Текст книги "Славяно-горицкая борьба. Изначалие."

Единая в трех лицах

Краешком своим, стирая позолоту, зацепило солнце мохнач-словник, догорая последними лучами.

– Все, мужики, будя, осади!

Сходчие то ли от слов Макарыча, то ли от усталости послабили крепь в телесах своих, унялись мало-помалу.

– Ну, чья взяла? – лукаво спросил Макарыч.

– Их будет…– нестройно загудели репнинские мужики.

– За нами… за нами! – подхватили киричанские.

– Понятно дело, – сам себе подтвердил Макарыч, старейший и всеми знаемый из селян по обе стороны небольшой речушки Мени, что петляет между полудюжиной старорусских сел. А по деревенским подворьям уже шла молва: «Киричанские побили репнинских!» Несли молву сами «охотники» – закликалы кулачных сходок.

– А где Гришаня? А ну-т-ка иди сюды, вяхирь мой сизокрылый. Ты никак утечь решил?

– Да ты что, батя, разве же я противу закона?

– Иди-иди, казнь будя.

Огромный репнинский мужик, нескладно ворочая ногами, вышел на середину. Все прочие репнинские нарочито расступились, чтоб чужакам все виделось получше.

– Эх, будя ща! – взбодрился кто-то из победителей.

– Цыть, самому не перепадало?!

– Ну, надежа-боец, начинай!

Надежа – самый крутой боец, командующий в этот раз стенкой у репнинских, и был отцом мужика, нарушившего правила боя. Наказание следовало неминуемо. А тут еще их сродство, сильно теперь уязвлявшее старшего.

– Батя, ну ты того, не очень…– начал было нарушитель.

Отец его, крепкий и ладный в движениях подлеток (в простонародье человек зрелых лет, но еще не старик), притушив злобу в глазах, коротко, но сильно саданул провинившегося сперва в бок, а потом по зубам. Молодой, возмутившийся было такому напору, тут же получил еще один удар, сбивший его с ног. Киричанские, наблюдавшие все издали, теперь уже поумерили свою потребу отсудействовать провинившегося по всем правилам старины:

– Ну ладно, поправдились, и будет…

– Вот, сынок, Григорий Микитич, – говорил над распластавшимся по траве надежа-боец, – вишь, какого ты сраму допустил? Смогёшь теперь людям в глаза-то смотреть, али как?

– Ладно, бывает, – вступился кто-то из своих, – самого-то, поди, тоже поучали. Микита Данилыч, плотник – золотые руки, отступился. Давеча, еще только петухи пропели, пришли к нему дядья репнинские:

– Давай, Данилыч, ставь стенку, наломаем мы бока киричанским. Больше-то, поди, во всей округе никто уже на кулачки не ходит, а здесь по двум могутным русским селам чтят заветы старины. Бойцы добрые, умелые. Заручившись с надежей, пускали вперед охотников. Охотники всегда обо всем знали. Знали, что у киричанских своего надежи нет, и поедут они в дальние села с мукой да с картошкой, чтоб нанять там подходящего воеводу. Наняли было дюжего мужика из приезжих, да он оказался неженатым. А такого быть никак не должно, чтоб молодец понукал людьми зрелыми да степенными. Так и не взяли его. Неженатые мужики ставили свою стенку. Сшибались яро, часто калеча друг друга. Кровь молодая кипит… Стенки эти в расчет не шли, они только дразнили бой. До них выходили парни и даже мальчишки. Дрались до обеда, потом расходились. Основное действо начиналось к вечеру. Те, кто еще стоял, сдавали «поле» мужикам. Мужики долго и хитро примерялись, прятали надежу за собой. Потом выкидывали жребий, и кому выпадало, тот начинал. В этот раз первыми двинули киричанские. Шли ровно, плотно, каждый выставив вперед левое плечо и набычивши шеи. Позади отбивающихся мялась только что отошедшая молодь. В основную стенку ее не ставили, а держали в записных бойцах: если противник прорывал оборону – записные наваливались сзади. Тут на переломе и решалась судьба отбивающихся. Бывало, что в записные ходили даже глубокие старики.

