Текст книги "Олесь Бузина. Расстрелянная правда"

Украинский национализм, что бы о нем ни говорили, дал великий исторический шанс хаму. И хам этим в полной мере воспользовался. Быть аристократом сложно. Нужно уметь ездить верхом, знать иностранные языки, хранить верность государю, не плевать на пол, не пить дешевой водки (а тем более самогона!), не ковыряться в носу, не кричать «Ганьба!», не лежать на Майдане, делая вид, что голодаешь за Украину, а тайком ночью трескать мед в палатке с такими же «голодающими»… Господи, сколько всего нельзя! Разве может душа среднего индивидуума («человека толпы», по Ортеге-и-Гассету), тем более рожденного в каком-нибудь Чертополе, выдержать такое?

Наоборот, националисту прощается все, что бы он ни сделал. Вчера был секретарем ЦК КПУ по идеологии? Ну и что? Ведь сегодня же он «перший президент»! Резал польских профессоров во Львове в 41-м году в компании с немцами? Да это же высшее хамское счастье – выпускать кишки из настоящего профессора, тем более польского! Це так патрioтично! Нет ничего странного, что Академии СБУ теперь собираются присвоить имя этого резуна. Свидомых украинских жандармов, конечно же, должны готовить только в учебном заведении имени погромщика и агента германской разведки! Из любого другого они выйдут такими… «трошки недоробленими». Яркий пример этого – оправдание националистами любого приспособленчества. Для нормального человека предательство – это плохо. Для националиста – высокий образец для подражания. Мазепа – герой. А почему герой? А потому что рекордсмен по предательству. Польского короля предал. Турецкого султана предал. Гетмана Дорошенко предал. Гетмана Самойловича заложил. Родному батьке собственной полюбовницы голову отрубил. Московскому царю в душу наплевал. Только шведского короля кинуть не успел – жизнь кончилась. Разве ж это не симпатяга? Да ему улицы в Киеве мало за такие заслуги – всю столицу нужно переименовать в Мазепоград! Ну, если не всю, то хотя бы ее центральную часть – вместо «Метрограда». Или Конча-Заспу под Киевом, где живут на государственных дачах новые мазепы.

А если Мазепа признан эталоном, чего же ожидать от остальных? Есть в Киеве такой гнусный персонаж – директор одного из институтов (я в шутку называю его «Институтом жабознавства») Петро Петрович К. В розовой юности он был «борцом» с национализмом – лизал красный партийный зад, пробираясь в него изо всех сил, и бичевал на комсомольских собраниях своих же однокурсников. Причем, не без успеха лизал и бичевал. Был замечен «сверху» и награжден по службе. Сначала стал кандидатом филологических наук. Потом – даже доктором. Писал учебники по укрсовлиту, полные фактических ошибок. Я знавал его уже позже – в конце 80-х. Это чудо природы с костистым шилоподобным носом, напоминающее седую лабораторную крысу в сером пиджаке, служило тогда деканом филологического факультета, где мне пришлось учиться.

В день августовского путча 91-го года оно обдрыслялось настолько, что даже хотело отправить в колхоз наш 5-й курс, чтобы, не дай Бог, не было студенческих беспорядков, и успокоилось только, когда ему объяснили, что пятикурсников просто нет в городе – на дворе август, и собрать их физически невозможно. Теперь этот гибрид партурода и компилятора написал главу об истории украинской критики в новом учебнике литературы, начав ее… с себя, и требует запретить творчество Бузины как… антиукраинское! Пусть попробует запретить! Я ему обещаю, что после этого у него начнется по-настоящему веселая жизнь – очень вредная для организма пожилого извращенца.

«Негодяй» – синоним слова «негодный». По словарю Даля – это «никуда не способный, дурной, плохой». Но негодяй «негодного» еще хуже! Это «дурной, негодный человек, дурного поведенья, нравственности, мерзавец». Одним словом, такое, с чем ни пить, ни дружить, ни в карты играть нельзя. Негодяй ли Петро Петрович? Однозначно – негодяй. А Мазепа? Да это просто аршин, которым меряют подобных негодяев!

