Текст книги "Царь с царицей"

5. Думы царские о море

…Второй сын царя Ивана, царевич Федор, родился на второй день после церковного праздника Николы Вешнего, празднуемого 9 мая, а именно 11 мая 1557 года. Царь под впечатлением нового подарка святителя Николы Чудотворца – сразу же после торгового договора посла Непеи с английской королевой – зарекся выехать летом на торжественный молебен в Николин город – Можайск, как только дела свои устроит…

Встревоженный договором царя Ивана с королевой Марией о взаимовыгодной торговле северным морским путем, видя возрастающее могущество Русского государства, шведский король Густав Ваза тайно сносился с Ливонией, Польшей и Пруссией, чтобы общим усилием северных держав противодействовать опасному Иванову властолюбию. По неведомым тайным каналам шведскому королю удалось убедить английскую королеву – запретить хотя бы ввоз современного вооружения в Русское государство… До сведения англичан было доведено, что территориальные претензии Москвы и Швеции с неясными государственными границами до сих пор не улажены. Посему русско-английский договор льет воду только на мельницу русского царя, стоит костью в горле короля шведского. Однако совсем расстроить торговый договор Англии и Руси под предлогом опасности его для благополучия и обороноспособности Швеции королю Густаву не удалось даже при возобновлении вооруженных стычек русских и шведов в северных землях…

Стычки все же не переросли в полномасштабную русско-шведскую войну по причине дерзкого успешного рейда войск под началом воевод Петра Щенятева и Дмитрия Палецкого на Выборг. Несмотря на то, что шведы заперлись в выборгской крепости и успешно оборонялись, русские войска опустошили окрестные земли, разорили городок Нейшлот и взяли множество пленников. Три дня войска московских воевод стояли под Выборгом, стреляли по крепости из пушек, но не смогли разрушить крепких стен. Царь Иван вполне мог потребовать от своих воевод взятия Выборга, но к радости шведов увел своих воевод из-под стен крепости, удовлетворившись пленными и трофеями.

Довольный своими воеводами, не пытаясь развязывать войну в северных землях, царь согласился на прием в Москве королевских послов Густава Вазы для заключения перемирия и воспользовался удобным случаем преподать урок ногайскому князю Исмаилу, чтобы оторвать его от союза с ханом Деволет-Гиреем и перетянуть в свои союзники. Царь Иван послал в дар Исмаилу несколько дорогих шведских доспехов, добытых московскими воеводами, и написал нравоучительное послание ногайскому князю: «Вот новые трофеи Московского царя. Король сгрубил нам: мы побили его людей, взяли города, истребили селения. Так казним врагов – будь нам другом!»

Вскоре в начале 1557 года в Москву прибыл посланник короля Густава Вазы, прося именем короля мира и обвиняя в конфликтах бывшего новгородского наместника Палецкого. Царь предусмотрительно к тому времени уже сменил князя Палецкого, и на возражения посланника, что не шведы, а русские начали военные стычки, отвечал, что бывший наместник уверял, что в конфликте виноваты сами шведы. Посланник короля Канут, привезший в подарок царю десять шведских лисиц, был удостоен чести обедать вместе с Иваном Грозным…

Ответствуя шведскому королю Густаву, царь не согласился с ним в причинах развязывания военного конфликта, но милостиво и дружелюбно согласился прекратить его и восстановить прежние добрососедские отношения. «Твои люди, – писал царь Иван королю, – делали ужасные неистовства в Карельской земле нашей: не только жгли, убивали, но и ругались над церквами, снимали кресты, колокола, иконы. Жители Новгородские требовали от меня больших полков, московских, татарских, черемисских и других. Воеводы мои пылали нетерпением идти к Абову, к Стокгольму: мы удержали их, ибо не любим кровопролития. Все зло произошло оттого, что ты по своей гордости не хотел сноситься с новгородскими наместниками, знаменитыми боярами великого царства. Если не знаешь, каков Новгород, то спроси у своих купцов: они скажут тебе, что его пригороды более твоего Стокгольма. Оставь надменность, и будем друзьями!»

