Текст книги "Свобода выбора фатальна"

Часть VIII
Гурзуф

Глава 22

Они ускорили шаг и через десять минут оказались у ворот гурзуфского санатория. Дежурный подтвердил, что Брагину забронирован здесь отдельный «полулюкс», более скромный номер у Леры – напротив. В холле второго этажа он увидел за карточным столиком Гиви и Ваха. Те первыми, излишне приветливо махнули ему рукой, Брагин с достоинством сделал кивок головой, отвечая на приветствие. Сердце его стучало бесстрашно и яростно. Он твёрдо был уверен в себе: ничто в подлунном мире не посягнет на его независимость и свободу выбора вольного независимого человека.

Бросив свои вещи своем номере, Лера постучала к Брагину и тут же с порога передала ему свою колоду карт:

– К себе в номер не приглашаю, у меня соседка… Вон, Евгений, колода, выбери любую карту, не глядя, и подбрось ее вверх… Если это будет бубновая карта и упадет лицом вверх, то мы сыграем с тобой в карты… Ты же страстный любитель карт… В покер и преферанс я тебе не составлю компании… А вот в подкидного дурака – на интерес – пожалуйста…

– А каков интерес-то? – недовольно промямлил Брагин.

– Интерес выяснится позже… Может, и не будет никакого интереса с моей стороны, если брошенная тобой случайная карта окажется не бубновая или упадет лицом вниз… Только мне почему-то хочется, чтобы выбранная тобой карта оказалась бубновой дамой – это я…

Брагина скривил рот и с усмешкой произнес:

– Только Печорин взял со стола червонного туза и бросил кверху…

– Бери с закрытыми глазами и бросай… – холодно сказала Лера. – Если окажется червонный туз, твоя взяла – никакого продолжения не будет…

Брагина подошел к столу, взял с закрытыми глазами из середины колоды карту – на ощупь и наобум – и подбросил ее вверх…

Карта залетела под стул, и ее лица не было видно ни Брагину, ни Лере, которая сидела, не шелохнувшись, натянутая, как струна. Брагина снова поразился, увидев на лице Леры уже привычным взглядом тот знакомый ему отпечаток предопределения. Лера не спешила ничуть узнать, что же это за карта, лицом ли она повернута, она жестом попросила подойти к лежащей карте Брагину.

Прежде, чем подойти к карте, Брагин не преминул напомнить о своей эрудиции и отменной памяти и прочитал достаточно громко и напыщенно с закрытыми глазами отрывок – к месту и времени – из «Фаталиста»:

– Дыхание у всех остановилось… Все глаза, выражая страх и какое-то неопределенное любопытство, бегали от пистолета к роковому тузу, который трепеща на воздухе, опускался медленно… В ту минуту, как он коснулся стола, Вулич спустил курок… осечка! «Слава Богу! – воскликнули многие – не заряжен». «Посмотрим, однако ж…» – сказал Вулич. Он взвел курок, прицелился в фуражку, висевшую над окном; выстрел раздался – дым наполнил комнату; когда он рассеялся, сняли фуражку. Она была пробита в самой середине, и пуля глубоко засела в стене… Минуты три никто не мог слова вымолвить; Вулич преспокойно пересыпал в свой кошелек мои червонцы… Пошли толки о том, отчего пистолет в первый раз не выстрелил; иные утверждали, что, вероятно, полка была засорена, другие говорили шепотом, что порох был сырой и что после Вулич присыпал свежего… Но я утверждал, что последнее предположение несправедливо, потому что я все время не спускал глаз с пистолета… «Вы счастливы в игре!» – сказал я Вуличу. «В первый раз отроду, – отвечал он, самодовольно улыбаясь, – это лучше банка и штоса». – «Зато немножко опаснее». – «А что? Вы начали верить предопределению?» – «Верю, только не понимаю теперь, отчего мне казалось, что вы непременно должны…»

– Хватит… – громко с надрывом перебила Брагина Лера. – Хватит… Подними карту и покажи ее мне…