– Эх, робята, сдюжим… отчихвостим! – ходило меж беззубых ртов. Иные, уже не полагаясь на твердость своих старческих ног, подпирали себя костылем под зад и, хорохорясь, подставляли плечо дрогнувшей стенке.

Могло быть и по-иному. К примеру, сшибались разом. Вот тогда надежа был незаменим. Меж бойцов-то не водилось размыкать плечо в бою. Иначе противник тут же ударит в прореху, поднапрет, и тогда уж стены не удержать. Другое дело надежа-боец. Он вылетал вперед, пряча голову от ударов, и, закусивши зубами шапку, чтоб не поломались при налете на кулак, локоть или колено, таранил стену противника, вышибая из нее одног-двух, а то и четырех разом. Тут только держись! Одни прорывались, дружно распихивая пролом, другие пятились назад, удерживая боевой порядок, а надежа уже валил одного за другим, цепляя вороты стеганых тельников.

Стеганый тельник в кулачном бою так же необходим, как добрая стопка к воскресному застолью. Нет, зимой понятное дело, тулуп возьмёт на себя хваткий, кулакастый «раскачник» противника. Не пропустит его до нутра. А удар-то метит в самое дышло, «под ложку», как принято говорить на кулачных сходах. Тельник, конечно, не то что тулуп, но и ему спасибо. Вот голову от удара тельником не прикроешь. С тулупом куда проще. Этот прием, без которого и представить-то себе современный бокс невозможно, всегда у великороссов звался «запах». Ухватил вороток да прижал щеку под плечо – увесистый кулачище, глядишь, и мимо прошёл, чуть притерев тебя по шее. Древние греки похоже защищались. Прославил их в кулачном деле легендарный Полидевк. Тулупов они, правда, не носили. Хотя им тулупы за ненадобностью еще и потому, что бить по корпусу у греков запрещалось, только в голову. А уж голову прикрывают руками да уверткой. Нельзя сказать, чтоб овчина во всех случаях ребра уберегала. Тут уж как ударишь. А били крепко. В былые времена кулачные бойцы любили себя показать. Что там каратэ! Выходил, бывало, мужик, а на него тройку разгоняли. Кони сытые, ладные. Так он в торец оглобли бил с ходу, и не то, чтоб останавливал тройку, а просто заваливал ее. И это она не мимо шла, а на него. Так-то.

Правила – вещь святая. Если бы кулачный уклад хоть чуть ослабился, бои бы превратились в безнравственное и жестокосердное побоище. Но этого не произошло. Еще со времен Первой Русской Правды великопрестолыные управители земли нашей, понимая действительную содержательность кулачных забав, не обходили их своим наставлением. Такое знание немало удивляет современных исследователей. Откуда, к примеру, знать Екатерине I о различии русской профессиональной драки и кулачного боя? Но знала, если судить по «Наставлению кулачным бойцам». И, как оказывается, даже драка – вещь управляемая и законопослушная, хотя и немилосердная. Впрочем, дрались (да и дерутся) на Руси жестоко. А все оттого, что голову теряли. Такова уж порода, склад, унаследованный как норма жизнестойкости. Почему так? Давно заботила меня природа этого явления, и до сути ее я докопался.

На сухом песке бурые пятна крови. Степаныч, раскачиваясь всем телом, притопывает себе в такт ногами. Это плясовая, правда, не совсем обычная. Называют ее по-разному, где «топотухой», а где «ломанием». Движения кулачного бойца на первый взгляд кажутся простыми, незатейливыми, лишенными какой-либо показушной вычурности и рисованности. Но я-то знаю, какова цена внешней простоты у Степаныча… Неразличимый рывок промелькнул перед глазами, и меня снова вышибает в пустоту самопотерянности. Степаныч подает руку, виноватится:

– У тебя все внутри, а у меня – снаружи. Ты ждешь, надеясь увидеть и среагировать. А ведь я тебе с самого начала сказал: «Не увидишь».

