Текст книги "Ураган"

– Спасибо за интересный содержательный рассказ, Фёдор Иванович…

– Не в службу, а в дружбу скажите, Христа ради, в трагические дни природного небесного знамения, что вы загадали у Софьиной башни, о чём подумали, мысленно и душевно сосредоточившись… Я-то сторожил этих мест, давно понял, что Новодевичий – это место силы… А вы очутились здесь впервые, возможно, та же опальная Софья могла бы стать для вас своеобразным Гением Места…

– Я и загадала, и попросила у опальной Софьи только одно, чтобы вы, Фёдор Иванович, подарили мне свою дружбу и верность друга…

– А я вам, Вера Алексеевна, должен сказать хоть сейчас в понедельник о трагическом вчерашнем воскресенье, когда мы встретились… Это был воскресный праздник Всех Святых, в земле Российской просиявших… Так вот, вряд ли святитель Николай Мирликийский, мощи которого прибыли в Москву из итальянского Бари, на нас грешных прогневался, он нас познакомил, сдружил и сблизил душевно, если хотите… А там и до большой любви человеческой совсем не далече… Дай Бог, чтобы и мои надежды и желания оправдались… А я, подарив вам верную дружбу, постараюсь вас ею не разочаровывать…

Глава 5

Вера Алексеевна вернулась к себе домой из Москвы в каком-то странном отрешенном состоянии, которого никогда не замечала за собой. Она словно позабыла, что перед самым отъездом в столицу она почему-то взяла месячный отпуск на работе в больнице, а в душный жаркий день отъезда 20 июня на подходе к вокзалу увидела в размытой облачности, в серой хмари неба необычное радужное явление. У вокзала какая-то женщина сзади её крикнула: «Смотри, какая странная, необычная радуга». Она посчитала что незнакомая или знакомая её женщина обратилась именно к ней, и она обернулась на крик. Лицо женщины было Вере Алексеевне абсолютно незнакомым, да и кричала она «смотри» не ей, а пожилому мужчине с двумя чемоданами в руках. Только этот мужчина с неподъёмными чемоданами и Вера Алексеевна, обернувшись назад почти одновременно, увидели неожиданно для себя, воистину странно-чудную картину в небесной хмари: радужное знамение в несколько необычных по форме слоёв, нанизанных друг на друга в виде ярких многоцветных арок. И эти удивительные завораживающие многослойные арки, словно анфилады конструкции небесного дворца, созданные по воле архитектора-демиурга, уходили куда-то вдаль от площади вокзала. Тогда машинально Вера Алексеевна заметила, что первая нижняя радуга в свои чудные семь цветов была намного ярче остальных радужных слоёв, те наслоенные верхние радуги были заметно бледнее в своём семицветии, а самая верхняя бледнее всех, жидко-тусклая, совсем мутная уже рвалась на части и терялась в гуще сизых облаков.

Вот и просыпалась после возвращения из Москвы, будучи в отпуске и не спеша, как прежде, на работу, надолго позабытым и вспомнившимся неожиданно странным радужным многослойным видением, будто кто-то её толчком будил многослойной радугой. И ранний утренний толчок посылал в мозг сигнал: необычайно красивая и необычная для восприятия многослойная радуга готовила небесный вихрь, ураган, который скоро будет валить деревья, столбы и кресты с куполов церквей и колоколен. И она, всё вдруг вспомнив и очнувшись от своих тяжких дум, при пробуждении повторяла: «Да такая радуга перед отъездом в столицу была неспроста, это было знамение как предтеча чёрного вихря Новодевичьего, вихря, урагана, сбросившего и покорёжившего кресты».