Брагин видел на ее лице ту же таинственную печать, но, не желая ударить в грязь лицом, чем-то выдать свой испуг, даже страх, попытался отшутиться, прежде чем сделать шаг в направлении злосчастной «залетевшей» карты:

– Уже новое отличие… Нет пистолета… Нет выстрела… И карта, вместо того, чтобы упасть на стол, залетела далеко, как говорят, к черту на куличики…

Он нагнулся к карте, и тут же что-то кольнуло острой иглой в самую незащищенную точку его сердца – его глазам открылась лицо бубновой дамы. С ужасом он увидел даже в карте, на лике бубновой дамы тот же странный отпечаток неизбежной судьбы.

Уже по опрокинутому лицу мужа Лера поняла – то судьба. Брагин, не говоря ни слова, протянул ей бубновую даму. Они долго и сосредоточенно молчали, думая каждый о своем: Лера о чудных и странных превратностях судьбы, Брагин высчитывал вероятность того, что вытащенная им случайно из колоды карта могла оказаться бубновой, к тому же дамой бубновой, а подброшенная вверх должна показать лицо именно этой опасной дамы бубновой…

Через какое-то время Лера сказала:

– Значит, быть пари, милый… Прежде чем пересыпать все червонцы в кошелек, надо еще выиграть… Так будем играть десять партий в подкидного дурака…

– А в чем интерес-то?.. – недовольно буркнул Брагин, он не любил ситуаций, когда обстоятельства управляют им, а не он ими. – Я же должен знать, стоит ли мне шибко стараться…

– А ты разве когда-нибудь играл во что-либо или начинал заниматься чем-нибудь, стремясь не выиграть, а проиграть? Неужели так важна суть интереса?. Мне кажется, что Печорин, что Вулич были абсолютно равнодушны к тем же деньгам, поставленным на кон. Тем более, о Вуличе Лермонтов написал, что он за зеленым столом забывал про все и обыкновенно проигрывал. Но постоянные удачи только раздражали его упрямство. Вот и тогда, когда поставил ва-банк в игре с одним из самых горячих понтеров, в ходе возникшей перестрелки с чеченцами, снова проиграл – уже во время боя нашел понтера и отдал деньги. Потому и ты, Евгений, играй во всю силу своего развитого интеллекта, бери пример с Лермонтовского горячего понтера…

– Ну, хорошо, играем десять партий. Я выиграю шесть или десять партий – и что тогда?..

– Разумеется, все мои деньги, которыми распоряжаюсь я, твои… – Лера, предупредив недовольную гримасу на лице Брагина, быстро добавила. – Только кроме денег мне, потомку Вуича, почему-то тоже захотелось убедиться, есть или нет на свете предопределение… Любопытство при осознании одного элементарного факта, что жизнь такова, какова она есть и больше «никакова».

– Может, не стоит заигрываться, милая, самое время остановиться? Не зациклиться бы нам с твоим ли, моим ли предопределением?

– Не заиграемся, Евгений… – нежным ласковым голосом успокоила его Лера. – Так надо… Мне почему-то кажется, что после презентации мы с тобой в воскресенье поедем в Коктебель и подымимся на Карадаг… Всю жизнь об этом мечтала, еще с тех пор, как с отцом впервые оказалась в Крыму и от него услышала такие диковинные слова – Коктебель, Карадаг… звучит завораживающе

– Может, Аю-даг? Аю-даг отсюда неподалеку – за Артеком…

– Нет, именно Карадаг… Я за такое предопределение, которое подарило мне тебя… Я еще в поезде загадала поехать с тобой сразу же после презентации Коктебель, взойти на Карадаг… Помнишь, тебе надо проиграть мне пари, как Печорин Вуличу… Вулич-Вуич – это я, Евгений… – Напомнила Лера. – И поедем мы в Коктебель и поднимемся в горы, на Карадаг с тобой взойдем – но только при одном условии… Если я выиграю у тебя подряд все десять партий… Иначе останемся здесь до самого конца конференции…

– Играем до шести побед? – спросил Брагин, цепляясь за соломинку, как испуганный утопающий, снова заметив уже привычным глазом на лице Леры знакомый ему странный отпечаток и подумав почему-то: «В таком случае, глупо поддаваться, буду играть, как карта ляжет».

