность Первого Зама? Есть патриарх, папа римский, куча президентов, премьеров, партийных и профсоюзных боссов… Впрочем, это всё чины и звания. Но есть мудрецы-философы, подвижники-страстотерпцы, святые угодники, всей своей жизнью доказавшие, что они имеют право…

– Паша!

Я вздрогнул и оглянулся. К тротуару медленно подкатывал белый автомобиль явно иностранного производства, из переднего пассажирского окна выглядывала Карина, именно она позвала меня.

– Здравствуй, Паша.

– Здравствуй.

– Как хорошо, что я тебя увидела. Сильно занят?

Я молча пожал плечами.

– Еду проведать Ванечку. Если хочешь, присоединяйся.

– Конечно! – я открыл заднюю дверцу и быстро забрался внутрь.

За рулём сидел солидный мужчина лет пятидесяти, толстенький, с седой шевелюрой, с гладко выбритым синеватым подбородком, в тёмных очках. Он глянул на меня через круглое, могучее плечо и аккуратно тронул с места.

– Знакомься, Паша, это Егор Петрович, коллега по работе. Он предложил свою помощь, потому что клиника далеко за городом, добираться долго и неудобно, с пересадками.

– Очень приятно, – сказал я и вдруг понял, что во всей этой малоприятной ситуации более дурацкую фразу трудно придумать. Вот и добрый дяденька чуть заметно усмехнулся, и зеркало заднего вида послушно запечатлело эту снисходительную усмешку.

– В смысле, приятно познакомиться, – уточнил я, однако, попытка оправдаться только усугубила положение. Егор Петрович снова усмехнулся и тут же великодушно сгладил неловкость простым вопросом, заданным по-свойски, по-простецки:

– Чем изволите промышлять?

Докладывать о жизненных достижениях в кожаном салоне чужой импортной тачки – дело не из лёгких, но деваться было некуда.

– Редактор, – скромно признался я и, во избежание не совсем приятных уточнений, добавил: – Не главный и даже не старший.

– Не место красит человека, – чутко утешил Егор Петрович. Однако, в этом утешении прослушивались нотки хорошо замаскированной жалости. Впрочем, это была даже не жалость, – с какой стати незнакомые люди будут жалеть друг друга при первой встрече? Здесь чуть заметно сквозила смесь снисходительности и превосходства взрослого, успешного человека по отношению к пацану-салаге, у которого всё ещё впереди. Нормальное явление, если бы «салаге» было семнадцать лет… И что плохого сделал я этому седовласому джентльмену?

Двигатель урчал негромко, с затаённой силой, мы то и дело заметно ускорялись, и вырывающаяся на волю мощь прижимала меня к спинке сиденья. За окном быстро мелькали прохожие, автобусы, дома, мигали огни светофоров, порывисто струилась зелень насаждений. Этой шевелящейся зелени становилось всё больше – приближалась окраина города. Вот мы повернули направо, плавно обогнули «стекляшку» уличного кафе, и я вдруг вспомнил культпоход в кафе-мороженое, дуновенье прохладного воздуха, аромат французских духов. Оказывается, коллегу по работе – смешного, толстенького, не жадного – зовут Егором Петровичем, он является владельцем шикарной иномарки и оказывает Карине благотворительные транспортные услуги…

Что это – ревность? Вот уж не думал, что в моей душе может завестись это дурное чувство. Никогда прежде не понимал ревнивцев, они казались мне не совсем здоровыми людьми. Видимо, эта болезнь заразная, надёжных прививок от неё не существует, и никто не застрахован от инфекции…

Понятно, что я не возьмусь за кухонный нож, не побегу на чёрный рынок за пистолетом с глушителем. И вообще, надо успокоиться. Где-то довелось прочитать, что ревность, вопреки известной поговорке, не имеет никакого отношения к любви. Ревность – родная дочь эгоизма и жадности, это проявление инстинкта собственника, опасение потерять своё имущество или какую-то его часть. И если это действительно так, то надо тем более успокоиться, потому что Карина не является моей собственностью, я не имею на неё никаких прав, поэтому просто глупо ревновать женщину к этому холёному суперстару. Пусть живёт.

А жаль, ведь я мог бы разделаться с ним, как говорится, по полной программе. Надо только определить, кем этот Егор Петрович представлен в виртуальном мире. То есть, найти персонаж, который соответствует моему сопернику. Я даже подозреваю, что искать надо по месту работы Каэрас, то есть в мэрии Сара. А дальше – дело техники. Разумеется, я никогда не пойду на подобные меры, но разве нельзя хотя бы помечтать?

