Текст книги "Страсти по Михееву"

Небо. Самолёт. Девушка. Бизнес-класс. Мясо или рыба. На стенах нарядные таблички с надписями весёлыми червячками – тамошний колорит. На парне нарядная душная тройка «джерси» глубокого партийного цвета, как у регионального композитора, не сходящаяся в области предполагаемого пищевого тракта. Пляжный щёголь третьего эшелона на свободном выгуле. В таком модном приговоре обычно ездят в гости к дальним родственникам, чтобы те не требовали усиления материальной поддержки.

Мила в заманчивых ресницах и легко снимаемом воздушном платье, прикрывающем только колени. Волнующе прозрачная, как велосипед. К поцелуям, как принято, зовущая. При соблюдении, естественно, определённых микроэкономических условий. Она – женщина слова.

В салуне просторно и тихо. Только негромкий пьяный в лохматом галстуке быстрого приготовления с рекламой общепита на форзаце запивает водку жёлтым соком из всхлипывающего в руках пакета с небрежно отгрызенным уголком. С мизинцем на отлёте в умеренном направлении. Тоже «элита». Высокомотивированная и низкоквалифицированная. Присвоившая себе право говорить от имени народа. Полуграмотная, надевшая бетонный скафандр Родины-матери и поучающая всех, вся и всему. Имеющая простые, заранее неправильные, ответы на любые сложные вопросы. Выходцы из мелкопартийной шушеры, прошедшие отрицательный естественный отбор. Первопроходимцы с водевильным баритоном, хорошими связями и плохим русским. Новые крысы на старом корабле.

Меж рядов гибким отдохнувшим телом струится юркая стюардесса, громко пахнущая зубным врачом. Чувствуется, что она всех не одобряет. Чрез неё сквозит решительная добродетель.

Целомудренная пара контрактников-высотников свила гнездо подальше от греховной цивилизации, у замутнённого дискретным дыханием окна, в которое заглядывала далёкая пыльная луна и близкая водная гладь, рябившая от несильного ветра.

Своим ослепительным шёпотом родной речи они нагрели весь салон, проявляя попутно любовные дерзости руками в запотевших от страсти часах. Мила расстегнула на груди коллеги зарубежную рубаху, не упустив из виду и собственную амуницию, с которой неловкий кавалер никак не мог справиться внезапно захолодевшими пальцами. Они стали позволять себе лишнее в условиях замкнутого самолётного пространства, производя глажку свободных от покровов участков тела, будто оголённых проводов в гостиной старой дачной постройки, конфискованной комитетом бедноты. Факультативное зрелище феодальных утех. Прямо загодя сердце мрёт. «О, закрой свои бледные ноги».

Нетерпеливый кабальеро яростно вторгся в обстановку и вминательно исследовал послушную девичью грудь, будто на ней было начертано будущее, от усердия раздавив в кармане спички и потревожив плоские и нечастые бриолиновые волосы под покраску. Человеческое пересилило в нём производственное. Стая размороженных чувств пронеслась над диафрагмой. В глазах сияла халва. Туман, как молоко цельное сгущённое с сахаром, заливал сердце. В душе шёл горячий индейский дождь индейского же демисезонного лета. Ему раньше некогда было, а теперь он её обожал всеми фибрами своего несессера, сознавая полноту собственных привилегий.

Признаки симпатии влюблённого ненароком мужчины были видны обычным, невооружённым глазом. В милитаризации взора нужды не было: Мила закаляла сталь умело, чтобы не было мучительно больно, срывая по пути флаги на башнях. Безумствовала во всех направлениях, оседлав энергетические потоки.

Флюиды сгущались. Вельможа закатил глаза, освобождая внутри себя место для дополнительного восторга и переосоздав всё в воображении по законам красоты, но вдруг резко обмяк крупом, обронив либидо до полной утраты закадычно дружественной эректильной функции со стороны бывшего вышестоящего органа. Сел, как не свой, расплескав вожделение. Унылый, как невестина кукла в пламенеющих лентах на свадебном капоте прокатного авто. Как каменный гость – борец за цементное дело, как делегат от партии национальных акробатов, внимающий песне парового молота на праздновании 300-летия XIX партконференции. Родину заволокло тучами. Герцог Вюртембергский наебнулся с коня и уронил фасон, снискав квазиравновесное состояние. Ни с того, что называется, ни с сего. Произошла ирония судьбы. Сложное расположение образовалось в воздухе. Несильный разум погряз в ужасе, как наивный волнистый попугай, оказавшийся в комнате, где репетирует военный духовой оркестр. Заряд бодрости и мобильника пришли в негодность.