Действительно, скорость его движений такова, что усмотреть удар практически невозможно.

– Вспомни, ведь ты знал, что удар пошел, хотя его и не видел.

– Да, действительно, что-то сработало.

– А дальше – все, мишень. Я могу сделать с тобой что захочу. Почему? Потому, что ты не движешься. В тебе нет движения, ты замер. Между «осознал» и «ответил» дорога длиною в жизнь. Атаку противника нужно осознавать, а не лицезреть. Борись за свою жизнь…

С той поры живет во мне волк. Волк – символ охотчего бойца и охотницкого боя. Особого боя. Толкование этого образа доставляет немало хлопот исследователям. Как правило, они сходятся на том, что образ волка в русских сказках – символ тайны, противоборства. Что ж, верно. Но водится за волком и другое нечто.

Помните из русских сказок, как обернулся Иван-царевич серым волком? А жуткие кровососы-вурдалаки? В переводе со славянского понятие это означает «оборачивающийся волком» (варда, варг, враг – в разных славянских диалектах означает – волк). Обернуться волком значит только одно – быть берсерком. Отсюда и жутковатое кровососание у вурдалака – напомню, что одной из инициации берсерка является испитие крови поверженного врага. Никакого оборотничества, естественно, здесь нет. Просто берсерки носили на плечах волчьи шкуры, а головы накрывали оскаленными мордами волков. У страха, как говорят глаза велики. Умели берсерки имитировать и агрессивный волчий рык, которым обычно вожак стаи собирает своих охотников на травлю дичины. И это легко объяснимо и вполне понятно – конница врага от такого рыка становилась небоеспособной. Лошади метались, подчиняясь инстинкту. Даже один волк может ввергнуть в панику многотысячный табун.

Впрочем, берсерк – слово не славянское. У наших предков есть свое звучание этого слова – борьсек. Есть и еще один любопытный термин – «рыкарь», то есть кричащий воин. А говорят, рыцарь – понятие для нас нетрадиционное, будто бы пришедшее от немецкого «рейтер»-«всадник». Интересно, что же фонетически ближе современному русскому слову «рыцарь» – немецкое «рейтор», английское «найт», французское «шевалье» или древнерусское «рыкарь»? Думаю, ответ очевиден.

Эх, как не сладко признавать нашим «независимым» историкам, что у Восточнославянской Руси были свои берсерки. А признавать-то приходится, куда ж денешься, источники-то вещь упрямая. Например, Никоновская летопись называет имя одного из древнерусских берсерков – Рагдая, ходившего в одиночку против трехсот воинов. Или Ключевский упоминает Демьяна Куденевича, отгонявшего половецкое войско от Переяславля. Такое под силу только берсерку. Может, стоит напомнить, как умирал Евпатий Коловрат? Зимой 1238 года со своим полком в 1700 человек он разбил отряды Бату-хана и целый год удерживал Владимиро-Суздальские земли. Последний его бой весьма интересен для исследователей русского ратного искусства. Достаточно сказать, что монголам так и не удалось в рукопашном бою взять горстку берсерков во главе с Евпатием. Все их атаки перебивались. И тогда отступившие кольцом монголы расстреляли берсерков со всех сторон из камнеметов. Бату-хан был удовлетворен победой, но восхищение свое выразил в том, что отпустил раненых берсерков, наказав им с почестями похоронить убитого воеводу. А что, собственно, такое «коловрат»? Коловорот, то есть «вращающийся по кругу». Это кличка берсерка.

Берсерк – значит «бешеный». Он никогда не обороняется, он всегда нападает. Это нетрудно понять. Обороняясь, невольно становишься мишенью. Когда в нас посылается один или два удара разом, защититься можно, но когда десять – нельзя. Чисто физиологически. А вот самому наброситься на десятерых и разметать их можно. Не верите? – Посмотрите русскую драку. В ней каждый субъект нападает. Яро, напористо. Кто не выдерживает, «ломается», тот часто просто убегает, ибо противника уже не остановить. А уж кричат-то! И с крика начинают.

