Текст книги "Ведьмы из Варбойс. Хроники судебного процесса"

Затем господин Трокмортон с остальными осмотрел ее подбородок, но там ничего более увидеть было нельзя, будто на тыльной стороне чистой руки, обнаружилось только несколько маленьких красных пятнышек, напоминающих блошиные укусы.

Тогда господин Трокмортон спросил у нее, кровоточил подбородок или нет? Она ответила, что так бывает очень часто. Он спросил, кто может это подтвердить, кроме нее? Она сказала, что никто, потому что кровоточило всегда, когда она была одна, и она никому об этом не рассказывала.

Про это кровотечение из подбородка она призналась упомянутому господину Генри Пикерингу после своего осуждения, что духи тогда сосали ее подбородок, когда она вытерла его рукой и когда отвергла это в разговоре с ним и господином Трокмортоном, что ее подбородок иногда кровоточил и ранее после их сосания, но не часто и не так много, как тогда, ну, едва ли в количестве одной капли за каждый случай.

* * *

В целом для этой книги отметим между прочим, что когда из таких странных явлений (если считать их странными) записано одно, то пропущено десять, которые также можно было бы включить (в суде про них слушали) и которые не менее странные, чем эти. Эта книга содержит записанное наспех и то, что припомнилось в данный момент, по просьбе некоторых уважаемых господ, и особенно побуждением достопочтенного господина судьи Феннера, одного из покровителей этого [издания]. Для заверения достоверности большинства описанных тут явлений отметим, что различные джентльмены готовы их предъявить обвиняемой стороне, если будет необходимость и время, и дать в качестве свидетельских показаний под присягой на Выездном суде в Хантингдоне в присутствии указанной стороны.

А в отношении остального, что не было учтено, если кто-либо сомневается, то имеются показания различных добропорядочных джентльменов, которые готовы, если потребуется, подтвердить то же своими присягами и которые присутствовали, кто в одно, а кто в другое время при всех этих индивидуальных трагедиях (как их можно назвать).

* * *

В другой раз, вскоре после, духи сообщили детям, когда те пребывали в припадках, а старуха стояла рядом, что, если их отец господин Трокмортон немедля отправится в дом Джона Сэмуэла, дочь того, Агнес Сэмуэл, которая жила в доме с отцом и еще не подозревалась в связи со всем этим, спрячется и не станет встречать его. Услышав это, господин Трокмортон сказал, что пойдет сейчас и проверит. Когда он подошел к тому дому, Агнес Сэмуэл, заметив господина Трокмортона или кого-то из сопровождавших его, или еще почему-то, но почему неизвестно, поднялась в свою комнату (а в этом доме она была только одна) по лестнице, которая вела к ней из гостиной, где был ее отец, а дверью туда служила откидная крышка. Там она хранила мешки с зерном и бочки с чем-то подобным. Господин Трокмортон, заслышав в доме шум, подумал, что там что-то происходит и продолжил стучать в дверь. Вскоре Джон Сэмуэл спросил, кто там, что он хочет и так далее, а в конце концов, узнав кто, сказал, что не пустит. Тогда господин Трокмортон отправился к другой стороне дома и, обнаружив заднюю дверь открытой, вошел. Когда он появился в гостиной, где мужик лежал в своей кровати, так как было около восьми часов или чуть ранее[31]31
  Тогда в Англии день делился не на двенадцать часов, а на восемь, в согласии с режимом богослужения. Восьмой час соответствовал англиканской вечерне (Compline) и тогда принято было ложиться спать, о чем иногда даже извещал колокол. Зимой это было около шести часов вечера по современному счету, а летом около девяти, то есть, когда темнело. «Около восьми часов» приличные люди ложились спать. См.: Ekirch 2006.


[Закрыть], то спросил про Агнес Сэмуэл, его дочь, где она. Джон Сэмуэл не стал обещать найти ее, но немедленно поклялся Божьим судом над своей душой (что было обычной его божбой, которую он также не раз произносил перед Судом при его обвинении да и до самой своей казни), что не знает, где она.

