Текст книги "Критик-Птеродактиль. Честный уж"

Александр Богданов
Критик-Птеродактиль. Честный уж

Критик-Птеродактиль

I

Птеродактиль – это летучая ящерица, существо, совмещающее в себе черты птиц и пресмыкающихся. Птеродактили жили на земле несколько миллионов лет тому назад. В те времена ящеры были царями природы. Землей и морем владели страшные, неуклюжие гиганты, перед которыми современные нам крокодилы – жалкие карлики, не заслуживающие внимания, карикатурный намек на минувшее величие. Воздух был царством птеродактилей. Эти странные драконы с зубастыми клювовидными челюстями, с крыльями, напоминающими и птиц и летучих мышей, с телосложением ящериц, развивших мускулы для летания, выполняли ту роль в природе, которая в наше время принадлежит соколам и орлам.

Птеродактилей нет больше среди животных земли, – их истребил естественный подбор.

Естественный подбор – это разрушающая и созидающая стихийность природы, это сила смерти и размножения, это закон жизненной борьбы, беспощадно разрушающий все противоречивое, все нестройное, и тем самым расчищающий путь для высшей жизненной гармонии. Это – раскрытое наукой единство, в котором сливаются и Мефистофель, «все отрицающий с полным основанием, ибо все возникшее достойно гибели», и Дух Земли, «на станке времен непрерывно ткущий живую одежду» Единой Вселенной. Естественный подбор – это логика жизни.

Естественный подбор убил птеродактилей за то, что они были жизненно-нестройны. Они были слишком неуклюжи и рептильны, чтобы владеть обширным, светлым царством воздуха. На место птице-ящеров логика жизни поставила настоящих птиц, в которых все создано для полета, и ничто – для того, чтобы пресмыкаться.

II

Плохо жилось на земле последним поколениям птеродактилей.

Когда они поднимались в воздух и искали там добычи – их повсюду предупреждали, повсюду из-под самого клюва выхватывали лучшие куски новые конкуренты, их двоюродные братья и сестры, легкие и ловкие птицы.

Когда они садились на землю и пытались там вознаградить себя за воздушные неудачи – там их обижали бескрылые рептилии, ящеры и змеи, более привычные и опытные в деле ползания, не стесненные летательным аппаратом.

Птеродактили сильно негодовали. Они говорили: «Это возмутительно. Мы, разносторонние, сложные существа, стали какими-то пасынками Естественного Подбора. Он признает только птиц и пресмыкающихся. Этих односторонних, узких животных он кормит и развивает, в каждом поколении ухитряется найти полезные уклонения, которые тщательно закрепляет, давая усиленно размножиться их представителям. А нас он просто морит голодом и игнорирует, предоставляя нам постепенно вымирать. Для него существуют только Соколы и Ужи, Соколы и Ужи, ими одними он интересуется, за их борьбой следит, – как будто мы, Птеродактили, совсем не участвуем в великой жизненной борьбе. Это грубый, плоский схематизм: птицы в воздухе, гады в болотах, – как будто нет на лицо высшего объединяющего синтеза в нашем образе».

Так плакались Птеродактили. А Логика Жизни им отвечала: «Вы не правы. Я не игнорирую вас – я бью вас. Но вы правы в том, что сами по себе вы меня не интересуете. Меня занимает теперь вопрос о Соколах и Ужах. Эти типы я вырабатываю и развиваю, чтобы потом один из них победил в борьбе с другими и поднялся этой ценой на высшую ступень. А вас я бью, и как плохих соколов, и как плохих ужей. Скоро я совсем покончу с вами».

III

То, что происходит в природе, происходит и в обществе.

Логика общественного развития выдвигает на место форм неопределенных, эмбрионально-расплывчатых новые типы, определенные и яркие. Социальные птеродактили вытесняются социальными соколами и ужами.

Социальный птеродактиль – это горожанин средних веков, ремесленник или торговец, словом – мелкий буржуа феодальной эпохи. Когда феодальные динозавры (т. е. «ужасные ящеры») разных сортов и величин владели землей и водами, тогда мелкий буржуа птеродактиль, развивавшийся в вольном воздухе городов, был высоко-прогрессивным типом. В нем лежали надежды и зародыши будущего.