Другой любопытный момент – берсерки, вводя себя в невменяемое состояние, освобождаясь от одежды, попросту рвали ее на себе. Подобное поведение на языке зеков ныне означает: «готов на убийство». Так вот почему в русской драке голову теряют. Бой этот называется «охотницким» и символизируется разрывающими друг друга волками. Впервые изображение их встречается на ритуальном кубке-ритоне из кургана Х века, названного «Черная могила». Голову теряют потому, что приводят в действие сложный физиологический механизм, изменяющий протекание нервных реакций организма. В этом состоянии у берсерка значительно увеличивается скорость двигательных рефлексов. Движения его порывисты и легки, затормаживается деятельность периферийных рецепторов, отчего берсерк не испытывает, например, боли, если его в этот момент ранить. Деталь, может быть, и второстепенная, но на мистифицированный рассудок древних накладывала свой особый отпечаток. Например, дерущийся со стрелой в спине и при этом не испытывающий боли вряд ли не вызывает суеверного страха у врага. А дикая сила берсерка, способного в эти минуты разорвать руками подвернувшегося противника? Вот откуда известное из летописей «разрубание на полы», то есть пополам. Напомню, что своего врага в ритуальном побоище – богатыря-ордынца Хоставрула – Евпатий Коловрат разрубил до седла.

Откуда взялись берсерки, что породило их как явление? Думаю, и на этот вопрос можно ответить достаточно определенно: наличие враждебного, многократно численно превосходящего лагеря. У германцев берсерки появились как реакция на вторжение в Центральную и Северную Европу полчищ гуннов во второй половине IV века. Географическое же положение восточнославянских земель препятствовало движению кочевых тюркоязычных масс на Запад, являясь неким барьером. Причем Восточнославянская Русь всегда справлялась малочисленным профессиональным воинским контингентом. Дружина, состоящая из младшей (впоследствии образовавшей социальную прослойку – «дети боярские») и старший, даже в Великих княжествах Руси редко доходила численностью до 2000 человек. Напомню, что на ее плечи ложилось не только побоище во чистом поле, но и оборона стратегически важных объектов, престола, сбор дани, содержащей казну, формирование рати на подвластных территориях и т. п. Безусловно, в таком войске особую роль играли индивидуальные качества каждого. При внезапном набеге рать не соберешь – нужно время. Кроме того, ратный арсенал тоже находится под замком князя, а стало быть, мужики по вотчинам вооружены чем попало и доспеха никакого не имеют. Организация войска – дело сложное. Людей мало собрать, из них нужно сформировать боевые отряды. А где это делать, когда становище престольное уже обложено отовсюду кочевьем. Вот тогда решающее слово было за смертником-одиночкой, способным на какое-то время нейтрализовать врага. А на Востоке берсерков не было. Какая в них нужда там, где десятки тысяч человеческих жизней все разом не стоили гроша ломаного?

Эволюция древнерусского доспеха:

А – домонгольский период;

Б – периода ледового побоища.

Русский доспех XIII века – самый совершенный в Европе. Для сравнения: типовой доспех Тевтонского рыцаря. Кстати, следует развенчать популярное заблуждение о том, что тевтонцы подломили лёд Чудского озера благодаря тяжести своего вооружения. Русские полки были значительно тяжелее тевтонов, благодаря наличию кольчужного, противострельного и противокопейного доспеха одновременно. Развитие русского доспеха дало резкий скачок после поражения войск на Калке.

Наряду с мечём и саблей, боевой топор составил инструментарий сечи. Известно, что именно этому оружию часто отдавали предпочтение берсерки. Почему? Возможно потому, что ударное поле меча (зона, приходящаяся на точку удара) значительно уступает топору по массе, а скос лезвия топора вполне компенсирует режущий момент сабли. Кроме того, конструкция оружия позволяет легко изменить дистанцию и рычаг удара в бою, благодаря свободному хождению руки по черену.