Господин Трокмортон спросил, когда он видел ее? Тот ответил, что с вечера она была дома, но где сейчас, сказать не может. Он спросил, не находится ли она в комнате над ними. Тот поклялся, что не знает. На самом деле он не мог не знать, поскольку это была очень низкая комната, и она не могла там и ногой шевельнуть так, чтоб он ее не услышал, а уж тем более подняться по лестнице, которая стояла буквально в ногах у его кровати. Кроме того, шум от нее слышал господин Трокмортон и остальные пришедшие в дом.

Господин Трокмортон, сильно подозревая, что она там, трижды или четырежды позвал ее, потребовав, чтоб она ответила, там ли она, поскольку он всего лишь хочет знать, где она. Но она не ответила. Тогда господин Трокмортон взял свечу и сказал, что поднимется и посмотрит, но когда поднялся на верх лестницы, то не смог сдвинуть дверную крышку, оказавшуюся очень прочной. После чего он сказал, что выбьет дверь или разломает дощатые стены комнаты, потому что точно зайдет туда, прежде чем покинет этот дом, и приказал одному из сопровождавших его принести железный брусок или что-то подобное, поскольку на самом деле собрался совершить заявленное.

Услышав о такой решительности господина Трокмортона, та девушка отозвалась, ответив, что она там. Тогда господин Трокмортон приказал ей спуститься, что она и сделала, передвинув вещи, которые до того навалила на дверную крышку. Затем он вернулся к себе домой, уличив того мужика в наглой лжи, на которой тот бессовестно настаивал.

* * *

Но давайте пропустим сотню подобных случаев с их последствиями и направимся ближе к старухиной исповеди и ее обстоятельствам.

Следует знать, что мамаша Сэмуэл стала теперь удивительно уставать от дома господина Трокмортона, потому что не могла ничего делать по хозяйству, так как дети в припадках [повсюду] обнаруживали ее, и особенно потому что они в таком состоянии по двадцати раз кряду говорили ей в лицо, что она должна признаться во всем до вторника после Святок [6 января 1593 г.][32]32
  В оригинале сказано «после двенадцатого дня» (after Twelve day). Речь про Святки (The Twelve Days of Christmas, или Twelvetide, Christmastide), двенадцать праздничных дней от Рождества до Крещения Христова, то есть с 25 декабря до 5 января. С учетом, что Англия тогда придерживалась Юлианского календаря, в нашем случае речь про вторник 9 января 1593 г.


[Закрыть], и что духи собрались принуждать ее к признанию, и что она часто встречалась с примерами того, как предсказания духов подтверждались с исключительной точностью.

Тот часто поминавшийся вторник ни тогда, ни через неделю, ни даже более после того, как дети начали говорить о нем, еще не предполагался (кем бы то ни было, кто мог слышать об этом) в качестве дня заседания [Выездного суда] в Хантингдоне, как обычно в большинстве мест Англии. Девочки много шептались между собой (всегда в припадках, как вы должны понять) о том вторнике, обычно высказывая надежду, что он когда-то наступит, потому что это будет, вероятно (как они считали), какой-то счастливый день для них, поскольку после него, как сообщили им духи, у них никогда больше не будет припадков. Так что все их радости во время этих приступов были связаны с тем днем. Впрочем, обсуждали они и слова духов, что, может, будет счастливо и до того вторника. Но в тот вторник уж точно: она должна признаться, и они должны выздороветь, а если признается раньше, то и они сразу выздоровеют, как только она признается.

По этой причине в своем недуге девочки постоянно призывали ее признаться, чтобы они выздоровели, но она всегда отказывалась, заявляя, что не будет исповедоваться в том, чего никогда не знала и с чем не согласна. Малышки отвечали, что не хотели бы, чтобы она обвиняла себя в чем-то, но хотели, чтобы взглянула на это с некоторым уважением, и подчеркивали, что не требуют от нее более, чем просят духи. Сообщая об этих детях правду и ничего более, ясно, что кое-что написанное о них здесь странно и по странности выходит за пределы всего мыслимого, но в правдивости оно совершенно ему равно. Таковы были в разное время боговдохновенные и блаженные речи этих болящих чад к старухе о признании ею этого факта, так что если бы кто слышал их, то не придумал бы лучшего, кроме как наставления в Десяти заповедях [Божьих].

