Текст книги "Годунов. Кровавый путь к трону"

– Вот теперь воистину уверовал я в твое доверие ко мне с поручением царя и Думы провести справедливый сыск, до правды докопаться в таинственной гибели царевича… Так ведь копанем и докопаемся, с божьей помощью…

– Вот и докопайся… – Годунов тяжело вздохнул. – И докопайся, помимо всего прочего, кто ранее пытался отравить царевича Дмитрия и царицу Марию Нагую каким-то ядом… Эти слухи не дошли до тебя, а это слухи, близкие к правде, насколько я знаю от своих доверенных людей… Пытались отравить Дмитрия-царевича с матерью Марией, только что-то не сработало… Сам знаешь, князь, что легче избавиться от кого-то ядом, а не ножиком, только знай, иноземные врачи-медики здесь ни при чем, они были приглашены в помощь моей супруге Марии и сестре Ирине, чтобы те разродились… И я никого сам, слышишь, никого не хотел травить и убивать в Угличе… Так что разберись, князь, не только с гибелью Дмитрия-царевича, но и с попыткой отравления царевича и царицы до этого…

– Разберемся, Борис Федорович, благодарствую за доверие…

– Руки у тебя в розыске ничем не связаны, Василий Иванович, действуй по совести и по правде божьей…

Глава 9

Назначенная Годуновым следственная комиссия в составе ее главы князя Василия Шуйского, митрополита Крутицкого и Сарского Геласия, окольничего Андрея Клешина и думного дьяка Елизара Вылузгина прибыла в Углич 29 мая 1591 года, через четыре дня после гибели царевича Дмитрия.

В городе произошли большие народные волнения, с убийствами возбужденной толпой, сразу после того, как ударил колокол во время традиционного послеобеденного сна сонного провинциального городка. Ударил в колокол пономарь церкви Спаса, которого кто-то возбудил бить в набат, будить городок в то время, когда в колокол бить не положено, а положено всем почивать в послеобеденное время…

После набатного колокольного звона проснувшийся от сонного оцепенения народ Углича бросился на предполагаемых убийц царевича: дьяк-ставленник Годунова Михаил Битяговский, урезавший доходы Нагих от кормления в княжестве Дмитрия Углицкого, и с ним еще одиннадцать человек – виновных или безвинных? – были растерзаны возбужденной колокольным звоном толпой. Случился русский бунт, бессмысленный и беспощадный, с кровопролитием и жертвами, и Шуйскому с комиссией сыска надо было разбираться, что же произошло до и после гибели царевича?

В ходе следствия было допрошено около 150 человек, прежде всего Нагие, утверждавшие, что царевич был зарезан Осипом Волоховым, сыном няньки царевича, Данилой Битяговским, сыном дьяка, и Никитой Качаловым, племянником Михаила Битяговского, присланного Годуновым надзирать за Нагими. К допросу свидетелей гибели царевича и убийства в ходе волнения дьяка Михаила, его сына и других подозреваемых родственников дьяка были привлечены некоторые представители духовенства, а также возбужденные колокольным набатом дворовые и посадские люди, которые растерзали предполагаемых «убийц» царевича.

Что удалось выяснить Шуйскому с членами комиссии? Царевич играл в «тычку» с Данилой Качаловым, Осипом Волоховым и Данилой Битяговским. Согласно несложным правилам этой игры, надо было взять нож за острие лезвием вверх и метнуть нож в очерченный круг. Любил «баловаться» ножами, игрушечными металлическими саблями и палицами, убивая кур и гусей, малолетний царевич Дмитрий, как выяснил Шуйский. А однажды зимой царевич велел своим сверстникам слепить дюжину чурбанов из снега и, дав им имена боярских думцев, снес им саблей головы, приговаривая: «Вот что будет, когда я вырасту и взойду на царский трон». Это к тому, что игры с опасными металлическими предметами, практически оружиями, не запрещались в семействе Нагих.

