Текст книги "Царь с царицей"

Только в июне 1555 года воеводе Ивану Шереметеву – члену ближней и Боярской думы – с небольшой дружиной, наконец-то на границе с Диким полем, в местечке Судьбище удалось вступить в открытый бой с многотысячным войском хана Девлет-Гирея. А до этого русские воины, преследуя татар захватили в тульской земле обоз хана из 60000 коней, 200 аргамаков, 180 верблюдов и прислали воеводе Шереметеву два десятка языков, которые рассказали, что хан Давлет-Гирей идет с большим войском на Тулу. Русский отряд смелого воеводы в 150 верстах от Тулы, в Судьбищах не уклонился от жестокого боя, не дрогнул при явном многократном преимуществе татар в живой силе. Несмотря на свои огромные потери и серьезное ранение Шереметева, воеводам Басманову и Сидорову удалось в лесном овраге собрать остаток войска в пять тысяч ратников и отражать все атаки татар, тем самым, в конце концов, вынудив бежать хана, испугавшегося подхода регулярного московского войска. И с этого переломного момента Москва перенесла места столкновений с крымчаками из окской лесостепи в степь…

Именно тогда по личному повелению Ивана Грозного началось освоение плодородных земель Дикого поля (к югу от Тулы). С этой целью в течение 15 лет была обустроена «Белгородская черта»: строились оборонительные линии, использовавшие искусно природные препятствия, состоявшие из завалов леса (засек), в промежутках между которыми ставили деревянные крепости (остроги), закрывавшие для татарской конницы проходы в засеках. По «Белгородской черте» насыпались огромные земляные валы, укреплялись старые города и строились новые: Белгород, Оскол, Воронеж, Усмань, Тамбов. От того времени остались в народной памяти не только победа горстки смельчаков Шереметева и Басманова над войском крымского хана Давлет-Гирея, но илетописный наказ воеводы «сторожам», наблюдавшим в заречье за Диким полем в ожидании хищных крымчаков: «На одном месте два раза кашу не варить, где обедал – не ужинать, где ужинал – не ночевать!»

Посланный царем на Днепр дьяк Ржевский с отрядом казаков и повелением добывать языков, дабы разузнать о планах крымчаков, прислал передать в самом концу 1556 года, что хан Девлет-Гирей уже не пойдет на русские южные земли. Потому что хан панически боится показавшего зубы сильного царского войска, а также из-за того, что в Крыму случилось сильное моровое поветрие, буквально выкашивающее людей…

К тому поход отряда Ржевского с русскими казаками произвел неизгладимое впечатление на местных казаков в литовской украйне – неслыханное дело московские люди искали татарских языков в их собственных владениях. К отряду Ржевского присоединилось до трехсот местных днепровских казаков, не утерпевших помочь в разведке боем на басурманской земле…

Узнав о присоединении днепровских казаков к русскому казачьему отряду и об успешном рейде отряда против татар – от возбужденного Адашева и постного Сильвестра, царь не стал изъявлять бурной радости.

– Одно дело воевать против крымчаков сотней или тысячей казаков, а другое дело ударить грудь в грудь войском в несколько сотен тысяч ратников… – сказал Иван советникам, оставив его в полном недоумении и прострации своим спокойствием и бесстрастностью.

Иван потом с усмешкой пожаловался Анастасии:

– Как им хочется склонить к рывку на юг на хана… Словно не видят за хилой спиной хана мощную фигуру султана…

– Кого им?.. – спросила Анастасия.

– Советчикам ближним – хреновым… – поморщившись, сказал Иван. – Того и гляди – Сильвестр начнет грозить гневом Господним, если упрусь и решительно не соглашусь с ними…

– А гневом, на кого направленным?.. – непонимающе спросила Анастасия.

– Ладно б, на меня одного, как тогда во время болезни… – зло огрызнулся Иван. – А то Господний гнев будет переносить на детей и…

– На царицу… – подсказала Анастасия.

– На всех… Надоели мне его страшилы, ладо мое… Если бы ты знала, как мне надоели его страшилы…

– Ты мне об этом ничего не рассказывал…

– Считает себя стражем души моей – по-прежнему…

– А ты не согласен, что у тебя есть страж души?..