Король Густав действительно оставил надменность и прислал в Москву в начале марта 1557 года новых послов, еще более высокого ранга, на 150 подводах. Послы королевские, советник государственный Стен Эриксен, архиепископ Упсальский Лаврентий Петри, епископ абовский Михаил Агрикола и королевский печатник Олоф Ларсон поднесли царю серебряный кубок с часами, обедали с ним в Грановитой палате и вынуждены были принять все условия мира, объявленные Иваном Грозным.

Написали в Москве перемирную грамоту на целых сорок лет, без всяких споров о рубежах с возобновлением старых границ времен отца и деда царя Ивана, скрепив ее печатями. Между тем, послам королевским была оказана такая честь, какой ни отец, ни дед царя никогда не оказывали их предшественникам: их встречали и провожали самые знатные московские бояре, угощали послов на царском обеде только на золоте – пышно и великолепно. Иван сделал также королю воистину царский подарок, отпустив из плена двадцать знатных пленников шведских и отправив их на родину с послами.

В связи с приездом шведских послов, среди которых были два протестантских священника – архиепископа Упсальский и епископ Абовский – у царя Ивана возникло желание устроить острый религиозный диспут относительно догматов христианской веры в православной и протестанткой традиции. Для богословских прений царь, естественно, пригласил первого русского книжника, своего наставника, митрополита Макария. Первому предстоятелю Русской Православной Церкви в присутствии царя пришлось столкнуться в споре с видным протестантским архиепископом и повести с ним острый религиозные прения на греческом языке.

Почем царь потребовал проведения религиозного спора между Митрополитом Макарием и шведским архиепископом Лаврентием Петри?.. Может, потому что находился под впечатлением осуждения еретика Башкина, в ереси которой так толком никто и не разобрался – жидовского или реформаторского, протестантского толка?.. Может, сам царь готовился к жестким прениям с католиками и протестантами?..

Суть спора царь сформулировал строго – по постам и почитании икон у православных и протестантов. Архиепископ Лаврентий Петри предложил вести прения на латинском языке, понятном и шведскому и русскому архипастырю, также хорошо знакомом и переводчику царя Ивана. Однако архипастыри все же выбрали для богословского спора греческий язык. Царь вначале был весьма рад выбору греческого языка для спора двух духовных пастырей, будучи уверен, что этот язык знает его переводчик. Однако греческий язык плохо знал царь и еще хуже его переводчик, который из страха за свою жизнь не решился в этом признаться. Переводчик «переводил» царю так, как он представлял себе канву полемики, однако более чем нелепо, не разумея смысла важнейших понятий и слов. Царю было явно недостаточно лицезреть лишь внешнюю сторону спора, поскольку внутренняя, самая интересная часть полемики православного и протестантского иерархов оказалась сокрытой от царя, посему он повелел прекратить историческую полемику, в знак благоволения и признательности за проявленную смелость, надев дарственную драгоценную золотую цепь на грудь архиепископа Лаврентия Петри.

Потом старец Макарий, уже после отъезда шведов укоризненно сказал своему воспитаннику:

– Зря ты нам, государь, не дал доспорить… Еще бы немножко, и архиепископ шведский лапки вверх поднял бы… Ужаснулся тихо слабости устоев своей веры реформаторской – в латинских отрепьях – перед мощью православной веры… Зря, зря не доспорили – все были бы довольны… Лучше спорить, скрещивая идеи, нежели мечи и копья… Жаль, жаль, не доспорили…

– Владыка, ты бы хоть подмигнул мне исподволь, что дело к твоей победе клонится – православной…

– В таком деле, государь, мигать и подмигивать нельзя… Сам должен чуять – где в споре одерживается победа, а где поражением пахнет… Хотя, мне кажется, что даже с поднятыми вверх лапками архиепископ не признал бы свое идейное поражение… Уклонился бы в сторону, заболтал – как в ступе воду… В ступе воду толочь – все они мастера, что латиняне, что реформаторы… Такая природа у них – любят не правду, а первенство своих идей, далеких от правды… А вся вера православная держится на правде – воистину…

– Если б не переводчик – сукин сын, все бы удалось, владыка… Только я сам хотел во всем разобраться, все его и твои идеи выслушав… Но переводчик – стервец… Надувал щеки, что в латыни и на греческом языке силен, а на самом деле ни бельмеса, насколько я понял, в греческом… Неужто не по заслугам архиепископ получил от меня златую цепь, владыка?..