А еще Шуйский с комиссией в ходе допросов выявили непреложные факты частых эпилептических припадков, случавшихся с царевичем. Сильные многодневные припадки были у него незадолго до смерти, когда, по свидетельствам вдовы дьяка Битяговского, няньки Волоховой и дяди царевича Андрея Нагого, руки кусал многим, пытавшимся его утихомирить от буйства и ввести в нормальное состояние.

В тот злополучный день своей гибели царевич играл «в ножичек» со сверстниками из родичей присутствующих на княжеском дворе няньки Василисы Волоховой, кормилицы Арины Тучковой и постельницы Марии Колобовой. Внезапно с Дмитрием, державшим нож, случился припадок, малыш упал на нож и уколол себе горло, поранив под кожным покровом сонную артерию и яремную вену. При ранении любого из этих сосудов трагический исход практически неизбежен, если нет рядом опытного медицинского персонала, сумевшего оперативно зажать сосуд, остановив бурное кровотечение. Но опытных врачей поблизости не было…

Вполне естественно, что взрослые очевидцы, не говоря уже о малолетних «игроках в ножички», не могли определить, в какой момент царевич ранил себя – стоя с ножом, при падении на нож или когда бился в конвульсиях на земле… Мальчишки говорили, что Дмитрий «набросился на нож», нянька Василиса Волохова твердила свое: «Бросило его на землю, и тут царевич сам себе проколол горло». Кроме присутствовавших во дворе допрошенных Шуйским взрослых и детей, ранение и гибель царевича видел, но не вблизи, а издалека, стряпчий Юдин, который не рассмотрел деталей ранения, но подтвердил факт того, что царевич закололся сам.

В ходе допроса многих свидетелей, после показаний Нагих, Шуйскому было ясно, что напрочь порушена версия убийства, представленная родичами несчастного царевича. А именно, в тот майский день нянька Василиса Волохова, несмотря на противление кормилицы, вывела царевича во двор, где Дмитрия ждали его «убийцы». Якобы Осип Волохов попросил царевича показать ему новое ожерелье и, когда несмышленый мальчик, не ведая опасности, поднял голову, тот ударил его в горло ножом и побежал прочь со двора. Но рана в горло показалась приспешникам убийцы Осипа неглубокой, Данила Битяговский, Никита Качалов оторвали кричащую страшным криком няньку Василису, бросившуюся царевичу на грудь, стараясь того спасти, и «дорезали» Дмитрия несколькими ударами в грудь. Убийцы, по словам главных зачинщиков последующих беспорядков, Михаила и Григория Нагих, убежали… На крик прибежала мать царевича – царица Мария Нагая. Она не стала выслушивать объяснения няньки Василисы, но, обезумев, схватила бревно и стала лупить ее, забив до полусмерти… Безумной царице все было ясно у бездыханного тела сына, которого уже не воскресить: она несколько раз прокричала, мол, сына Дмитрия убили Василисин сын Осип вместе с Данилой Битяговским и Никитой Качаловым…

– А кто заставил пономаря бить в набат? – спрашивал допрашиваемых свидетелей Шуйский и не получал достоверного ответа.

– Наверное, царица Мария, – отвечали многие свидетели.

– Самого пономаря или сторожа лучше спросить надобно, – неопределенно говорили другие, – он все сам расскажет.

Когда к Шуйскому привели испуганного, заикающегося сторожа Максима Кузнецова, тот понес такую околесицу насчет того, кто же все-таки побудил его бить в колокол. Так и не поняли Шуйский и члены комиссии – кто набат устроил руками спятившего на их глазах пономаря-сторожа? То ли братья Нагие, то ли сама царица, то ли еще кто, таинственный и неизвестный… Дали время сторожу умом поправиться, держа его под стражей «в железах»…