– Скажи-ка, нужен царице страж души…

Анастасия посмотрела в глаза и твердо сказала:

– Царице страж души не нужен… Достаточно доброго духовника…

– Вот видишь, даже царице страж души не нужен… А Сильвестр по-прежнему считает, что царю русскому такой черный страж нужен…

– Не огорчайся, милый…

– Какие уж там огорчения, нюансы чувств, если на каждое душевное движение реагирует черный страж души – в одеянии страшилок?..

– Порви с Сильвестром…

– Конечно, порву, царица… Как время приспеет… Верь мне…

– Верю…

7. На юг или на запад?

В переломное время размышлений русского царя – куда вести свое войско к морю, на юг или на запад – свои услуги «служебника» ему предложил староста Черкасского и Каневского повитов Дмитрий Вишневецкий…

Князь Дмитрий принадлежал к древнему литовско-русскому рода. В Киеве ходили темные предания, что праотцем князя Дмитрия Вишневецкого был сам Владимир Святой, креститель Руси. Однако когда-то Вишневецкие писались также князьями Корибут-Вишневецкие – по происхождению от Корибута Дмитрия, сына великого князя литовского Ольгерда Гедиминовича. Правнук Корибута Дмитрия, Солтан, основал по преданию родовой замок Вишневец на Волыни. Кроме этого местечка и многих других имений на Волыни, в Литве и на Киевщине, князьям Вишневецким принадлежали еще обширные земли на левой стороне Днепра. Если Солтан именовал себя князем Корибут-Вишневецким, то его брат Василий имел сына Михаила, который и стал родоначальником князей Вишневецких. От праотца, князя Михаила и произошел его потомок Дмитрий Иванович Вишневецкий, знаменитый воин-атаман, любимый вождь казаков, воспетый даже в народных южно-русских песнях под именем Байды – грозы крымских татар.

Когда польский король запретил ему беспокоить крымчаков и вмешиваться в дела Молдавии, Дмитрий Вишневецкий в конце 1556 года отправил к царю Ивану Грозному своего ближнего атамана Михаила Есковича, принимавшего участие в походе дьяка Ржевского на Очаков, с верительной грамотой. В ней Вишневецкий бил царю челом и нижайше просил: «Чтобы его государь пожаловал и повелел себе служить», и чтобы он от короля Августа отъехал и на Днепре на Хортицком острове город-крепость поставил – у самых крымских кочевищ.

От атамана Есковича царь много узнал о своем новом слуге, под началом которого были Канев и Черкассы. Дмитрий Вишневецкий имел славу опытного полководца, искусного в ратном деле, любимца днепровских казаков. К тому времени он уже не подчинялся королю литовскому Августу и стал независимым правителем литовской украйны – огромной территории от Киева до Дикого поля. К тому же Вишневецкий строил мощную казачью крепость на Днепровском устье на острове Хортица. Такая крепость, находившаяся к тому же вне территории Литвы, могла бы стать важной опорой для борьбы с крымскими татарами.

Царь пожаловал в распоряжение Вишневецкого двоих детей боярский с опасной грамотой и с жалованьем. Скоро через них Вишневецкий ответил, что он готов стать слугой государевым, дал клятву приехать в Москву, но прежде всего решил проявить дружбу с царем московским в атаманском деле: идти воевать крымские улусы и местечко Ислам-Кремень. Об успешном начале службы атамана царь узнал к уже к началу 1557 года. Ииз Тавриды от хана Девлет-Гирея прибыл гонец с неожиданной вестью: хан отпускает всех пленников, взятых им в бою с воеводой Шереметевым у Судьбища, и просит крепкого мира, для заключения которого надобно с обеих сторон выслать умелых послов.