Схема эволюции боевого топора.

два верхних – эпоха бронзы (III-II тыс.до н.э.)

далее – эпоха железа (I тыс. до н.э. – I тыс.н.э.)

два нижних – IX-XII века

Рисунок наглядно демонстрирует тенденцию развития режущего момента боевой плоскости. Это свидетельствует о маневре в использовании оружия. Если в предыдущих образцах удар рассчитан на втыкание топора, то к ХII веку уже активно используется принцип удара с проносом и подрезанием, что соответствует древнерусской сече. Таким образом, сеча обретает еще один инструмент боя – топор.

Меч – символ воинства. Он обожествлен самой идеей противоборства. Меч дал жизнь способу рукопашного боя – сече. Особенность сечи в том, чтобы быстро, последовательно и легко заполнить всё пространство вокруг себя ударами. Это необходимо тогда, когда вы находитесь в самой гуще боя, и удары противника сыпятся на вас со всех сторон. Позже тренировочная имитация этих движений породила элитарный стиль кулачного боя – «сечу». Вправе ли мы сегодня говорить об исторической реконструкции этого стиля? Да и откуда ему взяться? А вы попробуйте сделать точную копию древнерусского меча, соблюдая все его параметры и характеристики, и намахаться этим мечём вволю. Только навык боя с оружием открывает дорогу к истинной форме телодвижений сечи.

[слева] – меч эпохи бронзы (балтийские славяне);

[в центре] – меч клинообразной формы /акнак/ (степные районы южной Руси);

[справа] – традиционная (каролингская) форма древнерусского меча.

Традиционная форма древнеруского меча.

Особенность конструкции в коротком черене (рукояти), плотно и устойчиво удерживающей меч в сжатой руке, в достаточно тяжёлой полосе и, как следствие, в уравновешенности массивным «яблоком», и в коротком огниве (гарде), что говорит о малом использовании меча в технике фехтовального боя.

Вариант орнамента и инкрустации меча Х века с типовыми русскими клеймами.

Русский воевода XIII – XVII веков в зимней одежде.

Доминирующая идея боевого искусства на примере каратэ и сечи:

[вверху] – в каратэ отсутствие оружия компенсировало специальную подготовку рук и ног бойца, силу и скорость ударов;

[внизу] – в сече численное превосходство противника побуждало бойца к непрерывности движения и максимальной заполнености пространства ударами.

На стяге Национального Клуба древнерусских ратоборств, который я имею честь возглавлять, третура берсерков, означающая: «Один со всеми; один за всех; один против всех!»

На талом, раскисшем снегу тягались полураздетые мужики. Мальчишки, стоящие рядом, привороженные и молодильным боем, и буйством мартовского солнца, и набегами еще юного бокогрея, вели заговор:

 
О-е, мати-матушка!
Ты, родима древица,
Ты – молодна силушка,
Буди сила-силищей!
 

В стороне от них бабы рядили дерево, готовясь к празднику, а по небу раскатился, ошалевший от скорой весны, буйный грачиный переполох. Четырнадцатое марта, Евдокия…

Молодильному бою сила не под стать. Это опознать нетрудно, если внимательно понаблюдать за противоборцами.

Сапоги хлюпают по талой снеговой раскисели. Тот, что покрупней и поосанистей, вот горбатится, изворачиваясь от напористых рук своего соперника:

– Не цапляй, не цапляй, не возьмешь…

Однако широким, разлапистым обхватом соперник увлекая его на себя, еще усилие… и здоровяк, кряхтя и придыхая, валится в снег. Всей спиной. Он утопает в бурлящей под ногами мартовской накипи, сопровождая свое падение буйным волнением полураздетого тела. Дыхание перехватывает. Мальчишки, стоящие рядом, не справляются со своим ребячьим восторгом. Удачливый соперник, еще не отведавший снежной каши, мнется, притопывая ногами. Сапоги расползаются по топкой склизе. Здоровяк силится встать и снова плюхается лицом, и руками, и грудью в талую воду. Он вытягивается, утопая уже с головой, и вдруг, зацепив своего противоборца за ногу, рывком обращает его в такое же положение. Мужики то и дело вскакивают и топят друг Друга в снегу.

