Текст книги "Урук-хай, или Путешествие Туда…"

Глава 23

Очень правильно кто-то придумал назвать этот мрачный, пугающий бор «Лихолесьем». Лес, где живёт Лихо. Услышишь такое название и сразу, с одного слова поймёшь, что нечего тебе в этом леске делать. Разве только, если хочешь, чтобы мясо с костей сняли. Да поскорее. Без Гхажша я бы в этот проклятый лес ни за какие пироги не сунулся. И как только Бильбо Бэггинс по нему ходил? Он-то, правда, был севернее. В местах, где эльфы живут. Может, там не так мрачно?

Чёрная пуща – название тоже неплохое, но за душу берёт уже не так. Мало ли их, чёрных лесов. Фангорн, например, светлым не назовёшь. Или Древлепущу. Хотя они всё же посветлее будут. Там лес просто сумрачный, сумеречный от тени, а в Чёрной пуще тьма какая-то давящая. Даже кажется, что дышать трудно, пока не привыкнешь. Это днём. А уж ночью…

Ночью, мало того, что не видно ни зги, собственные пальцы на руках в дюйме от носа разглядеть невозможно, так ещё раздаются такие звуки, от которых хочется немедленно себе уши зашить, лишь бы ничего не слышать. Скрежет одинокого паука – это пустячок, вроде звука детской погремушки. И уханье филинов тоже, в общем, звук нестрашный. Может быть, только в первый раз испугаешься, пока не поймёшь, кто это. А вот когда кто-то визгливо и протяжно расхохотался, показалось, что прямо над ухом, вот тут уж я покрылся пупырышками, крупными, как яблоки по осени. Потом к первому хохотунчику присоединился второй, а потом – ещё один, и ещё. Через некоторое время всё вокруг хохотало и повизгивало на разные голоса. И такие это были голоса, что мне показалось, будто волосы мои стремительно седеют.

Если бы не мирно посапывающий рядом Гхажш, то я бы не уснул. Но шагхрат спал спокойно, не проявляя никаких признаков беспокойства или желания проснуться. И меня, в конце концов, сморило, потому что невозможно бояться и пялить слипающиеся глаза в темноту, когда кто-то так сладко сопит рядом.

Сон мой был также беспокоен, как и явь. Всю ночь мне снились разнообразные пауки: от страшилищ ростом мне по пояс, до мелюзги размером с мячик для гольфа. Пауки кружили вокруг, скрежетали жвалами и пытались набросить мне на шею свитые из паутины петли. Я метался между ними, ярясь от невозможности вырваться из паучьего окружения, и рубился не хуже Бильбо. Только вместо эльфийского Шершня у меня был урруугхайский кугхри, да и кольца мне за всё путешествие не попалось даже самого завалящего. Если, конечно, не счисть Урагховых колец для добывания огня. У них есть и иные применения, но невидимости они не дают. Так что пауки меня прекрасно видели, и Бильбо я мог только завидовать. К утру паучьи усилия увенчались успехом. Я споткнулся, и какой-то шустрый паучишко, всего-то с мой кулак величиной, подскочил ко мне и укусил за плечо. Больно не было, но рука перестала слушаться, и онемевшие пальцы выпустили рукоять кугхри. Остальные пауки сразу же бросились ко мне, и я зажмурился, лишь бы не видеть напоследок свирепого блеска глаз и плотоядно шевелящихся жвал.

Когда я открыл глаза, паучьи жвалы шевелились примерно в полутора футах от моего лица. Гхажш был прав. Паук был не очень крупный. Туловище у него было не больше моей головы, даже поменьше, покрытое густыми короткими волосками, на вид жёсткими, как кабанья щетина. Быть ростом чуть ниже моего колена ему позволяли только длиннющие мосластые лапы, которыми он очень забавно подрыгивал. Глаза у паука уже не блестели. Всё его шевеление было конвульсиями жука на булавке.

На булавке, потому что паук был насажен на самодельную Гхажшеву стрелу. Она была воткнута в землю недалеко от меня, а паук болтался у самого её оперения, суча от бессилия ногами.

– Красавчик, правда? – спросил Гхажш, сидевший на земле позади меня. – Я его для тебя подстрелил. Ты же таких, наверное, не видел никогда.

