Текст книги "Свобода выбора фатальна"

Глава 19

Войдя в троллейбус, заняв место у окошка, чтобы через час-полтора увидеть море первой, Лера тут же всплеснула руками и обратилась к Брагину с неожиданным вопросом:

– Слушай, я как вырубила мобильник, когда тебя увидела в купе, так и не включала. Что делать?

– Делай, как знаешь, и будь, что будет.

– Да не хочу я говорить и отчитываться, – прошептала Лера и обняла Брагина за шею двумя руками в полупустом тронувшемся с места троллейбусе, – я так с тобой хотела наговориться, понимаешь. Но стоит включить телефон, так ведь достанут же.

Она повертела телефон в руках и вскоре запихнула его куда подальше, на дно сумки:

– Так-то надежней и проще, я бы сказала жестче и фатальней для меня, чем для них, желающих дозвониться, с неопределенностью, не проявленной случайностью… И вообще, пусть будет так, как будет… Чему быть, того не миновать…

– То прелюдия к твоему рассказу на тему «Фаталиста», – спросил с легкой усмешкой Брагин, – на тему героев нашего времени, того отшумевшего и нашего, шумящего?

– А ты, герой моего сердца, фаталист или нет? – переспросила его Лера и отняла руки.

– Здесь подумать надо шибко перед однозначным ответом.

– Не торопись… Я тебе что-то интересное хочу рассказать… Чрезвычайно важное для меня обстоятельство…

– Хорошо, не буду торопиться. Рассказывай. Для этого и сели в троллейбус. Возьми минералки для вдохновения, – он сделал глоток и передал ей литровую пластиковую бутылку, оставшуюся еще от посещения вагона-ресторана.

– Я же говорила тебе, что тоже обожаю всего Лермонтова, и больше всего прозу юного гения, особенно, «Бэлу», «Тамань», «Фаталиста». Так вот о Вуличе и Печорине. Если уж выбирать нам, какой герой кому достанется, то мне – Вулич…

Она заговорила пылко и с напором, которого он давно не видел в ней. Брагин больше всего поразился замечанию Леры, что главного героя «Фаталиста» Вулича 22-летний Лермонтов писал с натуры с некого Вуича. Он мог бы сказать – ну, и что? – даже при утверждении умницы аспирантки, что на страницах своей рукописи гениальный поэт писал не Вулич, а Вуич. Потом уже в типографском издании Вуич улетучился, уступив место Вуличу.

Брагин знал, как раззадорить собеседника, когда немного отстраненно, равнодушным тоном сказал?

– Какая разница, Вулич или Вуич?.. Что следует из этого – отсутствия буквы «л» в имени?..

– А то, что все дореволюционные биографы поэта и литературные критики указывали на поразительное сходство образа Вулича с поручиком лейб-гвардии Конного полка Вуичем… и это касается меня напрямую…

– Как, коим образом?.. Впрочем, по Вуличу-Вуичу тоже один есть вопрос аспирантке на засыпку.

– Какой?

Брагин, не терпящий проявления интеллектуального превосходства или даже более высокой компетентности и подкованности в какой-то, пусть и отдаленной от него сфере, попросил тут же научную ссылку на источник про «Вулича-Вуича». Как-никак Лермонтов еще со школы был его самым любимым и поэтом-классиком, и прозаиком-классиком…

– Источник требуется?.. Будет вам, разумеется, и источник, молодой человек…

– Да уж желательно – с годом и местом издания… Может пригодится для какого-либо научного спора… Когда-то я на этом Вуличе погорел… Не люблю проигрывать, даже по пустякам…

– Правда, ты мне не рассказывал, как ты проиграл в споре насчет Вулича… Хотя интересно…

– Потом, как-нибудь расскажу. Итак, я весь внимание. – Источник, мадам? – Брагин был непреклонен. – Источник, на всякий пожарный случай, если мне взбредет в голову проверить очаровательную мадам…

Лера с какой-то тоской и внутренним опустошением подумала: «А всего пять лет тому он меня именовал не иначе как «мадмуазель», но без лишних колебаний извлекла из памяти нужный источник:

– «Воспоминания» Филипсона. Имя и отчества автора мемуаров не помню, но они были выпущены в свет в 1885 году московским издательством. Книга, между прочим, стоит в библиотеке моей матушки. Поэтому все так легко проверить после нашего возвращения. Матушка будет только рада к нашим совместным прикосновениям к тайнам нашего древнего рода.