Суть их речей сводилась главным образом к райским радостям, которые мамаша Сэмуэл должна утратить, и мучениям ада, которые должна вынести, если окажется виновной, но так и не признается в содеянном; к возможности избежать одного и наслаждаться другим, если признается и будет сожалеть о том, что сделала. Кроме того, они многажды говорили о ее греховном образе жизни, о ее обычных проклятиях и брани по отношению ко всему, что не по вкусу, а особенно к их родителям и к ним самим, о ее небрежении посещениям Церкви (что она не могла отрицать) и о слабости в служении Богу. Со всем этим она согласилась и сказала, что теперь начнет исправляться. В неподобающем воспитании своей дочери, ее страданиях из-за матери, своем понукании и избиении ее, о чем ей прежде было открыто высказано, она призналась сама.

Они напомнили ей также, что когда приходили в себя, слышали, как некоторые говорили, что она называла их припадки всего лишь шалостями. Они спросили ее, думает ли она так еще или нет? Она ответила, что нет.

И было много других подобных бесед, которые в итоге девочки завершили сердечной молитвой за нее Богу, говоря, что простят ее в глубине своих сердец, если она признается, что они должны выздороветь, а кроме того, заставят родителей и их друзей (настолько, насколько это возможно) полностью простить и забыть все произошедшее. Их манера поведения при таких увещеваниях большей частью была такова, что они начинали со слез, продолжали с ними же и слезами же всегда заканчивали. И не было никого, кто их слышал, кто бы мог воздержаться от плача. Лишь старуху это задевало слабо или совсем не задевало.

Так они вели себя почти вплоть до Рождества, но уговорить или растрогать мамашу Сэмуэл не смогли. И все это время, чуть ли не каждый день, у нее были приступы кровотечения из носа. Порою кровь шла очень сильно (что необычно в старости), отчего она стала вялой и выглядела совсем бледной, а господин Трокмортон и его жена чутко заботились о ней, опасаясь, как бы с ней не случилась беда в их доме. Они как могли потакали ей во всем, не позволяя желать чего-то, что могли доставить. Настолько, что она признавалась всем посетителям, что изумлена обхождением господина Трокмортона и считает себя сильно ему обязанной, поскольку, честно говоря, у нее не было для этого иных поводов. Что касается работы, то она ничего не делала, кроме собственных дел и для своего пропитания. Она сидела за его столом или с его детьми, если те были в припадках и не могли сидеть; для проживания оставалась в его же комнате, чаще всего с одним из детей.

* * *

Расскажем вам еще кое-что о старухе, случившееся до ее признания. В тот день одной из девочек, мисс Элизабет Трокмортон, было слегка дурно, и она не могла ничего есть. Но когда наступил вечер, и приготовили ужин, ей подумалось, что полегчало. Однако когда она уже готовилась сесть за стол, то вдруг впала в припадок. И не только эту кару ей пришлось претерпеть, но ее рот замкнуло так, что она не могла ни есть, ни пить, ни говорить. Такое случалось с ними не раз, закрывая их рты, особенно в обеденное время, а то открывая и закрывая с полдюжины раз за обед. Подобным образом духи забавлялись. Так она отправилась спать, очень несчастная и рыдая, а в чем ее печаль, никто понять не мог, потому что высказать ее она не могла.

На следующий день девочка была больной и недомогала, как накануне (но все же вне припадка), и очень мало или совсем ничего не ела. Когда наступил вечер, она сказала, что чувствует себя лучше и очень голодна, зная о себе только то, что ужинала прошлым вечером. Тогда, чтоб не было хуже, ей посоветовали поесть. Но она отказалась и сказала, что поест своим чередом на ужине, а когда пришло его время и стол был накрыт, то впала в то же состояние, что накануне вечером. Заметив это, господин Трокмортон сказал старухе, которая стояла рядом: «Я полагаю (мамаша Сэмуэл), вы собрались иссушить эту девицу». Та ответила, что нет, ей очень горько это видеть. «Хорошо, – ответил он, – тогда вы определенно не будете ни есть, ни пить, пока и она не сможет. Посему, – сказал господин Трокмортон, – если она голодает, то и вы будете голодать, а когда она будет есть, то и вы будете, но не ранее. Решайте проблему как хотите!» И так они голодали обе, пока ужин почти не закончился, и присутствующие собирались вставать. Одна голодала по необходимости, потому что не могла есть, а другая по воле господина Трокмортона, потому что есть ей не было позволено. Старуха понимала, что господин Трокмортон был абсолютно серьезен с ней, и что еду из гостиной сейчас унесут. Внезапно, Бог весть по какому побуждению, ребенок глубоко вздохнул, хотя все время ужина рыдал, и сказал: «Если бы у меня было немного еды, я бы поела».

