Текст книги "Тайна чёрной доски. Роман. Остросюжетная история одной находки"

Узелок начинает распутываться

Короткий, интеллигентный звонок.

– Дмитрий Сергеевич, проходите. Правда, Тихон Иванович ещё не приехал с работы. Он опять, как раньше, с головой погружён в оружейное дело. Шутка ли – назначен советником по оборонке при губернаторе. Да вы проходите, Дима, чаем угощу, а там и наш конструктор заявится.

Хозяйка начала быстро собирать на стол, но доктор сразу уловил и в голосе, и в неестественно суетливых движениях какую-то растерянность. Встревожил доктора и непривычно бегающий взгляд соседки.

– Светлана Афанасьевна, прошу прощения, у вас что-то случилось? Может, я некстати?

Хозяйка разлила чай в красивые гжельские бокалы, пододвинула тарелку с горсткой пирожков поближе к гостю, села напротив.

– Горе у нас, Дмитрий Сергеевич. И радость, и горе одновременно. Дочка наша, Тамарочка, нашлась. Все глаза проплакали, искали, спрашивали, смотрели криминальные сводки. И, о чудо, она объявилась! – хозяйка кончиком фартука слегка промокнула повлажневшие глаза.

– Так и радоваться этому, при чём здесь горе, – сосед недоумённо всплеснул руками.

– Всё бы так, да не всё так, Димочка. Прости, что окончательно на «ты» перехожу, ты ведь нам теперь как родной. Свиделась я с дочкой… в СИЗО, под следствием она, говорит, что человека зарезала.

Дмитрий насторожился, вопросительно уставился на женщину. Он, озарённый смутной догадкой, попытался потянуть за кончик узелка чужой судьбы.

– У нас, примерно с неделю назад, поступил с неотложкой пострадавший с колото-резаной раной. Я прооперировал его. Повезло парню: ни печень, ни кишки не задеты, только брюшина тупым ножом располосована. Сейчас больной идёт на поправку. А зовут его, знаете, как?

Светлана Афанасьевна немигающим взглядом упёрлась в доктора и даже слегка прихватила его руку на запястье.

– Не тяни, дорогой, неужто – дочкина жертва?!

– Вполне может быть. Когда я заверял больничной печатью ксерокопию просьбы о прекращении уголовного дела, то, естественно, прочитал текст. В нём говорилось о Тамаре Тихоновне Успешаевой, которую прощает и не имеет к ней никаких материальных и моральных претензий Василий Электронович Пестель. Помните, вы среди ночи обратились ко мне. Ступолёт… Баба-яга… контрактура Дюпюитрена.

– Как же не помнить, Димочка. Сами ночь не спали, тебя взбаламутили. Так, значит, это тот самый Вася? Совпадений не может быть?

– Думаю, исключено. Вряд ли в нашем городе есть другие Пестели, да ещё и Электроновичи. А Тамара Тихоновна, как уже нетрудно догадаться, это и есть ваша дочь?

Светлана Афанасьевна медленно сползла со стула, встала на колени и, заключив доктора в объятия, уже не стесняясь, разрыдалась на полную катушку.

– Значит, он выжил? Ты его спас… сделал операцию, – прерывая рыдания, беспрерывно твердила счастливая мать. – Дочке скостят срок, может, и совсем отпустят?

Раздавшийся звонок вернул хозяйку в реальную действительность. Она выпрямилась, фартуком утёрла слёзы, поспешила к двери. Заплаканное лицо супруги не очень удивило Тихона Ивановича: в связи с известием о заключении дочери под стражу она и так нет-нет да и пускала слезу. Но присутствие в квартире доктора насторожило.

– Не волнуйся, Тиша! Со мной всё нормально. Дмитрий Сергеевич хорошей новостью обрадовал. Помнишь, как ты со своим дружком ступолёт обмывал на лавочке? Так он действительно не повесился, и вообще живой. Димочка его спас. Нашу девочку могут отпустить…

Чугунов за руку поздоровался с соседом и осторожно поинтересовался:

– О чём это она? На фоне переживаний нервный срыв? Или что-то ещё, Дима?

– Никаких срывов, Тихон Иванович. Предположительно, вашу дочь могут освободить из-под стражи. Пестель Василий Электронович, которого она ранила, выжил, простил Тамару, письменно подтвердил это следователю. Собственно, с этой вестью к вам и зашёл.

– Значит, тот самый Вася, из-под лавочки. Его наша дочь… ножом? Так что вся надежда на тебя, доктор, поднимай его на ноги, а там, глядишь, и дочка домой вернётся.

– Дай-то бог, дай-то бог, – зашептала Светлана Афанасьевна, осеняя себя крестным знамением.