Волнения-то начались после колокольного звона в Угличе… Набат поднял весь сонный городок на ноги. Вокруг мертвого окровавленного царевича собрались мгновенно толпы горожан. И тут появились дядья царевича, братья Михаил и Григорий Нагие, один навеселе, а Михаил сильно пьяный. Нагие, как и их сестра, в один голос шумели те же имена подлых убийц царевича, что недавно выкрикивала Мария, увидев окровавленного сына. Услышав набатный колокол, дьяк Михаил Битяговский выскочил из-за стола, где он трапезничал вместе с сыном и священником Богданом, духовником братьев Нагих, и, сев на коня, поскакал в кремль. Там он, к своему ужасу, увидел, как возбужденная набатом толпа избивала няньку Василису Волохову и ее сына Осипа. Смелый дьяк попытался осадить, умерить пыл разгоряченной, если не взбешенной толпы, стал уговаривать пьяного Михаила Нагого образумиться и не делать худа со своими сторонниками из толпы. Дьяк с подоспевшим Никитой Качаловым, пытаясь пресечь самосуд, не дали забить до смерти мать и сына Волоховых, чем окончательно взбесили жаждущих крови истязателей. Царица Мария и ее братья натравили толпу на Битяговских. Те вынуждены были бежать и на какое-то время укрылись в главном административном здании Углича – Дьяковой Избе. Однако толпа, подстрекаемая Нагими, ворвалась и туда, взломав двери, убила Михаила Битяговского, его сына Данилу, нескольких холопов Битяговских.

Комиссия, допросив обедавшего с дьяком Михаилом и его сыном священника Богдана, выяснила: Битяговские имели алиби, они не причастны к убийству царевича. В то же время священник старался из всех сил выгородить братьев Нагих и царицу – явных виновников бунта в Угличе. Не лучше проявили себя архимандрит Феодорит и игумен Савватий, служившие обедню в местном монастыре. Поначалу они пытались прекратить самосуд над несчастными жертвами, отбили у толпы жену дьяка Битяговского с дочерью. Только почему-то святые отцы не захотели спасти израненного Осипа Волохова, за жизнь которого боролась до последнего мгновения его мать Василиса. Мария Нагая самолично выдала на растерзание толпы Осипа Волохова и Никиту Качалова (племянника дьяка Михаила Битяговского), за которого Василиса выдала замуж свою дочь. Никто из Нагих не захотел проводить «сыск праведный», уничтожив всех «подозреваемых» в убийстве царевича.

Всего толпа забила насмерть от одиннадцати до пятнадцати человек, якобы причастных к «убийству». Трупы несчастных убиенных были брошены в ров у стен кремля Углича. Перед приездом комиссии Шуйского в город протрезвевшие братья Нагие поняли, что за устроенный самосуд надо будет отвечать по закону, который был суров в отношении бунтовщиков и их подстрекателей. Ночью они решили подбросить сыску неопровержимые улики убийства, для чего уговорили своего приказчика Русина Ракова положить рядом с телами «убийц царевича» во рву ножи, палицы и сабли, вымазанные кровью. В фабрикации улик помогали слуга Григория Нагого Борис Афанасьев и холоп Михаила Нагого Тимофей. В частности, Тимофей принес живую курицу и зарезал ее, а кровью курицы измазал несколько длинных ножей (как сабель) и металлических палиц, которые Раков отнес в ров и положил на трупы убитых во время бунта Битяговских и их «единомышленников убийства царевича».

Разумеется, окровавленные ножи и палицы на трупах Битяговских с «единомышленниками» не смогли обмануть комиссию. К тому же Русин Раков не выдержал напора сурового допроса злого Шуйского, струсил и признался, что по приказу Нагих все сделал для оговора «убийц», самолично отнес «кровавые» орудия убийства в ров. Нагие перед крутым боярином Шуйским не стали упираться в фальсификации улик. Допросы малолетних игроков «в ножички» и взрослых свидетелей окончательно разрушили версию о преднамеренном убийстве царевича, на чем настаивали Нагие.