– Даже так?

– Профессор удовлетворен, или удовлетворение относительное, требуется проверка и визит к моей матушки за справкой?

– Премного благодарен за удовлетворение врожденного любопытства, без которого в науке делать нечего.

– А кроме любопытства и таланта, разумеется, что нужно для того, чтобы преуспеть? У кого есть преимущество перед другим в научном сообществе?

– Наверняка твой отец обязан был знать один мудрый академический афоризм его старших коллег по физико-математическому цеху, то ли Христиановича, то ли Зельдовича, что в преодолении академических вершин аспиранты, ставшие кандидатами или докторами, преуспеют ровно настолько, насколько им в этом помогут их жены. Твоя матушка помогла ему стать доктором, профессором, вдобавок отцом такой чудной девицы, что рядом со мной восседает, и которую счастливые родители-профессора определили на облюбованную ими математическую тропку из многих научных, непроторенных. Математическая школа, мехмат МГУ, аспирантура, престижный академический институт…

– Иронизируете, профессор…

– Нисколько, Наверняка твои родители рано поженились, а дочку завели поздно – не так ли?

– Правильно, на третьем курсе мехмата университета поженились.

– Видишь, твоя матушка сама могла сделать академическую карьеру, а стала помогать отцу. Зато ты появилась, Лера, на радость всем. Тебе что-то не понравилось в моем примере? Хорошо, я тоже на пятом курсе женился, только дети рано появились, в отличие от вашей семьи. Моя жена тоже под меня, под мои научные дела в институте подлаживалась, хотя сама после защиты кандидатской мечтала о докторской работе, выпуске монографии, но перегорела по тайным для меня причинам. Вот и отомстила мне…

– Она тоже занималась точными науками?

– Нет, она чистый гуманитарий… Не надо о ней… Я жалею, честно говоря, что под влиянием винных паров выдал тебе мою тайну, это угнетает меня. Наваждение, демонические силы вмешались, но сейчас я не хочу говорить об этом. – Он взмахнул рукой. – Только о тебе говорим и ни о ком больше. Признайся, тебе хорошо было со мной в эти последние три месяца?

Она выдержала значительную паузу, собралась духом и выдала удивительную тираду:

– Ты говоришь так, будто не видел раньше и не видишь сейчас места в твоей жизни меня, – шепнула в ухо Брагину Лера, снова обняв Брагина за шею двумя руками и прильнув к нему, – а я вижу… Понимаешь, без тебя, без нашей новой встречи полгода тому назад, без нашего романа, я бы за эти три месяца ни одной своей проблемы не решила… А я все решила, сделала то, что моему шефу, даже мне самой в сладком сне не снилось… У меня ведь и работа, и диссертация стояли на месте без тебя… И вдруг рывок, вдруг настоящий научный прорыв – в математических идеях, новых алгоритмах, программных реализациях… Все заспорилось, завертелось, закружилось, пошло-поехало… Что-то со мной из-за нашей любви произошло, я, как свежими творческими силами обновилась, стала одержимой не только в объятьях, но и научном суровом деле… Энергии и сил хватает на все… Как завелась, все лишнее – по боку… Только прорыв в любви и науке…