Почему она на несколько дней позабыла многослойную чудную радугу на привокзальной площади, словно отгораживаясь ладонью от скорого вихря, смахивающего ладонью кресты с церквей? Наверное, потому что в русской душе хранится поверье от предков, мол, видеть радугу всегда к счастью, а в дурном внутреннем состоянии всегда верить в то, что надо надеяться и всё как-то обойдётся, утрясётся, «устаканится». Только она-то знала, что даже при виде такой редкостной многослойной радуги лично для неё ничего не уладится и не утрясётся, может, потому и дала себе перед отъездом в Москву мысленный, но твёрдый неотменяемый приказ в мозг – забыть небесное радужное чудо…

А сейчас по возвращении домой, когда уже после видения куполов без крестов Новодевичьего, памятная вспышка многослойной радуги ассоциировалась уже с новыми ощущениями внутренних трансформаций: ничего смертельного и душераздирающего та чудная радуга не несёт. Наоборот, это нечто вроде прощания с чем-то отжившим, пережившим свой здоровый земной срок, это всего лишь предтеча больших назревших перемен, которых не надо никак бояться…

Да после радуги случился смертельный вихрь, и смерть с косой скосила кресты с колокольни и храмов Новодевичьего… Только ей, неразумной и глупой бабе, умным учителем было толково объяснено, что столбов и деревьев чёрным вихрем 21 июня было повалено, скошено смертельной косой, гораздо больше, чем золотых крестов с куполов…Значит, невзирая на мрачный символ вихря смерти с косой, косящей столбы, дерева и кресты, речь идёт не о полном вымирании, умирании всего живого и символического, а о необходимости преображения, трансформации… Это и не финал, и не последний акт жизни, пусть и при душевном потрясении, а мучительный и необходимый переход в новое качество жизни… Печальный переход? Не без этого, насущный жизненный переход, со всеми его печалями и неосознаваемыми пока радостями – ведь радуга всё же является счастливым символом продолжающейся жизни…

Откуда было её жуткое самомучительство, настолько жуткое, что она даже в памяти стёрла небесное радужное знамение? Да всё оттуда, когда она сама вызвала скорую помощь, чтобы отвезти свихнувшегося алкаша-мужа в психушку… Ведь он грозился на её глазах покончить жизнь самоубийством из-за нежелания продолжать жалкое существование на белом свете… А до этого в пьяном виде, на карачках, как говорится, «в положении риз» муженёк бросил Вере Алексеевне тяжкое обвинение, после которого ему окончательно жить расхотелось:

– Вешаться не буду, и под поезд на рельсы не лягу, травиться тоже не буду… Выброшусь с нашего пятого этажа – головой вниз на асфальт – и не вынырну, потому что сил нет дальше жить… – И пополз на балкон, вопя во весь голос. – Сын наш в тюрьме сгниёт, а я в братской могиле для алкашей…

Она связала мужу ноги и руки ремнями и вызвала скорую помощь из психушки, благо, что её там все знали – прилетели мгновенно. Давно знали об её больном спившемся супруге, грозившемся уже полгода покончить с собой, как только их сыну-боксёру по суду определили пять лет тюрьмы за участие в преступной деятельности в банде, промышляющей воровством и разбоями. На счету этой банды были даже убийства, но в конкретных убийствах признались самые старшие и матёрые отморозки, а на сына Веры Алексеевны не смогли найти доказательств участия в убийствах.

Тогда она тоже, как и муж, во время вынесения приговора сыну, потеряла смысл дальнейшего существования. Муж тогда был уже давно безработным, выперли его на улицу с завода, который оказался никому не нужным, ни стране, ни городу, никому. И запил муженёк, и сына к алкоголю приобщил, а сынка, боксёра пьющего, сначала какая-то шайка подобрала, а потом, «завязавшего» спортивного парня лихая банда в свои ряды приняла для «осуществления силовых акций».

Безотказной медсестрой Вера Алексеевна слыла давно в своей городской больнице, сразу после медучилища, а с мужем-алкоголиком и сыном-бандитом сама набивалась на ночные дежурства после дневных работ по графику, лишь бы поменьше быть дома и не видеть деградации окончательно спившегося мужа. Лишь бы сыну в глаза не смотреть и не спрашивать, мол, как твои воровские и бандитские дела?..