На свежую новость парадной походкой сбежалась ко всему готовая стюардесса, танцуя лицом и отбрасывая токсичную тень на стены и тряский кожаный багаж. Ей тоже хотелось славы и пожать немного плодов. Согласно эстетике советских поздравительных открыток она пустилась охать и больной глубоко опешил, потеряв сознание и привлекательно свесив ноги в пустоватых праздничных сандальках. Повис как бельё на верёвке в ожидании утюга, покинув животный мир обитания существ. Неэффективный, как одноногий чечёточник. Беззащитный, будто по спине с угрозами ползёт злая мёртвая стрекоза с кинжалом в зубах. Нелепый, как худой ученик комбайнёра с рейсфедером наперевес и в ковбойской шляпе, испускающий робкие дифтонговые звуки.

Пьяный в галстуке, разочаровавшийся в партийной доктрине по причине недоступности алкоголя в бездушном воздушном пространстве, наоборот – проснулся, зевнул, как пожилой лев, хрипло потребовал ландышей и охлаждённую газету, лёгким движением души опровергнув остатки сока на себя и на самолёт, нанеся ущерб. Он подумал, что он невидимка, но не подумал, что невидимость и незнание презумпции не освобождает от ответственности, которая наступает почём зря. В глазах невежливо проступала социально близкая «рабочая косточка».

Людей в радиусе центрального диаметра периметра аварии ссыпалось с избытком без недостатка. В основном, эта была сельская интеллигенция, объективные идеалисты русского толка, предпочитающие вьетнамский джаз седьмой волны всем прочим музыкальным направлениям. Неглубокий уровень собрался. Большинству из них была безразлична судьба человека во всех её кинематографических проявлениях, их распирало желание узреть интерьер и меню запретного для них транспортного отсека и хотя бы временно на законных основаниях ликвидировать социальную рознь внутри первого в мире юридически окаменелого социального государства, в котором законность не имеет отношения к справедливости и легко подменяется политической целесообразностью. «Ах, скажите, какой романтизм!». Таким был незатейливый вывод, рапортующий о всеобщем удовлетворении.

В толпе отдыхающих обнаружился дипломированный кем-то врач – наладчик станков с числовым программным управлением из Среднего Тагила, председатель поправочной комиссии, питающий загадочную страсть к столовому серебру. Он велел подпустить воздуху и шустро, как трезвый, измерил температуру «элитного» пациента. Температура была высокой, но не превышала температуры плавления вольфрамо-молибденового концентрата в соотношении 13:27.

Близкая людям, настоянная на поверхностных народных мудростях бабушка с ручной кладью, не без причин не выпускавшая из твёрдых объятий крупный чемодан с неровной надписью чернильным карандашом «Ф. Ушатов. 3 отряд» и понимающая толк в людских хворях, кратко, по-казённому, трибунным голосом зачитала приговор: «Ветрянка, сэр! Как есть ветрянка!». Все захлопали, хотя самолёт ещё болтался в нижайших слоях тропосферы.

От туристического шума виновник внепланового кворума у собственного изголовья очнулся, поднял грустные глаза и увидел общественность. Та была беспокойна и лила воду на кожу. Где-то внизу мягко коснулись земли колёса и прогремели повторные продолжительные аплодисменты, переходящие в принудительные овации, как на имперских съездах, пронумерованных для куражу римскими цифрами (удобно же: палку справа приставил и все лозунги и обещания без ощутимых потерь переносятся на новый срок). Больной снова оказался в забытьи, не строя планов на будущее и убрав ковёр нетерпения в сундук ожидания. Выглядел расстроенным. Как пионер, наблюдающий за сексом бабочек в монгольском лесу. Как трагик в генеральском реквизите, излагающий сатирические куплеты на юбилее Гробоносовского промышленного завода в честь выпуска первой партии семяприёмников для быка.