Она оборвалась и вздохнула. Хотела сказать, что её удивительное состояние даже Игорь понял, но не захотела произносить его имя и то, что было связано с их запутавшимися окончательно отношения. Когда всё у них с Брагиным началось на новом витке влюблённости три месяца назад, когда в исследованиях пошло-поехало, грубо выражаясь, поперло с куражом, фартом, она сказала Игорю открытым текстом: «Отвали! У меня просвет в работе наметился. Не до тебя. Исчезни из моей жизни». Предлог-то очевидный, и с вовремя выполненной работой по теме отдела, и с диссертацией, защитой в срок все засветило. Чего ему оставалось делать? Поплелся, как пес побитый к себе в конуру. У него-то нет такого фарта с куражем, как у меня Вот и стоит он, Игорь, немым укором в моих глазах, что-то понимает, а что-то совсем не понимает и никогда не поймет. Мучается, что у нас ничего с потомством не получилось. Лечиться даже меня заставлял, а я ему в ответ: только после защиты диссертации… Вот, такие страсти-мордасти на личном фронте…После таких мыслей, пролетевших у неё мгновенно в голове, Лера выдохнула спокойно и твёрдо, как на духу:

– Я тебе еще главное не рассказала. Жди. Не хочу тебе презентацию срывать. Только знай, моя диссертация наполовину твоя, у меня о энергия бешенная появилась, когда моя работа, скорая защита с твоей любовью переплелись. Ты мне первую подсказку дал в Дивноморске, и вторую тоже…

Брагин слушал ее сумбурный шепот в ухо и с великим удивлением соображал воспаленным сознанием: «Ба, да ведь со мною все то же самое происходит, что и с ней. Дела только в последние полгода сдвинулись с мертвой точки. А в первый раз я ее увидел, через месяц-другой, когда приехал из Штатов из командировки, прямо с симпозиума в Сан-Франциско. Все мои успехи, все научные прорывы новой встречи, с квинтэссенцией всего в последние три месяца, когда я уже окончательно голову потерял из-за нее. Потерял голову, а мозги-то зашевелились в нужную сторону, когда все в руках гореть стало, все спорилось, когда все на-гора выдавал такое, что и присниться не могло – настолько здорово и потрясающе выходило. И главное, все до упора, до конца, до сухого остатка на порыве ошеломляющих результатов в алгоритмах, программах, комплексах, системах. Любовь окрылила, дала недюжинные силы таланту, разбудила дремлющий, почти атрофированный от безработицы гений. Вот так-то в любви и гений прошил тебя молнией, Евгений. Сексуальный и научный гигант на пороге хрен знает чего…. Десять лет тому назад за сотней долларов гонялся бы, пять лет тому – за тысячей, а сейчас сотни тысяч предлагают – земля-то слухами полнится, раз прослышали и про наш роман и про мои алгоритмы с программами, и открытия-изобретения – раз сотни тысяч отвалить горазды… Только сдается мне, мои детища, любовью окрыленные и сотворенные, возможно, на миллионы долларов тянут… Как говорил классик: «Не продается вдохновенье, но можно рукопись продать». Любовь не продается, это точно, совесть, тем более… Рукопись?.. Флэшки с алгоритмами и программами?.. Так ведь давят, суки, давят, а давление и корысть мне противна… Ведь то судьба, фатум, кисмет, рок… Предназначение с предопределением то…»

Брагин очнулся, как от толчка. Оказывается, она уже молчала, только дышала горячо ему в ухо. Потом она поцеловала в это же ухо и еле слышно прошептала нежно-нежно:

– Любишь меня?

– Еще как… Невероятно сильно… Невероятно…

– А я тебя еще невероятней…

– Так не бывает, чтобы больше меня, Лера…

– А вот и бывает, родной…

– И ты мне давно родная… Только не бывает так, чтобы любили больше меня… Понимаешь, не бывает…

Первым опомнился Брагин, почувствовав на себе взгляд спереди какой-то изумленной толстой дамы. Как ни в чём не бывало, он вежливо освободился из объятий Леры, и хорошо поставленным голосом профессионального лектора негромко, но твердо произнес:

– Я почуял, что сломалось во мне прошлое предопределение, вот и рискнул в новое предопределение окунуться вместе с тобой…

– Ты все же рискнул?..