Но «дух, который все отрицает, и притом с полным основанием», в свое время выполнил и над ним свою разрушительную работу. Рядом с толстыми удавами и крокодилами Капитала, рядом с неравно-подвижным и гибким, «вольным, как птица», Пролетарием, позднейший эпигон некогда веселых и полных жизни горожан-Птеродактилей оказался жалким, вырождающимся типом, явно обреченным на гибель, бессильно цепляющимся за холодные спицы железного Колеса Истории. Новые борцы – в две противоположные стороны развернувшиеся потомки Горожан – заняли главную арену истории, предоставляя новым «Мещанам» выбиваться из сил и вымирать на заднем плане.

И плачутся последние Птеродактили, и каркают на Ужей, и шипят на Соколов нового мира. Хочется им спрятаться от неумолимой Логики Жизни и сохранить за собой место на сцене истории. А когда приходит мыслитель или поэт, который понимает эту Логику и сам полон ею, который, смело вмешавшись в борьбу Соколов и Ужей, едва замечает Птеродактилей, а когда обращает на них внимание, так только для того, чтобы рассмеяться над их дряблыми крыльями и неуклюжим хвостом, – тогда Птеродактили вне себя от негодования на «узость», «фанатизм» и «грубость» нового бойца, «не верят», чтобы он был из Соколиной породы, они стараются ударить его своими крыльями и укусить своими зубастыми клювами. Но крылья ослабли, и зубы притупились, и человек, в котором жива Логика Жизни, идет мимо с холодной улыбкой.

IV

Вот мы и пришли вплотную к тому сюжету, который обозначен в заголовке статьи. Путь был длинный, – старому пропагандисту простительно начать со времен до Адама. Зато и досказать осталось немного.

В неопределенно-радикальной газете «Родная Земля», в номере от 19 марта, литературный критик г. К. Чуковский дал статью о Максиме Горьком. Хотя в буржуазной прессе ругать Горького уже несколько лет как стало одним из правил хорошего тона, но статья г. Чуковского все же несколько выдается из ряда.

Г. Чуковский «не верит в биографию Горького», находя ее слишком романтичной для такого «монотонного», «аккуратного», «узкого», «фанатичного» писателя.

«Написав однажды «Песню о Соколе», он ровненько и симметрично, как по линеечке, разделил все мироздание на Ужей и Соколов, да так всю жизнь, с монотонной аккуратностью, во всех своих драмах, рассказах, повестях и действовал в этом направлении».

«Распря Ужа и Сокола повторяется в Бессеменове и Ниле («Мещане»), в Гавриле и Челкаше, в Максиме и Шакро («Мой спутник»), в Павлине и Черкуне («Варвары»), в Матрене и Орлове, в Палканове и Вареньке Олесовой, в Якове и Мальве, в Петунникове и Кувалде («Бывшие люди»), в Каине и Артеме»…

«…Его Павлин повторяет Бессеменова, Бессеменов Ужа, Уж Гаврилу, Гаврила Якова, и т. д., до бесконечности»…

«Все его творения…как теоремы какие-то. – Дано: Уж и Сокол. Требуется доказать: Сокол лучше Ужа».

«Его природа – тонкая декорация для этих теорем – эффектная, но холодная…Никогда не увлечется он каким-нибудь пятном жизни, какой-нибудь краской – ради нее самой…»

«Горький узок, как никто в русской литературе. – Вспоминается, как в Толстом и Достоевском увидал он жалких мещан; как у Чехова увидал свою же крошечную программку и навязал великому поэту свои же фанатические слова: – Скверно вы живете, господа!»

«Итак, вот свойство Горького: симметричность, неуважение к личности, консерватизм, книжность, аккуратность, фанатизм, однообразие. – Словом…все свойства Ужа, а отнюдь не Сокола»…

Кажется, довольно.

Спорить по существу – было бы нелепо. Если нашелся такой критик, который во всех произведениях Горького ухитрился не вычитать ничего, кроме голой теоремы о Соколе и Уже, повторенной тысячу раз среди холодных декораций, то как ему докажешь, что виноват в этом не Горький? Вот и г. Камышанский тоже в эпоху расцвета нашей прессы в самых лучших публицистических статьях не умел вычитать ничего, кроме нарушения ст. 129-ой или 103-ей. Это уж кто как читает.