Услышав это вместе со всеми остальными в гостиной, госпожа Трокмортон (мать девочки) немедленно приказала, чтобы обоим была подана еда. Присутствующие не сделали мамаше Сэмуэл никаких замечаний по этому поводу. Обе они весьма охотно напали на пищу, но особенно старуха, которая, как показалось, была очень голодна (поскольку у нее всегда был хороший аппетит). И повелось с тех пор, пока старуха оставалась в том доме, что если та или иная из сестер закрывала рот, когда собиралась поесть или уже ела, то долго это не продолжалось, хотя раньше для них было обычным делом отправиться в постель без ужина и случалось это нередко.

* * *

С каждым днем становилось все ближе и ближе назначенное время, а мамаша Сэмуэл ежедневно жаловалась на постигшие ее новые ненастья; иногда она сетовала на спину, которая так сильно болела, что днем нельзя было ей пошевелить, а ночью отдохнуть; иногда она в том же духе жаловалась на голову, а то и на желудок. При этом она могла обедать и приговаривать, что болит сердце, а на следующий день, что болят колени или где-то ниже, так что ходила по дому прихрамывая. По правде говоря, казалось, что ее действительно что-то беспокоит. Что бы это ни было, но ночью она так охала и стонала, жалуясь то на одну, то на другую часть тела, что вправду мало отдыхала и сильно мешала тем, кто спал с ней в одной комнате.

Однажды она в ночное время среди прочего очень горестно жаловалась на свой живот, так что разбудила и растревожила господина Трокмортона вместе с его женой, которая спала рядом. Господин Трокмортон спросил: «Во имя Господа, мамаша Сэмуэл, что у вас болит и почему вы так стонете?»

«У меня внезапно сильно разболелся живот. Я не знаю, почему», – отозвалась она.

«Что случилось с вашим животом?» – спросил он.

Старуха ответила, что, как ей кажется, в нем что-то есть и оно пошевелилось, а по размеру оно как однопенсовая булка[33]33
  Однопенсовой булочкой (penny loaf) называли обычную маленькую хлебную буханку, чей размер с XIII в. регулировался соответствующими судебными актами – хлебными и пивными ассизами (Assisa panis et cervisiae). Эта булочка традиционно, когда фунт состоял из 240 пенсов, стоила один пенни.


[Закрыть] и доставляет ей исключительное беспокойство. После этого госпожа Трокмортон встала с постели и отправилась ощупывать ее живот. Там действительно была странная опухоль вышеотмеченного размера, но шевелится ли она или уже давно такая – непонятно. Погода была такой холодной, и следует сказать безотносительно осуждения этой женщины, возможно, она действительно вынашивала тогда ребенка, о котором сказала в ответе на вопрос господина судьи про возможную причину, по которой ей нельзя выносить смертного приговора, как вы в дальнейшем услышите.

Но независимо от того, что это было, она жаловалась господину Трокмортону на живот и говорила, что ей очень больно[34]34
  Олмонд считает, что здесь содержится намек на то, что она могла получить ребенка от дьявола, как об этом будут намекать в ходе судебного процесса (Almond 2004. P. 109 n. 43).


[Закрыть]. А потом сказала, и повторяла часто, что думает, будто в его доме обитают некие злые духи, которые мучают детей. Он ответил, что легко поверить, что это так.

«А сейчас, – сказала она, – я абсолютно уверена, что один из них попал ко мне в живот».

Господин Трокмортон ответил, что все это вполне может быть правдой. Потом она сказала, что это злой дом и в нем обитают демоны, и она хотела бы никогда его не посещать. Он ответил, что если в его доме обитают какие-то злые духи, то ею они и засланы. Такие выводы он сделал из ее слов.

В конце концов она провела ту ночь с оханьем и стонами, а на следующее утро была очень злой, о чем непринужденно рассказывала. Опухоль у нее в животе пропала, и где у нее более всего болело, она сказать не могла: так много было мест, где болело. Пожалуй, только с желудком было лучше, чем с каким-либо другим органом. Оставаясь в том доме, она и далее постоянно жаловалась на боли в той или иной части тела.