Стихийный митинг сочувствующих субъектов федерации разбавили гневом нахлынувшие тревожные люди. Они, гудя клизмами и не обременив никого сочувствием, увели клиента в хорошо изведанную даль, минуя предварительные ласки. И он ушёл, укротив свой сангвинический темперамент, выделяясь средь граждан лишь повышенным уровнем неопрятности верхней и нижней одежды. Ушёл, превратившись в точку, как последний автобус с прижатыми дверьми, бросив на алтарь медицины любовь неестественной величины…

А Мила тем временем уже сидела в президентском «люксе», пугаясь небольшого озадаченного швейцара, к которому третьего дня средь бела дня вернулась жена. У того теперь что ни слово, то «хэндэ хох!».

Солнце сверкало хрусталью. В зарослях мускулистой черешни текла распухшая река. Вода в ней гладкая, будто никто её сегодня не трогал. Старые советские постройки в городе ещё разрушались. Новые разрушались уже. От недавно прошедшего времени.

С улицы конструктивно поступали возмущённые звуки. Преимущественно семейства кошачьих. Похожие на волшебные голоса источников минеральной воды с умеренным ph. Мила завидовала. От недомогательства у девушек свободно происходит недомогание, и она горевала по судьбе, не зная кому дать в такую чудесную погоду, сбрасывая со счетов счета за газ, одежду, разницу в цифрах рождения и превращая спальню в поле битвы за светлую жизнь без ипотеки.

Купленное для случая деморализующее бельё, увы, не пригодилось, но в нём она чувствовала себя увереннее. Нежную шею абонировала горжетка из афробурой лисицы. В таком образе не стыдно и на парижскую мостовую из окна выпасть. Хотя, конечно, не стоит покупать вещи для жизни, которой не живёшь.

По устоявшейся привычке убивать себя опять не стала, а принялась легкомысленно передвигаться в пространстве, увеличивая беспорядок, ведя буржуазный образ жизни и топя своё горе в белом вине под рыбу и в красном под мясо. От сглазу. Оплаченные заранее печенье с волнующим названием «Фантазия», полметра каменной австро-венгерской колбасы и подозрительно волосатые фрукты остались нетронутыми. Играй, дутар! Раззудись плечо при звуках неаргентинского манго.

От промиллей в голове возник лиризм и ей захотелось написать трогательное рондо для профсоюзного раута или служебную записку на пушистой с родинками бумаге, лежащей на столе. Ветер парусно вздрагивал листки, образуя нежные пологие горки. Однако желание быстро иссякло и она добавила ещё вина, вытирая неутомлённые губы местным полотенцем, на котором был нарисован некрасивый верблюд. В жизни всегда есть место поводу. Скрижали с кинжалами скрежетали контрастами: шабли и Black Sabbath. Чистое деревенское лакшари. Без посторонних включений.

Сгоряча Мила отдалась дальнейшему досугу и задумалась своими мыслями: вот живёт, к примеру, человек спокойно, среди домашнего очага, общества и детей, зарабатывает на жизнь честным беспробудным трудом и вдруг ветрянка, подрезающая дальнейшие крылья. Как же много от последующего поколения болезней, наносящих негативный урон полноценному общению различных по внутренней геометрии полов, от которого, от общения, собственно, и образуются иногда дети. О, тополь! Ветки твои едки!

Бутылки звякнули октавами. Сопровождаемая думами, Мила, бесстыдно притягательная, повалилась в предрассветном хаосе, достигнув кровати, вытянув стройные щиколотки неспортивных ног и сцепив запястья натруженных стеклотарой рук, поражая иностранную темноту округлостью бедра. Вино рождает желание, но убивает исполнение. А душа ждала кого-нибудь. Под музыку режима ожидания. Ей снились Элвин и бурундучки. И личная недвижимость имущественного характера с видом на шиномонтаж. От желаний можно убежать, но нельзя спрятаться. Дождь закатил истерику…

В скучном обратном самолёте летела одна. Выглядела лучше, чем в жизни – вся в чёрном, похожая на скорбящую итальянку, у которой на поминках украли ворованную брошь. Временно итальянская рука раскручивала похмельный кефир в бутылке. Парней с болезнями на борту не было. «Она надевает чулки, и наступает осень».

