Электронная библиотека » Александр Бовин » » онлайн чтение - страница 6


  • Текст добавлен: 9 ноября 2017, 13:40


Автор книги: Александр Бовин


Жанр: Документальная литература, Публицистика


Возрастные ограничения: +12

сообщить о неприемлемом содержимом

Текущая страница: 6 (всего у книги 50 страниц) [доступный отрывок для чтения: 12 страниц]

Шрифт:
- 100% +

Аспирантура столкнула меня с представителями братских стран. Очень сдружился с китайцами. Когда началась «культурная революция», их всех отозвали и вовсю перевоспитывали. В местах, весьма отдаленных от Пекина. После смерти председателя Мао началась реабилитация. Началось и постепенное улучшение советско-китайских отношений. В феврале 1983 года, преодолевая сопротивление китаистов из ЦК и опираясь на поддержку Андропова, удалось пробиться в Китай. Попросил китайские власти устроить мне встречу с друзьями. Уважили. Встреча состоялась в любимом ресторане Дэн Сяопина. Когда не видишься четверть века, есть о чем поговорить…

Наиболее близкие, сердечные отношения сложились с Иржи Сухи, аспирантом из Братиславы. Было в нем что-то швейковское: ум, тихий юмор, спокойствие. И антишвейковское было: склонность к авантюрам. Любил женское общество. Поначалу язык подводил. «Понимаешь, – хохотала моя знакомая, – он меня уговаривал: «садись длинно, садись длинно». Наконец разобралась: «ложись» это означало.

Где-то в городе Иржи нарвался на эффектную красотку. Страсть рвалась в клочья. Зарегистрировал брак. А она оказалась обыкновенной воровкой, которая, пользуясь доступом в общежитие МГУ, проходилась по комнатам аспирантов «из Европы» (кавычки, потому что Европа Восточная). Поймали. Был суд. На Иржи смотреть было больно.

Созвонился с Ростовом и увез его к своим маме и папе. Отхаживали заботой и ростовской вкуснятиной.

Потом на месяц (это было в июне 1958 года) отправились в Сочи. Где клин выбивали другими клиньями.

Еще был трепетный роман с узбекской девушкой Дельбар Алиевой. Ее и умыкнул Иржи в качестве законной жены. Так что она влилась в ряды не ташкентских, а братиславских философов. Сына назвали Тамерлан.

Последний раз я виделся с Иржи и Делей летом 1968 года. Время было тревожное и разговор такой же.

Последний достойный упоминания фрагмент моей лично-интернациональной жизни на философском факультете МГУ связан с аспиранткой из Румынии Стелой Черня. Общались на основе бартера: я учил ее кататься на лыжах, а она меня – французскому языку. По-моему, она получала больше удовольствия… Ее уже нет. Ранний инфаркт.

Главное событие личной жизни в аспирантуре – любовь с первого взгляда. Слова привычные, книжные, почти пустые. Наполнение тоже звучит по-книжному: как будто на полном ходу врезался в столб. Так врезался в любовь.

Лена Петровна Калиничева появилась в аспирантуре в октябре 1958 года. Философский факультет она закончила три года назад. Побывала замужем.

Увидел ее и понял, что погиб, вознесся, пропал… Попытки наступить на горло собственной песне проваливались одна за другой. Почти год жил как шизофреник – на два вектора. Нора не была в курсе моих метаний. Калиничева в курсе была, но взаимности я не встретил. Так, некоторый интерес, любопытство. От тоски никуда не денешься. Но все же пару раз сбегал в город, жил у брата Саши, пил горькую.

В один из таких дней пересекся с Александром Зиновьевым. Он пил как непризнанный лидер нового направления в логике. Сплотились. Несколько дней, вернее – ночей путешествовали по Москве, будили своих знакомых и обсуждали судьбы философии.

Летом Калиничева с какими-то физиками поехала на Белое море. А я – по контрасту – на Черное. Добрался до Ялты. Там нанялся матросом-спасателем на городской пляж. Спасал себя самого, но не спас…

Осенью что-то стало меняться. На Лену я воздействовал через ее подруг. Они втолковывали ей, какой я хороший. И это начинало действовать. Возникла некая синусоида отношений. Сегодня – улыбки, завтра – колючки.