А потом суд над бандой, сын на скамье подсудимых в клетке, как дикий опасный для общества зверь, приговор – и идите, родители бандита, «стоявшего на стрёме во время разбоев», сходить с ума и кончать счёты с жизнью. Тогда Вера Алексеевна спрашивала себя: «Так в чём же ты виновата, что несчастный муж на твоих глазах спился и до ручки дошёл, а сын в разбойники подался?» Не существовало разумного, цельного ответа у неё, были только суетные мысли насчёт этого – по поводу и без повода…

Мол, жизнь кардинально изменилась, что «перестройку», что при «воровском и бандитском рынке». Кто-то сумел вписаться, а они не вписались в крутые повороты «рыночной демократии и свободы». При всём желании, работая даже на две или три ставки медсестры, она не смогла бы прокормить их «не святое семейство». Ужас жуткого времени перестройки и рынка заключался в том, что оно без лишних церемоний и экивоков отнял у неё и её семейства понятия перспективы – как и зачем жить дальше? Ведь дальше ехать было некуда и незачем… Безденежье до и невозможность жития-бытия после, когда сын стал приносить домой «грязные деньги», пахнущие кровью и воровством…

Как тут не запить и не спиться окончательно безработному мужу… А она пить, вообще, не умела и не могла, поскольку женский организм не выносил спиртного даже в мизерных количествах – категорически… Вот и не пила, но с ужасом наблюдала, как спиваются бывшие когда-то добрые, близкие не пьющие люди…

И деваться куда? Некуда… Сдала мужа со связанными руками и ногами в психушку, взяла в больнице неплановый отпуск и выехала «в Москву развеять тоску» к родичам, да не доехала до них – после видения сорванных крестов с куполов Новодевичьей обители. А после двух ночёвок у экскурсовода-учителя в двухкомнатной квартире решила вернуться домой: как-то неуютно показалось её гостевать, что в учительской квартире, что у родичей в неспокойных подлых временах, где люди спиваются и лихоимствуют, когда чёрные вихри с церквей кресты срывают.

«И грохаются от вихрей Новодевичьего кресты золотые оземь – для устрашения и потрясения слабых человеческих душ. Вот и моя душа от такого знамения содрогнулась… – думала она, просыпаясь, разбуженная толчками с видениями многослойной радуги. – Как жить-то дальше?..»

В первый-то день после возвращения домой она знала, что делать. Пошла в психушку к мужу. А тот, лёжа на койке «в разобранном виде», под действием сильных лекарственных средств, или впав в ступор, не узнал её или сделал вид, что не узнал и не узнает уже никогда…

Старая любопытна соседка по лестничной площадке спросила равнодушно, прикрыв зевающий рот:

– Была у несчастного мужа? Как он там, Вер?

– Была… Не узнал меня…

– Знать, допился до чёртиков… Ему теперь черти-бесы видятся, раз жену родную признавать не хочет…

– Худо ему…

– Когда, Вер в следующий раз пойдёшь к нему, заскочи перед этим ко мне, я ему крендельков передам… Может, по кренделькам и меня, по-соседски вспомнит, да и тебя заодно…

Вера Алексеевна поморщилась, хотела ответить дерзко и обидно для глупой соседки, лезущей в душу со своими крендельками, она-то знала, что муж не терпел сладкого, вряд ли, когда сподобился до крендельков соседской кумушки, но только кивнула сдержанно головой.

– Хорошо.

– А если какие вещи, Вер, будешь распродавать, то имей меня в виду первой в очереди, по-соседски – идёт?

– Что идёт?

– За четверть полной цены мы всё купим у тебя, Вер…

– Так ведь цены все изменились…

– Так мы всё пересчитаем, есть кому считать… И квартиру у тебя купим, если продавать надумаешь, Вер, имей нас в виду… Не обидим…

– В смысле… Как это, не обидим?..

– Муж-алкаш в психушке, сын-бандит в тюрьме – войдём в твоё положение соломенной вдовы…

– Это вы о чём?..