Не годился для науки лжеученый Петро Петрович К. А для литературы – псевдописатель Я. Воривский, делавший партийную карьеру, когда Стуса гноили в тюрьме, а теперь разворовывающий государственную собственность, рассказывая, как он ценил Стуса. Именно поэтому под конец жизни они подались в националисты. А куда же им еще? Где возьмут таких «Дiячiв науки i культури», если тот же Петро Петрович запомнился студентам 80-х только как занудный полудурок, автор учебника «Комунiстична духовнiсть», пристававший к первокурсникам с фразой: «Що ж це ви читаете Плеханова? Ви ж радянська людина!» Как анекдот из уст в уста ходил рассказ о его инспекции общежития, где в одной из комнатушек он узрел на стене вырезанную из журнала «Данаю» Рембрандта и тут же выпалил: «Що це ви тут голу жiнку почепили? Краще б Шевченка повкили».

В жизни каждого человека есть звездный час. Есть он и у негодяев. На их улице сегодня праздник – льется вино, «швартуются» к подъездам дорогие автомобили, раздаются премии, разворовываются бюджеты. Так уже было. При том же Петлюре, о члене Директории которого приват-доценте Швеце (помните такого? Уверен, что не помните!) в анналах истории осталась такая запись мемуариста: «Называет себя профессором, пьяница, мот, играет на бирже с казенными деньгами». (Эту характеристику на Швеца, сделанную белым разведчиком, можно прочесть в книге Михаила Ковальчука «Невiдома вiна 1919 року»– очень поучительное чтение, советую.)

Но как из известной субстанции не слепишь пулю, так и из сборища негодяев не получится ничего стоящего. Даже если назвать его красивым французским именем – «национализм».

9 сентября 2009 г.

Во Франкфурт на ярмарку

Раньше хохлы ездили на ярмарку на волах. И не только в Сорочинцы. В Киев ездили, в Харьков. Даже в далекий польский Гданьск. Хорошо, наверное, ехать волами! Лежишь на мешках с крамом, семечками поплевываешь… Над головой – небо бездонное. А в небе ночью – Чумацкий шлях, а днем – ласковое солнце – здоровенное, как гарбуз. Или как жопа Одарки под теплой плахтой.

Нынче так уже не прокатишься. Ради экономии времени (оно теперь – деньги!) приходится лететь самолетом. Во Франкфурт меня влекла знаменитая книжная ярмарка. Хотелось поехать туда самостоятельно. Чтобы ни от кого не зависеть, никого не прославлять, а только наблюдать за всем со свойственной мне иронией. Тут как раз подвалил гонорар за переиздание моих «Гаремов». Я даже не собирался их переиздавать. Но из издательства позвонили с вопросом: «А нет ли у вас чего-нибудь для нас?» Я честно признался, что как раз дописываю вторую часть «Вурдалака Шевченко». Но в загашнике у меня имеется изданная за свой счет в 2002 году маленькая книжечка рассказов – «Верните женщинам гаремы». Ее можно дополнить и снова пустить в пляс. Так и сделали. Новые «Гаремы», вдвое толще старых, в августе выскочили на рынок. А в октябре у меня уже была на руках сумма, достаточная, чтобы оплатить расходы на недельное пребывание в вольном городе Франкфурте на Майне. Хорошо все-таки быть писателем. Рукописи – тоже разновидность ценных бумаг, если они котируются на литературной бирже.