– Да, милая, рискнул… Люблю рискованные предприятия…

Так слово за слово в куртуазной пикировке, где уже прозвучали знаковые слова – предназначение, предопределение – дошли до главного в их троллейбусном путешествии – до «фаталиста». Наверняка, трудно было бы дойти после поцелуев, упоительных ласк и чудес бесшабашной молодости в вагоне, что невозможна ни по малости лет с неопытностью детства и отрочества, ни с опытом и умудренностью старости, когда прибавляется все, что угодно, зато исчезает юный пыл и кураж…

Глава 20

– А знаешь ли, милый, что ты рискуешь жениться на честной наивной девушке, предки которой тоже были причастны к мистике предопределения?.. – после глотка минералки из бутылки «Саки» спросила разрумянившаяся и похорошевшая Лера и грациозно поправила рассыпавшиеся по плечам волосы.

– Ты кого-то подпускала к этой тайне рода? – Спросил Брагин обтекаемо. Ему тоже почему-то не хотелось называть имена её прежних избранников Игоря, Гарика. – Кто-то ещё, кроме твоих родичей, знал о твоей родовой тайне и причастности тебя и твоих предков к странному отпечатку неизбежной судьбы?.. – спросил с плохо скрываемым волнением Брагин и, чтобы отогнать все мрачные предощущения, сделал глоток минералки.

– Нет, я чужаков никогда к этой тайне не подпускала, – попыталась улыбнуться Лера, – зачем, если я знала, что это чужие мне по духу люди, и с ними все равно придется расстаться… И в этом будет моя свободная воля свободного человека, а не воля предопределения свыше… А встретив тебя, я задумалась об этом высоком предопределении, но не торопила события… То, что не торопила, ты же с этим согласишься…

Брагин кивнул головой:

– В чем-то ты права, только мне иногда не по себе оттого, что… – он не договорил и безнадежно махнул рукой.

– Я сама иногда боюсь своих мыслей насчет предопределения человека, что слабого, плывущего, по воле волн, что сильного, бросившего вызов стихии, плывущего наперекор судьбе, предписанию высших сил. Говорят, что предопределение есть та же мысль, воспринятая от Высших сил, переработанная нашим мозгом и запечатленная на наших ладонях, в наших глазах, в нашем внешнем облике. Цыганка как дикая первозданная дитя природы без всяких усилий считывает с нас информацию и все о нас знает… А мы со своим образованием и воспитанием этот дар в ходе ускорения цивилизации потеряли… Жалко, правда?..

– Не знаю, – буркнул Брагин, – я когда-то в юности увлекался хиромантией и физиономистикой, думал о связи линий на руках, знаках во взгляде, в зрачках, радужной оболочке глаз с генетическими алгоритмами развития личности… Только эффективней оказалось эти алгоритмы использовать на объектах неживой природы, тех же интегральных схемах, цифро-аналоговых системах искусственного интеллекта, чем на живых, мыслящих существах…

Вдруг Лера протянула Брагину свои руки и с мольбой во взгляде доверчиво обратилась к нему:

– Посмотри на мои ладони, правую и левую, чтобы убедиться или разубедиться в чем-то… Мы уже миновали перевал… Просто через несколько минут мы увидим издалека, с высоты море… Я в тот миг, когда вижу море, становлюсь другой, преображаюсь… Мне так отец когда-то говорил в далеком детстве…

– Боюсь, что от меня мало проку в этом мистическом действе… Мешает здоровый цинизм и скептицизм исследователя – во всем сомневаться…

– Тем не менее…

Зачем он взялся рассматривать ее ладони, если заранее знал, что это его очередная глупость – идти на поводу капризам Леры? Из старого опыта знакомства с хиромантией в памяти зафиксировались какие-то элементарные вещи про ход линий жизни, головы, сердца… А здесь Брагин с удивлением заметил, что на левой ладони у Леры была очень короткая линия, буквально до середины ладони. Зато на правой ладони была нормальная длинная линия жизни, уходящая далеко в «браслетные» складки аристократического запястья.