– Да не бери в голову, Вер, подумала, небось, что «сила солому ломит», а ты не солома, а только ты теперь «соломенная вдова», то есть несчастная жена, которая при пока ещё живом муже временно при его нынешнем состоянии осталась без его внимания и любви…

– Насмешливое это определение, однако…

– Не без этого, Вер, какая теперь любовь от сбрендившего мужа, какое внимание от супруга, когда его в психушку родня жена-медичка со связанными руками и ногами сдала, чтобы тот нигде по пути не хулиганил и бед не натворил тем же соседям…

– Ничего, мы тебе жениха подберём, про мужа алкаша и психа и сына-бандита смолчим, как сватьи добропорядочные, если будешь старые порядки соседей чтить, по мере возможностей и…

– А вот здесь не заморачивайтесь и не утруждайте себя хлопотами, – прервала резко говорливую соседку Вера Алексеевна. Хотела что-нибудь добавить про уничижительный характер обращения с ней, как с соломенной вдовой, «бедной родственницей» при богатых соседях, но только отмахнулась от старухи, как от надоедливой мухи. – Хватит… Не испытывайте моё терпение… Помните мою покойную маму?

– Конечно, помню, как и ты, Вер, была медсестрой, фронтовичкой с медалями и орденами…О ней в газетах писали, помню…

– Хорошо, что помните… Она бы, не в пример мне, сказала бы: «Тьфу на вас», а я смолчу, поберегу свои нервы и душевные силы… Прощайте и живите, если жить с нечистой совестью можете…

Она закрыла дверь на ключ и разрыдалась солёными на вкус, очистительными слезами, думая мучительно и безнадёжно при звонящем телефоне, с вызовом явно по межгороду: «Надо что-то делать – только что что. Вот телефон трезвонит… Наверняка это он, царь-царевич Фёдор Иванович звонит из Москвы… Не родичи же московские, которые за копейку удавятся, на звонок никогда денег не наскребали доныне… Что делать?.. Месяц телефон не беру и не звоню никому… Пора на работу выходить – отвлечёт работа, чужие болезни и боли, при безнадёжном положении, это выход, как утопающему уцепиться за соломинку… Так уцепимся, а там посмотрим, авось выплывем, царь-царевич… король-королевич Фёдор…»

Глава 6

Да, Фёдор Иванович звонил Вере Алексеевне многажды и даже стал волноваться, не случилось ли что худое с ней. А вдруг ей в силу разных причин просто хочется побыть в одиночестве, бывает такое, когда ни с кем неохота говорить. Ни наяву, ни по телефону… Он не догадывался, почему так, но подразумевал, что такое может случиться с каждым человеком на грешной земле, на белом свете – ни слова и ни полслова не хочется произносить и не слышать ничего, ни того же слова, ни того же полслова…

Можно же было ему предположить, что уж больно складно он объяснил Вере Алексеевне природный разор чёрного вихря, валившего дерева и кресты… Мало ли, что дерев повалило, как говорится, «несчётно», а крестов Новодевичьего «счётно», единицы… Только всё равно – ужас… Кресты на земле и на куполе Смоленского как-то «на честном слове» держатся, готовые каждое мгновение упасть…

– Складно было на бумаге, да забыли про овраги, – как-то утром сказал он громко и уверенно сам себе. И решил непременно, во что бы то ни стало наведаться в Новодевичий, чтобы узнать новости с падшими крестами и крестами-инвалидами на куполах Смоленского собора. – Надо во всём самолично.

Взял с собой удостоверение районного депутата и пошёл к воротам Новодевичьего. Впрочем, его должны были признать и милиционеры на входе и святые отцы, священники, и сёстры. Ведь он часто водил туда на исторические экскурсии и своих школьников, и разных экскурсантов – организованных и стихийных.