Царь потребовал разъяснения ситуации в Тавриде у своего посла Загрязского, который там постоянно проживал. Посол написал, что хан последние полгода пребывает в тревоге, опасаясь прихода царских войск в Крым, более того, Девлет-Гирей обратился за оказанием военной помощи к султану, чтобы тот вызволил его от беды, пришедшей со стороны Вишневецкого и пятигорских черкесов. Вишневецкий, как обещал царю, взял Ислам-Кермень, побил татар и вывез трофейные пушки в свою Хортицкую крепость, а черкесы – добровольные союзники Москвы – взяли на черноморском побережье два города Темрюк и Тамань в землях древнерусского Тмутараканского княжества.

Как и предполагал царь, перед заключением мира с Москвой хан весной 1557 года захотел прогнать с Хортицкого острова Вишневецкого и его казаков: всем своим многотысячным крымским войском осадил крепость, однако, простояв 24 дня, с огромным уроном – и с еще более большим стыдом – вынужден был отойти…

Вишневецкий радостно известил царя о своем успехе и позоре хана, приписав, что пока он со смелыми казаками будет стоять на Хортицком острове, крымчаки никуда войной не пойдут, и никогда больше не будут тревожить набегами Москву…

Горячие головы в Москве – прежде всего Сильвестр с Адашевым – попытались склонить царя к развитию успеха на южном направлении, говоря, что переход на сторону Москвы Вишневецкого открывает широчайшие перспективы перед Русским государством. Никогда еще не видел царь Иван в таком возбуждении вечно постного Сильвестра и Алексея Адашева…

– Ведь в московское подданство Вишневецкий просился не один… – пылко и складно говорил Сильвестр. – Он владеет всеми плодородными землями от Киева до Дикого поля… Он передаст тебе Черкассы и Канев… Об этом ранее только можно было мечтать… Чем не плацдарм для наступления на Тавриду?.. От Канева и Черкасс до древней русской столицы рукой подать… В Тавриде моровое поветрие, а король Август нынче слаб и труслив, чтобы вооружаться на Москву… К тому же король и хан – давние враги…

Иван выслушивал иерея, не перебивая, с мрачным отрешенным лицом, но так и не проясняя свое отношение к просьбе Вишневецкого отойти к Москве с Черкассами и Каневым. Видя молчание и отрешенность царя, которые можно счесть за нерешительность и непонимание ситуации на юге, Алексей Адашев попытался развить слова своего соратника:

– В поход на Тавриду, на ослабевшего хана, потрясенного моровым поветрием… – Адашев сделал глубокомысленную паузу. – …А при желании Москвы и на Киев… – Адашев хитро переглянулся с Сильвестром. – …Храбрый атаман Вишневецкий мог бы поднять тысячи и тысячи казаков… К тому же в его распоряжении находятся несколько десятков пушек, отбитых у крымчаков при взятии Исла-Керменя и в других улусах…

– А как ты, Алексей, думаешь – оставят ли хан Девлет-Гирей и султан Сулейман храбреца Вишневецкого в покое?.. – спросил с усмешкой Иван.

– У султана связаны руки в Венгрии… – буркнул Адашев и снова переглянулся с Сильвестром.

– …Никогда для Руси не было еще такого удобнейшего случая истребить останки былого могущества татар, как сейчас… – снова пылко заговорил Сильвестр. – Татар за их прегрешения великие карает Господь… – Иерей вскинул ввысь указующий карающий перст, так хорошо знакомый Ивану по первому появлению Сильвестра в Воробьево после московского пожара, и продолжал возбужденным голосом. – …Караемые гневом Божьим крымские татары будут уничтожены…

Иван недовольно передернул плечами и, как бы размышляя, сказал негромко:

– Может, и не надо нам вмешиваться в кару Господню?.. Зачем идти войной на Тавриду, если она и так может пасть без всякого вооруженного московского вмешательства?..