Смерть царевича видели своими глазами восемь свидетелей, никто из них не говорил об убийстве Дмитрия. По прибытии в Углич все члены комиссии Шуйского самым тщательным образом рассмотрели трупы царевича Дмитрия и жертв самосуда толпы, подстрекаемой царицей и ее братьями, Михаилом и Григорием Нагими. Естественно, ни у кого из членов комиссии (а они принадлежали к разным светским и церковным партиям, соперничающим друг с другом, о влиянии Годунова на всех не могло быть и речи) не возникло и тени сомнения, что царевич погиб именно из-за несчастного случая. Отпевание восьмилетнего Дмитрия Углицкого вел лично митрополит Крутицкий и Сарский Геласий в присутствии всех членов комиссии и множества духовных лиц Углича.

Обрисованная следствием Василия Шуйского картина случайной гибели была на редкость полна и достоверна. Розыск Шуйского по поручению Годунова практически не оставил места для неясных вопросов, требующих прояснения. Перед тем как он собрал все материалы следствия с подписями всех свидетелей, князь вспомнил об особом «тайном» поручении Бориса Федоровича Годунова насчет фактов предыдущего отравления царевича и царицы.

К этому подтолкнул Василия Ивановича неожиданный рассказ очухавшегося от потрясения церковного сторожа Максима Кузнецова. Тот просто и честно, как на духу, признался, что его заставил бить в набат неизвестный ему ранее дворянин. Потом уже прибежали братья Нагие с царицей с требованием «бить в набат громче, чтобы все земли, всех людей разбудить».

– А что тебе сказал тот, кто первым прибежал к тебе, – спросил Шуйский, – какое он тебе принес известие?

– Как не помнить? Призвал бить в набат по всем трем погибшим царевичам Дмитриям Ивановичам, ибо только что третий Дмитрий Иванович погиб…

– Так и сказал – «погиб царевич Дмитрий Иванович Третий»?…

– Я испугался и ударил в набат… сначала несильно… а тут сама царица Мария подбежала… потребовала в слезах, бей сильнее… чтобы все в городе знали, что царевич погиб…

От Марии Нагой Шуйский узнает ее тайное признание о попытке отравления ее и ее сына-царевича, она будет умолять князя пойти навстречу ей и братьям в смягчении наказания:

– Бес попутал… Не хотела кровавого самоуправства и бунта кровавого, – плакалась Мария Шуйскому. – Пусть будет снисхождение мне и моим братьям…

Шуйский, выполняя особое поручение Годунова, узнал, каким способом Мария Нагая с сыном Дмитрием избежали отравления незадолго до несчастного самоубийственного случая с царевичем в середине мая 1594 года. Мария вместе с сыном употребляла противоядие (зная какие-то секреты от своего дяди-дипломата из свиты Грозного, наслышанного об отравлении детей и жен царя).

Помимо «углицкого сыска» Шуйского, сведения об отравлении царицы и царевича содержатся в записках иностранцев. Английскому посланнику Джерому Горсею было известно об отравлении царевича Дмитрия и его матери, царицы Марии, было известно намного больше, чем другим иноземцам в Русском государстве. Зимой и весной 1591 года Горсей находился недалеко от Углича, в Ярославле. Здесь он узнал о трагедии царевича Дмитрия даже раньше, чем об этом узнали в Москве. Его рассказ об отравлении Марии Нагой (близко по времени к гибели царевича или в день гибели, неясно!) более чем любопытен. Горсей в своей книге воспоминаний «Путешествие сэра Джерома» написал:

«Однажды ночью (в Ярославле) я предал душу Богу, считая, что час мой пробил. Кто-то застучал в мои ворота в полночь… Я увидел при свете луны Афанасия Нагого, брата вдовствующей царицы, матери юного царевича Дмитрия, находившегося в 25 милях от меня в Угличе. „Царевич Дмитрий мертв! Дьяки зарезали его около шести часов, один из слуг признался на пытке, что его послал Борис, царица отравлена и при смерти, у нее вылезли волосы, ногти, слезает кожа. Именем Христа заклинаю тебя, дай мне какое-нибудь средство! Увы! У меня нет ничего действенного“. Я не отважился открыть ворота, вбежав в дом, схватил банку с чистым прованским маслом… и коробку венецианского териака (целебного средства против животных ядов). „Это все, что у меня есть. Дай Бог, чтобы это помогло“. Я отдал все через забор, и он ускакал прочь. Сразу же город был разбужен караульными, рассказавшими, как был убит царевич Дмитрий».