Можно было бы, конечно, показать, что с той точки зрения, на которой благополучно стоит г. Чуковский, поэт-боец, поэт – активный идеалист вообще невозможен, ведь для него мир всегда разобьется на два стана, стан врагов и защитников его идеала, и для критика-птеродактиля все творчество такого поэта неизбежно сведется к «фанатически аккуратной» теореме о Соколах и Ужах.

Можно было бы показать, что с этой точки зрения, напр., лорд Байрон даже не «сын консисторского чиновника», как г. Чуковский обзывает Горького, – а прямо консисторский чиновник, и, пожалуй, в квадрате.

Можно было бы показать…но, право, как-то странно толковать о таких вещах, которые должны быть ясны для всякого, имеющего глаза, чтобы видеть.

Надо только отметить одну нехорошую передержку. Горький никогда не говорил о Толстом и Достоевском, что они «жалкие» мещане, и никогда не говорил, что считает их только мещанами. Он характеризовал общий строй их мировоззрения, как мещанский, не касаясь этим нисколько их значения, как великих художников. И Горький должен был сказать это, потому что это – правда, как всякий добросовестный критик должен сказать [о] Шекспире, что он был реакционер – потому что это правда. А вот г. Чуковский о Горьком говорит сплошную неправду.

V

Если бесполезно спорить, то остается объяснить и сделать выводы. Объяснение в существенных чертах уже налицо: оно прямо подсказывается раздражением г. критика против «одностороннего» и «аккуратного» разделения мира на Соколов и Ужей. Очевидно, перед нами не нашедший себе места в этой системе и потому глубоко обиженный Птеродактиль. Можно было бы совсем не останавливаться больше на этом и перейти к очередным Соколам и Ужам, если бы не было особенных обстоятельств, усложняющий вопрос о Птеродактилях в нашей стране.

Когда европейские ученые ознакомились с Австралией, они должны были с изумлением констатировать, что она отстала от прочих стран по меньшей мере на целый геологический период: ее флора и фауна носят отпечаток третичных формаций. В социальной фауне России дело обстоит еще оригинальнее: у нас среди новейших капиталистических формаций сохранились не только мелкобуржуазные птеродактили (и притом в громадном количестве), но также крепостнические ихтиозавры, бронтозавры и прочие жадные чудовища, пожирающие все живое на земле и в воздухе, отравляющие воздух своим грязным дыханием. При таких условиях и наши Птеродактили еще не закончили и не исчерпали своей исторической роли. Многомиллионый Птеродактиль – крестьянство ведет борьбу за землю, воду и воздух для дыхания; против него стоят черносотенные Ихтиозавры. Рядом Сокол-пролетариат сражается за волю и воздух, против Ужей, Удавов – и тех же Ихтиозавров. Намечается естественный союз – Летающих против Ползучих. В этом союзе Птеродактили могут и должны идти за Соколами – пока не будет выполнена общая задача, пока не завершится великая Перемена в нашей стране.

Могут и должны. Птеродактили деревни, голодные и злые, сильны своим числом и своим отчаянием. Их крылья еще в состоянии нести вперед их исхудалые, легкие тела; их зубы еще остры. Птеродактили городов более сыты, меньше страдают; многим из них не хочется летать, не хочется бороться, – многие мирно ползают за кадетскими Ужами.

При таких условиях идеолог-Птеродактиль неизбежно колеблется – между Ужами и Соколами. Его будущее, собственно говоря, не безнадежно: в социальной жизни не требуется геологических эпох, чтобы развить соколиные крылья, – и превращение в высший тип доступно для всякого отдельного человека. Но для этого надо лететь за Соколами, а не шипеть на них, не кусать их за пятки. Иначе неизбежно атрофируются крылья, и разовьются железы для яда.

Г. Чуковский стал на скользкий путь. Еще несколько шагов, и ему не будет возврата. А уж тогда…ведь «мертвые едут быстро». Ниже и ниже…В глубину той большой ямы, где ползают на откосах гг. Изгоевы и Струве, где копошатся на дне ядовитые Меньшиковы и Буренины. Г. Чуковский эстет. Пусть удержит его от печального пути хотя бы мысль о неэстетичности его конечных этапов.

К тому же будущее все равно принадлежит Соколам, и этому помешать нельзя.

