Текст книги "Свобода выбора фатальна"

Глава 16

Откуда Брагину было знать, что ему суждено в эту ночь увидеть несколько ее отключек, равносильных глубокому обмороку, мгновенному глубокому, как нокаут, сну. Но она после обморока и нокаута, «улёта» внезапно пробуждалась в его руках и снова была готова к новым откровенным разговорам душа в душу, новым поцелуям и ласкам между и поверх откровений. Помраченный первым потрясением ее рассудок, все ее существо требовали новых любовных глубоких потрясений. Может, откровенные разговоры, тайна соблазна, когда никто из двух, стискивающих друг друга в объятьях, не знает толком, кто кого соблазняет, кто начал соблазнять первым, а кто поддался этому соблазну, живо откликнулся на бесхитростную провокацию и соблазняет еще более изощрённой. Наверное, так обновляются новыми чувствами и чудом любовных таинственных откровений, когда ни о чем рациональном, узкокорыстном не задумываются. Как не задумываются о будущем, не вспоминая прошлое, живут лишь мигом настоящего, в котором нет ничего кроме прелестей и роскоши взаимного соблазна и обновления всего и вся в новом, необычном и потрясающем душу и плоть чувственном опыте.

После какой-то очередной, самой длительной по времени ее отключки, после ее, как показалось Брагину, бесконечного выруба, улёта, он по-настоящему испугался за нее, да и за себя тоже… А вдруг не удастся возвратить ее «оттуда», из звёздной бездны, в которую она угождает по собственной, а не по чужой воле, что ему делать-то… В какую больницу, какую милицию бежать, чтобы спасать ее и самому сдаваться с повинной?.. Во время отключек у нее на лбу и на губах выступали крошечные дивные капельки пота, он их слизывал с губ и лба своим шершавым языком и поражался странному чувственному запаху, который пьянил и возбуждал его сильней, чем все вина и напитки, духи и ароматические масла, которые он пил и вдыхал.

О чем же они говорили, о чем он расспрашивал ее в тесных объятьях на узенькой кроватке в ее светелке между ее отключками? Начинал спрашивать издалека, а все равно осторожно скатывался к тому, чтобы выведать, было ли такое с ней раньше. Она отрицательно качала головой, но тут же шептала о предчувствии своем. Ибо верила в свой природный талант предощущать, познавать наперед внутренним чувством, если не сердцем и душой (ибо женщин-интеллектуалок с логическим, математическим складом ума она называла бессердечными и бездушными), то особым сугубо чувственным с явной эротической окраской ожиданием чего-то назревающего, предстоящего из недр прошлого и текущего настоящего.

С удивлением Брагин узнал, что Лера пошла по стопам отца, засекреченного спеца по автоматическому управлению и большим сложным системам, хотя мать, тоже математик из академического института, вузовский профессор была категорически против выбора стези дочери. Она возбужденно шептала Брагину в ухо:

«Знаешь, каков был главный аргумент матери, когда она стояла насмерть, чтобы не отдавать меня в шестой класс самой лучшей и престижной математической школы Москвы, потом отговаривала поступать на Физтех на факультет управления и прикладной математики, где она сама преподавала на кафедре высшей математики?.. Ты сейчас обхохочешься. Мамаша еще при живом отце неоднократно за чайным столом рассуждала на тему, что вернее и точнее всего сексуальную одержимость математичек отразил роман и фильм «Семнадцать мгновений весны». Там сексуально озабоченную математичку, пытающуюся оберштурмбанфюрера Штирлица прямо из-за стойки бара или ресторанного столика затащить к себе в постель, играла полногрудая Ульянова, из Таганки… Поскольку мамаша фрагмент романа Семенова об одержимых математичках цитировала для меня неоднократно, доказывая их женскую ущербность, когда секс идет от головы, а не от сердца, то я это запомнила на всю жизнь… Слушай на память, слово в слово… «Девка была пьяная, толстая и беспутно красивая. Она все время шептала Штирлицу: «О нас, математиках, говорят, как о сухарях! Ложь! Мы в любви изобретатели! В любви я Эйнштейн! Я относительна и безотносительна! Я хочу тебя, седой красавец!» Мамаша считала, что Ульянова и Семенов, разумеется, тонко отразили комплекс неудовлетворенности женщин с математическим складом ума. Логическая изобретательность, фантом и ирреальность чувственности и, конечно тяга молоденьких математичек к седым красавцам профессорам и академикам… Ведь по ходу романа, несколько раз упоминается о породистом «профессорском» лице Штирлица…»