– Так не бывает, государь… – заметил Адашев. – Вмешиваться придется даже после Божьей кары, о которой упомянул Сильвестр…

Сильвестр сделал вид, что его слуха не достигла легкая перепалка государя с Адашевым, и еще сильней возвысил голос:

– Вот ты, государь, спрашивал – оставят ли хан Девлет-Гирей и султан атамана в покое… Насчет султана не мне судить, хотя Алексей прав – руки у султана крепко повязаны, а войска турецкие завязли в затяжной войне в Средиземноморье и в Венгрии… А вот с ханом все просто… Гнев Божий на татар вызвал сильные волнения в стане неверных и междоусобия… В союзной Тавриде Ногайской Орде улусы восстали, воюют друг с другом, глядишь, скоро хана начнут бить… Гнев Божий обрушился не толко на Тариду, но и на Ногайскую Орду: там богатые и многолюдные улусы опустели в прошлую жестокую зиму, люди и скот в неисчислимом множестве погибли от холода и голода… Ногайские мурзы побежали от гнева Божьего, причиненного своим улусам в Тавриду – а там еще больший страх Господний, моровая язва от засухи… Ходят слухи, что у хана Девлет-Гирея с ногайскими союзниками всего-то меньше десяти тысяч конных воина осталось… Сама Крымская Орда, а с ней Ногайская, падают тебе в руки, государь… Почему бы не поднять с земли то, что брошено по воле Господа, после его гнева на грешную землю…

– А на нас не падет Гнев Божий?.. – тихо спросил, как бы размышляя про себя, Иван.

– Есть, конечно, опасность моровой заразы для наших войск… – неуверенно промолвил Адашев, видя затянувшееся молчание поникшего Сильвестра. – Но ведь есть и другие благополучные стечения обстоятельств…

– Какие еще такие обстоятельства? – поморщившись, спросил царь. – Кроме язвы, которая выкосит русское войско почище татарского, что ли?..

– Е-е-есть такие обстоятельства… – начал, запинаясь Адашев.

Иван гневно прервал советчика:

– А тут гнев Божий русское войско опалит – и моровой язвой и турецким огнем из пушек… Вот какие выдадутся обстоятельства…

Адашев справился с волнением, снова многозначительно переглянулся с Сильвнстром и негромко, но твердо произнес:

– Я имел в виду следующее, когда говорил о новых благоприятных обстоятельствах похода на Крым вместе с казаками Вишневецкого…. – Алексей прокашлял горло, вытер выступивший пот со лба. – …В окружении хана Девлет-Гирея возник заговор… Мне о нем передали…

– Кто передал?..

Адашев снова переглянулся с Сильвестром и, чувствуя, что придется все выкладывать начистоту, вынужден был признаться и сказать то, что ему бы не хотелось говорить, выдавая какие-то неизвестные государю тайные связи:

– Иудейские агенты – из купцов и из свиты хана – передали… А сообщили они, что заговорщики, а среди них множество самых знатных мурз татарских и ногайских, попытались даже убить хана Девлет-Гирея и объявить ханом астраханского царевича Тохтамыш-Гирея…

– Брата Шаха-Али?.. – удивленно спросил Иван. – …Почему же я узнаю об этом в последнюю очередь…

– Боюсь, что заговор не удался… – горько вздохнув, сказал Адашев. – Боюсь, что уже раскрыл хан Давлет-Гирей заговор… Потому и судьба у заговорщиков будет нелегкая… Придется бежать Тохтамышу…

– Только нет худа без добра… – вставил Сильвестр. – Даже если к нам перебежит Тохтамыш, кому, как ни ему, рассказать о слабости Тавриды и шатком положении крымчаков и хана, явно караемых за грехи ослушания гневом страшным Господа Вседержателя…

– Не хочу ссориться с турецким султаном, как впрочем, и не хочу ругаться с королем Августом, до поры, до времени, скажем, с последним… – хмуро сказал Иван, давая понять, что разговор с советчиками закончен.