Свидетельские показания Горсея дают пищу для размышления и анализа его «воспоминаний». Во-первых, Афанасий Нагой – не брат, а родной дядя царицы Марии. Он был сподвижником царя Грозного, был русским послом в Крыму в 1563–1572 годах, много сделал для предотвращения крымско-турецкой агрессии против Москвы, предупредил царя о походе хана на Астрахань. Вскоре после смерти Грозного Афанасий Нагой был сослан Годуновым в Новосиль. Но в 1590-91 году он объявился и обосновался в Ярославле. Его сообщение об убийстве царевича Дмитрия лежит явно на совести выдумщика Горсея. А вот то, что он сообщил англичанину об отравлении царицы (и возможно, царевича), это похоже на правду. Ведь он просил у Горсея средство от яда, а не от ножей, ранящих и убивающих, – вот что близко к истине!

И отравление царицы Марии было не в день гибели сына-царевича, а раньше, ибо в знаковый день гибели сына царица Мария была занята другим неотложным делом: заставила сторожа церкви Спаса звонить в колокол, бить в набат, а потом расправляться с неугодными свидетелями своего и братьев преступления. К тому же во время волнений в Угличе ее волосы, ногти и кожа были сохранны и невредимы… Уже потом Шуйский, выполняя особое тайное поручение Годунова, в докладе первому боярину, правителю государства, свяжет факт отравления царицы и появления в Угличе человека, обязавшего недалекого сторожа церкви Спаса бить в набат по трем погибшим царевичам Дмитриям Ивановичам.

Шуйский ничего не обещал Марии Нагой, но его тронуло позднее покаяние царицы, он сообщил об этом Годунову и патриарху Иову перед началом работы освященного Собора. Несчастная мать не знала еще, что решением Собора она будет пострижена в монахини с именем Марфа, а ее братья будут надолго сосланы в ссылку, многие бунтовщики из Углича, обагрившие свои руки невинной кровью, будут казнены или брошены в тюрьмы, многие сосланы в Сибирь. Вместе с бунтовщиками в Сибирь отправится и угличский набатный колокол, который будет бит плетьми и у которого, в назидание другим колоколам, будет вырван язык, «чтобы не шумел понапрасну, не смущал сердца и души людские»…

А дядьку царицы Афанасия Нагого бояре Думы, с ведома Годунова, заслушавшего доклад Василия Шуйского о розыске, обвинят в московских поджогах уже после набега крымчаков на столицу в целях устроения новых мятежей и бунтов в столице, находящейся на военном положении… 24 мая запылала Москва: выгорел весь Белый город, Занеглинье с улицами Арбатом, Никитской, Петровкой и Покровкой. Более 12 тысяч домов выгорело в конце мая в Москве, когда в Угличе работал розыск Шуйского. Одновременно со следствием в Угличе доверенные люди Годунова по поручению правителя проводили расследование о пожарах в Москве. Уже 28 мая 1591 года по всем землям Русского государства была разослана «царская окружная грамота», в которой назывались имена поджигателей, действовавших по заданию Афанасия Нагого…

Глава 10

Патриарх Иов с освященным Собором начал слушать дело о смерти младшего сына царя Ивана Грозного, царевича Дмитрия, 2 июня 1591 года, когда пожары в Москве были потушены, поджигатели схвачены, а имена подстрекателей названы. Влиятельный дьяк Василий Щелканов важно читал Собору свиток «розыска комиссии Василия Шуйского». Духовенство убедилось в том, что читался подлинник следствия, писавшийся на месте розыска виновных в Угличе. Священникам был предоставлен свиток из склеенных столбцов с корявыми, но достоверными подписями свидетелей и «рукоприкладствами» их духовных отцов. Патриарх Иов понимал значение работы Собора более других священных отцов, присутствующих на заседаниях и требующих объективности расследования гибели царевича и волнений в Угличе.