Брагин тогда просто обомлел, как с ним, «седым красавцем» запросто разделались с эпатажной естественностью юности эта веселая умная девица: и над своими «комплексами Электры» надсмеялись, и над породистым профессорским лицом «седого красавца» потешились – и все это с вызовом и азартом, остановившись перед тайной предчувствия ее вырубов и отключек. И все же он гораздо больше ее, околдованной полнолунием, был очарован уже ею, Лерой, свободной и раскованной, не стесняющейся своих внутренних зажимов и комплексов, девичьей чувственной и интеллектуальной экстравагантности…

Брагин только осторожно обозначил тему девичьих романов на примере той же математички с пышной грудью в ипостаси Ульяновой, когда та в Швейцарии пыталась соблазнять Штирлица, а тот послал ее в свою машину – «иди и начерти пару формул» – ибо в голове его были более важные шпионские дела. И она живо откликнулась на шутку с романом, более важными дела интеллектуалов-шпионов «с профессорским лицом». Она спокойно рассказала обо всех своих девичьих романах, которые можно пересчитать по пальцам одной руки, виня, прежде всего, свой математический склад ума, повлиявший на гиперсексуальное познание мира. Она обнимала его и даже в чем-то каялась: «Мне ведь предстояло сделать выбор: либо утвердить себя в независимости от особей мужского пола через фантомные образы самоудовлетворения, либо получить опыт полноценного гиперсексуального познания себя в мире, мира через естественную чувственность…»

Брагин уже не подгонял ее мысль, мысль сама, естественным образом развивалась и трансформировалась в новые образы и формы. Но прежде всего поражала, просто потрясала молнийными выпадами из грозового неба ее разящая искренность и прямота. Никто не требовал полноценного учета и детализации ее девичьих романов, – так лишь лукавые намеки на них. Так на тебе, получи полную выкладку с распечаткой. Какого черта знать ему о ее первых опытах сексуального познания себя и мира, так на тебе – о раннем желании самодостаточности и неуязвимости от влияний и оскорбительных поползновений «козлиного, мужеского». Девичьих гимнов самоудовлетворению Брагину еще никогда не приходилось слышать – так на тебе, слушай… Даже о том, что она через своих школьных ухажеров пыталась попробовать наркотики, – пожалуйста, слушай… Ах да, здесь снова скрытая логика… Может, были ее отключки еще до «мужеских романов»? А она со внутренней усмешкой, словно издеваясь над смыслом невысказанного вопроса и сомнения: «Никогда и ничего подобного до тебя, до этого дня не было, – и уже жалостливей и беспомощней, – вот и от тебя я попала в зависимость, полетела, как бабочка, на пламя свечи, чтобы насладиться вспышкой и сгореть… в последние времена…»

До логики и философии «последних времен», когда плотская любовь, чувственность, секс, словно сорвались с катушек, далеко ушли от заурядных комплексов тургеневских девушек с косами 19 века, да и от мятежных комплексов минувшего века двадцатого было нечто глубоко личное и сокровенное со всей энергией искренности и прямоты. В лучшей математической школе Москвы, в классе юных вундеркиндов и потенциальных гениев в Леру влюбились два первых ученика – Гарик и Игорь. Впрочем, Лера тут же поправилась, что она была совсем не третьей ученицей, вслед за своими юными поклонниками и обожателями – она всегда было вне конкурса, вне конкуренции… Как никак первые места на московских и на международных математических олимпиадах победу одерживали не первые ученики, а она, Лера, либо делила первые места с ними… С Гариком в выпускном классе ее первый, далеко не платонический роман, потом чтобы досадить Гарику, её тайная связь с влюбленным в нее Игорем, наконец, в перспективе помолвка с Игорем, будущим аспирантом МГУ с факультета ВМК.