Лера воскликнула:

– Слава богу, вот и море…

И во время ее восклицания Брагину вдруг показалось, что контуры линии жизни с правой ладони Леры исчезают. Он хотел поделиться своими соображениями с Лерой и тут же рассеянно посмотрел ей в лицо и мгновенно почувствовал, что она обрела над ним какую-то тайную странную власть, вроде бы не гнетущую, только настораживающую. Он радовался и одновременно пугался этой тайной девичьей власти. Надо было самого себя спросить: «Что это со мной?», но он спросил вспыхнувшую румянцем Леру:

– Что с тобой, милая?..

– Видишь, и ты заметил, что со мной что-то делается… Первым это мой отец заметил во мне… Преображаюсь… Тебя что-то испугало?..

– Нет, но… Век живи, и весь век удивляйся… – пробурчал Брагин, не желая раньше времени делиться своими впечатлениями и наблюдениями.

Глядишь, он никогда бы не обратил внимания на изменения, что произошли в ее облике, взгляде, лице, но он буквально пару часов назад, только что листал «Фаталиста». Он и в юности-то знал этого «Фаталиста» наизусть, а здесь после освежения памяти, воспроизвел в своем мозгу, как Печорин смотрел на Вулича и что он увидел в лице азартного в играх серба: «…Мне казалось, я читал печать смерти на бледном лице его. Я замечал, и многие старые воины подтверждали мое замечание, что часто на лице человека, который должен умереть через несколько часов, есть какой-то странный отпечаток неизбежной судьбы, так что привычным глазам трудно ошибиться. «Вы нынче умрете!» – сказал Печорин ему. Он быстро обернулся, но отвечал медленно и спокойно: «Может быть, да, может быть, нет…»

Брагин увидел те странные необычные изменения в лице Леры, только в отличие от Печорина и Лермонтова его глаза не были привычными к знакам и отпечаткам неизбежной судьбы. Да и твердо знал Брагин, что в ближайшие часы ничего не произойдет с его любимой – они пешком спустятся с трассы до военного санатория, потом поселятся в соседние номера санатория. Все главное и непредсказуемое случится завтра, в нужное время и после его, ее презентаций. А пока… Потому он и не пожелал делиться своими наблюдениями с Лерой относительно таинственных изменений на ее лице, на руках, которые вполне можно приписать не только появления за окнами троллейбуса, но мгновениям бурных объятий или последствиям от красной «Алушты» в купе в душный сентябрьский день.

– Дай, я тоже гляну на твои руки, Евгений, – она, преодолев некоторое сопротивление Брагина, придвинула руки к своему лицу, – интересно, наверное, это эффект преображения моего…

– Что тебе показалось интересным?..

– Ты сейчас рассмеешься и назовешь меня сумасшедшей, но я не вижу линий твоих рук…

Брагин вырвал свои руки из ладоней Леры, взглянул на них:

– Руки, как руки, линии как линии…

– Только я не вижу твоих линий, дай, еще раз гляну…

– На, глянь…

Она повертела руки Брагина перед глазами и призналась:

– Наверное, вид моря меня поразил настолько, что мне показалось, что линии с твоих рук исчезают прямо на моих глазах…

– Разве так бывает?..

– Не знаю, – Лера пожала плечами, – значит, бывает, сначала линии исчезают, а потом вдруг восстанавливаются… Визит-эффект, одним словом… Я же от вида моря просто шалею… Не волнуйся… Вот такая тебе девица попалась, волнительная и вызывающая волнение моих любимых…

– Я и не волнуюсь… Это ты успокойся, милая…

– Сейчас, насмотрюсь на море и успокоюсь… Действительно, что-то меня выбило из колеи – глюки есть. Все успокаиваюсь и беру себя в руки

Лера неотрывно глядела на море, молчала, углубившись в себя, в свои потаенные раздумья. Но за несколько минут до остановки троллейбуса у поворота на Гурзуф пояснила суть семейных родовых преданий с особой тщательностью.