Однако, помечтать я не успел.

– Приехали, – объявил Егор Петрович, и машина остановилась возле высоких глухих ворот, рядом с которыми приютилась проходная будка, аккуратно сложенная из светло-сизого силикатного кирпича. В квадратное окно выглянул мужичок неопределённого возраста, лысоватый, в очках, в сером халате. Мы дружно выбрались наружу.

– Погуляйте пока, – предложил Егор Петрович. – А я всё узнаю.

Он бодренько поднялся на невысокое крылечко, открыл обтянутую дерматином дверь и скрылся в будке. Вскоре оттуда послышалась оживлённая беседа, представлявшая собой некий слитный звуковой поток, из которого то и дело выделялась настойчиво повторяемая фраза: – Не положено!

Потом голоса умолкли, на крыльце появился Егор Петрович, он весело подмигнул нам обоим и энергичным кивком головы пригласил в машину. Мы сели, тотчас половинки ворот расползлись в противоположные стороны, и машина въехала на заповедную территорию. Слева от проходной устало притулилось старое двухэтажное здание, стены которого покрывала местами осыпавшаяся извёстка – похоже, здесь находился административный корпус. Чуть поодаль там и сям над зелёными кущами возвышалось несколько шиферных крыш; прямо по курсу, шагах в двадцати, дорожка, по которой мы не успели даже разогнаться, проходила мимо глухого забора, но вскоре начиналась высокая вольера, обтянутая металлической сеткой. Там среди кустов и деревьев гуляли по травке больные.

Зря Егор Петрович уговаривал мужичка в будке – эти двадцать шагов мы могли бы пройти пешком… Впрочем, всё понятно, человеку захотелось лишний раз показать своё могущество. Не положено! – а я проеду. Кстати, вахтёра психиатрической лечебницы, равно как любого другого вахтёра, можно уговорить только при помощи длинного рубля. То есть, налицо демонстрация финансового благосостояния. Всё правильно, женщинам это нравится…

Машина остановилась, мы выбрались наружу и подошли к сетке. В вольере было довольно шумно, некоторые пациенты громко и настойчиво повторяли каждый свою фразу, другие обращались к окружающим и пытались что-то им объяснить, кто-то пел, а из глубины прогулочной площадки слышен был жалобный плач женщины и басовитый мужской хохот. Наше появление привлекло некоторое внимание, несколько человек осторожно приблизились к сетке и внимательно разглядывали блистающий на солнце автомобиль. Среди подошедших был и Ванечка, он придирчиво всматривался в машину, словно искал в ней какие-либо изъяны. На нас он не обращал никакого внимания.

Я ощутил чей-то пристальный взгляд, оглядел обозримое пространство и обнаружил миловидную, аккуратно причёсанную женщину, которая стояла поодаль и сверлила меня глазами. Такие взгляды называют проницательными, и случись подобная встреча в другой обстановке, то мне, наверно, было бы очень неуютно.

– Ванечка! – взволнованно позвала Карина. Парень посмотрел на женщину и, как мне показалось, сделал это не потому, что узнал сестру, а просто среагировал на звук человеческого голоса. Карина с удвоенной энергией продолжила свои призывы, но брат, чуть помедлив, вновь перевёл взгляд на иномарку. Вскоре в этом взгляде просверкнула живая искорка, Ванечка левой рукой уцепил стоявшего рядом мужичка за рукав и величественно воздел десницу. Наверно, ему захотелось высказать свои замечания по поводу того, что автомобиль не является служебным, и проникновение неслужебного автомобиля на территорию данного заведения есть явное нарушение правил и предписаний.

Ванечка сделал глубокий вдох, рот его раскрылся, губы зашевелились, язык задвигался. Но звука не последовало. Картина была настолько непривычной, что я невольно сделал шаг в сторону оратора. Из раскрытого ванечкиного рта слышалось шипенье, натужный сип и почти неразличимое ухом жалкое попискиванье. В состоянии полного недоумения я повернулся к Карине – она не спускала глаз с брата и уже плакала, сотрясаясь всем телом. Женское сердце гораздо быстрее мужского разума постигло горькую истину: Ванечка напрочь потерял голос, но не от простуды или другой какой-то болезни; Ванечка лишился речи в результате постоянных тщетных попыток исправить этот несовершенный мир…

– Ничего страшного, – бодро заверил Егор Петрович. – В столь юном возрасте болезни не страшны, они, чаще всего, проходят совершенно бесследно.