Помню, в детстве у нас был учитель труда Семен Нудельман. Он преподавал так называемый «железный» труд – слесарное дело. Был еще труд «деревянный» – столярно-токарный. И это – в английской спецшколе, где, по идее, должны были готовить только будущих разведчиков и дипломатов! Предполагалось, видимо, что в случае необходимости мы могли бы работать за рубежом под прикрытием слесарей и краснодеревщиков, недовольных советским строем и эмигрировавших на Запад по идейным соображениям. Но «слесарить» нашему преподу было скучно, и он любил рассказывать нам всякие забавные истории, вычитывая их из книжек. Один рассказ мне крепко врезался в память. Ехал как-то через прусскую границу французский писатель Виктор Гюго. Пограничник попросил его указать род занятий. «Писатель», – отрекомендовался Гюго. Но немец не слышал о таком писателе. Да и вообще не знал о существовании подобной профессии. «Чем зарабатываете на пропитание?» – спросил он. «Пером», – ответил Гюго. Тогда пограничник записал в своей книге: «Гюго – торговец перьями». Я никогда не любил Гюго. Даже «Собор парижской богоматери» не смог заставить себя дочитать. Но способ зарабатывания денег пером мне очень понравился. Сидишь, пишешь: чернила капают на бумагу, а деньги – в карман. Небольшие, конечно, по сравнению с профессиональными патриотами, деньги, но тем не менее. Жить можно!

Франкфурт – город маленький. Всего 700 тысяч жителей. И Майн – речка узкая. Но денежный поток там несется знатный! И всегда несся. Франкфурт – в переводе «брод франков». В этих местах жило то германское племя, которое пошло завоевывать Галлию и дало ей имя Франции. Но у брода на Майне тоже кое-какие франки остались. Они очень любили торговать и пить пиво. Место удобное. Воды для пива хватает, а мост строить не надо – и так брод есть. Только охраняй его да бери мыто. И так у них хорошо дело пошло, что уже в XIII веке император Фридрих II предоставил городу привилегию на проведение ярмарок. Потом они получили статус вольного имперского города, обзавелись пунктом обмена монет, что положило начало знаменитой Франкфуртской бирже, построили на месте брода мост… А в XVI веке, уже после изобретения книгопечатания, разжились еще и главной в Германии книжной ярмаркой. Старались не отстать от прогресса.

Эта ярмарка давно стала международной. Ее проводят в конце октября. Три дня – для бизнесменов. А четвертый – последний – для читателей. Зрелище действительно невообразимое. Девять огромных павильонов, между которыми курсируют специальные микроавтобусы. Каждый павильон занимает примерно такую же площадь, как киевский книжный рынок «Петровка». Книг – море. Но жизнь по-настоящему кипит только в двух павильонах – англо-американском и немецком. Еще во французском есть некоторое движение. Издательства этих стран продают основное количество авторских прав – на словари, справочники, учебники, исторические исследования, художественную литературу, книжки для детей.

Тут понимаешь наглядно, какое на самом деле скромное место занимает Украина на этом интеллектуальном базаре. Официальная палатка нашей страны находилась в одном павильоне с грузинской, сербской, российской, хорватской и польской. Посетителей тут было так мало, что от холода хотелось надеть пальто. Причем украинская экспозиция была еще и не самая кондовая. Меня, например, больше всего позабавила литовская. Почти все книжки на ней назывались так: «Литовская кухня», «Литовский народный костюм», «Барокко в Литве» и даже «Литовская лошадь». В общем, чем меньше держава, тем больше она сконцентрирована на пропаганде самой себя.

Грузия – та вообще привезла не так книжки, как винные этикетки. Самая читающая этикетки страна! Как известно, среднестатистический грузинский интеллигент может прочитать за раз-два тома «Хванчкары», три тома «Киндзмараули» и томик «Ркацители» – весь свой народный эпос. Причем без закуски. Естественно, ничего нового после этого грузину писать не надо. И так есть уже один «Витязь в тигровой шкуре» как повод выпить и закусить! Ничего более гениального все равно никто в мире уже не напишет. Даже сами грузины. По сей причине палатка соотечественников кровавого тирана Саакашвили была разрисована под старый тбилисский дворик с усатыми личностями в кепках, распивающими горячительные напитки. Полюбовавшись на их бурную литературную деятельность, выливающуюся в полное собрание тостов, я отправился к русской палатке.