– Нет, государь, вот этим золотым подарком ты потрафил моему сердцу… Он ведь покраснел, как рак, когда на грани поражения в духовном диспуте, подарка удостоился… Он за цепь, как утопающий за соломинку, схватился… В этом вся суть их веры прагматиков – догматы и символы веры только тогда сияют, когда золото за ними стоит… Без золота тускнеет их вера, нет сильного духа убеждений в их сердце, в душе… Русская православная душа шире и глубже…

Иван задумался, и после долгих раздумий спросил митрополита.

– Владыка, так ведь у иосифлян земли монастырские сродни злату архиепископа протестантского… Неужто без земли, отданной в государеву казну, вера православная потускнеет?..

Макарий тяжко вздохнул и ответил не сразу:

– Не бей иосифлян, государь, хотя бы при живом преданном тебе владыке… Вот умру, тогда и делай все по своему… Недолго мне, грешному, по земле топать осталось… Только при мне не обижай шибко монастыри – это твоя опора…

– А как же воевать?.. Как войско сильное устроить на зло врагам земли русской? – возвысил голос Иван. – …Я сейчас дни и ночи напролет думаю – куда повернуть войска русские – на юг, на Девлет-Гирея, или на запад, на Ливонию?..

– И куда же душа зовет? – с усмешкой полюбопытствовал владыка.

– Душа-то к морю Балтийскому призывает… Чуть ли не каждую ночь море снится… Да вот мудрые советчики – Сильвестр, Адашев, Курбский чуть не руки выворачивают, натравливая на хана крымского… Я им одно – не готовы мы воевать с султаном, еще время Руси не пришло, не по зубам на Таврида, вассал султана… А те, как сговорились – Таврида с литовской окраиной сама тебе в рот глядит, как яблочко надкусанное упадет… А мне Ливония и море снится… Потому и со шведами на сорок лет замирился…

– Потому и цепь златую архиепископу за проигранный богословский спор вручил… – усмехнулся Макарий. – Ладно, ладно… Был бы только прок от мира…

– Будет прок, будет, владыка… Как царица разродится, поеду с ней на богомолье в Можайск… Там и спрошу Николу Можайского – куда идти царю, на Запад, на Ливонию, или на юг, на хана?.. Поедем?

– Стар я, государь для таких поездок… Скоро проситься буду на покой отправить с митрополичья…

– Подожди, владыка… Мне еще так твоя помощь нужна… Так я нуждаюсь в твоем благословении…

Макарий как-то странно поглядел на царя и поспешил с тем же тяжким вздохом перекрестить царя с поникшей головой и сложенными руками для благословения… Сказал владыка с радостным сердцем:

– Николин град не митрополита, а царя православного ждет… С твоей легкой руки Можай древний в Священный град русских превратился…

– С твоей легкой руки, владыка… – поправил царь митрополита. – Воистину, с твоей легкой руки… Недаром ты та настоятельствовал…

– Было такое дело, государь… Только Священным Николиным городом Можайск стал во время твоего царствования… Когда скромный ручеек паломников к Николе Можайскому Чудотворцу обернулся широким потоком тысяч и тысяч… Сколько там церквей и монастырей новых возвели только за время твоего царствования – несколько дюжин… Удивительное дело…

На другой день Иван утром сказал Анастасии:

– Надо же, опять море снилось… Только будто я на корабле стою как капитан и распоряжения морякам отдаю – как Ливонию побить с моря…

– Так ты же и есть капитан… Только твои моряки есть твои подданные православные… – сказала Анастасия.