– Будя, будя…– не выдерживает кто-то из них. Унимаясь, разбрызгивая искрящуюся воду, они предают распаленные свои телеса тулупам.

Бабьи тайнодейства сокрыты от посторонних глаз. Молодильной купелью у женщин тянут бесплодие, тянут, как злую червоточину, немоту и напасть

Поокунав как следует молодую бабенку в поплывшем, прихваченном солнцем снегостое, сельчанки валят ее в нагретую солому. Изможденное от перестуда и кровогона тело угнетается сухой и душной соломенной шубой. Забирай, забирай силушку живомерную…

Одно с другим в этот день соединимо по духу. Минет неделя, и подступит великий славянский праздник Масленица, праздник, слитый с животворными силами Природы, с ее весенним пробуждением. Размечена годовая круговерть больших и малых перемен по солнцу, по солнцу и Масленица метится, и потому сливается она с днем весеннего равноденствия. Христиане, правда, числят ее по Пасхе, но это уже иной обычай, и идея в нем не та. На Масленецу тоже борются. Борются ряженые. Вот ведь как получается – борьба вроде и не борьба, так, утехи раде, здоровья ради, да по обычаю, а ведь все-таки поединок. Конечно, победителя в нем нет. Но всегда ли только ради победы сходятся борцы? Нет, не всегда. С молодильным боем понятно, тут силушку жизнетворную «тут, здоровятся, кровь молодят. А на Маслену? На Маслену по языческим поверьям приходит молодой бог Ярило, чтоб отвести чары Мора – Мороза, вернуть Земле извечное и святое качество – материнство. Привораживают и влекут Ярилу символом, заговором, особым действиям, всем тем, что ему понятно и легко им узнаваемо. Так, сотворив малую картинку происходящих в Природе явлений, притягивают Великую силу Перемен, знаемую и чтимую в славянском сознании под образом того или иного языческого бога. Оттого и борются ряженые, что само действо борьбы и персонажи, в нем участвующие, разыгрывают сценки из Спектакля Перемен, назначая и указуя всякой силе на отведенную ей роль: Зиме – погибель скорая, Яриле – торжество.

Вот ведь как получается – поединок поединку рознь. Можно разобрать правила боя, его техническую «начинку», однако все это будет некое следствие, то есть провидение предварительной идеи. И потому исходить будем от идеи, от того, что и двигало общественным сознанием при сотворении конкретики форм и действий.

Поединок у славян соединился с тремя измерениями бытия: воинским, земледельческим и общеродовым.

Воинское начало, как правило, утилитарно. В нем большая часть усилий и забот обращается профессиональным навыком. Хотя для человека непосвященного многое в такой системе покажется причудами и театральщиной. Особенно это касается специфических степеней совершенства. Жизнь не должна быть однородной, каждый ее шаг человек стремится подчинить узнаваемости и самобытной свойственности. Отсюда и смена степеней развития обставляется пышно и как особое таинство. Таинства эти принято называть инициациями, другими словами – началом, или предварением чего-либо. Ребенок в воинских родах, родах, еще поклоняющихся языческой идее, то есть имеющих свое собственное обожествленное воинское начало, свою родовую воинскую этику и мораль, свою систему кодирования и передачи знаний, гак вот, ребенок в этих родах обращен к инициациям с младенчества. Безусловно, о важности обрядового действия здесь говорить не приходиться. Инициация в большинстве случаев – условность. Однако все то, что она собой предваряет, будет формировать мировоззрение, поведенческие нормы юноши и, безусловно, дает ему право на приобщение к профессиональному опыту своего племени.