Как и положено, стал самовыражаться в стихах.

ДЕВОЧКА И ЕЖИК
 
Из волшебной сказки
Ты пришла ко мне.
Как в волшебной сказке,
Не сказала «нет».
 
 
Ты была чудесной —
Нежной и простой.
Ты была как песня
В вечер золотой.
 
 
Целовал я руки,
Губы и глаза,
Даже сердца стуки
Я в руке держал.
 
 
Молча улыбалось
Тонкое лицо,
Молча замыкалось
Рук твоих кольцо…
 
 
Вдруг погасли звезды,
Вскрикнула луна,
Вздох над всем пронесся
Злого колдуна.
 
 
Что-то застонало,
Стихло в облаках.
Девочки не стало —
Ежик был в руках.
 
 
Ежик настоящий,
Грустный и колючий,
Ежик настоящий
Из лесов дремучих.
 
 
Он смотрел сердито
Уголками глаз.
Было все забыто,
Что согрело нас.
 
 
Ежик, милый ежик,
Чем тебе помочь?
Что вернуть нам сможет
Ту – из сказки – ночь?
 
 
Где найти мне ласки,
Веру и любовь,
Девочкой из сказки
Чтобы стал ты вновь?
 
 
Хочешь, поцелую
Твой холодный нос?
Хочешь, дам большую
Чашку горьких слез?
 
 
Хочешь, я жар-птицу
Для тебя стащу?
Хочешь, небылицу
В быль я превращу?
 
 
Я из сердца, хочешь,
Вырежу цветок,
Будет красным очень
Каждый лепесток.
 
 
Хочешь, среди ночи
Я развею тьму?
Хочешь, на кусочки
Разобью луну?
 
 
Хочешь, утром рано
Прямо из-за туч
Я тебе достану
Солнца яркий луч?
 
 
Хочешь, ожерелье
Сделаю из звезд?
Хочешь, птичьи трели
Я тебе принес…
 
 
Но молчит мой ежик,
Холоден и хмур.
Видно, не поможет
Ничего ему.
 
 
В сердце заколдованном
Ты и пустота.
В сердце, болью скованном,
Умерла мечта.
 
 
Слов последних искорки
Вспыхнули, звеня.
Смотрит ежик пристально,
Смотрит на меня.
 

Далеко меня занесло от бесконечности.

Подруга Лены Деля Алиева была в курсе моих переживаний. Успокаивала меня, убеждала, что страдания, которые по причине любви, облагораживают, очищают, чуть ли не осчастливливают… Я отвечал ей бурно, темпераментно.

 
Не верю!
            Страстей
                        пожар
                                африканских
Пусть лижет
                Ваше
                       млеющее сердце.
На нервах
              Ваших
                      пусть в любовном
                                           трансе
Амур играет
                трепетное
                             скерцо.
Пусть
        Ваши слезы
                        потекут ручьями,
Орошая
           чувств разбитых
                                   осколки,
Когда
        Вам в душу
                        воткнет, играя,
Любимый Ваш
                   любимые иголки.
В глазах пусть
                     Ваших
                             весенняя яркость
Покажется
               зимней
                         заснеженностью,
Когда Вам бросят,
                          как собаке
                                         кость,
Вымоленное слово
                          нежности.
Пусть
        Ваше страдание,
                             руки заламывая,
Застрянет в груди,
                         кусая губы,
Когда
        из душевного хлама
                                    Вам
Выберут взгляд,
                    обнаженный и грубый.
Пусть
       в Ваших снах
                        два глаза волнующих
Горят,
        как два солнца,
                       в слезах Ваших плавая.
Для них
           Вы только
                          одна еще,
Одна —
           и не самая
                           главная.
А впрочем,
             Вы, наверное,
                                счастливая.
Вам солью,
               наверное,
                             не посыпали рану.
И Вам неизвестна
                        привычка
                                    болтливая
Выворачивать
                   душу
                          наизнанку.
Но, может быть, хватит
                             слов наболевших?
Теперь Вы знаете
                          мое мнение.
И, может быть,
                уважая чувства околевшие,
Мы с Вами
               закончим
                            прения?
 