Карина безутешно зарыдала. Нужно как-то успокоить женщину, сказать слова утешения, прикоснуться к плечу, погладить по волосам… Но все эти действия в присутствии посторонних были невозможны и, наверно, поэтому, мне захотелось уйти. Тем более, что симпатичная незнакомка, стоявшая поодаль, смотрела на меня всё так же внимательно и отчасти даже изумлённо.

– Кстати! – деловито спохватился Егор Петрович, как будто не замечая рыданий Карины. – Ванюшка! Мы тебе гостинцев привезли!

Тотчас был открыт багажник, и на свет появился пластиковый пакет, из которого выглядывали апельсины и румяные яблоки. Егор Петрович шагнул к вольере и легко поднял тяжёлый пакет, но до верхнего края сетки было слишком высоко.

– Ничего страшного! – уверенно сказал Егор Петрович, словно отгоняя этой слегка преувеличенной уверенностью малейшую мысль о возможной неудаче. Вскоре мягко заурчал двигатель, машина совершила ловкий маневр и встала почти вплотную к ажурной стенке вольеры. После недолгих поисков в багажнике нашлись два вполне чистых джутовых мешка, один из них был постелен на капот, другой занял место на крыше автомобиля. Подхватив гостинцы, Егор Петрович довольно ловко взобрался на самый верх, через мгновенье увесистый пакет завис над ванечкиной головой.

– Лови!

Ванечка посмотрел вверх, взгляд его стал ещё более строгим, губы зашевелились гораздо активнее, чем у дикторов телевидения, указующий перст десницы крупно завибрировал в воздухе.

– Чудак-человек, – пробормотал Егор Петрович и тут же успокоил себя своим коронным заклинанием: – Ничего страшного…

Сразу после этого он повернулся в мою сторону.

– Извини, землячок, забыл твоё имя. Впрочем, неважно… Там, в багажнике, есть верёвочка, подай, пожалуйста, будь другом.

Я подал верёвочку и побрёл краем вольеры в сторону проходной. Этот человек привык доводить до логического завершения любое своё начинание. Целеустремлённость – его главное качество. И уж если он нацелился на Карину… Тягаться с таким – то же самое, что боксировать со встречным электровозом, уж кому-кому, а мне об этом даже думать не стоит. Я бездумно цеплялся пальцами за тёплые проволочные звенья, сетка колыхалась, шуршала, слегка позванивала, и этот почти неслышимый звон печально отдавался внутри опустевшей души…

– Ты всё исправишь, – вдруг послышался сбоку, слева, взволнованный женский шёпот. От неожиданности я вздрогнул и резко повернул голову. За сеткой, совсем рядом, стояла та самая женщина, которая всё это время издали смотрела на меня. Как ей удалось подкрасться так незаметно? Вблизи женщина не выглядела красавицей, общий облик портила непропорциональность черт лица, сеточка мелких морщинок покрывала лоб и щёки, а от взгляда явно безумных глаз мне стало не по себе.

– Ты всё исправишь, – настойчиво повторила женщина звучным, хорошо поставленным голосом. – Ты всех спасёшь, ведь ты главный исправитель. Скоро всё это кончится, и мы будем такие же, как все. Ты поможешь нам, потому что по-другому нельзя. Ты постараешься, и всем будет хорошо. Никто другой не в силах сделать того, что можешь ты. Ты главный, всё в твоих руках…

Женщина говорила всё быстрее и громче, при этом она энергично ударяла по сетке обеими ладонями. И чем быстрее и громче звучала эта безумная речь, тем большим ужасом наполнялась пустая моя душа. Я отвернул лицо, прибавил ходу, хотелось закрыть уши ладонями, чтобы не слышать железного шороха вольерной стенки, торопливых шагов сумасшедшей, её напористых, свободно льющихся слов.

Наконец, вольера кончилась, на смену рабице пришёл высокий глухой забор. До проходной оставались считанные метры, сзади с яростью и страстью кричала несчастная женщина, она молила меня о спасении и предрекала всеобщее благоденствие. Видимо, от этих неистовых криков я почувствовал головокружение, ноги сделались ватными, они не хотели нести моё тело. Пришлось привалиться левым плечом к серым доскам, чтоб немного перевести дух. Слышать бредовые крики стало невмоготу, и я всё же закрыл уши ладонями. Боже, какой ужасный день! И зачем только я поехал в это скорбное место?