Искусство поединка среди родового воинства Руси обожествлялось. Нашему сознанию сейчас уже не под силу распознать, в чем глубинное различие между воинственными образами славянских богов – Руевитом, Ярым, Трояном, и Перуном. Только ли родоплеменная теология разводит их, единых в своей идее? Не будем предаваться глубокомысленному разбору, поскольку он сродни рассуждениям о вкусности плодов, которые сам никогда не ел. Так или иначе, действие борьбы, поединка соединялось с тканью самого обожествленного образа или, по меньшей мере, одухотворялось им.

Соответственно, какие-то ритуальные формы посвящались самому богу, в прославлении или призывании его. Подобные поединки проводились перед великими, судьбоносными битвами, поединщики символизировали полярные силы: добро и зло. Вспомним упоминавшиеся масленичные бои ряженых для привлечения весеннего солнца. Этот же поединок часто переносился и на поле брани, предваряя битву, где каждый соперник уже представлял свой народ. Об идейном влиянии исхода подобного поединка говорит тот факт, что он иногда приносил победу одному из воинств без кровопролитной битвы. Так было в 993 году, когда киевский кожемяка выиграл сражение с печенегом, так было и в 1022 году, когда князь Мстислав Владимирович, убив в рукопашном поединке Редедю, обратил в суеверное бегство войско косогов.

Ритуальный поединок, свойственный чисто воинской культуре, прочно соединился с погребальным обрядом – тризной, переняв и само название обряда. Шумное похоронное действо пронизывает всю историю человечества, углубляясь в древний каменный век – палеолит. Поединок в данном случае призван опять же не выявлять сильнейшего, а выразить общее мнение об умершем. Чем ярче действие, тем больший статус придавался покойнику, и тем достойнее его место в загробной стране героев. Сознание народа сохранило тризну, вытеснив архаизмы и заменив погребальный курган снежной горой. До сих пор еще детвора играет в «Царя горы» и не предполагая, что стоит за этой игрой. Кстати, именно «Царем горы» обратил я когда-то внимание специалистов к проблеме славянского ритуального поединка. Было это на II Виноградовских чтениях, проводимых Академией педагогических наук. Нашлись потом и продолжатели… приписавшие идею себе, как некто Туманов из Челябинска, способности которого не позволили ему хотя бы изменить текст журнала «Клуб», впервые напечатавшего уроки славяно-горицкой борьбы.

Воинские начала состязательного боя, безусловно, не ограничиваются только ритуальными формами. Предположение здесь подкреплено здравым смыслом: рукопашная сходка – основа боя при ограниченности конных соединений, что свойственно для Древней Руси. Особая роль, стало быть, отводится навыку рукопашного боя, индивидуальной подготовленности каждого; степень подготовленности должна постоянно контролироваться, для чего и служат состязательные поединки. Вполне логично, что мастер-профессионал будет всегда стремиться к сравнению собственного уровня с тем, что чтится в иных пределах. Борьба не может являться системой, замкнутой сама на себе, ибо по идее своей она создана для противодействия, то есть для поединка, и иного критерия мастерства в ней не существует. Стало быть, есть вполне реальные основания считать, что проводились некие спортивные поединки, вовлекавшие в себя «гостей со всех концов». В этом случае возникает вполне оправданное сомнение, поскольку идея спорта не подтверждается ни летописно, ни археологически. Впрочем… не будем спешить с выводами. Если брать за основу античную модель спортивной постройки – стадион, с его каменными трибунами, тоннелями и прочей архитектурой, то действительно ничего подобного своего на Руси пока неизвестно. Но кто сказал, что нужно рассматривать здесь спорт именно как античную модель? Отсутствие каменного градостроительства, например, являлось следствием труднодоступности камня как строительного материала. Да и мореный, окаменевший Дубовый ствол, составлявший основу строительной крепи русских городищ, ничем не уступал камню, в том числе и по прочности. Другое дело – пришла мода на кирпич. Ну, так мода есть мода. Кирпич – вещь дорогая, рукотворная, на курином яйце замещенная. Его не во всякую постройку пускали. Да и почему постройка? Не проще ли собрать людей на великий холм, а у подножия провести состязание? Ведь достоверно известно (например, из структурного анализа грунта), что возле великих холмов таких, как Медвежья гора близ Кашина, в древности бывало большое скопление народа. Конечно, это лишь предположение, но, думаю, оно может дать хороший толчок к результативной исследовательской работе.