Не до отдыха было царю, не до него. Дважды в день сходилась ближняя Дума и через день большая боярская Дума. Обсиделись, попривыкли к покою за последние два года грузные толстозадые боре думские, радуясь тихому благополучию в государстве Русском – ни тебе казанского похода, ни тебе мятежей и потрясений с присягой крестной…

А тут, когда такой покой и порядок на границах – хан Девлет-Гирей в расстройстве от мора и король Август затих – снова гроза над русским царством… Царь зовет на войну, к морю судоходному прорываться, только склоняется не к южному, а к западному. Знамо дело, в одну дуду дудели думские бояре:

– …Никогда не было таких внешних, исключительно выгодных условий для успешного наступления на Тавриду…

– …Князь Дмитрий Вишневецкий вовремя свою крепость выстроил на Хортицком острове под носом у хана и султана… Вот с этого плацдарма и ударят его казаки по Тавриде – в пыль разнесут… Если им московским войском пособить…

– …С атаманом Вишневецким можно утвердиться в Каневе и Черкассах после падения Тавриды… Тогда Москва будет играть ведущую роль в южных литовских землях и смело претендовать на киевские древнерусские земли…

– …Главное, ханство Девлет-Гирея оказывается под угрозой удара с двух сторон: с одной стороны ударят черкесские князья и Вишневецкий, а с другой московское войско ударит – слабо не покажется…

– …Все сопутствует успеху похода на Тавриду: засуха и неурожай, мор среди крымчаков и падеж скота… А тут еще мятеж Тохтамыша против любимца султана Девлет-Гирея… Неужели не воспользуемся?..

– …Выгодное время для удара по Тавриде… Конечно, есть страх огромное войско с московских южных рубежей через Дикую степь перекинуть… Только чего страшиться – тяжелой дороги?.. Хан, даже если узнает, своего войска не соберет – лошади все подохли, ногайцы-союзники вымерзли, всего-то под десять тысяч нукеров наскребет по сусекам, не больше…

– …А султана Сулеймана захочет кликнуть на помощь Девлет-Гирей – тоже облом выйдет… Увяз по самые помидоры султан в затянувшихся войнах на Средиземноморье с Генуей и Венецией, в венгерской войне…

– …Может, конечно, какие-то силы перебросить султан Сулейман своему крымскому вассалу – только это будут крохи… Не посмеет султан увести все силы с венгерской войны, оторвать янычар от кровавой драки с венецианцами… Ведь Венецианская республика дерется насмерть за военную и торговую гегемонию на Средиземноморье… Султан не дурак – для него выгода от военной победы там, а не в Тавриде, где мор свирепствует…

Отмалчивался царь и тем распалял до ужаса бояр… Сильвестр и Адашев с сотоварищами даже нарочно отрядили боярина Андрея Курбского – для убеждения его закадычного друга с ранней юности – царя Ивана – не идти на Ливонию, а повернуть на Тавриду. Иван горько усмехнулся:

– Вот и самый последний резерв боярской Думы используется, чтобы царя склонить пойти на Тавриду… А знаешь, что Тохтамыш, поднявший неудачный мятеж против Девлет-Гирея, разгромлен… Прибежит с голым задом к царю русскому – и что он, неудачник, скажет?.. Что готов идти с московским войском на своего родича?.. Вот если бы он победил своего врага Девлет-Гирея, тогда бы другое дело, Андрей…

– Много ты хочешь, государь… Скажи еще, что хорошо бы Вишневецкий на хана с Хортицы выступил, разгромил хана и тебя позвал – Тавридой управлять…

– И то не плохо было бы… Только все бегут в Москву, когда им зад надерут и лезут своими душещипательными разговорами о своих промахах и неудачах…

– Так ведь разговоры Тохтамыша будут не пустые – весьма полезные для царя… Может, царь из Москвы недооценивает все выгоды для успешного рывка на юг – к теплому Черному морю… Язва моровая чуть не все его войско и конницу хана выкосила после засухи… Ногайские князья не придут к нему на помощь, потому что сами находятся в еще худшем положении… Вот что тебе Тохтамыш, побежавший в Москву, расскажет… А еще напомнит, что хану на помощь султана Сулеймана не приходится рассчитывать – у того и своих дел по горло…

Иван поглядел с внутренней горечью и досадой во взгляде на Андрея Курбского и сказал:

– Я внимательно наблюдал за тобой все время, пока бояре в Думе шумели… Ты молчал… Я грешным делом думал, что ты им веско возразишь… Как никак после Казани и нескольких походов на черемисов и татар ты приобрел заслуженную славу непобедимого воеводы… Кому поручать войско – как не тебе?.. А сейчас с глазу на глаз ты мне пересказываешь практически тоже самое, что я слышал в боярской Думе… Неужто ты думаешь, что мы сегодня удержимся в южных землях, устоим перед султаном?.. Я даже отбрасываю сложности перехода нашего войска через Дикое поле – ведь не тысчонку воинов надо через него в Тавриду перекинуть, а тысяч двести, а то и триста… А у султана могучая эскадра и войско больше нашего раза в два три… Тебя это не страшит, непобедимый воевода?