Молва связывала гибель царевича с происками Годунова и верила в то, что старший в партии Шуйских князь Василий Иванович, оставаясь в душе противником Годунова, не будет подтасовывать факты о гибели или убийстве царевича Дмитрия. А князь-боярин Василий Шуйский был спокоен за исход проведенного им с помощниками розыска в Угличе. Нужны были свидетели, и они нашлись, чтобы отвечать по существу, не противореча друг другу, в одном ключе:

«Царевич тешился с жильцами, с ребятками маленькими, в „тычку“ ножом, пришла на него немочь падучая, и бросило его на землю, и било его долго, и он накололся ножом сам».

Конечно, пришлось многих свидетелей припугнуть, поскольку они были соучастниками волнений со многими убийствами. Дьяк Щелкалов зачитал челобитную угличских жалобщиков:

«Милостивый государь-царь! Покажи милость, чтобы мы, сироты твои, в том убийстве (дьяка Михаила Битяговского, его родичей и его слуг) вконец не погибли, напрасной смертью не померли».

Принципиально важны были показания няньки Волоховой, кормилицы Тучковой, постельницы Колобовой и других, что царевич страдал падучей болезнью давно, и сильные приступы у него случались часто. В то же время Михаил Нагой упорно стоял на своем: царевича зарезали Волохов, Качалов и Битяговский, и не поддавался на вопрос о падучей болезни Дмитрия-царевича, не признавал такой болезни у племянника. Но компромата на Михаила Нагого, да и на царицу Марию было набрано много в связи с «подложными уликами», они составляли около половины розыскного дела.

Зато дьяк Вылузгин вынудил Андрея Нагого признаться в том, что царевич страдал падучей, и рассказать в мельчайших подробностях, как течение болезни себя проявляло. Этими признаниями он фактически обвинил своего брата Михаила во лжи и сокрытии фактов опасной болезни царевича. Большой удачей следствия Шуйского было признание третьим братом Григорием Нагим факта самозаклания царевича. На него был набран достаточный компромат, но опытный Клешнин уговорил своего зятя «не совать голову в петлю» и подумать о своей молодой жене. В связи с его признательными показаниями комиссия Шуйского даже вынесла на Собор свои рекомендации о снятии обвинения в подстрекательстве народных волнений с Григория, хотя тот был в них замешан не меньше, чем его сильно пьяный брат Михаил Нагой.

В то же время патриарх Иов, обладавший великолепной памятью и проницательностью, обратил внимание Собора, что допрошено всего около 150 свидетелей, в то же время по менее значительным делам допрашивается 200–250 человек и более. Смутило его и то, что не было записанных показаний малолетних свидетелей, игравших с царевичем «в тычку» на княжеском дворе, подтвержденных другими взрослыми родичами и свидетелями гибели Дмитрия. Председательствующий на Соборе патриарх Иов не мог не видеть злостных нарушений следственной практики, перечеркивающих многие выводы комиссии Шуйского для любого справедливого, непредвзятого суда… Не это ли даст противникам Годунова основания потом, в жестокие времена Смуты, после его смерти, говорить, что «царевич заклан бысть от лукавого раба Бориса Годунова».

Но патриарх Иов, отмечая про себя частичную необъективность и просчеты комиссии Шуйского, после чтения дьяка Щелкалова, слов митрополита Крутицкого и зачтения челобитных государю встал и произнес «справедливый» приговор:

«И патриарх Иов со всем освященным собором, слушав Углицкое дело, сказ митрополита Геласия, челобитные приказчика Русина Ракова, говорит Собору: в том во всем воля государя-царя и великого князя Федора Ивановича всея Руси – а прежде сего таковых лихих дел и таких убийств от Михаила Нагого и от мужиков николи не было.