Стихи стихами, они где-то там, наверху… А тут, поближе и пониже, – проза. Иногда одаривала сюрпризами.

В общежитии появилась группа почтенных немцев из ФРГ. Их водили, чтобы показать, как счастливы советские студенты и аспиранты. Заглянули они в блок, где жила Лена Калиничева. Один из немцев (кажется, главный редактор журнала «Квик») сказал, что она очень похожа на его дочь, и с ходу пригласил ее в Большой театр. Приглашение было принято. В театр они сходили. Немец уехал. А вокруг Калиничевой сгустились темные тучи бдительности: как могла советская аспирантка, член КПСС, пойти в театр с представителем империалистического государства?! Дошло дело до парткома. Не помню уж почему, но секретаря парткома не было, заседание вел я. Дрожащая Лена что-то лепечет. Члены парткома произносят разоблачительные речи. Вплоть до исключения! Но все-таки мне удалось сбить температуру. Ограничились обсуждением. Такие были нравы…

Дальше события развивались в двух плоскостях. С одной стороны, постепенно налаживались наши отношения с Леной. А с другой, поскольку после аспирантуры я оказался в «Коммунисте», – все более реальной становилась перспектива получения московского жилья. Квартирный вопрос, вспомним Булгакова, внес ожесточение в ситуацию.

Нора настаивала на том, чтобы быть прописанной в комнате, которую я получу. Я колебался, боясь в конечном счете остаться без комнаты. Действуя вполне в духе тех времен, Нора нанесла визит главному редактору «Коммуниста» Константинову. Мне было стыдно, и я переступил через колебания.

Пожалуй, это был самый муторный период моей «личной жизни». Противно вспоминать. А иногда – и стыдно. С тех пор железно: не меняйте жен, меняйте любовниц!

Чтобы не разбивать перестройку семейной жизни, пришлось нарушить хронологию. Вернемся в университет.

В последние месяцы аспирантуры бесконечность перестала меня интересовать. Завихрения эмоций не оставляли места для абстракций. Между тем срок аспирантуры подходил к концу.

26 ноября 1959 года я получил «предупреждение» от директора Дома студентов МГУ. Мне предлагали в трехдневный срок освободить общежитие.

При помощи всякого рода уловок «освобождение» растянулось на три месяца. Вовсю занимался трудоустройством. За Москву я не цеплялся. Наметился такой вариант. Выпускник философского факультета работал в горкоме партии одного из закрытых городов Урала. Он собирался поступить в аспирантуру, а мне предложил поехать на его место – заведовать лекторским бюро горкома. Честно сказал, что там быстро лысеют. Зато зарплата в три раза больше. Волос у меня тогда было много. Зарплата и дело, с которым я был хорошо знаком, перетянули. Согласился податься на Урал.

Документы были отправлены на Урал.

Но тут вмешались плетущие нить моей судьбы мойры (они же – парки). И на факультете, и в Энциклопедии мне приходилось встречаться с сотрудниками журнала «Коммунист» – самого главного тогда, самого руководящего и направляющего журнала в партии, а значит, и в стране. Иногда делались туманные намеки по поводу возможности пойти работать в «Коммунист». Но тумана было слишком много, и я не воспринимал такие разговоры всерьез.

Всерьез дело пошло, когда за него взялся Анатолий Павлович Бутенко, к тому времени перешедший с факультета в журнал и работавший там заместителем редактора отдела философии. Он энергично живописал мне преимущества работы в «Коммунисте». Представил меня редактору отдела философии Х.Н. Момджяну.

Посоветовался с братьями (поскольку не исключалась возможность прописаться у одного из них), поговорил с Леной. И решил вернуться с Урала в Москву.

24 февраля 1960 года я был назначен научным консультантом отдела философии редакции журнала «Коммунист».

Так кончилась моя первая молодость (1930–1959) и началась вторая.

Вторая молодость
1959–1972

Вторая молодость – главный, решающий период моей жизни. Я оказался на орбитах, проходящих в опасной близости от власти, от самой высшей, верховной у нас власти – политбюро ЦК КПСС и генерального секретаря партии.