Брагин отлично запомнил ее горькие слова про несостоявшихся гениев: «Главные вундеркинды школы, что Гарик с Игорем, что я, грешная, математическими гениями так и не стали… Пока… Или совсем… Для меня это быстро выяснилось на мехмате, уже к третьему курсу, для Гарика и Игоря – на факультете вычислительной математики и кибернетики. Увидев у себя на мехмате, а потом на Физтехе более ярких и талантливых ребят, я не взревновала и не выпала в осадок, как некоторые, тот же Гарик, в меньшей степени, Игорь… Я просто решила сосредоточиться и раскрыться в этих последних временах, когда распад и разрушение являются признаком первичности, все остальное вторичное и третьестепенное… У меня всегда было предощущение в этих последних временах не только невероятной чувственности, которой не надо стыдиться, но и раскрытия через откровения любви и страсти своих скрытых, не разбуженных возможностей интеллекта… Потенциал чувственности, к радости или сожалению выявлен… и раскрыт, благодаря тебе… До этого было время проб и ошибок… Со всем другим, с тем же интеллектом все гораздо сложнее… Я же знаю, что тебе невозможно быть со мной – все порвать и быть после этой ночи вместе… Разве не так?..»

Она говорила тогда сущую правду, ничего не зная про него, про его внутренние зажимы и внешние тиски этих «последних времен». Почему-то Брагин вспомнил тогда напрочь забытого Толстого, только не Льва, а Алексея о «последних временах» – перед первой мировой войной, революцией, губительным потрясением России: «тогда люди сами выдумывали себе пороки и извращения, лишь бы не прослыть пресными». Брагин к определению «пресными» от себя добавлял «ничтожными и бездарными». Лера не подпадала под ранжир «красного графа». Ибо в последних временах конца 20-го и начала 21-го века, она не выдумывала себе пороки и извращения, ради анти-пресного «оживляжа», наоборот, рвалась изо всех своих девичьих сил к искренности, душевной прямоте, любви, наконец. Она всеми фибрами души чуяла в себе предощущение, что она прорвется из своей явно надуманной ничтожности и бездарности со всеми их комплексами и запутанными узлами, к утерянной, как ее казалось, в детстве математической гениальности и природной чувственности дитя человеческого, обзываемого снисходя и походя «вундеркиндом». А Брагин и сам втайне надеялся, что его случайная встреча с ней, эта сумасшедшая ночь и его самого подвигнет, на интеллектуальные подвиги и свершения в значительно большей мере, чем на сексуально-чувственные.

Он ничего не говорил в ту сумасшедшую лунную ночь о себе, семейных тайнах гибели жены, об осиротевших детях. Но, невольно задумавшись о них, он при резком подъеме с узенькой кроватки в светелке набил себе страшную шишку на голове, чуть не пробив затылком крышу. Она рассмеялась: «Вот и лечиться время пришло нам обоим с шишаками». Лечились оба, как и положено, в дальних пеших путешествиях, на целый день, в кафе Джанхота и Геленджика, сухим красным вином, шампанским. Лере понравилась жемчужная ниточка бус на лотке в приморском парке Геленджика. Брагин вызвался тут же купить бусы и подарить ей. Лера заупрямилась: «Пошлее не может быть – подарок как плата за сексуальные услуги». Брагин растерялся, но тут же взял себя в руки: «Помнишь, ты рассказывала, что чуть не попробовала наркотики». – «Помню, чуть было не пристрастилась к ним». – «Что же тебя остановило? – Брагин с трудом подбирал слова, – что-то ведь должно остановить тебя, что давало или могло дать больший кайф». – «Да ты прав, кайф от наркотиков был, – она грустно улыбнулась, – гораздо больший, чем от занятия любовью в выпускном классе школы и на первом курсе университета с Гариком и Игорем». – «Почему же ты не подсела на курево, на иглу, – напирал Брагин, – кто-то подсаживается, а ты нет». – «У меня было предощущение, что любовь даст мне гораздо больше, даже в плане чувственного кайфа, чем наркотики, вот что, – выпалила она с еле сдерживаемой внутренней ненавистью ко всем обстоятельствам вокруг нее, вокруг Брагина, – и я оказалась права, нет, любовь всегда права, она сильнее всего и победит все…»