Но контрактный приговор всё же был приведён в исполнение. Со всей строгостью достигнутых договорённостей. Бесспорно без порно. Пусть и не так красиво как изначально предполагалось, но освежающе дорого. Тщательно продуманный экспромт без аннексий и контрибуций.

Пропавший по недоразумению ухажёр нашёлся, одетый в незнакомый костюм грубого сукна и ногой в полиэтилене, похожий на хозяина передвижного цирка. Явив исхудавший внешний вид и расшатанное здоровье, он нивелировал свою медицинскую оплошность непосредственно по месту временной регистрации Милы, где ему наконец-то были вручены долгожданные ключи от всех ворот городской крепости. Волною тела как стеною обнесла. Через предварительный плавучий трактир, инсталлированный редким коллекционным кьянти Очаковского винзавода, упруго надутыми недовольными шарами и цветастыми жирандольными свечками достойного диаметра, предусматривающими наружное использование.

Горько! Горько наблюдать такой безжалостный случай происшествия. Горько созерцать, как чуть не пропал доброкачественный мужчина. Вдругорядь (допрежь) надо б от коклюша со свинкой прививку взять. А вдруг? Час-то неровён. Такова здешняя жизнь. Таковы зигзаги здешней любви. Как прятки по вотсап. Много не покажется.

Вещизм прораба Михеева

Старая футболка – вещь особенная. Ты о ней знаешь всё, а она о тебе многое. Ты помнишь, что купил её за недорого в прохладном аэропорту Улан-Удэ, помнишь, как платил приятной девушке на кассе, помнишь как первый раз надел и откуда взялись крохотные незаметные пятнышки от розового портвейна и супа минестроне в районе будущего пуза. Старая футболка, давно перешедшая в разряд домашних, – это часть жизни. Это воспоминания. Это старый друг. Это потёртое знамя на флагштоке судьбы. И надпись на груди уже истлела, не поймёшь, что там было начертано: то ли заповедь секты начинающих друидов, то ли «Коммунисты, назад!», то ли контекстная реклама минеральных удобрений на основе солей калия и туковых сеялок.

Женщина говорит: «Её пора на тряпки». Уверенно так излагает. Кого на тряпки? Историю жизни? Воспоминания? Громадную краюху существования многоклеточного существа? «Ты её всё равно надеваешь раз в году». И очень хорошо, что раз в году. И очень замечательно. Хотя бы раз в году она примиряет меня с рубашками и галстуками в остальное время. Зато я знаю, что всегда могу нарядиться в близкую мне вещь. Пусть будет. Она – личность. Тихая и воспитанная. Пусть хранит комплементарные данные обо мне. Как можно дольше. Кто-то же должен.

То же и со старыми ботинками. Судя по фасону, каблук когда-то предполагался. А верх почти новый. В Риме куплены, не на околовещевом базаре в Южном порту под отсутствующий шум окраинного прибоя.

И где только они со мной не были, по каким закоулкам и пивным не шлялись, собирая пыль эпохи, в какие только бордюры и поребрики не утыкались, ступая там, где ступала нога не всякого человека. Тоже пусть будут. Мы с ними ещё потопаем. По дорогам местного значения, ведущим к всеобщему знаменателю.

Господа, друзья-товарищи! У меня есть новые футболки. И волейболки, и баскетболки, и даже яростные гандболки. И у меня есть новые ботинки! Вы же знаете. Пар двадцать. А если считать по одному, то примерно штук сорок. Не меньше. Они уйдут по назначению. Или по завещанию. Попозже. Но пока я с вами тут, можно в старом побуду? Удобном? Спасибо!

Банк прораба Михеева

Затухающая функция похода в банк по сути своей не столько рутинная, сколько эстетически познавательная, призванная отвлечь послушный кругозор клиента от криминальных новостей культурной жизни столицы. Тем более, что искомый банк, по заверениям очередных его создателей, начал банковать ещё лет за двадцать до отмены в России крепостного права, а когда измученным непосильной свободой колхозникам начали выдавать паспорта и зарплаты, он находился в апогее своей преступной творческой деятельности.