Совсем вскоре одна из сестер[35]35
  Джейн.


[Закрыть] впала в жесточайший припадок, когда рядом стояла мамаша Сэмуэл, и было ей так тяжко, как никому из них прежде на протяжении прошедшего года или двух. Особенно приступы чихания. Они были столь ужасными и сильными, что чуть ли не заставляли глаза из головы вываливаться. Этот припадок очень напугал мамашу Сэмуэл, так что и сама она подумала, что вскоре увидит смерть той девочки.

Это никак не соответствовало ее молитвам: поскольку она просила Господа о помощи ребенку, о спасении его от этой напасти и надеялась больше никогда не видеть его в таком состоянии. Но чем более усердными были молитвы мамаши Сэмуэл, тем более дети страдали и мучились; чем чаще она поминала БОГА или Иисуса Христа, тем сильнее были их припадки.

В то же самое время (как и у остальных, о чем вы узнаете далее), когда девочку сотрясал припадок на протяжении двух или более часов, Дух говорил с ней и сказал, что будет и хуже припадок, когда прихватит еще сильнее, чем сейчас. Девочка ответила, что ее не заботит ни он, ни его Дама, но пусть им будет так же плохо, как ей, а ее, как она сказала, верит, Бог избавит. Вскоре она очнулась от приступа и была здорова. А на мамашу Сэмуэл вид этого припадка оказал столь ужасающее впечатление, что она много молилась, чтобы никогда ни у кого не видеть ничего подобного.

Дети продолжали призывать мамашу Сэмуэл во всем признаться, говоря, что ей не стоит затягивать, что лучше раньше, чем позже, что если она сделает это теперь, то они выздоровеют к Рождеству и будут ей очень обязаны. Они также говорили, что Рождество уже скоро и если она сейчас признается, то им сразу станет лучше, и (по милости Божьей) Рождество будет радостным. Она ответила, что сделает для них все возможное, но признаваться в этих делах не будет, поскольку ничего об этом не знает и согласия на это не давала.

Их отец, господин Трокмортон, услышав разговор детей со старухой, подошел и сказал: «Мамаша Сэмуэл, ты же слышишь, что говорят эти малышки – если ты признаешься в случившемся, то они сразу выздоровеют, и говорят, что ты не должна затягивать с этим. А ты знаешь, что они не умеют лгать в таком своем состоянии. Поэтому, во имя Бога, если есть в чем, признайся сейчас же! Никогда не поздно покаяться и просить о милосердии!»

Но она ответила ему так же, как прежде детям.

Тогда он спросил: «Но что вы скажете о том тяжелом припадке, которым Дух недавно грозил моей дочери Джейн? Я был бы рад знать, когда он случится».

«О, – сказала она (вспоминая ужас случившегося), – я верю, что Бог никогда более не позволит мне увидеть ее или кого-то из девочек в таком припадке».

«Ну да, – сказал господин Трокмортон, – а я вполне уверен, что с ней это случится и очень скоро, поскольку Дух, как вы знаете, не обманывает».

«О, – сказала она удивительно уверенно, – я верю, что Бог никогда не допустит такого».

«Ну так прикажите Духу во имя Бога, чтобы она избежала припадка, который ей угрожает!» – сказал господин Трокмортон.

Она сразу произнесла: «Я заклинаю тебя, Дух, во имя Бога, чтобы с мисс Джейн никогда не случалось такого припадка!».

Ребенок, который сидел рядом, отозвался: «Дух сказал, что так и будет. Я благодарю Бога, что со мной никогда не случится такого припадка, как мне предсказали».

Господин Трокмортон продолжил: «Ну что ж, это хорошо. Благодарение Богу! Продолжайте, мамаша Сэмуэл! Заклинайте Духа именем Божьим и говорите от всего сердца, чтобы ни у нее, ни у любой другой из сестер более вообще никогда не случалось припадков».

И она сделала так, как приказал ей господин Трокмортон, и говорила удивительно сердечно.