– Верно… А я приказы-то отдаю морякам, а сам поглядываю снизу вверх на Николу Можайского – правильно или нет правлю кораблем – государством Русским… А он, Никола Меченосец иногда улыбается, а иногда ликом мрачнеет… Даже раз показалось – мечом пригрозил…

– Ой… – испуганно схватилась за голову Анастасия. – К чему бы это?.. Нельзя, чтобы мечом Чудотворец царю грозил…

– Вот тебе и ой, царица… Наверное, только святителю Николе в ипостаси Меченосца Можайского можно… На то он и святой, а не лукавец, что царю православному осмеливается пригрозить, когда тот суетится в мыслях и деяниях… Как родишь и оправишься, так сразу к Николе Чудотворцу поедем в Можайск – Священный город… Не суеты ради, а ради истины и вопросов государевых – куда мне войско повернуть, на юг или на запад?.. Не прощает суеты сует в мыслях и промахов делах царю православному Никола Меченосец… Суета подтачивает праведность… Нельзя суетиться русскому царю… Со шведами правильно замирились… Нельзя перед рывком на юг или на запад на севере сильного недруга оставлять, желающего в спину ударить… А Макарий правильно оценил мои действия… Что я цепь златую навесил на шведского архиепископа… Он, чудила, богословский спор владыке проиграл, а цепь златую, как победитель от царя получил… Наверняка, порадует короля своего, что царь Московский великодушен и щедр… Это нам в плюс для рывка к морю, для русского прорыва… Только куда – на юг или на запад?.. Только с неверными мусульманами или латинянами не о чем спорить… О вере с неверными спорить?.. Смешно… С латинянами? Еще смешнее… Их папы и кардиналы отпущение грехов с амвона торгуют… Вот за это их реформаторы невзлюбили… Тощие духом латиняне… Что у наших непримиримых соперников – иосифлян и заволжских старцев больше силы убеждения и веры истинной, чем у латинян и шведов-реформаторов, что за Мартином Лютером подались… Только мир не для лжи и лукавства создан… Недаром в противовес разным латинянам и реформаторам разным, от латинской церкви отколовшимся, Третий Рим, православное царство московское строится… Выстроим, царица?

– Выстроим, царь…

– Вот так-то – ладно ты поддерживаешь добрым словом православного царя, царица… Если бы, ты знала, Настасьюшка, как мне хочется с тобой к Николе Можайскому, покровителю моряков и купцов, прийти простыми паломниками – испросить куда идти, к каким морям прорываться?..

– И придем, царь…

– …Я же, родная никогда наяву не видел моря… А сейчас оно мне одно только грезится и снится часто – чуть ли не каждый день… С Николой Чудотворцем на моем корабле, где я капитаном поставлен – это одна история… А наиболее повторяющаяся картина: ночами снится синее море, то спокойное, то бурное с кипящей пеной набегающих на берег волн… И шумит, рокочет неугомонное море, к чему-то взывает… А иногда снятся птицы морские – крупные белокрылые с кривыми жадными клювами… И они тоже что-то выкрикивают, призывают меня – может, чуют, что душа моя волнуется, а по сути, никакого свершения в жизни не… А мне уже 26 лет – был при смерти… Не знаю, сколько мне на роду написано?.. Такие знаменательные сны и мечты о прорыве к морю – а свершения снам и мечтам нет… Разве это счастье для человека… Если бы у меня не было бы царства и любви, то без свершения своих снов и мечтаний я бы давно умер от горя, что мечты и сны не сбываются… Ведь это смерти подобно, когда твои мечты и сны детства, юности, нынешнего дня не сбываются… Смерть как горе от несбывшихся надежд и мечтаний…

– Не говори так, Иван… – тихо и грустно сказала Анастасия с глазами полными слез. – У меня самой сердце разрывается, когда ты так говоришь, когда ты так безутешно горюешь…