Брагин тяжело вздохнул и прошептал ей прямо в глаза свистящим шепотом: «Тебе придется принять мои условия. Ты примешь это мой подарок согласно старому, как мир, принципу: ты мне, я тебе. Причем наша ночь совсем не причем. Жди». С этими словами он оставил Леру на лавочке, возвратился к лавке с сувенирами, купил бусы и возвратился. Без лишних объяснений он повесил ей на шею бусы, закрепил сзади на застежку и сказал: «Ты мне сделаешь одно одолжение. Сегодня на дискотеке познакомишь сына моего таганрогского друга-профессора с какой-нибудь из твоих многочисленных подружек, выбери на свой вкус посимпатичней и сексапильней… Первой мисс не откажут ни будущая невеста, ни сам жених». Она ответила кивком головы и только тихо вскрикнула: «Сын твоего друга-профессора, что, подсел на наркотики, раз ты его хочешь излечить любовью, сексом?» Брагин только выдохнул: «Не будь злой, безжалостной к несчастному отцу… Я верю в любовь и ее излечивающие все хвори плотскую ипостась… Поняла?.. И не будь злюкой». – «Да нет во мне ни капли злости». – «Так зачем тогда так зло говоришь о его случайной наркотической зависимости? Ты сделаешь то, о чем я тебя попросил?» – «Конечно, непременно…» – «Ну, слава богу, договорились». – «Я, надеюсь, сделаю правильный выбор будущей невесты, даже буду свидетельницей невесты на свадьбе сына твоего друга, буду гулять на его свадьбе в этих твоих бусах, поздравлю счастливых его родителей». – «Твоими бы устами мед пить». – «Вместе на свадьбе этого сына меда будем пить, Женя». – «Только никогда больше не называй меня Женей… Если Евгений тебя не устраивает…». – «Устраивает, Евгений, мой светлый фатальный гений!» – «Не к месту определение, словцо «фатальный», – пробурчал тогда Брагин, – а так все путем, благодарю за понимание моей нижайшей просьбы. Лично я никогда не притрагивался к наркотикам, зато с первого года аспирантуры серьезно занимался развитием дара дегустатора вин». – «Это я поняла, что в винах и любовных практиках ты хорош, Евгений, совсем с ума девушку после вина свёл в своих объятьях – не знаю, как это тебе удалось, фатально это или не фатально?»

Глава 17

Пока она еще не проснулась, перед тем как открыть жалюзи и в утреннем поезде «Москва-Симферополь», Брагин, наконец, решил на голубом экране своего смартфона прочитать содержимое флэшек. Он не торопился и не волновался, прилаживая гарнитуру и переходник к флэшке и думая о ней, посапывающей рядом Лере: какие же у нее удивительно нежные, мягкие, пухлые губы… Сейчас и тогда в Дивноморске, в ее низенькой светелке, где он набил себе шишку на затылке… И почему-то его потрясала до глубины души солоноватость этих губ, когда по щекам, по губам ее текли слезы… Тихие, беззвучные слезы на пухлых, безвольных, немного подрагивающих губах… Словно губы что-то хотят сказать тайное и глубокое, что лежит на донышку сердца, души, но не смеют – оттого не лепет, а трепет, дрожание их и слезы на губах… Словно он в чем-то виноват – в слезах, солоноватых, вздрагивающих губах, что-то готовых прошептать, но не шепчущих, только по-детски наивно-обиженно и горько вздрагивающих.

На первой флэшке в один гигабайт он прочитал предложение: «Господин Брагин, вас найдут после презентации Ваших программ с демо-версиями, чтобы окончательно договориться с Вами насчет покупки и передачи Ваших программ и алгоритмов в фонд интеллектуальной собственности ЗАО «Омега-минус». Сумма в 450 тысяч долларов (по Вашему усмотрению долларов или евро), думаем, Вас устроит. С уважением, Ваши потенциальные партнеры и доброжелатели».