– Нет, будем играть ровно десять партий… Так надо и мне, и тебе…

Из десяти партий Лера выиграла ровно десять – не шла в этот вечер игра у Брагина, не ложилась, как надо, у него карта.

– Вот и все… Послезавтра едем… Так предопределено, какие бы обстоятельства не толкали бы в противоположную сторону… – сказала без тени иронии Лера. – А пока вперед – на ночной променад с первым ночным купанием, как тогда, в нашу первую встречу… Помнишь?..

Глава 23

Пока они говорили и играли в карты, отшумел короткий, теплый сентябрьский ливень. Тучи рассевались и облака разбегались – сквозь них просвечивали звезды. Охранник пропустил их на набережную, предупредив, что он закроет за ними калитку и его надо потревожить звонком при входе. Брагин строго и твердо предупредил охранника, чтобы тот не закрывал калитку – они вернутся скоро. Тот неохотно согласился:

– Вообще-то нам строго приказано ночью никого посторонних не пускать… Инструкция такая – в двенадцать ворота закрываем и охраняем…

– Во-первых, мы не посторонние, – с металлом в голосе произнес Брагин, – во-вторых, ворота, не запирая на замок, охраняйте, бога ради, только пропустите нас назад в санаторий после купания с набережной через час…

– Час?..

– Может, тридцать-сорок минут… Окунемся – и назад… – Брагин улыбнулся. – Заранее благодарим.

– Мы быстро… – нежно проворковала Лера.

Они выбрали место потемнее, около причала, подальше от света фонарей и прожекторов. Камни пляжа, где они раздевались, были мокрые и скользкие. Их обступала волнительная тишина и ночь, только тихое море почти бесшумно накатывало свои легкие волны на берег.

– Как все быстро меняется на море: гроза и тишина, ливень и покой… И снова над миром сияют звезды… – сказала Лера. – Хоть бы звезда сорвалась, чтобы я успела загадать желание… Я ведь так и не успела ничего загадать по дороге. Я так люблю смотреть на звезды – а ты?..

– Я тоже… – тихо ответил Брагина. – Когда-то еще в школ меня Михаил Юрьевич протряс тем, как он глядел на звезды и размышлял о них, человеческих судьбах – приписав все это в «Фаталисте» Печорину… Хочешь, я тебе его стихи или прозу прочитаю?.. «Выхожу один я на дорогу, сквозь туман кремнистый путь блестит. Ночь тиха. Пустыня внемлет богу и звезда с звездою говорит…»

– …Лучше то место из «Фаталиста» о звездах… – перебила его Лера. – Я не сразу поняла, почему Вуич обратился к господам, практически к Печорину, испробовать на себе причуды предопределения и свободы выбора. Офицеры в один голос назвали Печорина эгоистом за то, что он держал пари с Вуличем, который, чтобы что-то доказать, неизвестно что и кому больше – себе или Печорину – хотел застрелиться…

– Да, Печорину приписывается странная и жестокая фраза, которая гораздо больше говорит об этом странном человек, чем многие страницы текста «Героя нашего времени» – как будто он, Вулич, без него, Печорина не мог найти более подходящего и удобного случая, чтобы покончить с собой…

– А я и не обратила на это внимание… – сказала задумчиво Лера. – Как странна и по-своему жестока эта фраза…

– И сразу, милая, после такой уничижительной, скорее, уничтожающей характеристики своего любимого героя идут наблюдения ночного неба героя и его рассуждения… Ты, действительно, хочешь, чтобы я для тебя почитал?..

– Конечно, Евгений… Ведь мы с тобой бродим под теми же звездами, которые светили какие-то сто тридцать лет тому назад и Печорину-Лермонтову и Вуичу-Вуличу.