Но и тут меня ждало разочарование. Верная принципу «о мертвых или ничего, или только хорошее», Россия главную часть экспозиции посвятила покойному Солженицыну. Все было оформлено в черно-белых красках. Везде понатыканы портреты Александра Исаевича в стеганом ватнике с лагерным номером, «Архипелаги ГУЛАГи» и «Красные колеса». Не хватало только пьяных диссидентов на импровизированной московской кухне, где бы они изображали сами себя во время спора о мировых вопросах. Некоторое разнообразие в эту похоронную тему вносила только книжка «Русский эрос», увидев которую, я почему-то сразу вспомнил «Литовскую лошадь». Чувствуется, что эрос в России еще в диковинку. Как лошадь в Литве.

А в американском книжном павильоне, несмотря на весь его прогресс, в одной из палаток стоял здоровенный негр в костюме и галстуке и… ковырялся в зубах. Политкорректно так ковырялся – почти на весь Франкфурт. Я его сфотографировал для истории и подумал: это же надо, чтобы в войне Севера и Юга столько белых людей погибло только ради того, чтобы вот этот негряка приехал во Франкфурт поковыряться в челюсти! Ну, есть ли смысл во всей этой, так сказать, культуре?

19 февраля 2009 г.

Mein lieber Petersburg

Через страну строгого,

но справедливого Батьки

Когда мне совсем надоедает киевская зимняя слякоть, бесконечные перемены погоды, кукла Юля в телевизоре и суржик на улицах, я сажусь в поезд и отправляюсь в Петербург – лечить нервы и восстанавливать равновесие имперского духа. Некоторые ездят туда за летними белыми ночами. Я – за белыми зимами, которых так боятся все истинные враги Святой Руси. Не пойму, почему их так русский холод страшит? Холод, как холод. Не холоднее канадского или американского на Аляске. Если ездить в Россию как турист в купейном вагоне со всеми удобствами и жить в гостинице, а не в чистом поле в деревне, которую сам же сжег, как Наполеон, предварительно расстреляв всех жителей, то очень даже комфортно.

Поезд из Киева в Петербург выходит утром, идет сначала до Чернигова, где на вокзале мирно соседствуют герб Украинской Советской Социалистической Республики, буржуазно-националистический тризуб и феодальный черниговский одноглавый орел (местный старинный герб), потом поворачивает на Белоруссию и дальше движется по старой стратегической железной дороге – через Гомель, Могилев, где во время Первой мировой войны была царская ставка, и даже через знаменитую станцию Дно, на которой отрекся Николай II. Прямо к железной дороге подходят дремучие сосновые леса, засыпанные тяжелым снегом. Едешь, как в сказке «Морозко». Ложечка звенит в подстаканнике, книжечка с уютом читается на верхней полочке (всегда беру верхнюю!), попутчики выслушиваются с должным вниманием и даже пограничный контроль не очень мешает. Его проходишь только на территории Белоруссии днем – гуляет по вагону собака Шарик, вынюхивая наркотики (сколько езжу, ни разу при мне не нашла), украинские и белорусские пограничники проверяют паспорта, сличая фотографию с оригиналом, и через час с чистой совестью катишься до самого Санкт-Петербурга. Между Белоруссией и Россией пограничного контроля нет, никто тебя ночью не будит, как на российско-украинской границе в поезде «Киев – Москва».

Часто говорят о строгости лукашенковского режима и о его невнимании к белорусскому языку. За двенадцать часов езды по территории Белоруссии я об этом немного мог узнать. Разве что попутчица, едущая до Гомеля, жаловалась, что Бацька таки утесняет бизнесменов. Заставляет буржуинов страшный белорусский «диктатор» часть прибыли перекидывать на подъем местных деревень – назначает их шефами в приказном порядке. Из окна можно было увидеть эти самые деревни – ровные ряды ухоженных симпатичных домиков, абсолютно не похожих на развалюхи в распившихся селах вольной Украины. Глядя на них, я подумал, что наших бизнесюков тоже стоило бы в этом смысле по– угнетать – уж очень они оторвались от родных сельских корней, плюнули в колодец, из которого все выпили.