– Да, Москву – Третий Рим – что начали строить дед и отец, я дострою, если Господь силы и время даст… Но только не хочу, если бы понимала меня до конца, царица, быть царем-государем сухопутной державы… Державы лесов, болот, да полей… Мечтаю стать государем не только сухопутной, но и морской державы… Потому и Николу как Русского Бога, покровителя моряков-купцов, пуще прежнего почитаю… Когда-то матушке обещал прояснить корни Николы Можайского – только детские обеты за много лет претерпели огромные изменения… Хочется одного – прорваться к морю и надышаться во всю силу легких свежим морским воздухом… Или только раз глотнуть сырого морского воздуха – и умереть…

– Не говори так часто о смерти, милый… – вздохнула Анастасия. – А не то заплачу… И так глаза на мокром месте – словно сырой соленый морской воздух, как слезы, и в горло вступил и глаза увлажнил…

– Ладно, не буду… Чего это я с тобой, царица, разговорился, размечтался… Как говорят в народе – чего губы раскатал на море?.. Ой, как далеко оно… Когда еще суждено снам и мечтаниям о море свершиться?.. Многое бы отдал, если бы узнал – на моем веку или позже Русь к морю пробьется?.. В сердце моем – синие дали, волны рокочущие, корабли, моряки смелые и Никола Чудотворец, их небесный покровитель… Все воедино слилось: тайна происхождения Николы Можайского – из древней мировой и русской истории, покровительство Меченосца, Град Веры в руках удерживающего, Руси Святой, и покровительство морякам с купцами, всем смелым путникам, шагающим по воде, как посуху… Аж дух захватывает… Сегодня, небось, ночью опять море приснится, сердуем чую…

6. Крымский узел

Отношения царя Ивана с новым крымским ханом Девлет-Гиреем, ставленником и вассалом турецкого султана, оставались враждебными, несмотря на несколько перемирных грамот и столько же замирений, от которых давно не было никакого проку. Сколько раз Ивана накручивали его советчики из ближней Думы – Сильвнестр, Адашев, Курбский и прочие – идти на Тавриду войском в двести-триста тысяч человек и побить хана. Прежде чем идти бить хана, бил словом весомым своих советчиков царь. Чем бил? А тем, что спокойно говорил:

– Предположим, татары уже не способны выставить против нас трехсоттысячное войско. Только ведь и мы не доведем свое войско до Тавриды без потерь – степи, даль, трудности обеспечения войска нашего продовольствием водой… Но и это не главное… А пока возражайте.

И советчики дружно возражали:

– Дойдет войско русское до Тавриды с незначительными потерями в пути…

– Нет в Крыму таких крепостей на пример Казанской крепости…

– Самое время по Крыму ударить, чтобы вырвать у хана ядовитое жало, которым он жалит русскую землю во время своих набегов…

Иван с горькой усмешкой подымал руку, привлекая к себе внимание, и говорил бесстрастно и убежденно:

– Даже если мы приведем в Тавриду войско в несколько сотен тысяч, султан выставит против него свое – в два, а то и три раза большее… Что-то мне свыше подсказывает, что нельзя раздражать султана, верховного властителя Тавриды… Мы ведь с ним – назло всем вместе взятым латинянам – находимся в дружественных отношениях… Пусть он возбуждает против нас крымчаков князей ногайских, только пока в знак уважения к русскому царю пишет мне грамоты золотыми буквами… Называет меня царем счастливым и мудрым… К тому же ведет с Москвой торговлю, купцов турецких присылает за нашими товарами…

– Так и будем ждать новых набегов крымчаков, сложа руки?.. – усмехнулся Алексей Адашев.

– Дожидаясь, когда Девлет-Гирей опять Москву осадит, посады жечь начнет, к Кремлю подбираясь?.. – постным голоском промолвил Сильвестр.

Курбский, пришедший просить царя отправить его, доселе непобедимого воеводу воевать Тавриду, только с внутренним бешенством махнул безнадежно рукой.