– Слушай… – Брагина нежно положил руку на плечо Нины и проникновенно, с чувством стал читать. – …Звезды спокойно сияли на темно-голубом своде, и мне стало смешно, когда я вспомнил, что были некогда люди премудрые, думавшие, что светила небесные принимают участие в наших ничтожных спорах за клочок земли или за какие-нибудь вымышленные права. И что ж? Эти лампады, зажженные, по их мнению, только для того, чтобы освещать их битвы и торжества, горят с прежним блеском, а их страсти и надежды давно угасли вместе с ними, как огонек зажженный на краю леса беспечным странником! Но зато какую силу придавала им уверенность, что целое небо со своими бесчисленными жителями, на них смотрит с участием, хотя немым и неизменным!.. А мы, их жалкие потомки, скитающиеся по земле без убеждений и гордости, без наслаждения и страха, кроме той невольной боязни, сжимающей сердце при мысли о неизбежном конце, мы не способны более к великим жертвам ни для блага человечества, ни даже для собственного нашего счастья, потому что знаем его невозможность и равнодушно переходим от сомнению к сомнению, как наш предки бросались от одного заблуждения к другому, не имея, как они, ни надежды, ни даже того неопределенного, хотя и сильного наслаждения, которое встречает душа во всякой борьбе с людьми или судьбой.

Брагина зябко повел плечами и выдохнул:

– Об этом отрывке можно говорить бесконечно… Звезды, судьбы, надежды, жертвы, сомнения и вера…

После долгого молчания Лера обняла Брагина и за шею и прошелестела одними губами:

– Ты так потрясающе читал… Можно я тебя поцелую, как тогда в первый раз, помнишь?.. – Она страстно поцеловала его в губы, не дожидаясь ответа. – И спрошу – веришь ли ты сам в звезды, в астрологию, как верили в них древние… И еще – как к звездам и к астрологическим предопределениям относятся сами ученые – серьёзно или не серьёзно, равнодушно?..

– Мне не хотелось бы впадать в дурацкий тон – что-то в этом есть… Конечно, что-то есть, раз от солнца и звезд зависит совокупность внешних условий нашей жизни, а также наше здоровье и даже облик – вплоть до радужной оболочки наших глаз, отпечатков пальцев и линий на ладони… – Брагин невероятно сильно хотелось взглянуть на лицо Леры, на ее ладони, чтобы увидеть или не увидеть нечто, что уже поражало его в этот вечер, но он сдержал себя от этих нелепых попыток что-то объяснять и доказывать. – …Отсюда легко сделать логический шажок, что от тех же условий – положения звезд и планет при рождении человека и в какое-то время, здесь и сейчас, должна зависеть и вся жизнь и судьба человека… Конечно, древние были не глупцы и нелюбопытные… Наоборот, по наблюдательности и чувствительности они могли дать сто очков форы современным толстокожим нашим современникам с рациональным типом мышления, тягой к наживе и корысти торгашей…

– Приведи пример, что древние были тоньше и чувствительнее, чем их толстокожие потомки… – Лера сняла руку Брагина со своего плеча и произнесла с укором. – Вуича, Печорина и, конечно же, Лермонтова к ним, толстокожим, ведь не причислишь – тем более, раз они мучились проблемами предопределения…

– Вера в судьбу, фатум, влияние на них звезд, как мне кажется, толстокожим неинтересна… Вулич, Печорин, Лермонтов – это не наши современники, которым на девяносто девять и девять в периоде наплевать на звезды и астрологию, они скорее ближе древним грекам… Вся судьба человека, как говорит Гомер, определена в момент его рождения, а отсюда легко прийти к мысли, что все его будущее может быть прочтено на звездах, посредством изучения расположения их в момент рождения человека. Правильные движения небесных светил наилучшим образом символизируют понятие рока, и с ними человек и связал свою судьбу. А другой мудрец Авл Гелий сказал так – все, что человек делает, то делает не по своему произволу, а руководимый звездами. Знал о влияние небесных светил на человека, отец медицины Гиппократ верил на полном серьезе, что Плеяды, Арктур и Сириус имеют гибельное влияние на здоровье человека, а еще он верил в существование критических дней, зависящих от гелиакических восходов и заходов светил…