С возрождением белорусского языка тоже был полный порядок. На вокзале в Могилеве на всех дверях было написано на благозвучном местном наречии: «До сябе», «Ад сябе» и «На сябе» – чтоб всем не знающим русский было понятно, куда тянуть ручку. Я специально эти надписи сфотографировал, чтобы никто не упрекнул меня в голословности. А заодно пару раз щелкнул крупным планом и вокзал целиком. После второго щелчка за спиной у меня появился человек в форме и сказал: «Ну, сняли два раза и хватит!» «Строго тут у вас, в Белоруссии!», – ответил я с видом наглого западного туриста из «свободного мира», где с утра до вечера можно снимать вокзалы. Человек в форме, вместо того, чтобы тут же упечь меня в тюрьму за экспорт революционных идей, извиняюще улыбнулся: «Ну, я, что ли, это придумал?», намекая на высшую власть.

Кстати, революционные идеи в Белоруссию действительно экспортируют. Причем, через Украину. Ряд киевских организаций получает западные гранты на поддержку белорусской оппозиции. Гранты эти нагло разворовываются. Берут, к примеру, деньги на выпуск крупноформатной газеты, «разоблачающей» режим Лукашенко. В результате выпускают какую-то листовку, которой даже подтереться невозможно, объясняя спонсорам, что при таком тотальном контроле, как в Минске, ничего другого напечатать нереально. Спонсоры понимающе кивают – они тоже не совсем спонсоры, и тоже по дороге немножко украли на «развитии демократии», дурача свои правительства. В общем, нескоро, как я чувствую, окрепнет пятая колонна в Белоруссии. Так и будет она похожа на чахлую болотную березку с крошечными беззащитными листиками. Уж очень эффективно перераспределяет избыток средств местный «тиран», заставляя потенциальных белорусских олигархов строить крестьянам домики с туалетами и выдавая дешевые кредиты на жилье молодым городским семьям.

Еще одной белорусской достопримечательностью поезда «Киев – Петербург» является бойкая торговля в разнос. На каждой станции, а также в промежутках между ними, тебя чем-то отоваривают. Есть станция, где все продают мягкие игрушки. Я даже удивился, что плюшевые зайцы и медведи могут быть не китайскими. Оказывается, бывают! На территории Белоруссии китайских зайцев нет – их полностью вытеснил дешевый и качественный белорусский плюшевый заяц. Еще в этой стране нет «французской» косметики, произведенной все в том же Китае. Имеется белорусская. Причем, отличная. Проезжая время от времени из Киева в Петербург и обратно, я к ней приохотился и теперь советую всем своим знакомым. Признаюсь, лучших кремов для бритья и гелей после бритья, чем белорусские, не встречал. Можно брить даже политических противников. Девушкам всевозможные омолаживающие наборы тоже нравятся. Проверял лично – берут набор и тут же бросаются тебе на шею, теряя все, что имеют, в обмен на вечную молодость.

Наконец, косметика куплена, чай выпит, секретные объекты сфотографированы, попутчики допрошены и ты, сладко выспавшись, выходишь утром в Петербурге на перрон самого древнего в бывшей Российской империи Витебского вокзала. Именно от него отошел в 1837 году в Царское Село первый поезд. И тут же хочется вслед за Пушкиным воскликнуть: «Люблю тебя, Петра творенье!». Ибо есть города, которые не поддаются мгновенному постижению умом – например, Москва. Она словно сама запуталась в своих бесконечных кольцах. А есть такие, как Петербург, – регулярные, правильные, в которых уже к вечеру чувствуешь себя, как дома – понимаешь и где все расположено, и куда идти, и какого черта тебя сюда занесло.

13 января 2010 г.

«Люблю тебя, Петра творенье!»