– Что с тобой, Паша? – послышался встревоженный голос Карины. Я открыл глаза и повернул голову вправо. Карина была рядом, она с неподдельным испугом смотрела на меня. Чуть дальше, на дорожке, стоял автомобиль Егора Петровича, хозяин с довольно участливым видом выглядывал из водительского окна. Я вдруг подумал, что если вот сейчас каким-то образом удалить его подстриженные усики, то будет заметно, с каким презрением приподнята верхняя губа.

– Всё в порядке, – пробормотал я. – Всё хорошо.

– Ничего страшного, – констатировал Егор Петрович. – Поехали.

Глава тринадцатая

Я попросил остановить машину, хотя до моего дома было довольно далеко. Егор Петрович охотно притормозил возле тротуара, никто ни о чём меня не спросил. Ну и ладно. Лучше прогуляться пешком, чем томиться в неловком молчанье и видеть в зеркале победно торчащие усики.

– Спасибо за компанию, – сказала Карина, помахала рукой, и они уехали. А мне захотелось выпить, то есть, принять внутрь энное количество какой-нибудь спиртосодержащей жидкости. Давненько не возникало у меня подобных желаний. А если и возникали, то были подавлены в самом зародыше. Хорошим антиалкогольным средством служило определение, прочитанное когда-то у Достоевского: опьянение – добровольное сумасшествие. И вообще, спокойное, размеренное существование, наполненное посильной работой, не располагало к отклонению от верного курса.

События последнего времени не только нарушили ход привычной, предсказуемой жизни – они породили желание окунуться в стихию временного одурения. Более плотное соприкосновение с реальной жизнью, видимо, изменило меня… Стоп! Хватит разглагольствовать – если возникло желание, значит, надо действовать. Я оглянулся по сторонам и увидел подходящую вывеску. Над лестницей, ведущей в подвал обычной пятиэтажки, криво висел продолговатый щит, на котором выцветшими буквами было выведено слово «ПОГРЕБОК». Хорошее название, тем более, в такую жару.

Я спустился по вытоптанным ступеням и открыл обшарпанную дверь. За дверью, действительно, было прохладно, но освещённое электролампами помещение не отличалось изысканным дизайном. В противоположной от двери стене имелось буфетное окно, откуда выглядывала полная женщина в халате, который когда-то был белым. Вдоль стен, справа и слева, стояли деревянные столы и скамейки, за столами там и сям приютились несколько мужчин. Несмотря на различие в возрасте, внешности и одежде, у клиентов погребка имелось одно общее свойство: они пили пиво и вели задушевные разговоры. Некоторые были настолько увлечены процессом, что не обратили на меня никакого внимания.

Я подошёл к окну, женщина подняла на меня глаза, но выражение лица осталось таким же усталым и равнодушным. В заведение зашёл очередной алкаш – чему тут радоваться? Это незаслуженное пренебрежение усилило желание выпить, я заказал сто пятьдесят граммов водки (ничего другого не было, только водка и пиво), присовокупил к заказанному чебурек (в меню он значился, как чебурек с мясом), расплатился и сел за ближайший столик. За соседним, лицом ко мне, сидел красномордый, бородатый, но лысый мужик примерно сорока пяти лет. Он спокойно пил водку, запивал её пивом и даже не поднял на меня глаза. Рядом привалился к стене и спал ещё один – серое лицо, тонкая немытая шея, из открытого рта выглядывают жёлтые от табака зубы. Мне почему-то показалось, что мужиков связывает какое-то родство или давняя мужская дружба.

Закуска была, в общем, нормальная, чуть тёпленькая, водка, к сожалению, имела почти ту же температуру. Это осложняло процесс, но деваться было некуда, и я выпил залпом почти половину дозы. Вопреки не самым приятным ожиданиям, ничего страшного не произошло, тёплая жидкость прокатилась беспрепятственно, запах тёплого чебурека усмирил вызванное алкоголем содрогание тела и души. Кстати, водка оказалась вполне качественной, это порадовало, и я начал неспешно закусывать. С каждым укусом дистрофичный чебурек казался всё более вкусным, жизнь становилась всё более привлекательной. Дело кончилось тем, что мне почему-то вспомнились слова князя Владимира Святославича: веселие Руси есть пити, без этого не знаем, как и быти… Не скажу, что после горького причастия стало очень весело, но недавние дорожно-дурдомовские страсти показались мелкими, пустыми, недостойными глубоких переживаний.