Царь внимательно оглядел советчиков сверху вниз и с металлом в голосе твердо молвил:

– Не думайте, что я готов щадить Тавриду по своему упрямству или по неведению… Нет сегодня возможностей воевать Тавриду, не навлекая гнева султана, который на защиту Девлет-Гирея пошлет огромное войско – так что мало не покажется… Больше всего я думаю, как бы использовать хана, чтобы тот вредил и угрожал Литве и Польше, как во времена Ивана Великого… Когда-то ведь мой дед через тайный иудейский канал между Москвой и Тавридой привлек на свою сторону хана Менгли-Гирея, чтобы Литву короля Казимира держать в постоянном напряжении, на коротком поводке… Тогда и иго Золотой Орды в небыль отошло… Как бы сейчас использовать крымское орудие против Литвы и Польши… Пусть ненадежное орудие, готовое против Москвы обернуться – только нет других способов на сегодня устроить свою безопасность… Силы скопить для прорыва…

– Я попробую восстановить иудейский канал между Москвой и Тавридой… – глухо произнес Адашев. – И найти выход на казаков, терзающих хана Девлет-Гирея в литовской украйне под Очаковом…

– Вот это уже дело… – откликнулся живо Иван.

– Не знаю, не знаю… – пробурчал постным недовольным голосом Сильвестр. – Иудейская партия в Литве и в Тавриде давно уже не союзник Москвы… Во времена Ивана Великого иудеи были против их ненавистника и притеснителя короля Александра, потому и оказались союзниками Москвы… Сейчас другие времена…

– А я б хоть сейчас повел полки на Тавриду… – пылко промолвил Андрей Курбский.

– Еще поведешь свои полки… Еще навоюешься… – без улыбки пообещал ему царь Иван.

– И на том спасибо… – усмехнулся Курбский. – Обещание царя для меня многое значит.

Услышав неприкрытую иронию в голосе друга, Иван возвысил голос:

– Думать вместе будем, как от крымчаков беречься и как землями для Русского государства прирастать…

Мучился от бессилия своего царь, поскольку видел неприкрытое коварство и злобу на Москву крымчаков под султанским защитным крылом. Будучи не в силах помешать завоеванию Казани и Астрахани, крымский хан мстил Москве набегами на московские окраины, жег и грабил города и села, уводил жителей в неволю. Разбойное Крымское ханство давно было мучительным больным бельмом в царском глазу. Словно осколок татарского ига, которое разрушил некогда его дед Иван Великий, сохранило злую, жалящую набегами, силу с остатками пленения и постоянной угрозы Руси – в Тавриде, за Перекопом. Царь время от времени, идя навстречу своим обозленным воеводам, высылал на юг легкие московские отряды, которые, соединившись с казаками, спускались вниз по Дону и Днепру, нападали на татар-крымчаков в их владениях.

«Но сил на решительный поход на крымского хана Девлет-Гирея, любимца султана не хватит… – думал Иван. – Не имеем мы таких навыков, такой конницы, чтобы за считанные дни пересечь Дикое поле и ударить, когда нас никто не ждет… А ведь надо, конечно, надо ударить… Только не войском в сотни тысяч, под десяток тысяч… Кто поведет – Курбский, Адашев, Шереметев?.. Только надо так обставить, чтобы султан не подумал, что против него войной пошел его лучший друг царь Московский… Вот латинский Запад во главе с папой обрадовался бы… Ждут не дождутся латиняне крестовый поход против неверных объявить – да только хотят отделаться своими минимальными потерями, да русской кровушки не жалеть за свои воинственные религиозные интересы… Не дождется папа… Только как их всех переиграть – и хана, и султана, и латинян вместе с папой?..»

А ведь не могла найти Русь противоядия от жалящих набегов крымских татар во время правления царя Грозного. По Дикому полю, по пустынному Муравскому шляху, по наущению хана, а то и царевичей, крымчаки стремительно вторгались в русские земли – на быстрых выносливых маленьких лошадках, причем не разжигая костров, без запасов съестного. И безнаказанно грабили и жгли русские города и селения. Словно знали неизвестно от кого, что царь московский грезит не Черным и Балтийским морем и готовится воевать не Тавриду, а Ливонию.