– А говорил, он на тропу не пойдёт, – сказал я, садясь и разминая затёкшую от неудобного лежания онемевшую руку.

– Так я его не на тропе и подстрелил, – весело ответил Гхажш. – На звук выстрелил и попал. Шагов пять всего, пятилетний не промахнётся.

– А кто хохотал ночью? – я старался казаться бывалым и равнодушным. – Всю ночь спать мешали.

– А… – махнул рукой Гхажш. – Это лягушки. Здесь болота по обе стороны от тропы. Лягушек больше, чем комаров. Свадьбы сейчас у них. Вот и хохочут по ночам. Я первый раз, когда услышал, перепугался, как сосунок. В наших краях таких нет, только здесь водятся. Да вон сидит одна, погляди.

Я посмотрел, куда показывала его рука, и поперхнулся от неожиданности. Назвать эту тварь «лягушкой» у меня бы язык не повернулся. Это сидящее в шаге от тропы, покрытое буро-зелёной пупырчатой склизкой кожей существо было размером с хорошую собаку. Морда у тварюги была надменная и наглая, как у Тедди Брендибэка, сперевшего что-нибудь из озорства на чужом огороде и готовящегося отбрёхиваться от застигнувших его хозяев.

– Надо подкормить её, болезную, – сказал Гхажш, поднимаясь. Он вынул стрелу из земли, прицелился в «лягушку» и метнул в неё всё ещё слабо дёргавшегося паука, словно камень из палочной пращи. Болотная тварь даже лапой не шевельнула. Она разинула рот и небрежно махнула в воздухе широченным языком. Язык вылетел из лягушачьей пасти со стремительностью атакующей змеи, обвил летящего паука и втянулся обратно. Тварь удовлетворённо вздрогнула, сглотнула и закатила прозрачные выпученные глазищи, закрыв их белёсой, мутной плёнкой. Так и застыла, только то надувавшийся воздухом, то опадавший кожистый мешок под горлом выдавал, что она ещё жива.

– Что они тут едят, такие? – ошарашено произнёс я. – Когда их не кормит никто. А?

– Это их тут все едят, кому не лень. Они вкусные, – ответил Гхажш. – А они сами – пауков этих же, птичек мелких, разную прочую живность мелкую. Они безобидные, у них даже зубов нет. Что может целиком проглотить, то и ловит. От остального убегает.

– И быстро бегает?

– Прыгает. Да нет. Тяжёлая, еле брюхо переволакивает. Зато плавает хорошо. И под водой может долго сидеть. Если хочешь, можно её на завтрак подстрелить. Пока она от еды сонная. Зажарим.

– Я лягушек в Фангорне наелся, – сообщил я ему. – Тошнит, как вспомню.

– Так там же ты сырых ел. И мелких, – ухмыльнулся он. – Эту я приготовлю – пальчики оближешь.

– Да ну её, – скользкая тварь выглядела противной и не вызывала острого желания её съесть. – Пусть прыгает.

– Тогда пошли. До сторожевой деревни недалеко. Там и поедим.

И мы двинулись в путь.

«Недалеко» в понимании урр-уу-гхай сильно отличается от того, что под этим понимает хоббит. Это я уже знал, поэтому и не удивился, когда деревня не появилась через пятьсот шагов. И через тысячу тоже. Не появилась она и через час пути. Всё это время я шёл рядом с Гхажшем, вертел головой и изо всех сил пытался разглядеть хоть что-нибудь впереди или по сторонам: огонёк или признаки просвета между деревьями, но в сумраке пущи видно было лишь на десять шагов. Если бы я решился сойти с тропы и отойти от неё далее этих десяти шагов, то, боюсь, что никогда бы не нашёл дороги обратно. Впрочем, сходить с тропы мне было совершенно незачем и даже, более того, совершенно не хотелось. Гхажш всё время следил, чтобы мы шли по самой её середине, и постоянно напоминал мне, чтобы я остерегался затронуть папоротник или какой-нибудь кустик на краю тропы, если не хочу задеть шнур, ведущий к сторожевому самострелу. Поневоле приходилось быть осторожным.