На обычных вершинах люди гибнут от недостатка кислорода. На вершинах политических угрожает его переизбыток. Приятно щекочет нервы причастность к принятию судьбоносных решений. Всякого рода льготы заметно облегчают ярмо повседневного быта, а также делают доступнее театры, выставки, стадионы. Многих это ломало, превращало в циников, в бездумных защитников status quo, послушных исполнителей любых указаний.

Многих, но не всех. Окружавшие меня шестидесятники выдерживали, как правило, искус системой, стабильными прелестями «застоя».

Они служили, но не прислуживали…

«Коммунист» – журнал без журналистов

«Коммунист» – журнал особый и особенный. «Теоретический и политический орган ЦК КПСС». Главный среди партийных, а значит, и всех остальных журналов. Как и всякий журнал, он дает читателям некую сумму информации. Но информации особой. Ставятся и обсуждаются проблемы, которые, с точки зрения ЦК и руководства журнала, являются решающими, узловыми, требующими повышенного внимания партийного актива. Причем дается правильная, единственно возможная интерпретация этой проблемы. Сверхзадача журнала – борьба с ревизионизмом, обеспечение «чистоты» марксизма-ленинизма, решительное пресечение самостийных попыток «углубить», «обновить», «модернизировать» марксистско-ленинское учение. «Коммунист» выступал как своего рода камертон для настройки всех идеологических инструментов в Советском Союзе. А учитывая традиции Коминтерна, и во всем международном коммунистическом движении.

Существенное уточнение. Необходимость творческого развития марксизма, разумеется, признавалась и приветствовалась. Но только в строго установленном порядке: сверху вниз. Предполагалось, что творческий потенциал прямо пропорционален должностному положению. Соответственно, верховным творцом выступал генеральный секретарь, за ним шли члены политбюро и секретари ЦК КПСС. На более низких этажах партийной иерархии, в научных учреждениях полагалось ограничиваться творческими комментариями к руководящим цитатам.

XX съезд КПСС поколебал было сложившуюся систему банно-прачечного отношения к марксизму-ленинизму, делающую упор на соблюдение его «чистоты». Пользуясь растерянностью партийных верхов, заговорили «низы». Особенно громко – в братских партиях и странах.

Однако идеологическая «оттепель» была недолгой. Когда я появился в журнале, температура окружающей идеологической среды заметно понизилась. И все-таки «точка возврата» была пройдена. Вернуться к привычной «чистоте» было уже невозможно. Это сказывалось и на работе журнала. С одной стороны, он боролся с ревизионизмом. Но с другой – был вынужден опираться на людей, которые, хотя и не были ревизионистами во всем почти преступном значении этого слова, тем не менее были открыты для новых веяний, для понимания новых подходов и задач.

Заведовал отделом философии Хачик Нишанович Момджян. Еще довоенное поколение. Чрезвычайно галантный, умный, эрудированный человек. Насчет «чистоты» у него явно было свое мнение. Но, прошедший суровую школу жизни, он умел делать это мнение незаметным.

Момджяна сменил Георгий Лукич Смирнов. Человек из аппарата, но не совсем аппаратный человек. Здравый смысл вместо эрудиции. Умение ладить и с начальством, и с подчиненными.

Со Смирновым связан эпизод, вошедший в фольклор «Коммуниста». На моем рабочем столе нет ни книг, ни бумаг, вообще – ничего. Когда пишу – лист, на котором пишу, и книга, с которой списываю. Когда думаю, стол чист.

– Что вы делаете? – спросил Смирнов, увидев меня за пустым столом (он был только что назначен в «Коммунист» и еще не знал привычек своих сотрудников).

– Думаю.

– Нет, что вы конкретно собираетесь делать?

– Конкретно я собираюсь пойти в туалет, – ответил я и вышел из кабинета…

Моим непосредственным шефом был уже упоминавшийся Анатолий Павлович Бутенко. Фронтовик. Главный в журнале борец против ревизионизма. Но без тупости, обычно присущей таким борцам. Человек, не боящийся говорить «нет!» начальству и отстаивать свою позицию. Пожалуй, лидер нашего «младокоммунистического братства»[5]5
  Непременными членами «братства» состояли: Федор Федорович Петренко, многодетный отец и беспробудный байдарочник; Лев Александрович Вознесенский, которого ГУЛАГ сделал неисправимым оптимистом и жизнелюбом; Александр Александрович Берков, обеспокоенный действиями врагов мира и происками жены; Глеб Борисович Старушенко, застенчивый, склонный к диете специалист по второй жене и третьему миру. Не могу не упомянуть (хотя исключительно в гендерном плане) и наших боевых подруг: Лену Ершову и Люсю Тарасевич, которые даже своих мужей приспособили к интересам «братства». Наконец – Жанна Федотова, всегда то ли от Зайцева, то ли от Версаче.