Я не буду рассказывать, как выглядит Эрмитаж, сколько в нем собрано картин и какая туда стоит очередь. Это и без меня известно. Расскажу о другом. Вот первая мысль, которая явилась мне, когда я поднялся из метро на Невский и прогулялся по центру города: конечно, Петербург – колыбель революции, но тут были какие-то другие большевики! Они тоже «экспериментировали» и расстреливали. Но они же оставили памятник Екатерине Великой. Прямо на Невском оставили! И памятник Александру III тоже оставили – пусть и перетащили его, как злые дети, со Знаменской площади во двор Русского музея. Если, идя по направлению к Неве, свернуть с Невского проспекта направо, то возле Инженерного замка увидишь Петра Первого в исполнении Растрелли. А налево пойдешь – попадешь к бронзовому Николаю I, вздыбившему коня напротив Исаакиевского собора. Еще несколько шагов – и ты уже возле другого Петра I – Медного всадника на берегу Невы. Просто заповедник монументального монархизма!

А в Киеве, кроме памятника князю Владимиру на днепровском склоне, уничтожили все – и Николая I напротив университета, и Александра II на Царской (ныне Европейской площади), и Столыпина возле городской Думы, где теперь Майдан Незалежности. Но, кроме того, что в Петербурге были несколько другого сорта большевики, там еще и совершенно не было петлюровцев. Поэтому Киеву историческую память отбили, заменив ее сидящим, как на горшке, Грушевским возле Дома учителя, а в Петербурге она осталась.

В двух городах тебя не покидает ощущение, что ты наяву возвращаешься в прошлое – в Венеции и в Петербурге. Это от сохранившейся архитектуры – все исторические декорации уцелели. Идешь по ночной Венеции и кажется, что сейчас прямо из стены вынырнет Казанова в маске, крадущийся на очередное свидание. А в Петербурге в любой момент ждешь, что из-под арки Главного штаба появится конная колонна кавалергардов или пеший строй семеновцев, шагающих на смену караула в Зимний. Как там у Алексея Толстого? «А помнишь Петербург? Морозное утро, дымы над городом. Весь город – из серебра. Завывают, как вьюга, флейты, скрипит снег – идут семеновцы во дворец. Пар клубится, иней на киверах, морды гладкие, красные. Смирна-а-а! Красота, силище!». Семеновцы исчезли, а все остальное осталось – хоть «Гибель империи», хоть «Рождение нового мира» снимай.

По странному стечению обстоятельств, большинство моих любимых писателей жили в Петербурге. Пушкин – раз. Лермонтов – два. Гоголь – три. Гумилев – четыре. Алексей Толстой – пять. Зощенко – шесть. Николай Алейников – семь. Собственно, только трое из этой моей личной десятки не петербуржцы – киевско-московский Булгаков, завсегдатай пражских пивных Гашек и уроженец города Броды в Галиции Йозеф Рот, проблудивший всю жизнь между Львовом, Веной, Берлином и Парижем. Семь против трех – явный перевес остается за Петербургом. И еще есть одиннадцатый, не влезающий в десятку (но, как же без него обойтись?!), Александр Дюма – парижанин, умудрившийся описать Петербург в «Учителе фехтования» еще до того, как туда съездил. Выходит, и его град Петра взял в плен, несмотря на то, что в XIX веке Париж был центром мироздания.

В петербуржских гостиницах почему-то до сих пор справляются о цели визита и роде занятий постояльца. «Помещик из Малороссии, – ответил я на рецепции. – Так и пишите: продал урожай и приехал развлечься в столицу империи». Мою малороссийскую шутку оценили. Хотя, разве это шутка? В Малороссии у меня 12 соток земли и даже один крепостной – Тарас Григорьевич – гоголевская «мертвая душа», выкупленная государем-императором, которую я вернул в естественное состояние. Еду теперь на нем по большой литературной дороге, собирая урожай с «Вурдалака». Так сказать, разбойничаю потихоньку.