И вот что он узнал и услышал непосредственно от участников драмы в обители от разбушевавшейся грозной стихии. Испуганные сёстры-инокини, чьи келейные окна выходили на Успенский храм Новодевичьего, наблюдали с тихим ужасом, как тяжеленные листы кровельного железа срывались ураганным вихрем с куполов храма и хаотично носились в воздухе, как лёгкая папиросная бумага. Старинные монастырские липы, тополя и берёзы вырывались вихрем с корнями и камнями из-под почвы, асфальта. Массивный тяжёлый крест на колокольне был вырван с корнем и брошен наземь, три золочёных тяжеленных креста на куполах Смоленского собора были и снесены с куполов ураганным вихрем и повержены наземь, два других креста жалко свисали сломанными, готовыми пасть, представляя страшную картину для взгляда инокинь.

Потрясённые монахини твердили, опустив очи долу?

– Слава Богу, что ураганные вихри не смогли проникнуть внутрь церкви – дома Господа…

– Божией милостью в Успенском храме все окна в храме оказались закрыты, а то при незакрытых ставнях произошёл бы ужасающий погром внутри…

– В обители был бурелом, но внутри Успенского храма ничего не пострадало…

– Не оказалось повреждений храма Успенского снаружи и внутри…

И прояснил Фёдор Иванович для себя, грешного, что ранним утром, когда он стоял с Верой Алексеевной, после речей юродивого «о небесном мщении», в парке со скошенными косой смерти кронами дерев, напротив стен обители, сёстры-инокини уже пробирались через бурелом к храму. Сёстры первым делом открыли двери Успенского храма проверить, нет ли там внутренних повреждений от игр вихревой стихии. Потом, оказывается, двух инокинь благословили отправиться на колокольню, осмотреть её изнутри и сделать фотографии обители сверху для визуализации повреждений, не видимых взглядам «с земли».

По мере возможности сёстры постарались убрать обломки крестов, кровельного железа и веток деревьев с дорожек обители. Матушка настоятельница сообщила о ситуации в монастыре должностным лицам епархии и государственного музея.

Несмотря на достаточно экстремальные условия и до конца невыясненную опасность положения в связи с крышей Успенского храма, праздничная воскресная Литургия не была отменена. Фёдор Иванович с удовлетворением выслушивал инокинь, как с особенным трепетным торжественным чувством пел в то тревожное утро сестринский хор, какие сугубые радостные молитвы возносили Господу священнослужители, причём в храме, несмотря ни на что, кроме сестёр-инокинь, были и другие молящиеся православные – служащие Новодевичьего монастыря и местного музея. Он не спрашивал инокинь:

«Почему было всё так торжественно и драматической ситуации, в трагическое время после разбушевавшейся стихии, похожей на военную атаку с воздуха чёрных природных вселенских сил?»

И так было всё ясно для ума и сердца:

«Жизнь взяла верх над смертью, косой смерти, срезавшей дерева и столбы, а также даже кресты с храмов. Ничего не кончено с падением от стихии крестов. Жизнь продолжается и будет продолжена из века в век, пока это угодно Провидению Высших Сил».

На следующий же день после природной нерукотворной катастрофы обитель посетил Святейший Патриарх Алексий II, объезжавший в этот день приходы и монастыри Москвы.

Поскольку ураганным вихрем Новодевичьему монастырю был нанесен значительный материальный ущерб, многие ремонтные и восстановительные работы были остановлены, все силы и средства пошли на ликвидацию последствий урагана. Не прекращавшиеся затяжные дожди мешали какие-то сроки кровельщикам восстанавливать крышу Успенского храма, временные покрытия давали в некоторых местах течь. Пострадал потолок общей паперти, но инокини с радостью отмечали, что Божией милостью, огромный по площади расписной свод трапезной части храма остался неповрежденным. Это с радостью отмечали и священнослужители: «Дорогостоящая и кропотливая работа по реставрации свода была закончена лишь за полгода до природной катастрофы, и посему милостивый Господь не попустил этой нешуточной беды, которая могла бы надолго отложить службы в обители».