Постепенно тропа сузилась до трёх ступнёй в ширину, деревья и кусты отступили за грань видимости, а со всех сторон подступила осока и камыши. Зато стало ощутимо светлее, и если бы не серые испарения окружающего болота, скрывающие и искажающие всё вокруг, то можно было бы сказать, что стало светло. Даже солнце просвечивало сквозь серую муть еле видным пятном. Но дышать было по-прежнему трудно. Давящая тяжесть ночной тьмы сменилась гнилой влагой болотного тумана.

Потом тропа исчезла. Нырнула под болотную грязь. Гхажш остановился. Подумал немного и посвистел тонким свистом какой-то пичужки. Когда он повторил свой свист третий раз, ему ответили. Туман скрадывал расстояние и направление, и я даже не понял, с какой стороны свистели, и далеко ли было до свистевшего.

– Хорошо, – неожиданно в полный голос сказал Гхажш. – Мы подождём.

– Гхажш, – поскрёбся я в его спину. – Это сторожа?

– Да, – ответил он. – Скоро придёт проводник.

– А почему до сих пор никого не было? – это меня, действительно, занимало. Дол-Гулдур – крепость. И, по моему представлению, дорога к ней была слишком пустынна.

– А зачем? – вопросом на вопрос ответил Гхажш. – По болотам только остроухие могут пройти. Но их сейчас осталось слишком мало, чтобы они сюда сунулись. Да и здешнее зверьё не любит остроухих. Те же лягушки такой гвалт поднимут. Людей большое войско по тропе не пройдёт. А если попытается, то его за лигу будет слышно. Пока хотя бы до этого места доберутся, встречу им уже приготовят. И как они дальше пойдут? Здесь даже малая компания лазутчиков, вроде нас с тобой, без проводника утонет. А не утонет, так заблудится. Тропа петляет, и теперь вдоль неё не только самострелы стоят. Здесь неожиданностей для незваных прохожих много приготовлено… Вот и проводник наш пришёл.

Проводник возник в болоте в десятке шагов от нас. Сквозь туман я не мог его толком разглядеть. Только очертания были видны в серой влажной мути.

– Имя, – спросил проводник хрипящим, гнусавым голосом, и я не сразу понял, что это было сказано на Всеобщем.

– Гхаажш, шагхрат шагхабуурз глобатул, – когда Гхажш говорит на Тёмном наречии, у него даже голос меняется, становится резким и грубым.

– Второй? – на этот раз я был готов к звучанию его речи и понял. Гхажш задумался на пару мгновений и ответил: «Чшаэм, урагх шагхабуурз глобатул». «Он должен говорить сам, – донеслось из тумана. – Пусть скажет». Гхажш повернутся ко мне и поощрительно кивнул. Но ничего не подсказал, только глазами повёл вокруг. Я старательно прокашлялся и, пытаясь выговаривать слова точно так же, как он, шепелявя и растягивая, произнёс: «Чшаэм, урагх шагхабуурз глобатул».

– Он плохо говорит, – заметил проводник, и даже я ощутил в его голосе сомнение.

– Да, – неожиданно легко согласился Гхажш, – его мать не была урр-а-гхой. Он родился в народе половинчиков. Поэтому он плохо понимает Тёмную речь. И ещё хуже говорит. С ним лучше говорить на Общем. Но он – воин огня и носит имя. Я тому свидетель.

– Не бывало воинов из другого народа среди урр-уу-гхай, – в голосе проводника отчётливо слышалось смущение.

– У многих из нас матери не родились а-гхой, – ответил Гхажш. – Но они стали нами. Что возможно для одного, возможно и для другого.

– Не мне решать, – после мучительно долгого раздумья произнёс проводник. – Ты сказал, он носит имя. Как он заслужил его?

– Он убил в бою бородатого. Он принял кугхри от совершившего шеопп и достойно распорядился его телом. Он добыл волшебное зелье бродячих деревьев и с его помощью вытащил шагхрата из-за края смерти. Этого достаточно?

– Для любого из нас – да, – теперь в голосе проводника явно слышалось облегчение, – остальное решат знающие больше меня. Я проведу вас. Но вас должно быть больше. Мы ждали «летучих волков».