Тот же ребенок опять отозвался: «Дух сказал, что так и будет. Я благодарю Бога, что со мной больше никогда не будет происходить такого после вторника на Святках». А господин Трокмортон продолжал: «Это хорошо. Благодарение Богу! Заклинайте Духа именем Божьим, говорите от всего сердца и без страха, чтобы он немедленно покинул их всех и чтоб никогда не возвращался». Все это она повторила очень громко и решительно.

И лишь только закончила, как те трое детей, которые на протяжении трех недель были в припадках, протерли глаза, в то же мгновение отодвинули стулья, на которых сидели, и встали на ноги, оказавшись такими же, как были в обычной жизни. Господин Трокмортон, видя внезапное их избавление, отвернулся от старухи и обратился к детям, сказав: «Благодарение Богу!» Пока он это произносил (ничуть не думая и не помышляя о чем-то таком), старуха за спиной упала на колени и взмолилась: «Добрый господин, простите меня!» Он обернулся и, увидев ее поверженной, спросил: «Что случилось, мамаша Сэмуэл, в чем дело?»

«О, сэр, – сказала она, – я была причиной всех этих неприятностей у ваших детей».

«Почему, мамаша Сэмуэл? – спросил он. – За что? Какой я дал повод, чтобы так поступать со мной и моими детьми?»

«Никакого», – ответила она.

Тогда господин Трокмортон отметил: «Вы поступили со мной очень несправедливо».

«Добрый господин, простите меня!» – отозвалась она.

«Бог простит, – сказал он, – и я прощу. Но сообщите мне, как же вы стали такой?»

«Господин, – ответила она, – я отреклась от своего создателя и отдала душу дьяволу» (таковы были в точности ее слова).

Когда все это происходило в гостиной, старая госпожа Трокмортон, их бабушка, и госпожа Трокмортон, их мать, находились в холле. Услышав громкий разговор (но не понимая сути дела), они вошли в гостиную, и мамаша Сэмуэл, увидев их, также попросила у них прощения. Госпожа Трокмортон, их мать, немедленно без каких-либо вопросов простила ее со всей сердечностью, хотя не могла точно сказать, в чем дело. Также мамаша Сэмуэл попросила прощения у тех трех детей, что находились там, и у всех остальных, каждого поцеловав. Дети с легкостью простили ее, поскольку не знали, что она обидела каждого их них лично (ведь они могли наблюдать только за своими сестрами, когда сами были вне припадка).

Господин Трокмортон и его жена, видя, что старуха так раскаивается и столь сильно убивается, а она действительно только плакала и сокрушалась все то время, утешали ее со всей добротой, как могли, и говорили, что совершенно прощают ее от всего сердца, лишь бы их детей никогда более ничто не беспокоило. Она отвечала, что верит, что Бог никогда более не позволит случится их припадкам, но была не в силах успокоиться, что бы они ни говорили. Тогда господин Трокмортон послал за доктором Дорингтоном, священником этого города, и рассказал ему обо всем с подробностями, желая, чтобы тот утешил ее, как делали и все остальные по мере сил. Но она не прекращала рыданий, и так продолжалось всю ту ночь.

На следующий день, в субботу, в канун Рождества, господин доктор Дорингтон выбрал слова покаяния из Псалмов[36]36
  Покаянными псалмами считаются № 51 («Have mercy on me, O God, according to your unfailing love..»; у православных № 50: «Помилуй мя, Боже, по велицей милости Твоей…») и № 32 («Blessed is he whose transgressions are forgiven…»; у православных № 31: «Блажени, ихже оставишася беззакония…»)


[Закрыть] так, чтобы лишить ее скорбей, и объявил на общем собрании [общины] обо всем случившемся, в чем призналась мамаша Сэмуэл, направив свою речь исключительно к утешению раскаивающегося сердца и последствиям для него. Все время этой проповеди мамаша Сэмуэл лишь печалилась и плакала, почасту очень громко, с различными чувствами, чем вынуждала всех в церкви оборачиваться к ней.

Для дальнейшего следует знать по этому поводу: в тот день, после окончания молитв, господин Трокмортон очень благоразумно вспомнил прежнее старушечье непостоянство, отметив, что при ее признании не было никого, кроме как его самого и господина доктора [Дорингтона], а также его домашних, которые могли быть отчасти причастны к этому делу. Поэтому он приказал мамаше Сэмуэл явиться под своды церкви и там перед всеми соседями спросил ее, было ли это признание, которое она ночью сделала ему и господину доктору вырвано у нее неправедно, или оно было высказано честно, свободно и самостоятельно. Там перед всеми она ответила, что сделала это самостоятельно и хотела бы, чтобы все соседи молились Богу о ней и ее прощении.