Воины состязались чаще других, это не вызывает сомнения. Кто оспорит тот факт что каждая социальная структура древнего мира существует за счет своего, кастового продукта. И если ремесленнику и земледельцу есть что представить в руках, а купец перераспределяя материальные ценности, может представить оборот как мерило своего профессионального достоинства, жрец – знания, то воин красив не мечом своим, а головой врага. Стало быть, это его мерило. И потому искусство поединка для воина – рабочий будничный процесс.

Воинское направление состязательного боя значительно обогатило всю состязательную традицию в целом. Нетрудно распознать, откуда например, в кулачное деле пришла «сеча» – стиль поединка, в котором руки и ноги бойца имитируют традиционное рубящее оружие. Нетрудно также разглядеть и в самом стеношном бою удержание позиции воинским строем, возведенное в основную цель этой кулачной утехи. Не далеко от воинской идеи ушла и «сцеплялка-свалка» – третье великое направление русского кулачного дела. В сцеплялке каждый за себя. Оттого в запале боевого азарта бьют без удержу и без разбору. На первый взгляд подобное состязание кажете! дикостью. Но, подумайте, разве обычная, разбойная уличная драка имеет хоть какие-то правила, оговорки или условности? Зачем обманывать себя? Это только в фильмах по у-шу нападающие негодяи атакуют героя поочередно. В жизни, увы, все обстоит иначе. И не только у нас. Другое дело «сцеплялка-свалка»! Имея практический опыт в таком виде боя, расшвырять уличных лиходеев не представляет особого труда. Бой – не только тактическое искусство, но и в большей мере технический навык, механические наработки, доведенные до обусловленной обязательности. Все прочие виды, как ни крути, а рассчитаны на единоборство. В «сцеплялке» же противник изначально рассматривается во множительном числе. Нетрудно понять, что за этик стоит, достаточно лишь вспомнить традиционный для русского эпического слова образ воина-одиночки, образ берсерка.

Имеет воинство и менее громогласные на общем фоне состязательной культуры традиции. Особенно они характерны для извечных защитников отечественного порубежья – казаков. Казачьи стили – чистейший пример перекочёвывания боевого навыка в народный, условно-состязательный поединок. Этот стиль кулачного боя легко узнаваем. У казаков – рывковые, порывистые движения, прекрасная увертливость тела, отлично развиты ноги для ударов.

Из наших рассуждении может сложиться впечатление, что воинский раздел рукопашной состязательности славен только кулачным боем. Действительно, воинство выбрало путь скорой результативности и широкой охватности поединка, путь которому в большей мере соответствует искусство нанесения ударов, нежели борцовская сноровистость. Однако не будем спешить с выводами. Дело в том, что так называемый охотницкий бой состоял из сплава борьбы и кулачного боя, а сами охотчие люди на Руси часто являлись профессиональными поединщиками «под заклад». Именно последнее обстоятельство позволяет соотнести охотников с воинством.

Вполне пригодна для развития борьбы и другая социальная среда – крестьянская, землепашеская и скотоводческая. Впрочем, о ее пригодности и рассуждать не приходится, ибо земледельцы – основные и древнейшие соперники воинов в деле развития состязательного поединка. Правда здесь все наоборот. Если у воинов спортивной состязательностью движет все-таки практическая обусловленность, то есть утилитарность, то у земледельцев поединок всегда ритуального происхождения. Кроме того, если воины в своих утехах ищут кратчайший и наименее трудоемкий путь к победе, другими словами, весьма экономно используют физическую силу, необходимую для многочасового боя, то земледельцы, напротив, отдают предпочтение силовой борьбе, выставляя напоказ физическую мощь. Это продиктовано необходимостью демонстрировать жизнеспособность, объединенную с первейшей идеей земледельческих культов – священнодейством деторождения.