– Даром что ли мы с тобой, не сговариваясь, взяли с собой в наше путешествие томики прозы с «Фаталистом». Уже здесь прослеживается рука судьбы. Тебе сейчас придется удивиться, обрадоваться или расстроиться, не знаю. Самое главное в том, что образ Вулича из «Фаталиста» списан Лермонтовым с моего прямого предка по отцовской линии, поручика Вуича, зарубленного пьяным казаком. А до этого, как и описано в рассказе, предок бесстрашно участвовавшего в перестрелке с чеченцами. Запросто на пари игравшего в «русскую рулетку» до боя и верившего до конца в высшее предопределение и своего Демона Фатума…

Глава 21

Они провели целый день в Ялте. По предложению Брагина, о «Фаталисте» и предке Леры не было произнесено ни слова. Они, как дети, завороженно бродили по набережной, пляжам, кофе, винным дегустационным залам, держась за руки и никого не замечая…

Поздним вечером они спускались по ночной дороге в гурзуфский военный санаторий при осеннем звездопаде продолжая думать, как тайные знания лермонтовского «Фаталиста» перенести на сегодняшнюю ночь, на их в ролевых играх в Печорина и Вулича… Конечно, Лера определила в главного героя Печорина – Брагина… А себя почему-то определила в своего предка Вуича-Вулича…

– А интересно, как ты, милый, трактуешь две фразы, что Вулич совсем не пил и за молодыми казачками не волочился?..

– В сегодняшней же интерпретации так: мой Вуич оказался неравнодушным к «Алуште»… А еще – Вуич в женском облике влюбила в себя казака так, что он потерял голову от любви…

Лера улыбнулась в темноте и задала новый вопрос:

– А как насчет фразы, что жена полковника была неравнодушна к его выразительным глазам, но Вуич не в шутку сердился, когда на это намекали?

– Пока все с точностью наоборот… – Помнишь, как Печорин, шутя, предложил пари, сказав, что нет предопределения, и высыпал на стол два десятка червонцев?..

– Конечно, помню… – ответил Брагина. – Он это сделал, когда серб его чем-то сильно достал, когда тоном ниже обыкновенного сказал, мол, я вам предлагаю испробовать на себе, может ли человек располагать своей жизнью, или каждому из нас назначена роковая минута…

– А вот и первая неувязка в рассказе… – тихо, совсем тихо сказала Лера. – Вуич предложил испробовать на себе господам – может ли кто из них своевольно располагать жизнью… Узнать, как каждому из господ заранее приготовлена роковая минута… Если следовать логике его предложения Печорин должен бы взять наудачу пистолет, висевший в спальне майора и сыграть в «русскую рулетку» самостоятельно, приложив дуло пистолета к виску… Логично…

Брагина никогда раньше не мог даже вообразить, почему же должен что-то доказывать Вулич, если он обратился «к господам». Значит, Печорин уклонился, сделал вид, что не понял сути предложения.

– Логично… – так же тихо сказал Брагин.

– Я давно при чтении «Фаталиста» обнаружила эту подмену понятий, только ни с кем не делилась до этого. Ты первый, Евгений. Вуич предлагал испробовать проявление предопределения на себе господам. А Печорин предложил нечестное пари, утверждая, что нет предопределения… По логике именно он должен был снять пистолет с гвоздя и стреляться, а не Вуич… Там же есть еще одна знаковая оговорка… Майор-то опытный вояка и человек осторожный, в здравом рассудке – и то он нерешительно обратился к спорщикам: «Только не понимаю, право, в чем дело, и как вы решите спор?».