Совсем не факт, что Егор Петрович ухаживает за Кариной. Вполне возможно, что он просто добрый малый, который без долгих раздумий и излишнего пафоса помогает ближнему. Но даже если у моих подозрений имеются какие-то основания, глупо обвинять в чём-либо этого довольно милого человека. Из нас двоих он выглядит предпочтительнее, а кто в этом виноват? Вместо ответа я сделал приличный глоток из стакана и поднёс к ноздрям остаток чебурека. Кстати, Егор Петрович выглядит предпочтительнее с точки зрения обывателя, с позиции члена общества потребления. А у некоторых женщин, как известно, имеются свои критерии оценки представителей противоположного пола. Вряд ли Карина настолько меркантильна, чтобы клюнуть на какую-то паршивую иномарку…

О криках женщины из вольеры вообще не хотелось думать, хотя, если честно, эта тема даже после выпитого и съеденного всё ещё продолжала меня тревожить. Понятно, что бред сумасшедшей случайно совпал с моими мыслями о всеобщей оптимизации. Такое случается. Пусть редко, но бывает. Вспомнилась история, рассказанная знакомым парнем. Самую обычную воинскую часть посетила делегация американских военных. Переводчик был наш, российский, он и шепнул отцам-командирам, что американцы по ходу дела намерены предложить якобы шуточные состязания в стрельбе, а для страховки привезли под видом мелкой рядовой сошки профессионального снайпера. Руководство всполошилось – разве могут ребята из стройбата состязаться с заморским профи? Дело осложнялось тем, что делегацию сопровождала приличная толпа иностранных журналюг с микрофонами и камерами. Однако, деваться было некуда, пришлось встречать гостей хлебом-солью. По русскому обычаю налили, конечно, и водочки, причём, неоднократно. С особым радушием угощали младший командный состав (переводчик не знал, кто именно является снайпером). Как ни тянули кота за хвост, но страшный момент настал. Американский полковник вышел на плац, где были выстроены наши солдаты, сказал приветственную речь и, между прочим, предложил проверить, в какой армии лучше стреляют. Поставили мишени, тотчас появился подсадной снайпер. Он был, конечно, подшофе, но талант, как говорится, не пропьёшь, и парень попал в девятку. Русская водка, конечно, сделала своё дело, однако, в нашей части в девятку попадали только молодые командиры, которые в данный момент были гораздо пьянее снайпера. К тому же, американский полковник, хитренько улыбаясь, громко объявил, что сам выберет российского стрелка. После этого медленно пошёл перед строем. Все наши бойцы стояли мужественно, только в одном взводе началась возня – пытались спрятать известного на всю часть недотёпу-раздолбая, который за время службы не попал ни разу даже в «молоко». Опытный американец сразу всё понял и, естественно, вытащил бедолагу из строя. Лейтенант успел шепнуть: – Не тяни! Стреляй сразу! – Парень встал перед мишенью, отвернул лицо в противоложную сторону, крепко зажмурил глаза, после чего поднял дрожащую руку с пистолетом и выстрелил. Десятка! Журналисты закричали «браво», американские военные были смущены, наши отцы-командиры и солдаты – потрясены до глубины души. Правда, американский полковник после нескольких дополнительных стаканов высказал предположение, что русские стратеги замаскировали под видом недотёпы лучшего снайпера Российской Армии. Но наши-то ведь знали – чистейшей воды случайность…

Представив лицо американского полковника, я тихонько засмеялся.

– Чего лыбишься, придурок?

Я поднял глаза и увидел хмурое лицо лысого бородача, который смотрел на меня с подчёркнутым вызовом, и этот вызывающий взгляд быстро наливался тяжёлым гневом.

– Это вы мне? – удивлённо спросил я, причём, удивление моё было вполне искренним.

– Ты мне не вычь! – повысил голос бородач. – Видал я таких интелюляев!