[Закрыть]
. Многие наши сходки происходили в его гостеприимной квартире под гастрономическим руководством Марины Хевеши – скрытой венгерской ревизионистки (по совместительству – тогдашняя жена Бутенко).

Моими коллегами (сиречь консультантами) были Наиль Бариевич Биккенин – человек тончайшего юмора и хорошего философского чутья, успевший дорасти до главного редактора журнала и сохранить его, преобразовав в «Свободную мысль»; Генрих Федорович Хрустов – почти вундеркинд, почти не от мира сего, погубивший свой искрящийся талант в длинных коридорах МГИМО; Виктор Николаевич Фокин – прекрасный редактор, порядочный человек, придумавший фоктейль (так называлась любимая им смесь пива и портвейна).

Отдел философии вместе с отделом международной жизни образовывали, так сказать, либерально-демократический фланг редакции. XX съезд оставался нашим знаменем, нашим символом веры. На консервативном фланге были отдел искусства и литературы и отдел партийной жизни, дрейфовавшие в сторону умеренного сталинизма. Где-то ближе к левому центру пульсировал отдел экономики. Деление, конечно, условное, грубое. Но оно показывает тот водораздел (или – мыслераздел), вдоль которого накапливалось напряжение. Оно ухватывает главное: уже тогда начинались процессы, приведшие к перестройке, развалу партии и краху социализма.

Тогда, почти полвека назад, мы не думали об этом. Молодость – это тактика, стратегия начинается гораздо позже. Мы, я имею в виду уже упоминавшихся «младокоммунистов», работали весело, с удовольствием. Были в курсе самиздатовских и тамиздатовских новинок. Спорили до хрипоты. Довольно часто учиняли всякие неофициальные сборища с музыкой, танцами, хохмами.

Что же касается собственно работы в журнале, то она заключалась прежде всего в подготовке к печати, редактировании статей, написанных важными авторами. Большинство из них присылало в редакцию примитивные, грубо сколоченные помощниками материалы. Но тема была нужна, автор был на высоте. Приходилось дотягивать.

Строго говоря, это не была обычная журналистская работа (поэтому я и говорю: «журнал без журналистов»). Это было редактирование (вплоть до переписывания) текстов, требующее знаний в самых разных областях. Так что приходилось зарываться в специальную литературу или консультироваться у профессионалов. Не жалею. Лишних знаний не бывает.

У меня сохранилась верстка статьи академика П. Юдина «Закономерный характер перехода от социализма к коммунизму». От автора осталось примерно 30 процентов текста, остальное принадлежит редактору. Приложена собственноручная записка академика: «Дорогой товарищ Бовин! Вы проделали очень большую и хорошую работу. Приношу вам благодарность. С приветом П. Юдин». Но не все благодарили. Иногда даже жаловались на слишком вольное обращение с текстом. Но другого «обращения» быть не могло: совесть не позволяла пропускать на страницы журнала безграмотные и претенциозные полуфабрикаты.

Можно было печатать в журнале и собственные статьи. Не больше двух в год. Я не выбрал свою квоту. За четыре года опубликовал четыре статьи. Первая из них («Наука и мировоззрение») появилась в № 5 за 1960 год. На этом мое пребывание в «Коммунисте» чуть было не кончилось. Обошлось, однако (см. ниже)…

Одним из главных показателей, по которым оценивалась работа сотрудников, служило количество подготовленных к печати материалов. Согласно сохранившейся у меня справке, за четыре года я отредактировал 74 авторские статьи и написал 9 редакционных. Только Бутенко неизменно шел впереди меня.

Много времени отнимала работа с письмами. Надо было отвечать по существу. Приведу три примера.