Периметр жилища финансового учреждения полностью соответствует конфигурации пятикомнатной квартиры старой постройки. В ванной комнате расположились банкоматы. Здесь шумно и гамно, как в игровом зале в сладостный миг джекпота. Люди воюют с последними достижениями в области отечественной банкоиндустрии.

В бывшем отхожем месте дама с равнодушными фиолетовыми веками фарцует иностранной валютой по людоедскому курсу, не опасаясь гнева Международного валютного фонда и Общества защиты беззащитных мажоритариев. Из кабинета доносится тишина, располагая к возвышенному. Здесь в ходу настоящие деньги.

В просторной прихожей, невзирая на обилие граждан, грустный юноша не без успеха борется с шаткими стременами стремянки, совершенствуя квадратно-гнездовой потолок с целью уравнения неподатливых плоскостей с капризными лампочками. На пальце его сияет свежее обручальное кольцо, резко контрастирующее с багровыми сопками на лицевой (не изнаночной) стороне задорного, не пожилого ещё анфаса. Видать, новообретённая прекрасная ½ крепко задолжала по супружеской части, демонтируя и без того хлипкую ячейку высокоорганизованного разнополого общества. Не следует выдавать ничем не обеспеченных кредитов людям с плохой кредитной историей.

Начинающие, но уже свирепые юные банкиры в узеньких штанишках хищно гарцуют по ландшафту действительности и склоняют архаичную публику к подключению ненужных платных услуг, открыто похищая чужие мобильные телефоны с корыстной целью. Это их первые подлости в жизни. Ассистируют им стройные миловидные девушки с грубыми ефрейторскими голосами, пугающие ветеранов труда словами из жизни яйцекладущих и фрагментами белья представительского класса.

«Мамка» заведения легитимной походкой лавирует меж сограждан, хореографично сверкая нежным расточительным восьмым деном. Бродит бесцельно, но озабоченно, с неизменной папочкой, как участковый, симулируя в дороге биологическую эволюцию человека прямоходящего. В руках у неё ключ от сейфа для хранения военных тайн, а в глазах бушует общественное мнение и единство интересов с руководством. Коммунистическая фея. Разгадка природы. Такие обычно пишут стихи в тетрадочку. Иногда даже в рифму. Её ментальность отвергает любые противоречия. Устаёт во время профессии.

Скользя паровозным взором вглубь обстановки, она скучает. Скучает по временам крохотного полукруглого оконца на уровне гульфика простого рабочего человека, когда всё было ровно и пролетарий без булыжника знал своё место. Когда она улыбалась не каждый год, а только в год окончания пятилетки. А теперь ей грустно от нерастраченного пыла руководителя, она снисходительно кривит чувственные губы потомственной приёмщицы стеклотары в стремлении жарко исполнять службу за кулисами исполнительной власти, мысленно кивая в незатейливое прошлое.

Полуинтеллигентные операционистки с не совсем очевидными фамилиями на груди посильно излучают заинтересованность и экологически чистые улыбки. Их места в террариуме пронумерованы бодрыми арабскими цифрами. Количество расстегнутых пуговиц на уютных форменных блузках и уровень ручейковости изначально слабоприветливого голоса строго варьируются в соответствии с предполагаемым статусом мужчины на противоположном стуле.

Женское население посетителей на бывалых канапе можно условно классифицировать по трём основным категориям: вдовы бывших советских начальников, удачно завалившихся когда-то за кремлёвский плетень, в тяжёлых шубах из каракуля и норковых шапках из почившей в бозе «Берёзки» на Ферсмана, громкоговорящие темноволосые дамы в тёплых цветастых платках и не успевшие впитать столичную элегантность сельские бабушки в блёклых пуховичках промышленных расцветок, крепких рейтузах и крупновязанных «менингитках» из лохматой шерсти кустарного производства. Они задумчиво юзят по полу негнущимися сапогами из настоящей искусственной кожи. На лицах покорность и труднообъяснимая доброта к людям. Их призвание – маячить в окошке с фикусом, находя прекрасное в обыденном, а не броски в условиях неочевидности в сторону банков и других злачных мест общего пользования.