Фёдор Иванович по праву отмечал, что вихревое несчастье в стенах древнего Новодевичьего монастыря не оставило равнодушными множество сочувствующих людей. Не только верующие прихожане, но даже люди не церковные, в основном, туристы приносили свою лепту на устранение последствий природной катастрофы. Среди жертвователей были и пенсионеры, отдававшие часть своего скудного дохода, и владельцы частных фирм, вносившие пожертвования в рублях и иностранной валюте, и отечественные знаменитости, и многие простолюдины. Отчисления на счет музея поступили и от епархии. Фёдор Иванович тоже внёс свою лепту и собственными ушами лично слышал от инокинь монастыря, что сам владыка Ювеналий, в ведении которого находились монастырь и епархия, внес значительный вклад.

Только работы по проектированию, отливке и золочению крестов оказались весьма дорогостоящими, в короткий срок невозможно было собрать необходимую сумму и начать работы. Посему до снятия порушенных свисающих крестов со Смоленского собора монастырь был закрыт для посещения во избежание несчастных случаев, что препятствовало проведению регулярных богослужений. По решению и благословению митрополита Ювеналия богослужения совершались в крестовом надвратном храме Преображения Господня, доступ в который был безопасен для прихожан. Службы в Успенском храме возобновились после снятия поврежденных крестов со Смоленского собора.

В это время Фёдор Иванович много времени проводил в библиотеках, заказывая соответствующую литературу и осмысливая природную катастрофу привёдшую к разрушению крестов и срыва их с куполов колокольни и Смоленского собора. По иронии судьбы, рассадники греха казино, бордели, замаскированные под сауны салоны красоты, оказались нетронутыми ураганом. Да и с опрокинутыми деревьями и столбами не было всё ясно: это он только ласково успокаивал испуганную и потрясённую Веру Алексеевну, мол, число поверженных дерев и столбов «несчётно», а порушенных и скинутых наземь крестов единицы. Число-то не всегда доказательство истины… А ещё Фёдора Ивановича заинтересовал факт, что в Королёве именно с православного храма был сорван крест, а не с католического неподалёку… Вот он и работал в библиотеках, чтобы приблизиться к тайне порушения и срыва православных крестов ураганными вихрями… За грехи?.. Почему так выборочно?.. Ведь спорить надо было и с иеговистами и католиками, молельные дома и храмы которых оказались нетронутыми чёрными ураганными вихрями…

Сначала он зацепился за фразу из одного религиозного трактата: «Евангелие не вмещается в доктрину «Свидетелей Иеговы»». А именно, Евангелие говорит, что по приказу Понтия Пилата надпись «Иисус назарянин, Царь иудейский» была прибита над головой Христа, как об этом свидетельствует Евангелие от Матфея. Если бы всё происходило так, как трактуют иеговисты и как рисуют иеговистские журналы, то надпись была бы не «над головой», а «над руками Христа».

Кроме того, апостол Фома «Неверующий», видевший распятие, но не видевший воскресения, сказал: «Если не увижу на руках Его ран от гвоздей, не поверю». Слово «гвозди» в Евангелие от Иоанн стоит во множественном числе. И речь идет не вообще о гвоздях, использованных при распятии, но именно о гвоздях, прибивших только руки. Следовательно, было несколько гвоздей, которыми были прибиты руки. Значит, руки были прибиты каждая отдельно, а, значит, руки были не сведены вместе, но, напротив, раскрыты, разведены для обозначения формы креста. И, значит, Фома «Неверующий», будучи сомневающимся человеком, которого невероятно сложно в чём-то убедить, видел именно крест, а не столб…

Что поделаешь, такова противоречивая жизнь земная и, тем более, жизнь, сотканная из противоречий, продолжающаяся, якобы, после смерти. И Сомневающийся «Неверующий Фома» имел все основания не верить в Воскресение Христово до тех пор, пока не увидит Христа живым и воскресшим после смерти, пока пальцы не опустит в Его кровоточащие раны. Вот и парадокс жизни и смерти, и Воскресения для двух образов: от Одного идёт и льётся на верующих радость и счастье, а от другого – мучение и недоверие. От Одного Светлого, сквозь всю человеческую историю идёт никогда пресекающийся луч пасхального света, пасхальной радости, а от другого – тёмное мучение сомнения и неверий… Как выбирать и кому поверить?.. Но и в сомнениях своих можно положиться на свидетельство Фомы неверующего: руки Христа, прибитые гвоздями, были разведены, как для объятий верующих в Него…