Читатель Бутков просит разъяснить слова проф. Кольмана о «пространственной конечности» Вселенной. Отвечаю:

«Говоря о том, что Вселенная пространственно конечна, проф. Кольман имеет в виду довольно широко распространенный (особенно среди буржуазных ученых) взгляд, будто Вселенная может быть конечной, оставаясь в то же время безграничной. Подобный взгляд базируется на проводимом в математике различении между понятиями бесконечность и безграничность. В силу этого различения в математике рассматриваются и изучаются конечные, но неограниченные (безграничные) многообразия.

Однако далеко не все математические представления имеют непосредственные прообразы в реальном мире, в физическом многообразии явлений. Если под Вселенной понимать «мир в целом», то есть всю Природу, то следует, видимо, прийти к выводу, что для мира в целом различение пространственной бесконечности и пространственной неограниченности теряет смысл».

Проф. Ростовского университета Малхазов просит сообщить, собирается ли журнал продолжить бой за презумпцию невиновности. Отвечаю, что уже опубликованный материал «вызвал массу писем, звонков к нам и в ЦК. Реакция двоякая. Одни – их большинство, но не подавляющее – горячо поддерживают позицию журнала. Другие не менее горячо протестуют. И та и другая сторона представлены крупными именами. Ввиду такого положения по указанию ЦК была создана комиссия из пяти человек на министерском уровне. После довольно долгих переговоров и согласований из недр этой комиссии вышел документ, удивляющий своей противоречивостью. С одной стороны, на нескольких страницах поддерживается критика в адрес К.А. Мокичева[6]6
  В то время – директор ВЮЗИ (Всесоюзного юридического заочного института).


[Закрыть]
. Но с другой – сказано, что презумпция невиновности не будет понятна народу, ибо как же так получается (спросит народ), людей арестовывают, сажают в тюрьму и в то же время не считают их виновными. Аргументация, как видите, «блестящая»!

У нас было желание выступить по этому вопросу еще раз, более обстоятельно и категорично. Однако ЦК считает, что сейчас в этом нет необходимости. С таким решением можно не соглашаться, но его надо выполнять.

Так обстоят дела с презумпцией невиновности».

Иван Иванович Малхазов учил меня в университете. Хорошо учил. Поэтому мой ответ вышел за рамки служебной дисциплины.

И ответ читателю Ломакину:

«Вопрос о природе времени решается не ссылками на те или иные высказывания авторитетных философов или физиков, а обобщением экспериментальных и наблюдательных данных.

О чем говорят эти данные? Многочисленными экспериментами установлено, что свет распространяется с одной и той же скоростью относительно систем, движущихся прямолинейно и равномерно относительно друг друга. Это обстоятельство может вызвать недоумение, оно не укладывается в привычные представления, но тем не менее ученый не может с ним не считаться, не может не сделать из него всех необходимых выводов.

Таким выводом и явилась специальная теория относительности А. Эйнштейна. Если Лоренц вывел свои известные соотношения ad hoc, то Эйнштейн пошел гораздо дальше. Для него постоянство скорости света было объективным законом природы, независимым от эксперимента свойством материального мира. А раз это так, то преобразования Лоренца выводятся не из специальных предположений, а из общих представлений о пространстве и времени.

Таким образом, изменение представлений о природе времени и пространства вызывалось не субъективными устремлениями Эйнштейна, а данными эксперимента, логикой развития науки.

В принципе не исключена возможность, что дальнейшее развитие физики приведет к появлению более общих концепций, чем теория относительности. Возможно, это приведет и к дальнейшему углублению нашего понятия о времени. Пока же этого нет, все попытки «опровергнуть» теорию относительности не выйдут за рамки бесплодных спекуляций».

Мне нравилось отвечать на письма. Каждый ответ – маленькая, малюсенькая монография. Оттачивался, делался более лаконичным язык. Приводились в порядок мысли. Расширялся кругозор.

В общем, с работой все шло «штатно»: осваивал искусство редактирования, учился в текст прятать подтекст, вникал во все более широкий круг проблем, обрастал друзьями, хорошими знакомыми. Сложности концентрировались вне работы: надо было приводить в порядок семейные дела и обзаводиться жильем.