– Неужто так султана боюсь, что отказываюсь от крымского похода? – спрашивал себя Иван в присутствии царицы, занимаясь самобичеванием, чего никогда не позволял делать в присутствии ближних советчиков и тем более, думских бояр.

Анастасия тревожно заглядывала в глаза супругу, не в силах перечить или покорно соглашаться со страхом и даже трусостью царя. Пыталась, как могла утешить:

– Служба, родной, тебя царская неволит… Не только за себя ответ держишь – за все государство великое… Потому и душой маешься…

– Правильно говоришь, касатка моя… – ответствовал глухим не своим голосом Иван. – Душою маюсь, потому что за муки своего народа русского отвечаю… Да ничего сделать не могу… Сердцем чую – нашествие султанских войск будет пострашнее татарского… Нельзя турок-янычар на Русь навести… Потому и мучаюсь, что из двух зол выбираю не худшее…

– Плохое – это татары, а худшее – это турки?.. – грустно спросила Анастасия. Видя, что Иван согласно кивнул головой, тяжело вздохнула и выдохнуло грустно-прегрустно. – Я бы тоже предпочла плохое – худшему, милый… Только зачем тебе советы жены, если у тебя столько мужей-советников…

– Только все мои советчики в один голос сговорились – убеждают на Тавриду идти огромным войском… Словно не видят, что султан не простит царю такой преступной оплошности… Словно сговорились – и нарочно льют воду на мельницу латинян и папы, несколько десятилетий грозящего неверным туркам крестовым походом… Да только папа кровь латинскую жалеет – а русской православной ему не жалко… Думаешь, не вижу, сердцем не чую, что стравить хотят русских с турками в интересах латинян да и иудеев тоже…

– Иудеев?.. Почему иудеев?.. – вскинула огромные глаза на супруга удивленная Анастасия.

Иван усмехнулся и зло бросил:

– Когда-то литовские и польские иудеи противились планам папы втянуть их да и русских в крестовый поход латинян против неверных… Зачем им лишние потрясения, когда после убийства ненавистника иудеев короля Александра новые короли возвратили их, изгнанников, в Литву, предоставили все отобранные ранее льготы и имения?.. Только сейчас иудейская партия в Литве и в Тавриде совсем уже не наш союзник – им уже неинтересно натравливать крымчаков на Литву, вот на Русь, пожалуйста… А крымчаки который год разбоем и грабежами кормятся, безнаказанно вторгаются в московские земли, предавая ее разграблению, чиня там убийства лютые и насилия жуткие… Любы и латинянам и иудеям жалящие набеги татар на русские земли вместо литовских и польских… Словно радуются, как неразумные дети, что крымчаки еще не потеряли своей прежней хищности и дикой жестокости, присущей скорее зверям диким…

– …Но ведь ты же о том же самом мечтаешь – чтобы крымчаки на литовских и польских землях разбой и насилия чинили… – укоризненно сказала Анастасия и тут же осеклась, чувствуя, что сказала лишнее.

Иван недовольно поморщился и с болью в душе сказал:

– А что мне делать?.. – Горько покачал головой и пожаловался. – …Только сдается мне, что татары не так шибко лютуют на литовских землях, как на русских… Это мне о том еще иудейские купцы, зельем и отравой торгующие, проболтались… Сказали иудеи с циничной усмешкой: «Невольничьи рынки Востока задыхаются от нежных белокурых красавиц с голубыми глазами и голубоглазых младенцев с льняными волосами… Это потому, что рынками ворочают иудейские купцы вместе с турецкими менялами… А им не нужны черноволосые и черноглазые пленники – нет никакого спроса на черноволосых иудеев, иудеек, иудейских младенцев… Это иудейская купеческая хитрость…». Вот и мучают в неволе одних русских пленников и пленников, которые в цене, а прочие чуть ли не задаром отдаются… Измывались над чувствительным сердцем русского царя иудейские купцы: «Давно не торгуют на восточных невольничьих рынках пленными иудеями литовскими, зато от бесконечной процессии русских рабов позволительно только один вопрос задать – остались ли еще люди в русской земле, красивые голубоглазые, белокурые женщины и младенцы?»