Честный уж

В статье «Критик-птеродактиль» я благожелательно предостерегал г. Чуковского, выступившего с – не столько оригинальной, сколько «своеобразной» критикой Горького, – предостерегал его, чтобы он не спускался глубже «в ту яму, где ползают на откосах гг. Изгоевы и Струве, где копошатся на дне Меньшиковы и Буренины»; иначе сделается неизбежным его превращение из птеродактиля – в ужа, и затем, может быть, даже – из ужа в гадюку. Г.Чуковский обиделся, он заявляет, что он сам стоит за Соколов и против Ужей; а Горького обличает именно за ужинные свойства. Можно было бы спросить г. Чуковского, где он видел таких человеческих Ужей, которые сами соглашались бы признать себя Ужами, и заявляли бы, что они стоят за Ужей против Соколов?

А сам г. Чуковский тем временем успел еще несколько сползти по откосу ямы. В том же номере «Родной Земли», где он обижается на меня, он заполняет большой фельетон бешеной атакой на фирму «Знание», редактор которой – тот же Максим Горький. Фирма эта оказывается «литературно-капиталистическим предприятием», которое губит таланты, превращая их в «машины для обличения казаков», для изображения стачек и погромов. Критика г. Чуковского столь убедительна, что когда ее прочитаешь, то не останется ни малейшего сомнения: предстоит выступление какого-то нового издательства, конкурирующего с «Знанием», но отнюдь не на почве «обличения казаков», а просто – на книжном рынке.

Больше предостерегать г. Чуковского я не стану: теперь уже незачем. А сейчас я на живом факте хочу показать читателю, как в сущности ничтожно расстояние между мирным, честным ужом и ядовитыми гадюками. Г-на Изгоева, этого известного официоза «министроподобных» вождей кадетской партии, я упомянул, как типичный экземпляр газетного ужа. Но, как я говорил, в силу каких-то, не вполне исследованных, но, по-видимому, постоянно действующих причин – ужи не любят, чтобы их называли ужами.

И вот, г. Изгоев, желая подорвать доверие к моей компетентности в вопросе о Соколах, Птеродактилях и Ужах, а также, может быть имея в виду ободрить г. Чуковского на его новом пути, пишет так:

«Богданов – плохой пророк: он, например, предсказал, что Н. А. Бердяев будет защищать помещиков, и чуть ли не войдет в «союз русского народа» …Раз это предсказание не исполнилось, то, очевидно, и другие предсказания могут не исполниться, и самые предпосылки, можно думать, не верны».

Но напрасно успокоились бы различные г-да Чуковские на этом рассуждении. Дело в том, что г. Изгоев просто солгал: я предсказывал о г. Бердяеве вовсе не то, что сообщает г. Изгоев, и то, что я предсказал, в точности исполнилось.

Вот что я писал о г. Бердяеве в 1903 году, когда он упорно называл себя «социалистом» и «социалдемокр.».

«Между феодально-статическими элементами психики г. Бердяев и ее демократически эволюционными элементами должно произойти взаимодействие, при котором они взаимно сгладят друг друга. Что же тогда получается? Нечто среднее»… И дальше, разбирая мысли г. Бердяева об индивидуализме и социализме, я говорил:

«Перед нами идейный представитель класса «интеллигентного» и в то же время испытывающего только «духовный голод», материально же, очевидно, удовлетворенного. Этот класс есть, как известно, буржуазная интеллигенция. Этому классу в современном обществе свойственны определенные исторические тенденции, обозначаемые словом «либерализм«…именно сюда стремится алчущая душа г. Бердяева…В то же время многочисленные феодальные элементы психики г. Бердяева, отмеченные нами выше, не могут пропасть бесследно, и определяют собой известную окраску, свойственную именно правому крылу либерального течения» (сборник «Из психологии общества», 2-ое издание, стр.219–220).

Итак, либерал правого крыла. Или, выражаясь по современному, кадет оттенка Кутлера-Струве. Кто из читателей, знакомых с писаниями г. Бердяева, с его анти-социалистическими статьями в «Полярной Звезде» г. Струве и других органах кадетов, станет отрицать, что это предсказание исполнилось совершенно точно?

А г. Изгоев солгал, совершенно так, как солгал бы при случае Меньшиков и Буренин. Что же делать честному ужу, если зубы у него слабы? Поневоле приходится позаимствовать для них немножко яду у других пресмыкающихся. Для этого можно сползать и на дно ямы.