Брагина от некоторого логического потрясения даже остановился и растерянно хлопал глазами, потомок Вуича обвинил Печорина черт знает в чем, действительно, следуя логике обращения серба к обществу, Печорин-спорщик должен стреляться, а не серб… А он, Брагин, такой тонкий знаток и ценитель Лермонтова, знающий назубок всю его поэзию и прозу не додумался до того, что раскопала в Печорине и Вуличе Лера. Действительно в «Фаталисте» доказательства предопределенности Вулич предложил испробовать всем господам – «я вам предлагаю испробовать на себе» – а те дружно завизжали: «Не мне, не мне! Вот чудак! Придет же такое в голову!». А правда в том, что Печорин, отказавшись «испробовать на себе» силу или слабость предопределения, может ли своевольно располагать своей жизнью, судьбой, вынудил своим жестоким пари играть Вулича в «русскую рулетку». Человек располагает, а Господь располагает – эту жестокую истину Печорин хотел обкатать на Вуличе, а не на себе…

И во время тягостных размышлений Брагина Лера, взяв его, остановившегося и недоумевающего, сказала ему:

– По логике вещей, раз тебе досталась роль Печорина, а мне Вуича, должно следовать, что должен заключить со мной пари и высыпать на стол все свои червонцы, которых наберется под два десятка. Вуич примет твое пари – нет предопределения! – и выложит свои пятнадцать червонцев, остальные пять возьмет у своего должника майора. И наудачу возьмет пистолет для «русской рулетки» в собственном исполнении… Ведь споря с Печориным и утверждая, что есть предопределение, Вуич был уверен только в одном – предопределением отмерен другой час, он выбран им в своем жизненном предназначении для чего-то более высокого, чем быть застреленным собственными руками в дурацком пари… Вуич игрок, азартный и рассудочный одновременно игрок именно в том, что не верит в слепоту предопределения, а верит – он предназначен для великих дел, до которых у трусов, бездарей, осторожных и негениальных не доходят и никогда не дойдут руки… Вуич – птица высокого полета, и он знает, что делает, когда прикладывает дуло к виску… Пуля из пистолета может убить только чирикающего в дерьме жида-воробья… А не сокола, орла… Вуич, то есть я принимаю твое пари…

– Но я тебе, милая, еще ничего тебе не предлагал… – стушевался Брагин, вглядываясь в незнакомое, красивое и таинственное лицо Леры.

– Сейчас ты вынужден будешь предложить пари, если ты человек чести, как говорят в подобных случаях, порядочный человек… – спокойно с огромной внутренней силой сказала Лера и посмотрела прямо в глаза Брагина.

– Это уже совсем интересно… Сначала Печорину бросают обвинение, что он не захотел первым сыграть в смертельную «русскую рулетку, а теперь…

– Печорин все же, как ты прекрасно помнишь, уже после гибели Вуича, зарубленного пьяным казаком, сыграет в свою смертельную «русскую рулетку» – пойдет с голыми руками на казака… Чтобы схватить его – пусть судят, сошлют на каторгу, а не пристрелят всуе… Каждому свое – Свыше предопределено, только с мистикой расположения Господнего при суетных предположениях каждого из живущих в сложных, чрезвычайно запутанных хитросплетениях…

Услышав такие философичные размышления Леры, Брагин предпочел бы не затевать никакого пари и тихо ретироваться, тем более, что снова заметил уже четче знакомое изменение в ее лице, связанное, возможно со странным отпечатком неизбежной судьбы… Ведь привычным глазам трудно ошибиться, а глаза Брагина уже привыкали в ночной темноте к метаморфозам изменения лица Леры, тронутым тайным, скрытым от досужего постороннего взгляда…

– Когда Вулич, наконец, решился стреляться, приставив дуло пистолета ко лбу, и когда все вокруг окаменели… – сказал тихо, Брагин. – Он сказал: «Господин Печорин, возьмите карту и бросьте вверх».

– Считай, мой милый, не Вуич так сказал, а я тебе приказала… Как придем в санаторий, устроимся, и доделаем то, с чего начали – доспорим с нашей колодой карт… Между прочим, я многое чего не взяла сюда, зато колоду карт взяла… Чем не роковое совпадение?..