– «…А что, если, вздрогнув неправильно, задумчивая всегда, иголкой своею заржавленной уколет меня звезда?» Знаешь, милый, это Мандельштам. – Лера тяжело вздохнула. – Эти строки больше всего мне поясняют суть предопределения и связи с ним звезд… Вздрогнет звезда – и согласно предопределению в человеческое сердце вонзится заржавленная иголка…

Лера с печальной улыбкой протянула свои ладони Брагина, и он привычным взглядом увидел на ее лице, в затуманенном взоре ее изумрудного цвета глаз знакомую ему тайную печать, а внимательно вглядевшись, в линии ее правой ладони, заметил, что линия жизни, то исчезает, то снова появляется…

– Чертовщина какая-то… – пробурчал Брагин себе под нос и уже яснее и громче задал вопрос. – Если бы только знать, как и когда предопределение одних ведет к спасению от смерти и добру, а других к гибели и злу?..

– Вот на этот раз ты, милый, попал в самую точку… – Лера порывисто схватило руку Брагина и притянула к себе. – Неужели ты не чувствуешь то, что мы, я и ты, прикоснулись именно сейчас к тому, что нам предопределено, на роду написано… Я вижу, что-то сильнее меня и тебя толкает к тому, чтобы испытать нас – или, или… Можно попытаться избежать испытания, отсрочить его… Но, даже позабыв о существовании такой сложной математической науки, а только имея о ней самое приблизительное представление – я имею в виду теорию вероятностей – то, что вынуждает ехать в Коктебель, уже не поддается рассудку… Это невероятно – мы же с тобой чего-то знаем и понимаем в математике, в законах вероятности…

– Так… – кивнул головой Брагин. – Только стоит ли испытывать судьбу?.. Вулич с Печориным зарвались в испытаниях…

– Но их пример другим, то есть нам наука… – жарко выдохнула Лера. – Даже если внутренним зрением увидеть невольно нечто страшное или неприятное для нас будущем, то это только подталкивает лично меня к тому, чтобы на развилке времени, где, казалось бы, все уже предопределено, сделать свой внутренний свободный выбор… Вот и все… Как просто… По закону внутренней свободы выбора не развязывать узлы предопределения – а разрубить их одним махом. То не вызов судьбе, наоборот, довериться на развилке времени своему свободному выбору – выбрать судьбу. И тогда все позади. Недаром мы так долго плутали в треугольнике: я и Игорь, я и ты… Я не говорю о четырехугольнике, потому что, догадываюсь, что воспоминание о семье, твоих детях, тяготит тебя гораздо больше, чем меня…

– Мы же договорились, что… – пробормотал Брагин в сильном возбуждении с судорожно сжатыми кулаками. – Не надо о семье, детях…

– Прости, прости… – Лера пылко поцеловала его в щеки и уголки губ, которые Брагин отводил от ее горячих губ. – Но только в Коктебеле, раз нас, точнее, меня туда тянет невероятной силы магнитом… Только там мы покончим раз и навсегда и с тиранией проклятия, и с горечью предопределения, которые часто сливаются в одно целое и тиранят нас… Помнишь, как у Лемма в «Солярисе» мыслящий океан, который обитатели космической станции облучают, материализует в памяти их кошмары их прошлой земной жизни… У каждого обитателя свой кошмар, предопределение, которому они, герои, не властны противостоять… Помнишь, как одному доктору тоже являлась толстая негритянка… – Лера снова порывисто стала целовать Брагина в губы, страстно шепча. – …Я хочу так же избавиться от своего кошмарного комплекса… – Она подумала о Игоре, Гарике, но не произнесла вслух эти презренные имена в мгновения откровения. – …Со всем, со всем-всем, что было до тебя… Пусть даже, что ты чего-то читаешь на моем лице, и ужасаешься, как Печорин читающий печать гибели на лице моего предка Вуича… Пусть все так… Мы должны на развилке времени выбрать свой путь, обрести истинных себя, иначе мы потеряемся в тенетах времени, что бы не предпринимали потом… Предопределению никто не властен был противостоять – ни Вулич, ни Печорин… Ведь через какой-то мизерный срок после событий «Фаталиста» он тоже умрет – от болезни, от несчастной любви, неизвестно – но умрет быстро после того, как он тоже бросился на протрезвевшего казака, который по пьяни зарубил моего предка-родича Вуича… А мы сможем на развилке времени всех обставить… И убежать – к себе истинным и очищенным…