– Их жёны могут больше не плакать, – ответил Гхажш. – Волки не вернутся.

Проводник немного помолчал, а потом сказал: «Мы пошлём гонца, их жёнам передадут, что они могут искать других мужей. Вы пойдёте за мной. Держитесь не меньше, чем в пяти шагах друг от друга и от меня. Когда дойдёте до места, где я сейчас стою, возьмёте шест и будете проверять дорогу перед собой. Ногу ставьте только на твёрдое, иначе трясина сглотнёт вас раньше, чем кто-нибудь успеет сказать „Прощай!“. Если один из Вас оступится, ему нельзя помогать, чтобы не погибли оба. Понятно?»

– Понятно, – ответили мы хором.

– Идём.

Первым пошёл я. Гхажш подождал, пока я удалюсь на пять шагов, и двинулся следом. До места, где стояла пара шестов, я дошёл без труда, потому что тропа под болотной жижей была тверда, и ноги её хорошо чувствовали. Проводник не стал дожидаться меня, стоя на месте, и медленно, осторожно переступая по невидимым кочкам, пошёл в сторону. И идти за ним дальше стало очень трудно. Тропа оборвалась, и только с помощью шеста можно было нащупать твёрдые островки под поверхностью кажущейся непроходимой трясины. Будь эти кочки видимы, я прыгал бы с одной на другую без всякого затруднения. Но когда перед глазами на том месте, куда ты должен ступить, колышется вязкая бурая жижа, всё тело противится каждому очередному шагу. Между островками было расстояние как раз в один шаг. Да ещё этот проклятый туман вокруг.

Я даже оглянуться боялся, чтобы не отвлечься и случайно не потерять проводника из виду. Проводник шёл по болоту гораздо увереннее, чем я, и вдобавок, часто менял направление. Или, вернее сказать, меняла направление петляющая под болотом тропа. Поэтому я и не видел, как там дела у Гхажша. Лишь по глухому чавкающему звуку шагов можно было догадаться, что он не отстаёт. Да ещё иногда, когда тропа делала очередной поворот, можно было краем глаза разглядеть в тумане движения его шеста.

Время от времени нам попадались развилки, и тогда проводник сначала жестом показывал, куда надо будет идти, и лишь потом двигался туда сам. Он ещё и оглядывался, проверяя, правильно ли я выбрал дорогу.

В Хоббитоне нет болот. И из всех не вполне хоббитских дел, которыми мне приходилось заниматься, хождение по болоту, наверное, самое нехоббитское. Я ненавижу ходьбу по горам, но по сравнению с тем, что я испытываю к болотам, эта ненависть блекнет, как краски леса поздней осенью. Если мне предложат выбор: ходить по болоту день или месяц – по горам, я предпочту горы. В них, по крайней мере, земля не уходит из-под ног и нельзя утонуть там, где стоишь. Даже в камышовой лодчонке на стремнине Андуина я чувствовал себя увереннее. Там вокруг была честная вода. А болото – ни вода, ни земля. Сплошное предательство вместо почвы под ногами.

Не могу сказать точно, сколько продолжались мои мучения. Довольно долго. А может быть, мне это показалось. Но в какое-то мгновение наш проводник остановился и сказал: «Можно подойти, дальше тропа сплошная. Теперь пойдёте одни». Он показал рукой направление, дождался, пока до нас доберётся Гхажш, и побрёл по тропе обратно.

– Куда он? – спросил я Гхажша. Голос от усталости и напряжения опасной ходьбы дрожал и прерывался.

– В сторожку, – ответил Гхажш. – Мы мимо неё раза три проходили. Я думал, ты заметил.

– Ничего я не видел. Я под ноги смотрел. Он что, всё время на болоте живёт?

– Нет. Они меняются каждую неделю. Всё время на болоте жить – с ума сойдёшь. Пойдём. Скоро на сухое выйдем.

Тыкая шестами по сторонам тропы, мы двинулись в направлении, указанном проводником, и шагов через двадцать тропа вынырнула на поверхность. И хоть она была по-прежнему узка, но одно только осознание того, что я вижу, куда ставлю ногу, доставляло мне огромное удовольствие. К тому же туман над тропой редел, и с каждым нашим шагом вокруг становилось ощутимо светлее. Солнце, раньше видимое лишь серым пятном над головой, становилось всё ярче и, в конце концов, выглянуло в прореху влажной мглы и обрадованно принялось припекать наши макушки.