Вторая флэшка памяти на 16 Гб таила в себе уже предостережение и даже угрозу: «Господин Брагин, затягивая процесс продажи ЗАО «Омега-минус» Вашей интеллектуальной собственности, не предоставив в ее распоряжение в указанное время твердых копий Ваших программ и демо-версий, Вы способны навлечь своим упрямством непоправимые беды не только на членов вашей старой семьи, но и на новую семью, строительством которой вы так усиленно занимаетесь последние три месяца. Убедительная просьба скопировать нужную нам информации на предоставленные Вам носители после получения аванса в 30–50 процентов (по Вашему особому усмотрению) в Гурзуфе. Искренне Ваши Доброжелатели».

Что оставалось ему делать в набравшем полный ход поезде «Москва-Симферополь», как не углубиться в чтение Лермонтовского «Фаталиста» и ожидать пробуждения ото сна Леры, на страже которого он в угрюмом сосредоточении стоял уже с самой границы.

Раскрыв глаза, Лера и застав Брагина за чтением томика Лермонтова, она с горькой улыбкой сказала:

– Я знаю, что ты читаешь, «Фаталиста», – я и сама его вдруг захотела перечитать заново.

– Я знаю его почти наизусть… но люблю перечитывать…

– Я тоже… Только без твоего «почти» – от начала до конца, от первой буквы до последней точки…

– Когда-то и я «Фаталиста» знал наизусть. Впрочем, для меня самое главное и решающее в новом прочтении или в перетряхивании своей памяти, удивляюсь всегда одному моменту.

– Какому моменту?

– Каждый раз, углубляясь в строки «Фаталиста», нахожу что-то сокровенное, тайное, иногда даже опасное… Соответственно моменту…

– Я тоже… Я тебе, Евгений, расскажу о Вуличе, если ты примешь одно мое условие, всего одно…

– Какое условие?..

– Узнаешь прямо на платформе Симферополя… Надо еще доехать…

– И уничтожить оставшийся от ночной трапезы провиант… И вообще с первого шага на крымском полуострове успокоиться…

– Ты немного не в себе – что-то случилось?..

– Хотят успокоиться, не потому, что что-то случилось, а потому, чтобы ничего хотя бы в самом обозримом будущем ничего плохого и неожиданного не случится.

– Ты говоришь загадками, тайнами.

– Не более чем ты со своим Вуличем.

– На этот раз ты попал в точку – действительно, с моим… Это человек нашего рода, нашей семьи…

Он вопросительно поднял на него глаза:

– В смысле?

– Ну, мы же договорились, что ты примешь мои условия прямо на перроне Симферополя. Ты, правда, так и не сказал, примешь их или не примешь, как всегда, уклонился.

– Посмотрим, как карта ляжет, – в философическом раздумье усмехнулся Брагин, может к тройке и семерке твоего предложения как никогда не хватает туза моего согласия. Посмотрим…

Часть VII
Троллейбус к морю

Глава 18

На перроне к ним подошли два бритоголовых хорошо одетых молодчика, и один из них обратился к Брагину:

– Профессор, вас и вашу спутницу приглашают в автомобиль представительского класса.

Брагин узнал этих молодчиков, он их видел в вагоне ресторане, лениво потягивающих пиво за соседними столиками, неподалеку от стола, где шиковали Гиви, Ваха. Брагин сухо спросил:

– Позвольте полюбопытствовать, кто приглашает нас в машину?

– Председатель совета директоров и президент закрытого акционерного общества «Омега-минус». Они, как и вы, направляются в Гурзуф на международную конференцию…

– И для них забронированы номера в том же Гурзуфском военном санатории, где проводится наша конференция, как и у нас…

– Откуда вы это знаете, – удивился другой молодчик, – действительно, это так, я сам вчера бронировал эти апартаменты…

– Спасибо за приглашение председателя и президента, но, к сожалению, вынужден отказаться от такого лестного предложения, – так же сухо и буднично сказал Брагин, – думаю, пояснения причин отказа излагать излишне.

– Так и передать?..

– Так и передать.