– Кстати, дорогие товарищи, – повеселевшим голосом объявил хозяин, – мне, как советнику при губернаторе, по штату положен помощник с соответствующим образованием. Думаю, после выздоровления наш физик будет лучшей кандидатурой на эту должность. Ты уж постарайся, дорогой доктор. На тебя вся надежда.

Хозяйка предложила остаться, отужинать вместе, но Дмитрий Сергеевич поблагодарил за приглашение и стал прощаться.

– У меня завтра дежурство. Ещё и плановая аппендэктомия. Паренёк, что лежит в одной палате с нашим Пестелем, захотел, чтобы именно я его прооперировал. Поэтому нужно выспаться, лечь пораньше.

Машку не трогать, она Султанова

Совхоз в Северном Казахстане расположился на зелёном блюдце крутого правого берега Иртыша. Дома отстроили первоцелинники, разбили приусадебные сады, возвели фермы, ремонтно-механические мастерские. Основное население составили немцы, которые в годы войны были мобилизованы в трудовую армию, а также депортированные с Северного Кавказа чеченцы.

Кроме них по зову партии и правительства на подъём целины, за хорошим заработком, потянулись люди с разных уголков страны. Семья Оптимистовых приехала из Сибири. Обосновались основательно, так как Евстафий был механизатором широкого профиля. Как и у большинства сельчан, на подворье сибиряков по утрам раздавалась привычная петушиная побудка, было слышно домовитое мычание бурёнушек и ворчливое похрюкивание зажравшихся хряков.

Немцы-механизаторы в силу своей генетической пунктуальности точно в срок заканчивали жатву. Из райкомовских сводок становилось известно, что план заготовок перевыполнен на два-три процента. Этого было достаточно, чтобы рачительные хозяева, с честью отдав трудовой долг стране, могли с чистой совестью отогнать один комбайн с полным бункером зерна на край поля.

И уже там затаривались под завязку люльки мотоциклов, чтобы доставить зерно для скота в домашних подворьях. Начальство совхоза знало о «секретных операциях» немецкого национального меньшинства, но не спешило нарушить устоявшеюся традицию, так как вверенный ему коллектив во всех сводках всегда лидировал. А перед самой зимой далеко по степи и над Иртышом раздавались истошные предсмертные оры откормленных для мяса хряков.

Райкомовское начальство печатало похвальные грамоты, а довольные труженики села сытно отрыгивали, вспоминая добрым словом советскую власть.

Терентий уже имел на руках приписное свидетельство призывника, но продолжал пасти стадо баранов частников. Под опекой юноши было без малого семьсот голов рогатых бестолочей. Стоило чуть отвлечься, и уже вся отара оказывалась на свалке, разнося в пух и прах кучи мусора, в поисках каких-нибудь разносолов. Сочная трава, видите ли, упрямых баранов не устраивала, хотелось разбавить меню засохшей корочкой хлеба или картофельными очистками.

Теря, так его ласково называли домашние, научился особым свистом и щелчками хлыста подавать необходимые команды. Непослушные получали «ремешка», если пытались отбиться от стада. Через некоторое время дрессировки юный чабан мог уже спокойно сидеть на пригорочке и при помощи свиста различной тональности и темпа регулировать направление движения теперь уже абсолютно послушной шерстяной братии.

Вот и сейчас, в знойный безветренный денёк, Теря коротко и пронзительно как бы высвистел «пить, пить, пить». Бараны перестали теребить зелёный травяной шёлк, и вся четвероногая ватага с радостным меканьем рванула к Иртышу. Утолив жажду, стадо блаженно рассредоточилось в тенёчке густого ивняка.

На мотоциклах подъехали местные одногодки. Сам Теря после окончания ГПТУ в Сибири приехал к родителям и временно, перед армией, занимал важный пост совхозного пастуха. Предварительное знакомство с местными подростками-заправилами уже состоялось, но для новичка настоящая «прописка» была впереди.

Коренастый, плотный крепыш с дымящейся сигаретой в уголке рта начал первым.

– Я Саня Больгер, не забыл? Это Витёк Функ… Это Вовчик Целлер.

Терентий всем пожал руку, ещё раз напомнив своё имя:

– Можно и просто Теря.

– Идёт! Путёвая кликуха.

Саня взял под локоток новичка и подвёл к краю обрыва. Внизу томно, неспешно несла свои воды величественная река. Больгер ловкой подножкой повалил Терю на землю, а двое подельников подхватили, раскачали и скинули с берега.

Первым забеспокоился Витёк:

– Он что, утоп? Что так долго-то?!

Вовчик и Саня скинули штаны и рубахи, затем разбежались и солдатиком плюхнулись в воду. Проплыв несколько метров, показались над водой, затем снова нырнули. Бараны с удивлением выпучили глаза на суетливо ныряющих «гомо сапиенсов».