– Не надо себя накручивать, – чуть не крикнул на пустой набережной Брагин, но сдержался, переходя на шепот, – хватит, милая, так ведь не ровен час – и заиграемся….

– Может, я к ревную тебя гораздо больше, чем ты меня… А я хочу быть с тобой, вопреки всем обстоятельствам… Я еще тебе все должна рассказать… Но только в Коктебеле, на Карадаге… – Страстно шептала она и целовала, и целовала его. – …Мы на нашей развилке времени избавимся от наших кошмаров… Взаимных оскорбительных фантомов… Так мы очистимся для новой любви, понимаешь, более чистой, глубокой и возвышенной… И никогда о прошлом кошмаре не вспомним… Перейдем через прошлый кошмар, перешагнем в Коктебеле через него, как тот же Печорин… Помнишь?..

– Да, Печорин спокойно и непринужденно перешагнул через зарубленную толстую свинью… – сказал Брагина, подумав почему-то, что так действительно проще ему стереть в своей памяти все, что мучит и тиранит его, ее.

Они купались в ночном спокойном море… Целовали и ласкали друг друга, как никогда, нежно и неистово… И плыли и плыли в черноту, касаясь во время гребков ладоней друг друга… Когда, заплыв далеко-далеко, решили возвращаться на огни берега, своего пляжа, Лера попросила его о чем-нибудь рассказать, соответственно текущему и быстро утекающему мгновению, мину жизни. И он не нашел ничего лучшего, как вернуться к теме предопределения, предварив эту тему ответом на вопрос любимой – как же ученые относились к такой несерьезной науке, даже лженауке – астрологии…

Начав с Нострадамуса, Брагина быстро перешел к великому астрономическому светилу Кеплеру – тому самому Кеплер, которому наука обязана установлением точных законов планетных движений. Брагина, глядя то на звезды, то на плывущую с ним Леру, нес с какой-то дикой радостью веселую чушь, мол, Кеплер не только верил в астрологию, но и сам занимался составлением гороскопов и защищал это искусство против нападок более просвещенных ученых. Кеплер пользовался известностью и непререкаемым научным авторитетом, как астроном и составитель удачных астрологических предсказаний, хотя некоторые утверждали, что он сам в них не верил, а занимался изготовлением гороскопов как средством к заработку. Именно Кеплеру приписывают – «предостережение некоторым», чтобы они при легкомысленном отбрасывании звездословного суеверия не выбросили ребенка вместе с водою из ванны и тем не повредили бы своей собственной профессии». А еще Брагина вспомнил для Леры, что Кеплер даже при удачных астрологических предсказаниях, как и всякий трезвый ученый, был холодным циником, раз способен отзываться об астрологии весьма презрительно: «Астрология есть такая вещь, на которую не стоит тратить времени, но люди в своем безумии думают, что ею должен заниматься математик… Астрология есть, конечно, глупая дочка, но, Боже мой, что бы стало с ее матерью астрономией, если бы она не имела этой дочки; ибо и вообще математические доходы астрономии так невелики, что мать наверно страдала бы от голода, если бы дочь ее не зарабатывала что-нибудь».