Тропа под ногами становилась всё шире, пока не превратилась в мощённую чёрными деревянными плахами дорожку. А лес вокруг, против моего ожидания, так и не сгустился, остался обычным лиственным лесом. Почти таким же, как перелески Хоббитона. Нисколько не темнее.

– Мы что? – спросил я Гхажша. – Лес насквозь прошли? Когда он начинался, так же было.

– Нет, – рассмеялся Гхажш. – Пуща, она большая, несколько дней пути в поперечнике. Древние деревья, они только у опушек стоят. Всю южную часть пущи, до дороги от Бъёрна к Долгому озеру, кольцом окружают. Потом – болото. А в середине – остров. Тоже большой, больше десяти лиг – с севера на юг, и лиг шесть с востока на запад. По нему мы и идём. Здесь деревья обычные. Древние вырубили давно. Есть и другие острова в болотах. Поменьше этого. На них тоже живут.

– А на этом? – я запнулся и сбавил шаг. – Дол-Гулдур?

– Когда-то был, – Гхажш тоже замедлился. – Но эту крепость срыли лет полтораста назад. Нынче здесь город огхров. Ты их молот слышал.

– Огхры, это кто? – судя по звуку, что приходил по земле, молот был огромен, и огхры представлялись мне кем-то вроде троллей. Существами огромными и злобными.

– Огхры – это те, кто делает «гхр» – непонятно ответил Гхажш. – Мне трудно перевести. Любая вещь, которая делает тебя сильнее, называется «гхр». Кугхри, например, – он выделил звук в середине слова.

– Они делают оружие, – догадался я.

– Не только, – Гхажш слегка поморщился от моей непонятливости, – разные прочие орудия они тоже делают. Для хозяйства. Плуги, там, бороны. Да мало ли. Даже сапоги, что на тебе. В сапогах ведь ноги не так легко сбиваются от долгой ходьбы, значит, ты становишься сильнее.

– Так они просто ремесленники, – протянул я разочарованно. – Так бы и сказал.

– Нет, – Гхажш помотал головой. – Когда-то, пожалуй, были ремесленниками. Но теперь это совсем другое. Я не знаю, как тебе объяснить. У других народов я не видел людей, которых можно было бы назвать огхрами. Поэтому я не знаю слова на Общем, которым их можно назвать. Сам увидишь, это проще, чем объяснять… Деревня, – и он показал перед собой.

Деревня была окружена деревянным частоколом. Обычным тыном, вроде Заплота между Древлепущей и владениями Брендибэков. Вокруг тына были распаханы огороды. И на этих огородах работали женщины! Много женщин. Несколько десятков. Мой рот сам собой открылся от удивления. Умом я понимал, что у урр-уу-гхай должны быть женщины. Да и Гхажш упоминал в разговоре с мастером Хальмом, что у него целых шесть жён. Но видеть сразу столько женщин-урр-уу-гхай… Это было необычно.

Хотя для женщин ничего необычного, видимо, не происходило. Наверное, они каждый день видели воинов, идущих по деревянной дороге в деревню. Лишь некоторые разгибали спины и смотрели на нас с Гхажшем из-под руки, закрываясь от слепящего солнца. Совершенно так, как и у нас в Хоббитоне любопытные кумушки разглядывают случайных прохожих.

Я вертел головой, пытаясь на ходу разглядеть кого-нибудь поподробнее, но Гхажш, как назло, прибавил ходу, торопясь к воротам, и мне не удавалось почти ничего рассмотреть, как следует. Я лишь отметил, что большинство женщин одеты в простые платья из некрашеного домотканого холста. У нас, в Хоббитоне, такие носят самые бедные, те, у кого нет своей земли. Но в Хоббитоне бедных, а тем более безземельных, мало. После того, как король Элессар подарил Хоббитам Южные увалы, клочок собственной земли есть почти у каждой семьи.

Ворота в деревню были распахнуты настежь, и их никто не охранял.