Испытывая лёгкое статистическое уныние, ожидатели посекундно сверяют цифры на своих бумажках с теми знаками, что светятся на жизнерадостном табло. Некоторые просто сидят здесь подолгу, без дела. Им нравится как строгий женский голос с верхотуры объявляет выигрышные номера. Так выглядит борьба с одиночеством.

Молодые восточные мамы переправляют средства на далёкую Родину. Их небольшие детки – начинающие геополитические москвичи – громко негодуют всуе, не стесняясь яркого света и городского антуража.

Деды, полные энергии заблуждений, по большей части, угрюмы в невозможности, как прежде, достойно содержать семью. Они, безответственно разглядывая девушек, охотно переговариваются сведениями об актёрах и ролях текущего политического момента. Из религии коммунизма они легко шагнули в религию раскрашенных деревянных дощечек с лицами неизвестных персонажей. Им всё равно. Они – надёжный электорат. Они привыкли боготворить начальство с намёком на себестоимость. Любое начальство. С любым намёком. На любую себестоимость. Их толчковая рука всегда правая. Согласно постулатам социальной мимикрии.

Мужчины помоложе занимают, как обычно, слишком много места, по-хозяйски широко расставив некрасивые ноги и поглощая диванное пространство в угоду воспитанию, не устоявшемуся в своих канонах. Судя по обрывкам их маловысокохудожественных бесед, пьянство перестало быть общественным пороком, превратившись в объект для убогих шуток из жизни малых народностей. Со смехом обсуждается и тема возможного конца света, что, с точки зрения нормального человека, сродни преступлению. Но потёртым альфа-самцам это не приходит в голову. Там всё занято премьер-лигой и подлёдным ловом в акватории мытищинского рынка.

В дверях, из которых постоянно do it, застыла мужеская пара в ярких лыжных костюмах и добротных ботинках на толстой подошве. Эти нетерпеливы, бьют копытом в желании не упустить ни секунды из экстремально здорового образа жизни. Очередь не для них. Они – люди с респектабельным здоровьем. Не пьют – не курят. Случись что, им и бросить нечего.

Миловидная женщина с коленками наголо, нежно перебирая пальчиками чуткие струны планшета, громко внедряет в собственное сознание пугающий рефрен «буль-буль-нормуль», новомодные половые течения стран Тихоокеанского региона и творения самоназначенных фанерных «звёзд», всемирно известных в пределах Золотого Кольца и среди мёрзлых похотливых оленей с лишней хромосомой крайнего севера.

Красивая раскосая девушка в тесноватой юбке, изящно-маняще склоняясь, трёт неподатливой шваброй натруженный пол, отвлекая вольноопределяющихся от банковского дела. Граждане, наслаждаясь моментом пролонгированной гордости, исправно задирают отдохнувшие ноги, внося свой нерушимый вклад в дело соблюдения санитарных норм в отдельно взятом жилом секторе. Что бы она без них делала?

В связи с внедрением высшим указом цифровой экономики в систему талонообложения, популяция щипачей с присказкой «мне только спросить» резко сократилась. А если вдруг и обнаруживается одиночка, игнорирующий последние достижения судьбоносной модернизации и использования новейших технологий в организации «живой» очереди, то на него в едином творческом порыве рушится полновесная тяжесть спелых гроздьев гнева всех категорий участников процесса, невзирая на пол, полвосьмого, возраст и отношение к творчеству Мунка. Наглая особь получает свой горшок золота в конце радуги, а людям веселее просиживать топчаны.

А в целом этот конгломерат пользователей – единая большая семья. Их объединяет нелюбовь. Врождённая нелюбовь друг к другу, к казённым домам, где только и жди социального подвоха, нелюбовь к целым нациям и государствам, к талантам, к жизни вообще. Презрение к чужим недостаткам и трогательное оправдание своих собственных, которые и не недостатки вовсе, а милые особенности тонкой чувствительной натуры.

Железный Банк отвечает им тем же. Он их тоже не любит. И он всегда берёт своё. Любыми путями и методами.

В общем, храните деньги в какой-нибудь кассе. Да преумножится их качество и количество. Аплодисменты здесь не предусмотрены. И для звона бокалов причин нет.