В феврале 1960 года мы разъехались с Норой. Стал снимать комнату (за 50 руб. в месяц) в доме Большого театра около сада Эрмитаж (столько же платил за комнату Норы). Жил без прописки.

При поступлении в «Коммунист» мне дали исчерпывающие разъяснения по квартирному вопросу. Если бы ты, сказали мне, поступал на работу в аппарат ЦК, прописку и квартиру получил бы автоматом. У нас другой статус, и все сложнее. Не с квартирой, тут можно не беспокоиться, а с пропиской, поскольку Управление делами ЦК за тебя хлопотать не станет. Редакция постарается помочь, но наши возможности ограниченны. Короче. Будет прописка – будет квартира. Действуй!

Как действовать, я не знал. Советы давались разные. Время шло. Активные действия начались в январе 1961 года. Привожу письмо начальнику 51-го отделения милиции города Москвы тов. Сурикову П.П.

«В октябре 1959 года на основании распоряжения Министерства высшего образования СССР и постановления редакционной коллегии теоретического и политического органа ЦК КПСС «Коммунист» тов. Бовин А.Е. был назначен консультантом отдела философии журнала «Коммунист».

До работы в нашем журнале тов. Бовин А.Е. обучался в аспирантуре Московского университета и жил в Доме студентов МГУ на Ленинских горах, где и был прописан. В настоящее время тов. Бовин А.Е. живет на частной квартире.

В связи с вышеизложенным просим Вас дать указание прописать тов. Бовина А.Е. временно (4–6 месяцев) на площади его двоюродного брата Борисова Александра Ивановича (адрес: Москва, 1-я Парковая ул., д. № 7-А, корп. 2, кв. 33).

Дополнительно сообщаем, что в ближайшее время тов. Бовин А.Е. получает жилплощадь в домах Управления делами ЦК КПСС».

Письмо подписано помощником главного редактора журнала «Коммунист» Ж. Федотовой.

В результате я был прописан на полтора месяца (с 1 февраля по 15 марта 1961 года) «с последующим отказом». Последние слова означали, что мне заранее отказывали в просьбе продлить временную прописку.

Однако в Управлении делами нам разъяснили, что в бумагах, предоставляемых для получения квартиры, прописка не должна сопровождаться словом «временная». Практически задача сводилась к тому, чтобы получить в домоуправлении справку о прописке без упоминания о том, что прописка эта временная. Сейчас эта задача была бы решена, видимо, при помощи элементарной взятки. Но тогда такое решение и в голову не приходило.

Задача решалась в психологическом плане. Был изготовлен специальный бланк справки о временной прописке, к которому был приложен официальный бланк о прописке, нужный Управлению делами. Замысел был прост: подписав особую справку о временной прописке, домуправ не обратит внимания на то, что в другой справке слово «временная» отсутствует. Так и произошло. Управление делами ЦК КПСС получило то, что было нужно.

20 апреля 1961 года я получил ордер на право занятия одной комнаты площадью 15,36 кв. м, в квартире № 7 дома № 5 по Воробьевскому шоссе.

Светлая радость была отравлена почти шекспировскими страстями по поводу прописки Норы. Насмотревшись в свое время пьес Островского, я колебался и сомневался. Стыдно сейчас об этом вспоминать, но так было. В конце концов она была прописана.

13 октября мы с Норой развелись. 11 ноября расписались с Леной. Поскольку Нора авансом дала бумагу, что она не возражает против прописки Л.П. Калиничевой, то прописаны были обе. Случай, думаю, не такой уж редкий.

В этой комнате проходили гулянья, посвященные рождению в феврале 1963 года Евгении Александровны Бовиной. От тех дней сохранилась любопытная бумага.


«Директору-распорядителю универмага «Детский мир»

Общественные организации редакции журнала «Коммунист» просят Вашей помощи в приобретении подарка. В связи с рождением ребенка у сотрудника журнала местком журнала «Коммунист» просит разрешить приобрести в Вашем универмаге детскую кровать (или коляску) и ванночку.

Зав. редакцией (Ж. Федотова)».