– Не страшит, государь… – твердо сказал Курбский. – Дай мне такое войско и прикажи идти на Тавриду… Я тут же свяжусь с верными нами черкесскими князьями и Вишневецким… Мы и хана уничтожим и султана побьем, даже если он все свои силы из Венгрии и Средиземноморья на меня бросит…

– И это при том, что Русь с Запада защищать будет нечем… Москва, все наши западные граница будут оголены… Меня даже не удар Литвы в сердце Руси – Москву – смущает, Андрей, не это главное… – Иван досадливо покрутил головой, показывая, что не такого откровенного разговора ожидал со старым другом. – Пугает меня гораздо больше вот что…

– …Не бойся, трусливый король Сигизмунд Август никогда не осмелится ударить по Москве… – бойко воскликнул Курбский. – Уж чего-чего, а этого он в уме не держит… – Курбский поморщился и выдохнул. – …С трусливым польским королем можно заключить вечный мир – лет на двадцать-тридцать…

Иван вздохнул и сказал очень грустным голосом:

– Возникни у нас заминка в Тавриде с султаном, король польский воспользуется удобным случаем, чтобы оттяпать у нас Смоленск… А вместе с ним Чернигов, Стародуб, верховские земли, что отошли к Москве вместе с отъездом литовских князей из древних старорусских родов – Шемячича, Можайского-Стародубского… Вот Дмитрий Вишневецкий рвется к нам со своими Каневом и Черкассами, только никогда князья его знаменитого рода не хозяйничали в русской земле, как у Шемяки и Можайского – потомков Дмитрия Донского… В том и разница – между Вишневецким и Шемячичем и Стародубским… Вспомни, какие войны вели мой дед и отец с литовскими королями, чтобы земли князей Стародубского и Шемячича за Москвой застолбить… Сколько крови русские пролили при моем отце, чтобы отбить Смоленск у Литвы – ведь его Витовт взял вооруженной рукой – навечно – не для того, чтобы Смоленск с бухты-барахты московские государи себе перетянули…

– Труслив и слаб ныне король Сигизмунд-Август… – усмехнулся Андрей Курбский и дерзко заглянул в глаза царю.

– Не скажи, Андрей… Литва спит и видит, как Смоленск и прочие земли князей Можайского и Шемяки от Москвы оттяпать и за Литвой закрепить… Пока мы не втянулись в войну с ханом и султаном на их территории – потеря Смоленска, Чернигова, Стародуба, Северских земель тебе кажется смешной… Только от своих городов и земель король никогда не отказывался… На всех переговорах послы их королей талдычат только об одном – отдайте Смоленск, Чернигов, Новгород-Северский и прочие города и земли литовские на юго-западе… А тут мы втягиваемся в затяжную войну с ханом, точнее, с султаном – на радость короля Сигизмунда-Августа… Он под шумок у нас Смоленск уводит… Другие города – и мы остаемся у разбитого корыта… Грузны седалища у бояр думских, мозги слабы, а языки остры для обвинений царя… Мол, такой выигрышной ситуацией любой дурак воспользовался бы… Так надо понимать, что дурнее последнего дурака царь, что он боится Курбского и других лучших воевод послать на Тавриду – в пасть султану…

И тут Курбский, побледнев от волнения, бросил свой последний шанс убедить царя послать его с войском на Тавриду:

– Только с успехом моего войска в Тавриде…. – он от волнения поперхнулся и недовольный своей оговоркой тут же поправился. – …Я хотел, государь, сказать… Нашего, твоего войска в Тавриде…