К вечеру господин доктор Дорингтон, понимая, что старушка все еще имеет на сердце тяжесть, пришел в дом господина Трокмортона (который был мужем его сестры) и умолял его (по простоте доброй воли) позаботиться об умиротворении старой женщины, отпустив ее домой к мужу. Он полагал, что муж примет ее, и они снова сойдутся, поскольку старуха была удивительно покорной. Господин Трокмортон сам первым был склонен к такому поступку, желая утешения соседке, как все другие, и даже приложил усилия, чтобы муж принял ее, ничуть не подозревая, что что-то может случиться иное, кроме как хорошее. Тот человек [ее муж], поняв, о чем речь, грубо рыкнул (что было для него характерным), что она может вернуться домой, если хочет.

* * *

Теперь, когда вы знаете признания старухи, вам без труда все это может показаться странным в некоторых деталях, но в смысле достоверности в нашей книге все представлено совершенно честно, как по существу, так и в деталях. Здесь описаны все моменты, которые можно было припомнить.

Мамаша Сэмуэл на Рождество прямо в ночь ушла домой к мужу и своей дочери, где, судя по ее радости, можно усомниться, что ее приняли холодно. С другой стороны, показалось, что из-за признаний в этом деле те оба набросились на нее (как она сама потом призналась) и так насели, что на следующее утро, когда было Рождество, она отказалась от всего, что говорила ранее, и [заявила, что] с ней ничего такого не случалось. К вечеру господин Трокмортон услышал, что эта новообращенная вновь восстала и отрицает все, что ему говорила. Лучшим утешением ему были ее публичные признания, совершенные в церкви, почему верить ее [новым] заявлениям было совершенно невозможно.

Тем же вечером господин доктор Дорингтон и господин Трокмортон отправились в ее дом, чтобы узнать правду. Когда они входили в дверь, по милости Божьей Джон Сэмуэл, его жена и дочь [как раз] говорили о чем-то таком. Могло показаться, что это и был весь их разговор, который удалось разобрать. Они ненадолго задержались и расслышали, как дочь сказала следующее: «Не верь им, не верь им, всем их сладким речам». Тут они вошли в дом и подловили девушку на этой фразе, значение которой как она, так и ее отец и мать полностью отрицали.

Затем господин Трокмортон спросил мамашу Сэмуэл относительно дела, в котором она прежде призналась в его доме и в церкви, сказав, что слышал, что она снова все отрицает. Та ответила, что отрицает, что была ведьмой или имела какое-либо отношение к причинам неприятностей у его детей.

«Почему же, – спросил он, – вы призналась мне в этом?»

«Я действительно так сказала, – ответила она, – но это ничего не значит».

«Тогда почему, – отозвался он, – я должен выказывать вам то расположение, которое обещал? Я непременно подам на вас в суд! Но скажите же, зачем признались мне в этом, если это было не так?»

Она ответила: «От радости!»

«От радости?! – переспросил он (усмехаясь про себя и удивляясь, как она может так поступать). – И от какой такой радости?»

«Ведь, – ответила она, – я увидела ваших детей внезапно излечившимися после вашей и моей добрых молитв».

Тогда господин Трокмортон сказал ей: «Я молю Бога, чтобы они таковыми и оставались несмотря ни на что! Но это дело я так не оставлю! Я заставлю расследовать его публично! И пусть в итоге позор настигнет одного из нас!» И с тем они расстались той ночью.