Только и таких случаях у «Свидетелей Иеговы» есть в запасниках тёмные аргументы заявлять, мол, православный перевод Библии для них не авторитетен и практически подложен. Мол, у них есть своя версия перевода с греческого, то есть так называемый «Перевод Нового Мира». Большинство упёртых русских иеговистов этого перевода в глаза не видели потому, что это перевод с греческого на английский язык, а не на русский. Посему Фёдор Иванович и заказал в Ленинской библиотеке и оригинал, и «Перевод Нового мира» на английском языке. Он нашёл и нужную ему цитату на английском: «…unless I see in his hands the print of the nails». Слово гвозди – nails стоит и здесь во множественном числе. По видимости, ни одна из тысяч рукописей Нового Завета, дошедших до нас от первого тысячелетия, не позволяет это место читать иначе.

Только иеговистская версия перевода Нового завета пробует внушить их оппонентам мысль: будто мучение Христос не был распят на кресте, через фальсификацию одной фразы из послания апостола Павла галатам. Святой Павел пишет, что Христос «повешен на древе». Иеговисты же переводят это место: «повешен на столбе». Но у апостола Павла нет в этом месте слова столб (стюлон). Он пишет – ксюлон. А ксюлон – это любой предмет, изготовленный из дерева (отсюда – музыкальный инструмент ксилофон). Живое, растущее дерево обозначается словом дендрон (отсюда – дендрарий как название ботанического сада). Поскольку же в упомянутом тексте Библии стоит слово ксюлон, должно быть всем понятно, что речь идет о дереве как материале, из которого изготовлен крест, а не о дереве как растении. Самое поразительное здесь по соображениям Фёдора Ивановича было то, что иеговистский «Перевод Нового Мира» слово «ксюлон» трактуется как столб (stake). Но сделанный самими же «Свидетелями Иеговы» подстрочный перевод греческого текста Нового Завета на английский язык переводит слово ксюлон совершенно верно – wood, дерево (с смысле прежде всего древесина, материал). Как понять, что в подстрочнике перевод правильный, а в других изданиях и проповедях – иной? Речь идет о вполне сознательном искажении реального текста… Такое могут себе позволить только сектанты. А стоит ли доверять людям, которые разрешают себе такие фальсификации? Итак, у «свидетелей Иеговы» нет серьезных доводов против традиционного христианского понимания казни Христа, как казни именно через крестовое распятие…

«Соответственно, и нет оснований толковать московский ураган как знак гнева Божия именно на православное почитание креста, – подумал Фёдор Иванович, – раз казнь через распятие на кресте обернётся Воскресением… Бог ты мой всё в Новодевичьем монастыре сшилось в ночь на Воскресение… Какой мучительный парадокс для чуткой русской души, и слава Богу, что ты, царь-царевич Фёдор Иванович отметил это, выделил исторический парадокс вихря Новодевичьего под Воскресенье и свет сопротивления смерти, как воскресения русской православной души, достойной и сопротивления смерти и Воскресения воистину… И в воскресенье, бывшее поначалу чёрным, но ставшее потом светлом мы встретились с Верой Алексеевной… С Верой… А до этого повидались с юродивым, вопящем о мщении свыше за наши грехи… Так было ли мщение?.. И я сомневаюсь насчёт мщения и не мщения, как Фома Неверующий, видевший распятие, но не видевший Воскресения Его… Живи и сомневайся… и верь… Ведь ту женщину, в глазах которых сквозило несчастье и потрясение, тоже звали Верой… Верь, Фёдор Иванович, в наши свинские времена с поруганием социальной справедливости и просто человеческой справедливости надобно верить, как мне верить в Веру… Как мне хочется ей, близкой мне по душе и родительским страданиям, рассказать о сёстрах, сопротивляющихся духу смерти и смертельному разрушению, о сестринском хоре, о скором вознесении на купола поверженных вихрем православных крестов».