– А сторожа где? – спросил я. – Почему ворота не запирают?

– Не от кого, – отмахнулся Гхажш. – На ночь запрут, чтобы медведи не забредали, а днём не от кого. Идём быстрее.

Мы почти пробежали по улице мимо длинных и низких домов, сложенных из толстенных брёвен и крытых дёрном, и вышли на круглую площадь. Посреди площади стоял огромный, больше моего роста, замшелый сруб колодца, и я ещё раз подумал, что огхры, наверное, великаны. К верху сруба вела лестница. Бадья. что была привязана к колодезному вороту цепью, на глаз вмещала не меньше десяти вёдер, а то и всех пятнадцати.

Гхажш взвился по лестнице, подскочил к бадье, заглянул в неё и, коротко ругнувшись, плечом столкнул её в колодец. Прогрохотала цепь, и раздался мощный всплеск. «Лезь в колесо», – приказал Гхажш, и только тут я увидел, что вместо ручки у ворота приделано огромное деревянное колесо со ступеньками внутри. «Быстрей давай, – поторопил меня Гхажш, – пока любопытные не сбежались, неприятности могут начаться». Я послушно забрался в колесо и начал переступать со ступеньки на ступеньку. Это было совсем нетрудно. К моему удивлению. Потому что вместе с колесом крутился и колодезный ворот, а значит, поднималась и пятнадцативёдерная бадья! Когда она показалась над краем сруба, Гхажш вытянул откуда-то сбоку верёвку с железным крюком на конце и зацепил им за кольцо у дна бадьи. «Там ручка над тобой в колесе, потяни», – попросил он. Я посмотрел вверх, увидел деревянную ручку и потянул, что-то щёлкнуло, и колесо перестало дрожать под ногами. «А теперь подойди к лестнице, – продолжал он. – Там жёлоб из сруба торчит, встань под него». Я вышел из колёса, обошёл сруб и встал под жёлоб.

От ворот, по той же улице, по которой пришли мы, к площади кто-то шёл. Над моей головой проскрипел ворот, и за шиворот мне обрушился поток ледяной воды.

– С ума сошёл, – возмутился я. – Холодно же.

– Надо, – удовлетворённо ответил Гхажш, спрыгнув со сруба. – Ты тут парень новый, незнакомый, лучше перебдить. Мало ли что может случиться.

Это его замечание мне не понравилось. Гхажш посмотрел на приближающегося к нам и добавил: «Веди себя вежливо, здоровайся, если будут угрожать, отвечай, что ты тут под защитой воды. Понял? Я скоро приду».

И не дожидаясь моего ответа, убежал, только пыль на площади взвилась. Я с тоской смотрел ему вслед, пока моих сапог не коснулась чья-то тень.

Передо мной стоял коренастый круглоголовый крепыш, ростом чуть выше меня самого. Стоял, широко расставив ноги в коротких сапогах, сбычив лобастую бритую голову на короткой шее и скрестив на обнажённой груди мощные, такие же перевитые мышцами, как у Урагха, руки. Крепыш некоторое время внимательно изучал меня хмурым взглядом раскосых глаз, а потом упёр руки в боки, словно для того, чтобы я мог полюбоваться разворотом широченных плеч и втянутым, твёрдым, даже на вид, животом, и открыл рот.

– Не очень-то ты на нашего похож, – обобщил он свои наблюдения.

– Здравствуйте, – возможно, это был не лучший ответ, но неудобно начинать разговор без приветствия, а Гхажш велел быть вежливым.

– Ты что здесь делаешь, крыса? – моя вежливость крепыша, похоже, не затронула, или он решил не отвечать взаимностью.

– Стою под защитой воды, – послушно ответил я. – Только я не крыса. А так же не крысёныш, не суслик, не заяц и не кролик. Я, вообще, не грызун. Я хоббит. Ежели Вы знаете это слово. А ежели нет, можете звать меня полуросликом.

– Крыса полурослая… – презрительно процедил крепыш, а потом наклонился и вытянул из-за голенища маленький, с клинком в мою ладонь, кугхри, поиграл им между пальцами и спросил зловещим шёпотом. – А что, если я тебе сейчас ушки урежу?