– А ты, что им ответил, иудеям-то?

– Да запретил торговать иудейским купцам горячительным напитками, лекарствами ядовитыми, мумием колдовским – проклятыми товарами… Так у иудеев защита тут же объявилась в лице польско-литовского короля… – Иван досадливо взмахнул рукой. – Не будут теперь иудеи помогать мне в конфликтах с королем Августом, Ливонией, как когда-то помогали деду Ивану Великому – союз устроить с ханом Менгли-Гиреем против короля Казимира… Здесь уж мечтать надо, чтобы только не мешали, палки в колеса не ставили в скором походе на Ливонию…

– Неужто от иудеев так много зависит?..

– Они мастера стравливать властителей, друг на друга настропалять в своих интересах… Вот, сдается мне, есть у иудеев свой купеческий интерес пленников русских на восточных рынках через татар крымских поставлять… Уж больно подозрительно, иудеи литовские не нужны невольничьему рынку в Турции, а русские пленники там «на ура» идут… Никто так не тревожил русские и литовские земли в последнее время, как крымские татары, их корыстолюбие и избирательность вопиющи… Почему-то в только последнее время пленяют только русских и православных, а иудеев не трогают… Эту загадку, тайну мадридского двора надо разрешить… Есть еще одна тайна, нас с тобой касающаяся… – Иван, увидев тревожный взгляд царицы, прервал свои речи, чуть-чуть не ступив на странную колею, протоптанную кремлевскими иудейскими аптекарями, по преступному промыслу и ядовитых лекарств которых лишились в младенчестве трое дочек царя и царицы – Анна, Мария и Евдокия.

«Не стоит пугать и расстраивать царицу на сноснях, – подумал царь, – нечего страхами и подозрениям тревожить, не женское это дело, когда рожать скоро второго царевича… Он уже мне снился, я его в море на берегу Ливонском купал… Надо же, опять море и земля Ливонская снится, хотя голова одними крымчаками забита и узлом Таврическим, который не развязать, да и не разрубить… Крымский узел…»

Царь, как никто другой на белом свете, знал, что за время правления его деда, отца и его, Иванова, на русские земли было совершено свыше 45 набегов крымчаков. И справиться с этой напастью для Руси было непросто – граница с Диким полем была протяженной на многие сотни километров. Строя оборонительные линии, пытались запирать постоянной стражей броды – «перелазы» – на реках. Регулярное русское войско, выдвигаясь по тревоге за Оку из Москвы, не успевало вовремя перехватить разбойничьи отряды крымчаков, те моментально на своих малорослых выносливых скакунах покидали пограничную лесостепь – а уже в безлюдном Диком поле они были неуловимы.

И отец Ивана, Василий III, и сам царь Иван какое-то время вынуждены были платить малому в территориальном отношении Крымскому ханству позорную дань – пусть и не большую, не в пример Золотой Орде, но все же, все же. «Только все беспокоят поганые… – мучительно размышлял царь, собирая своих воевод и бояр на советы. – Что делать-то, как обезопасить южные границы государства?..»

Много было предложений высказано, много перемирий и договоренностей заключено было. Но, только нарушая все договоренности, крымчаки продолжали грабительские набеги, ведя настоящую охоту – словно по тайной купеческой наводке невольничьих рынков – за молодыми женщинами, девушками, юношами, детьми, причем именно люди стали главной добычей крымчаков. Южное пограничье пустело, люди перебирались севернее и западнее столицы. Людские потери от набегов крымчаков были так велики, что в Москве для выкупа полонян был учрежден со временем специальный налог – в казенную кассу лепту вносили все «православные христиане». Через посредников было налажено сношение с коварными крымчаками: за простолюдина платили немалые по тем временам деньги – 250 рублей, за знатных людей из дворян платили несколько тысяч рублей.