– Было бы предложено, – с легким нажимом сказал первый молодчик, – в любом случае, мне поручено передать, что с вами завтра хотят провести важные переговоры сразу же до вашей презентации…

– Завтра так завтра, – Брагин взял почему-то Леру за руку и легонько сжал ее ладонь, – пусть будет так… Передайте, что завтрашний разговор состоится… – и нагнал немного тумана. – …Завтра в самый раз, а послезавтра будет уже поздно…

– У вас же забронированы номера, – второй молодчик перевел взгляд с Брагина на Леру, – на весь срок конференции, на пять дней – или у вас поменялись планы?..

– Возможно, поменяются, – отрезал Брагин, – только передайте уважаемым председателю и президенту, переговоры наши состоятся завтра…

– Хорошо…

– Вы сотрудники ЗАО «Омега-минус»?

– Да.

– А не могли бы вы пояснить смысл использования второго слова «минус» в названии вашего акционерного общества после первого слова «омега».

Один из молодчиков, черноглазый амбал, явно из «лиц кавказской национальности» помялся и сказал чисто, без всякого акцента:

– Понимайте так, кто отказывается от выгодных деловых предложений нашего ЗАО, оказывается всегда в минусе, а кто принимает их, тот всегда, так сказать, оказывается в плюсе.

Другой сероглазый амбал, со славянским скуластым лицом добавил:

– Как бы так: «омега» последняя буква в греческом алфавите. Только ведь сказано в Писании – и последние будут первыми. Есть уже какое-то АО или ООО «Омега плюс». Так вот, насчет «плюса», если прибавлять к омеге что-то, все равно бессмыслица получается, буква-то последняя… А насчет «минуса» – если быстро отнимать от «омеги», по буковке, так легко и быстро до первой буквы в алфавите добраться – до «альфы».

– Да вы философ и филолог, – встряла в мужской разговор Лера, – так запросто раскрыть суть языкового символа…

– Наш бренд уже начинает греметь по всей России, – ухмыльнулся черноглазый, – скоро весь мир под него прогнется…

Простились сухо без положенных в подобных случаях «официальных» рукопожатий. Глядя в спину уходящим ни с чем молодчикам, Лера с заметной, усиливающейся тревогой посмотрела вопросительно Брагину в глаза:

– Тебе что-то не понравилось в их предложении? Я же вижу по тебе – не понравилось.

– Все не понравилось, потому и поедем до нашего военного санатория на такси – идет?

– Но ты же не выслушал мое условие…

– Говори.

– Мы поедем на троллейбусе, рейсом до Ялты…

– Только от трассы до Гурзуфа, до санатория – еще километра три-четыре. Мы придем уже поздно вечером, может, за полночь. Тебя ничто, не смущает, милая? Честно говоря, я не о себе, о тебе беспокоюсь…

– Вещей у нас почти никаких, я, наконец-то, выспалась за целый год, потому и готова к продолжению чудесного путешествия без всякого комфорта.

– Но ведь троллейбус до Гурзуфа будет пилить два с лишним часа, – может, сядем в маршрутку, так хоть быстрее?

– Я не хочу быстрее…

– Почему, – удивился Брагин, – почему троллейбус?

– Разве нам не о чем поговорить, о том же «Фаталисте», о Вуличе?.. К тому же троллейбус – это мое святое воспоминание детства… Я на нем с отцом дважды из Симферополя в Ялту добиралась… Ты же знал моего отца?..

Брагин кивнул головой. Лера взяла его за руку и посмотрела ему спокойно и пристально в глаза:

– Знай, что отец высоко ставил тебя, ценил ещё по твоим аспирантским научным работам. Я тебе это никогда еще не говорила.

– Да, на автореферат кандидатской диссертации он мне отзыв прислал, это было неожиданно, его институт не входил в список рассылки…

– Сколько тебе было тогда, когда ты защищался?

– Двадцать семь ещё не исполнилось…

– Как Лермонтов, – улыбнулась своим мыслям Лера. – А когда доктором стал?

– В неполных тридцать семь.

– Это возраст Пушкина. На автореферат докторской отец не мог уже тебе отзыв написать, его за два года до твоей защиты не стало…

– Едем, Лера, на троллейбусе, раз это тебе памятный знак о любимом отце… Действительно, есть, о чем поговорить… О том же «Фаталисте», например, героях того и нашего свинского времени…