На следующий день рано утром господин Трокмортон отправился в дом господина доктора Дорингтона и сказал ему, что он не позволит этому делу так закончиться, все злодеи должны понимать последствия, и эта старуха не должна более чувствовать себя в безопасности. Они решили проверить ее по этому поводу еще раз и позвали в церковь, но нашли ее, как и прежде, отказывающейся признаваться в чем-либо из того, что она говорила и делала. Тогда господин Трокмортон взял ее за руку и сказал, что и она, и ее дочь должны в тот же день (по милости Божией) отправиться с ним к нашему лорду, епископу Линкольнскому[37]37
  С 1584 г. Линкольнским епископом был Вильям Уикем (Wickham; 1539–1595). Выпускник Итона и Королевского колледжа в Кембридже сделал карьеру под покровительством лорда Берли. Был каноником в Вестминстерском аббатстве (1570–1571) и в капелле Св. Георгия в Виндзоре (1571–1584). Будучи епископом Линкольнским, отпевал при захоронении в Питерборо 2 августа 1587 г. казненную шотландскую королеву Марию Стюарт. В 1595 г. также стал епископом Винчестерским. Умер 11 июня 1595 г., похоронен в Саутваркском кафедральном соборе в Лондоне.


[Закрыть]. Затем он немедленно послал за констеблями и поручил им мать с дочерью, приказав собираться в поездку.

Когда старуха увидела подготовку к поездке, готовность констеблей и что господин Трокмортон также обувает сапоги, она подошла к нему и сказала: «Господин, если вы отойдете со мной в гостиную, я наедине вам во всем признаюсь». Он ответил: «Пойдем». Так они уединились, и она вновь во всем призналась. «Почему тогда, – спросил он, – скажите мне, почему вы все это постоянно отрицаете?»

«О, – ответила она, – я бы никогда не отказывалась, если бы не мои муж и дочь, которые сказали, что я дура, признавая этого, и что для меня было бы лучше умереть, чем назваться колдуньей, ведь теперь, покуда я жива, все будут именовать меня старой ведьмой».

Господин Трокмортон сказал, что если она будет настаивать на признании правды, то он окажет ей все возможное содействие. В этот момент к ним зашел господин доктор Дорингтон и стал ее расспрашивать, а она, как показалось, вполне хладнокровно призналась ему во всем том, что прежде совершила. Тогда он отвел ее в сторону, а господин Трокмортон покинул их. Затем господин доктор Дорингтон потребовал перо, чернила и бумагу и записал сделанное признание.

В то же самое время господин Трокмортон послал в церковь, соседствующую с его домом, и там были многие его соседи, поскольку было время молитвы. Он предложил им прийти и, поведав о происходящем, разместил их прямо под окном гостиной, где беседовали господин доктор и та старуха. При этом, когда дали знак господину доктору, тот начал говорить очень громко и приказал старухе также усилить в беседе свой голос, чтоб соседи, разместившиеся снаружи, могли легко услышать все слова, которыми они обменивались.

Когда они закончили, господин Трокмортон отправился к ним в гостиную и попросил выйти в холл. Когда они вышли, там стояли все соседи, которые все слышали, и господин доктор начал читать в их присутствии то, в чем женщина призналась. Но она снова все отрицала.

«Нет, – сказали ей соседи, – уже слишком поздно что-либо отрицать, потому что мы слышали все своими ушами». И рассказали ей о месте, где находились. Тогда она поняла, что поймана в ловушку, и что бы она ни сделала, помочь это уже не может. Когда они были так вместе в том доме, вошел Джон Сэмуэл, муж старухи, который узнал, что тут что-то происходит в отношении его жены. Когда он вошел, господин Трокмортон сказал ему, что его жена снова призналась, а кроме того, сказал, что его жена никогда бы не отрицала содеянное, если бы не он и его дочь.

«Ты так сказала?» – обратился он к жене, назвав ее грязным словом и тут же ударив, поскольку никто не стоял между ними. Старуха, завидев мужа, свирепо подступавшего к ней, упала перед всеми в притворный обморок. Госпожа Трокмортон, стоявшая рядом, была поражена удивительной внезапности произошедшего и послала за aqua vite[38]38
  Aqua vite – букв. «живая вода» – в Средние века так называли спиртовой раствор, водный раствор спирта, применявшийся довольно широко, от винной дистилляции до алхимических опытов. Олмонд считает, что это вполне могло быть бренди или виски (Almond 2004. P. 116 n. 46).


[Закрыть] для нее. Когда ее подняли, было видно, что выражение лица у нее не изменилось, но она выглядела вполне живой. Один из стоявших рядом соседей, вероятно, лучше знакомый с ее манерой поведения, чем остальные, сказал, что если они оставят ее в покое, то он гарантирует, что этого достаточно, чтобы ей стало лучше. Вскоре после она пришла в себя, и все встало на свои места.