Я внимательно читаю отзывы в интернете на свои путевые заметки. После первой подачи «Mein lieber Petersburg» кто-то из злопыхателей задался вопросом: зачем Бузина поехал в Питер? Не доказательств ли шевченковского триппера в имперских архивах искать? Да будет известно любопытствующим, эти доказательства находятся значительно ближе – в Киеве в Институте литературы. Там хранится оригинал письма Великого Кобзаря к его другу Виктору Закревскому от 10 ноября 1843 года, где он в подробностях и весьма художественно, хоть и с грамматическими ошибками, описал свои венерические страдания: «Постыгла мене долоня судьбы, або побыла лыха годына… у мене оце съ тыждень уже буде якъ я одъ якоись непортебныци або блудныци нечестывои купивь за тры копы меди, и знаешъ яку я цяцю купив… стогну та проклынаю все на свити! а п…, забув уже як и зовуть… ныжче пупа лыхо».

Сия поучительная для блудодеев эпистола опубликована была академиком Сергеем Ефремовым еще в 1929 году в полном собрании сочинений Шевченко. И процитирована мною во второй части «Вурдалака» – в главе «Амур и триппер». Очень жаль, уважаемый читатель, что вы так отстали от новейших тенденций литературоведения – если отсчитывать от публикации Ефремова, то больше, чем на 70 лет! Стыдитесь своего дремучего невежества. А в Петербург я ехал, чтобы сходить в гости к Пушкину – на набережную Мойки, 12, где была его последняя квартира. Там уже после прогулки по экспозиции у меня состоялся забавный разговор. Одна из дам, хранящих этот музей, с экзальтированностью истинной пушкинистки спросила:

– Вам понравилась экскурсия?

– Отличная! – ответил я. – Но стрелять нужно было точнее!

Моя собеседница пришла в ужас:

– Что вы! Пушкин был бы тогда убийцей!..

Мои приключения в стране табуреток

…Сегодня – о Польше. Близкая, вполне доступная страна, лежащая буквально под боком у Украины. Я был в ней раз десять. И студентом в конце 80-х с первой волной челноков. И журналистом, когда ездил брать интервью у Станислава Лема, и просто праздным путешественником, приезжавшим в Варшаву, чтобы пошататься по букинистическим магазинам. На советского студента времен перестройки, не скрою, Варшава производила сильное впечатление.

У нас тогда не было ничего. У них, напротив, имелось все, что нужно для нормального быта. Киев зиял пустыми полками магазинов. В столице Польши торговая жизнь кипела прямо у вокзала. Тут находился (по символическому совпадению прямо у Дворца культуры, построенного в виде московской сталинской высотки) огромный базар, с которого, казалось, и начинается капиталистический рай. Чего же удивляться, что Польша выглядела тогда для нас такой привлекательной? Смешно вспомнить: в Киеве в 1990-м нельзя было купить даже джинсы, а хот-дог был лакомством в сто раз более экзотическим, чем для нынешних тинэйджеров – суши. Вообще никто не знал, что такое хот-дог! Или какой-то там «Макдоналдс»! Моя однокурсница Инга, когда первый в СССР «Макдоналдс» открыли в Москве, специально махнула со своим парнем на поезде в белокаменную, дабы приобщиться к западной культуре. А теперь ходишь по Киеву мимо «Макдоналдсов» и нос воротишь – на галушки тянет.

Польша сыграла в моей личной жизни поистине выдающуюся роль! Первый секс-шоп я посетил в Варшаве. Первые стринги для своей девушки привез оттуда же. Восторгу ее и благодарности просто не было предела. Пусть кто-то, читая это, смеется. Мне все равно. Попробовал бы он раздобыть тогда эти стринги в Киеве 90-го! А я, движимый своей развратной фантазией, рисовал девчонок в такой «сбруе» еще на уроках в школе. Мое воображение их уже тогда предвосхитило. Можете представить мой восторг, когда я стоял у прилавка в Варшаве и видел свою мечту воплощенной, а потом перенес ее на упругие круглые ягодицы тогдашней любви!