Это к вопросу о дефиците. Теперь даже трудно поверить, что нужно было писать письмо, чтобы купить консультанту «Коммуниста» ванночку или коляску. А ведь до сих пор многие с тоской оглядываются назад…

И совсем о другом вопросе – о гуляньях. Собирались мы охотно и по всяким поводам. Чаще всего – дни рождения (в диапазоне от 25 до 40) плюс – новоселья. В ресторанах было накладно, набивались в наши малогабаритные квартиры и комнаты. Закусывали, конечно, и пили. С удовольствием. Любили танцевать. Начинали петь Окуджаву. Иногда выясняли отношения. Всегда бурно обсуждали слухи и сплетни, которые тогда еще не тиражировались телевидением и газетами. Устраивали нечто вроде капустников. Сочиняли друг на друга всяческие «саржи».

В апреле 1963 года было новоселье у Толи Бутенко. По этому поводу я сотворил нечто под названием «Советские поэты – советскому философу». В предисловии говорилось:

«Этот небольшой поэтический сборник посвящен одному из интереснейших событий нашего времени. Мы имеем в виду предоставление отдельной трехкомнатной квартиры со всеми удобствами кандидату философских наук, доценту, заместителю редактора отдела философии журнала «Коммунист» Анатолию Павловичу Бутенко.

Естественно, что советская поэзия – этот чуткий сейсмограф нашей социальной жизни – не могла не зарегистрировать столь заметного сдвига в общественных отношениях. Повышение удельного веса философии, наглядно демонстрируемое предоставлением отдельной трехкомнатной квартиры со всеми удобствами кандидату философских наук, доценту, заместителю редактора отдела философии журнала «Коммунист» Анатолию Павловичу Бутенко, сказалось на содержании публикуемых стихотворений. Они представляют собой лучшие образцы философской лирики, диалектически сочетающей яркую образность с глубиной и широтой обобщений.

Придирчивый критик, бесспорно, обратит внимание на то, что сам факт предоставления отдельной трехкомнатной квартиры со всеми удобствами кандидату философских наук, доценту, заместителю редактора отдела философии журнала «Коммунист» Анатолию Павловичу Бутенко находит непосредственное отражение в образно-смысловом строе далеко не всех стихотворений. Советская поэзия (как и все искусство социалистического реализма) не гипостазирует факт, не превращает его в абсолют, а именно отталкивается от факта. Для поэзии факт служит своего рода космодромом, откуда взлетает вверх фейерверк идей и раздумий, оставляя внизу стартовую площадку фактов.

Кандидат философских наук, доцент, заместитель редактора отдела философии журнала «Коммунист» Анатолий Павлович Бутенко, предоставление которому отдельной трехкомнатной квартиры со всеми удобствами отмечает ныне общественность, учит, а жизнь подтверждает, что важны не общие контуры того или иного явления или процесса, не общие их очертания, а конкретика, детали, живое мясо живой жизни. Поэтому ограничимся вышесказанным и предоставим слово Белле Ахмадулиной, Анне Ахматовой, Агнии Барто, Андрею Вознесенскому, Николаю Грибачеву и Евгению Евтушенко.

Белла Ахмадулина:

 
Мы все новоселы
         в душе друг у друга.
В сердца и эпохи
         мы входим без стука.
Мы все новоселы
         из душных подвалов,
Где вера слепая
         нас долго держала.
Мы все новоселы.
         К чему ордера?
Планета в ремонте.
         Вселяться пора.
 

Анна Ахматова:

 
Бездушный гул наполнил холл,
Приник к распятому торшеру.
Омыв взлелеянную веру,
Ром вспыхнул янтарями смол.
 
 
Блестел, как зеркало, паркет.
Благоухали душно травы.
И трепет сладостной отравы
Вздымал волной прозрачный бред.
 
 
Но вдруг – взмах рук. Паденье. Стон.
Костей дробящихся аккорды.
И сквозь биение аорты
Чуть слышный погребальный звон.
 

Агния Барто:


Страницы книги >> Предыдущая | 1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 | Следующая
  • 0 Оценок: 0

Правообладателям!

Данное произведение размещено по согласованию с ООО "ЛитРес" (20% исходного текста). Если размещение книги нарушает чьи-либо права, то сообщите об этом.

Читателям!

Оплатили, но не знаете что делать дальше?


Популярные книги за неделю


Рекомендации