А перед государем-царем и великим князем Федором Ивановичем всея Руси Михаила и Григория Нагих и углицких посадских людей измена явная, что царевича Дмитрия смерть учинилась Божьим судом. А он, Михаил Нагой, государевых приказных людей: дьяка Михаила Битяговского с сыном, Никиту Кочалова и иных дворян и жильцов, и посадских людей, которые стояли за Михаила Битяговского и за всех тех, которые стояли за правду, – велел побить напрасно умышлением за то, что Михаил Битяговский с ним, с Михаилом Нагим, бранился часто за государя, что он, Михаил Нагой, держал у себя Андрюшу Мочалова и иных многих ведунов.

И за то великое низменное дело Михаил Нагой с братьями по своим винам дошли до всякого наказанья. А то дело земское, градское, в том ведает Бог да государь-царь и великий князь всея Руси Федор Иванович, все в его царской руке, и казнь, и опала, и милость, о том государь, как Бог известит.

А мы должны молить Господа Бога и Пречистую Богородицу и великих русских чудотворцев Петра, и Алексея, и Иону, и всех святых о государе-царе и великом князе всея Руси Федоре Ивановиче и государыне-царице и великой княгине Ирине о государском многолетнем здравии и о тишине межусобной брани».

Таким образом, русская православная церковь устами своего патриарха заявила, что вопроса о причинах гибели царевича Дмитрия, о которой стали говорить все громче во всех русских землях, не существует. Есть только бунтовщики, проявившие свое лицо во время опасных народных волнений в Угличе с последующими убийствами государевых людей, с которыми нужно расправиться. Таковой указ был немедленно дан боярской Думе: «Углицкое дело по договору вершите». И многие угличане были казнены и отправлены в ссылку. Патриарху пришлось выслушать много упреков за свое поведение, не позволившее ответить на все вопросы гибели царевича Дмитрия с достойной патриарха достоверностью и справедливостью. Иов впоследствии писал: «…Озлобление, клеветы, укоризны, рыдания и слезы – сие все меня смиренного достигало…»

Слух о том, что царевич Дмитрий убит людьми Годунова, а царица Мария Нагая отравлена, приверженцы Нагих и неизвестные правительству силы распространяли не только в Ярославле, но и в Москве. В Ярославле тоже ударили в набат, но поднять народ на бунт, как в Угличе, не удалось. Когда в Москве случилась серия поджогов и сильных пожаров, то Нагие и их сторонники активно распространяли слухи, что партия Годунова не только виновата в убийстве царевича, но и в московских пожарах и даже в последующем набеге крымчаков, чтобы обострить ситуацию в стране – после убийства законного наследника престола. Поджигателей Москвы потом разыскали, это оказались холопы Нагих, но совсем не «люди Годунова». Материалы о попытке организации Нагими волнений в Ярославле, устройстве ими поджогов в Москве не вошли в «Углицкое дело», заслушанное на Соборе, впоследствии они частично были утрачены, а потому практически никогда не рассматривались исследователями-историками в контексте событий, связанных с гибелью несчастного Дмитрия-царевича. Нагие сошли с политической арены, но Марии Нагой уже с именем «инокини Марфы» пришлось принять невольное участие в качестве «главной свидетельницы» идентификации «названного Дмитрия» на развалах Русского царства жестокого и опасного Смутного времени…

В 1823 году, накануне выхода в свет 10-го тома «Истории Государства Российского» известный историк, из бывших крепостных, получивший вольную, М. П. Погодин пришел в гости к автору многотомного исторического труда Н. М. Карамзину. «Радуйтесь, – сказал Карамзин Погодину, – скоро прочтете мой новый том, и Борис Годунов будет оправдан! Пора, наконец, снять с него несправедливую охулку!»