– Откровенно говоря, мне не совсем понятна причина вашего недовольства…

– Ты меня не зли! – он грохнул кулаком по столу и стал медленно подниматься с места. В погребке на некоторое время стало тихо, лица присутствующих обратились в нашу сторону. И в этой зыбкой тишине чей-то голос объявил: – Карла норму принял, щас начнёт интеллигента гонять. – Другой голос уверенно подтвердил: – Точно! Он их шибко не любит…

Карла… Странное имя для обитателя российской глубинки. Я пригляделся к бородачу и вдруг понял, что если на эту розовую лысину напялить соответствующий парик, то мужик будет вылитый Карл Маркс. Некстати вспомнился анекдот про дворника, который был очень похож на теоретика коммунизма. Когда этому дворнику предложили сменить внешность, он спросил: – А умище, умище-то куда я дену? – Мне опять стало смешно, и моя невольная усмешка окончательно разъярила лысого Карлу. Он выбрался в проход между столами и грозно подвинулся в мою сторону. Явно агрессивное действие сопровождалось словами: – Поржи ещё, чистоплюй, я тебе такое устрою!

Мне, действительно, стало не до смеха. Прорваться мимо разбушевавшегося алконавта не было возможности, и, в то же время, получать ни за что, ни про что тумаки очень не хотелось. Спасало одно: бородач вдруг вернулся на своё место и стал допивать оставшееся пиво. Это не могло продолжаться без конца, потому что пива оставалось немного. Я с надеждой посмотрел в сторону буфетчицы, но та спокойно и равнодушно протирала стаканы серым полотенцем. Видимо, Карла ежедневно «принимал» норму и неоднократно гонял заплутавших интеллигентов.

– Товарищи! – громко сказал я, обращаясь к присутствующим, после чего поднялся на ноги. Карла глянул на меня поверх кружки и, не переставая глотать, подвинулся к проходу.

– Товарищей зовёт, – без злобы прокомментировал чей-то голос.

– А позавчера очкарик-то, помните? – вмешался другой, – всё господ поминал, а откуда здесь господа?

– Очки у него были красивые, золочёные, – вспомнил третий. – Но слабые – быстро хрустнули…

В диалоге не чувствовалось злости или угрозы, люди просто обсуждали увиденное, вспоминали о прошлом, это была рутина, обычная жизнь, привычная для здешних завсегдатаев. Я допил свою водку (не пропадать же добру!), сунул в рот остаток чебурека и решительно вышагнул в проход между столами.

– Куда! – взревел Карла. Пустая кружка грохнула донышком по деревянной столешнице, бородач злобно запыхтел и начал вставать на ноги. Однако, что-то мешало это сделать, грузная фигура энергично приподнималась и тут же оседала вниз. Это было похоже на то, как сторожевой пёс кидается вперёд, а цепь его не пускает. Я перевёл взгляд с малинового от ярости лица немного влево и заметил, что спавший до этого мужичок с тонкой шеей проснулся и цепко держал приятеля за одежду. Вскоре и Карла заметил это.

– Пусти! – заорал он во всю глотку.

– Нет, – спокойно и убеждённо отрезал мужичок. – Этого не моги.

– Пусти, Масяня! – блажил Карла.

– Этого нельзя, – уговаривал тощий Масяня всё таким же спокойным голосом. – Этого ни в коем случае.

– Пусти!

– Этот так ответит, что весь мир содрогнётся… Проходи, любезный, не опасайся, пока сил моих достаёт держать этого кабана… Не балуй, братка, не балуй!

Стараясь выглядеть спокойным и беспечным, я протиснулся возле беснующегося Карлы, прошёл мимо изумлённых зрителей и вскоре выбрался на солнечный свет. Опьянение моё полностью прошло, видимо, оно испарилось под воздействием внезапного стресса. И похмелья не было. Вместо него я испытывал тревогу, которая постепенно усиливалась. Слова моего недавнего спасителя странным образом совпадали по мысли с криками сумасшедшей из дурдомовской вольеры. Впрочем, ничего странного в этом нет. Опьянение – добровольное сумасшествие… Иными словами, у той женщины и у этого мужичка одинаковые глюки, только и всего.

Мне захотелось домой, и я ускорил шаги. Не слишком ли много реальных событий для человека, привычного к уединению и неспешным умственным занятиям? Каждому своё: кто-то суетится ради карьеры, денег, иномарок, кто-то наслаждается покоем, волей и гармонией; кто-то радуется квартальной премии, которая будет израсходована за полдня, кто-то восхищается бездонной синевой вечного неба…