Для этого нужно было притащить в Варшаву две здоровенные сумки с кипятильниками, напильниками и даже какими-то рыбочистками, которые за два дня я впарил полякам, чтобы вернуться домой с мешком одежды и первыми в своей жизни долларами, которые покупались в обменниках, не менее экзотических для нас тогда, чем хот-доги. В Советском Союзе, даже перестроечном, «американский рубль» по-прежнему оставался стратегическим запасом. В лучшем случае можно было приобрести 50 баксов по курсу Госбанка, купив круиз за границу. Но уже в 1996-м, вонзив зубы в краковский хот-дог, перед тем, как идти на интервью со Станиславом Лемом, я обнаружил, что в Киеве за это время научились делать хот-доги лучше. Мы быстро наверстывали упущенное, и меня это радовало.

А выйдя из подземного варшавского вокзала в 2005-м, я вообще почувствовал, что на меня нахлынула ностальгия. Никакого базара рядом с Дворцом культуры уже давно не было. Он остался только в моей памяти. Зато возле сталинской высотки, облагороженной готическим польским декором, теперь торчало несколько американизированных уродливых небоскребов – ярких признаков того, что Польша теряет лицо, подпав под власть нового заокеанского папаши. Дороги по-прежнему были лучше, чем у нас. Домики в провинции – по-прежнему красивее. Поляки успели настроить очень много частного жилья в 90-е, когда они удачно использовали транзитную развилку между Турцией и Россией. Но теперь торговые пути изменили направление. За турецкими джинсами уже не нужно было ехать в Варшаву. Они попадали в Украину массово через Одессу (или в той же Одессе шились), а вступившая в Евросоюз гордая Речь Посполитая начинала понимать, что ей никогда не стать ни Германией, ни Францией, ни, тем более, Великобританией.

В Европе прочно утвердился за эти годы стереотип «польского сантехника». То, за что Польша так долго боролась, она, наконец, получила – свое место с краю. Правда, в Евросоюзе. Но с краю. Этим объясняется и то, как настойчиво наша западная соседка выступала «адвокатом Украины». Естественно, ей хочется, чтобы в Европе за ней еще кто-то был крайним. Общаясь со многими поляками, я понял, что у них существует двойной комплекс неполноценности – по отношению к старой Европе и к России. С одной стороны, на Польшу нависает Германия со своей отлаженной промышленностью и мерседесами. С другой – бесшабашная путинская Россия с ядерной кнопкой, имперским статусом и гуляй-боярами. Я понял, почему поляки так не любят и москалей, и немцев. Польская душа всегда разрывалась между мечтой об обывательском рае и об империи. Но нельзя получить все сразу. Или рай, или империя. Поэтому нет ничего обиднее теперь для польского сантехника в Лондоне, чем ремонтировать кран в особняке, который купил новый русский. Это действительно подляна из подлян! Разве могли себе представить такое поляки, когда видели в начале 90-х на своих улицах орду челноков с Востока?

У меня была приятельница – польская барышня, которая бросила журналистику в конце 90-х, чтобы приехать в Киев и заняться торговлей газетами. Нет, она не собиралась продавать прессу в электричках, если кто подумал. В ней жил дух Володыевских и Скшетусских из романов Сенкевича – искателей приключений и сокровищ «на кресах всходних» (восточном пограничье, как поляки до сих пор называют Украину). Она приехала в Киев, чтобы попытаться купить «Киевские Ведомости» на норвежские деньги и заработать свой скромный процент. Такой польский посреднический бизнес – очень национальный по сути. В общем, образованная предприимчивая панянка, все коммерческие планы которой пошли, однако, прахом, как и все польские планы на украинской территории. Мы с ней много спорили о будущем Украины. Она разговаривала по-русски почти как я, так как умудрилась окончить еще и русскую филологию. Ее очень удивляло, что я не хочу в Евросоюз. «Но вы же тогда будете должны платить за визы, чтобы съездить в Париж или Венецию!» – горячилась она. Я смеялся и отвечал: «Мы будем такими богатыми, что даже не заметим этих мелких убытков».