Каково же было изумление Погодина, когда он с волнением открыл вышедший в свет десятый том «классика» XIX века, вдохновившего своим эпохальным трудом гениального последователя – поэта Пушкина на написание драматического произведения в стихах «Борис Годунов». Погодин потребовал объяснения от Карамзина. Он знал, что «классик» так же, как и он, детально ознакомился с материалами «Углицкого розыска» комиссии Шуйского, представленными на освященный Собор патриархом Иовой 2 июня 1591 года. Ведь материалы «Углицкого дела» о гибели несчастного царевича, не имеющего ничего общего с убийством Дмитрия «людьми Годунова» по приказу правителя-властителя, полностью снимали с будущего первого избранного в России царя обвинение в убийстве восьмилетнего мальчика.

«Что утверждено общим общественным мнением, то делается некоторого рода святыней и народным достоянием для благодарных или неблагодарных потомков. И робкий историк, боясь заслужить имя дерзкого, без должной критики вынужден повторять ошибки летописей и злонамеренных летописцев, искажающих истины истории», – бросил меланхолично «классик».

Через шесть лет неудовлетворенный позицией «классика», взявшего на себя роль охранителя тайн «победившей династии» от корня боярской партии Романовых – от жесточайшего времени схватки партий Шуйских, Нагих, Годуновых до Смутного времени, – М. П. Погодин первым в русской истории заявит о невиновности Годунова в смерти Дмитрия-царевича. Основанием для такого важного исторического открытия станут материалы следствия «Углицкого дела» комиссии В. И. Шуйского, а также многолетние собственные изыскания. Потом знаковое мнение о невиновности боярина-конюшего Годунова в смерти царевича Дмитрия 15 мая 1591 года на основании собственных исследований подтвердят, с высочайшей степенью достоверности, крупные историки С. Ф. Платонов, Р. Г. Скрынников и другие их последователи.

Очевидно, в оценке «углицкой драмы» на материалах розыска Шуйского Карамзину пришлось следовать официальной «романовской» точке зрения, поставив «несмываемое историческое клеймо убийцы младенца» на Годунове, да еще унизив «задним числом» династических соперников Романовых за престол Шуйских (в лице главы комиссии и будущего царя В. И. Шуйского).

В должном направлении Карамзина и «победившей династии Романовых» были выверены и подправлены драма А. С. Пушкина «Борис Годунов» (1825–1831) и трагедии А. К. Толстого «Царь Федор Иоаннович» и «Царь Борис», напечатанные в 1868 и 1869 годах, соответственно. Уязвленный царскими цензорами А. К. Толстой все-таки мстительно высказался словами Годунова об «официальной версии» династии Романовых: «Забытую ту ложь из пыли кто-то выкопал, чтоб ею ко мне любовь России подорвать?… Романовы? Которых я щадил? Они молву ту распускают? Нет-нет, этого терпеть нельзя!» Благодаря «эзоповому языку» трагедии А. К. Толстого думающее читающее общество России узнало, что историческое замалчивание «естественной причины» гибели несчастного царевича Дмитрия Ивановича (предпоследнего из династии московских Рюриковичей) было выгодно партиям Нагих, Шуйских и Романовых.

А гениальный Александр Пушкин, написавший под впечатлением блестящего «фальсификатора истории» Карамзина грандиозную потрясающую драму «Борис Годунов», вдохновившую впоследствии на такую же потрясающую одноименную оперу Модеста Мусоргского, – неужели поэт и композитор тоже невольные жертвы фальсификатора?… Были или не были «мальчики кровавые в глазах» правителя и первого избранного царя в истории России?… Это вряд ли… Но применительно к Пушкину и Мусоргскому можно сказать одно с великим чувством благодарности к историческому вымыслу: как прекрасно облиться слезами гениального художественного музыкально-поэтического вымысла – его творцам и читателям-слушателям…