– Это не важно… – успокоил жестом Иван своего друга. – Неважно, моего, твоего – хотя лучше, нашего русского войска…

– Так вот, с успехом нашего войска против хана, которого мы очень быстро разобьем, и тут же развернем боевые действия против султана… Черкесские князья и князь Вишневецкий нам сильная подмога… Мы можем вполне успешно продолжать войну с турками, потому что на султана ополчится вся Европа. Она не останется безучастной, глядя на то, как мы в одиночку деремся с султаном в Крыму… Европа свои интересы будет блюсти…

– Вот оно что… Наконец-то я услышал от непобедимого воеводы то, что не услышал даже от злокозненных бояр с грузными седалищами и острыми языками… – Иван сокрушенно помотал головой. – …Вот и крестовый поход против неверных готов… Венецианская республика – на радостях победы воеводы Курбского над крымчаками и мелкими союзническими отрядами турок – сажает все войско воеводы на корабли, и на Константинополь!.. Так что ли?.. Вековая мечта папы отбить у султанов христинскую столицу императора Константина осуществилась… И Курбский на острие папской мечты – так?..

– А что, я бы не прочь… – Курбский с вызовом, дерзко и холодно взглянул на старого друга, словно не Иван, а он, Андрей, был государем. – …Папе ведь ничего не стоит повернуть войско Польши и Литвы на турок султана… А там к нам присоединятся венецианцы, генуэзцы, германцы, венгры…

– И во главе папского войска – ярославский князь Андрей Курбский… – усмехнулся с недоброй улыбкой Иван. – …Конечно, после взятия Константинополя папа уже не может смириться, что Курбский всего-то только ярославский князь, пора о более высоком его чине… Как насчет государя Московского, император Андрей?..

– Не зли меня, государь… – проскрежетал зубами Курбский. – Я не заслужил такого издевательского отношения… Презрительной насмешки не заслужил от государя, которому верой и правдой… – С белыми от ярости глазами, со сжатыми кулаками Курбский дышал тяжело и скрипел от бессилия зубами только потому, что не мог оскорбить Ивана, ответить ему достойно и дерзко. – …Не ценишь, не любишь ты своих князей – воевод первых… – И уже с неприкрытой угрозой прошипел. – …Зря ты так, государь, ой, зря…

Иван, видя, что переборщил со старым другом детства и юности, решил пойти на попятную. Чувствовал, что что-то с этого мгновения может надломиться в дружеских отношениях с Курбским, тем более, что, увлекшись, в пылу полемики, записал ярославского князя в любимцы папы, короля и даже почему-то в государи московские… Только деваться было уже некуда, да и просить прощения Ивану не хотелось – сам Курбский его подвиг на возбужденные речи – и добился своего, получил от царя в споре под завязку…

Иван вздохнул и примирительно сказал:

– Ну, ладно, будя… Твой поход на Тавриду временно отменяется… Не огорчайся, Андрей, у тебя будут возможности показать себя во всей своей красе непобедимого воеводы… Только не в крымском походе… Куда?.. Сам догадываешься – куда пойдем… Только все еще обмозговать хорошенько надо… Смоленском рисковать не буду, как, впрочем, Черниговом, Стародубом, Новгород-Северским… Наверное, зря я так – про твой поход на Константинополь вместе с королем Сигизмундом-Августом по приказу папы… – Иван машинально подумал – «Попросить или не попросить у Курбского извинения? Все же я его оскорбил и возбудил своим необоснованным подозрением в непомерном тщеславии, граничащим с потенциальным скрытым предательством – просить прошения?.. Нет, будь как будет – не буду унижаться… Пусть думает, что хочет… Не до извинения, когда я принял для себя важное решение в ходе этого напряженного разгоаора…» – …Я тебе вот за что благодарен, Андрей…

Курбский с белым, как мел лицом, вздрогнул всем телом, надеясь услышать слово благодарности, если не извинения от государя, когда-то такого близкого и душевного друга, с которым так весело дружили и грешили весело и незлобиво. Он прошелестел одними губами:

– …Благодаришь меня, государь – интересно за что же?..

– А вот за что благодарю тебя, князь Андрей Курбский… Что помог мне отточить одну великолепную мыслишку – нельзя идти на Тавриду и бесить тем султана, втянуть Русь в затяжные войны… Многовековые войны с султаном… Не готова Русь к такой войне с неверными… Вспомни, сколько лет ждала Москва, не выступая против Орды, пока мой дед Иван не решился на Угре сбросить с себя окончательно ханское ярмо Волжской Орды… И то с помощью союза с ханом Менгли-Гирея… А сейчас нельзя нам рисковать Смоленском и прочими городами и землями, втянувшись, как в омут, в затяжную войну с крымчаками и турками… Как я о Смоленске раньше не подумал?.. Вот тебя за это и благодарю… И еще тебя благодарю, что ты меня утвердил в главной государевой мысли насчет Вишневецкому… Я ему велю сдать свои Черкассы и Канев королю Сигизмунду-Августу, чтобы он не втянул меня в войну с ним, потому что с королем я пока в перемирии и думаю лишь об одном – как бы продлить с ним «вечный мир»… Сам догадываешься почему – для русского прорыва к морю через пространства Ливонии…

Не этого слова благодарности ждал от друга-царя тщеславный боярин Андрей Курбский. Заскрипел он в бессилии зубами, закрыв глаза, повторяя про себя в тихой ярости к царю и всему его семейству только одно страшное слово – «Ненавижу… Ненавижу… Ненавижу…»

С тяжелыми плохими предчувствиями – после разговора с Курбским – предстал Иван перед Анастасией. Заговорил с ней через силу, усталым голосом, словно под тяжестью обрушившегося здания дружбы, которое строилось Бог знает сколько много лет, да обрушилось в одно мгновение. Вспоминал с тихим ужасом Иван ненавидящие глаза Курбского при прощании – и худо на душе становилось…

И с женой, которой скоро рожать, разговор долго не зачинался… Положил царь Иван свою буйную головушку царице на колени, а та его нежно гладила, как маленького мальчугана, по головке.

– …Устал я в последнее время, милая, настолько, что даже сон не берет… Лежу с открытыми глазами и взываю разумом, чтобы в сон упасть и во сне море увидеть… И в сон не проваливаюсь, и моря не вижу… Встаю – и иду бояр и советчиков слушать… Даже сил нет с ними ругаться… Им то кажется, что они меня убедили и переубедили, мол, пора на Тавриду идти, воспользовавшись тяжелым положением хана… Мол, пора втянуться в войну затяжную – на многие годы, а то и на века – с турецким султаном… – Иван взял руку Анастасии и прижался к ее теплым пальчикам губами. – А я… – Он тяжело, обессилено вздохнул. – Худо мне, милая… Вот сегодня я нашел неожиданное объяснение, которое не находил в споре с боярами – почему нельзя идти на Тавриду и ввязываться в войну с султанам и в авантюру Вишневецкого – принять его, отъезжика, с Каневом и Черкассами, чтобы король взбеленился… Смоленск с Черниговом, Стародубом, Новгород Северским и Рыльском – мои главные, веские доводы… Собрал в кулак эти весомые доводы, которые все боярские наскоки и боярские нездоровые бредни – об необходимом Руси крымском походе – все перевесят… Да только смоленским доводом и словом обидным неосторожным друга обидел – считай, что потерял…

– Не Курбского ли? – спросила Анастасия.

– Да, Андрея… – выдавил из себя удивленный Иван и, подняв медленно голову с колен Анастасии, заметил, что она разволновалась и даже покраснела. – Как-то неудобно вышло… Приписал ему то, чего нет и, наверное, никогда не будет… Мол, король Сигизмунд-Август и папа римский только спят и видят, как Курбского перетащить на свою сторону и использовать его воеводский талант, например в крестовом походе христиан против неверных… Чуть с языка не слетело: вот используют тебя в походе на Константинополь, а после его взятия папа и король тебя перенаправят против русских. Неловко вышло как-то, теперь уже ничего не поправишь – я ведь его безосновательно обвинил, что он мое место хочет занять…