– Пацаны! Тикайте, гробы плывут! – изо всей силы истошно завопил Витёк. Ныряльщики оглянулись и в ужасе стали грести к берегу. Мимо тихо и торжественно проплыли два скорбных «парохода» с покойниками. Потрясённые ребята стояли понурив головы, не смея произнести ни слова.

– Почему два? – как бы с возмущённым удивлением медленно произнёс Больгер. – Он же один был.

Дружки недоумённо переглянулись и пожали плечами.

– Да что мы в самом деле – совсем рехнулись? Терю хороним, а гробы-то с верховьев, со старинного кладбища…

Все трое выдохнули с облегчением. Действительно, в соседнем селе водами Иртыша медленно подмывался древний погост. Хоронить там местными властями запрещалось, но родственники умерших частенько нарушали запрет и продолжали хоронить усопших поближе к семейным просевшим могилам на высоком берегу Иртыша. Потому после весеннего паводка иногда случались подобные жуткие процессии, очевидцами чего стали в этот раз незадачливые совхозные весельчаки, решившие по полной «обкатать» новичка, сделать ему «мокрую прописку», чтобы принять в свою компанию.

– Да живой я, живой, – выйдя из кустов, успокоил Оптимистов до смерти перепуганных мальчишек. С детства закалённый в студёных сибирских реках, он немного проплыл под водой вниз по течению. Изгиб Иртыша скрыл из виду «паспортный стол» вместе с его «сотрудниками». – Можно считать, штамп поставлен, я прописан? Так, братва?

– Ну ты чума! Хорошо нам по ушам проехал. Молоток!

Больгер обнял новенького, долго тряс руку.

– Считай, теперь ты наш. Можешь с любой девчонкой заторчать, кроме Машки Руф – она Султанова, чеченца из Заготзерна. У нас с ним и его кавказской кодлой постоянные тёрки по разным вопросам, но Машку мы ему отдали, она сама была не против. Усёк, Теря?

Гости съезжались на дачу, это у Пушкина. А у нас было так: молодёжь съезжалась на велосипедах или шла пешком в совхозный клуб. Воскресные танцы – как небесный подарок местным красоткам и подвыпившим парням. С пластинок разлетались на всю округу мягкие звуки вальса, бодрящего танго или взвизгивающие всплески входящего в моду твиста.

Терентий глазами искал своих новых корешей, но пока что не находил. И вдруг словно бы споткнулся о чей-то упругий, настойчивый взгляд. В нескольких метрах от него стояло хрупкое создание, у которого пятьдесят процентов лица занимали глаза цвета небесной лазури. Они не то что звали, они мягко и нежно приказывали. Лёгкая гипсовая полуулыбка таинственно застыла на юном лице красавицы. Терентий подчинился. Не чувствуя ног под собой, он словно вплыл в распахнувшиеся объятия незнакомки. Лёгкая ребячья дрожь во всём теле улеглась, и они закружились в медленном танце.

На последних аккордах девушка схватила руку партнёра, и они оказались на уличной лавочке недалеко от танцплощадки.

Долгие ненасытные поцелуи были до краёв наполнены чистой, бескорыстной юношеской страстью. Двум вспыхнувшим сердцам не требовалось слов.

К клубу подкатила на мотоциклах знакомая троица. Теря со всех ног бросился к ним, оставив девушку в густой тени тополей. Попросил ключ у Вити Функа, зная о том, что его родители после завершения жатвы уехали к родственникам, его дом был свободен. Именно там четыре «мушкетёра» недавно обмывали Терину «прописку». Витя протянул связку с металлическим брелоком в виде маленького кастета.

– Время не теряешь даром, подцепил кого-то?

– Так получилось… она сама… не смог устоять.

– Давай-давай, неспокойной ночи тебе.

Подбадривающий смех друзей ещё больше воодушевил Терентия на любовные подвиги.

Далеко за полночь в дверь громко постучали.

– Выходи, сука! Приготовь яйца, резать будем!

Терентий попытался вскочить с кровати, но девушка навалилась на него всем телом и испуганно зашептала:

– Не вздумай выходить, они убьют тебя. Это чеченцы, Султан прислал. Я узнала голос его брата.

– Так ты… и есть девушка Султана? Маша Руф?

– Да, да.

Отступать было некуда. Оптимистов как был нагишом, так и ринулся в сени совхозного коттеджа. Схватив топор, настежь распахнул двери.

– Слышите, вы! Кто сунется – зарублю!

Грозный вид голого любовника с топором наизготовку не сулил ничего хорошего. Толпа молча отступила.

Всё лето «Ромео и Джульетта» провели в счастливых свиданиях под звёздным казахстанским небом целинного совхоза. В сторожке, рядом с бараньим загоном, они лежали на кровати с панцирной сеткой и мечтали о будущей жизни, которая наступит после службы в армии.

В ноябре пришла повестка. После вечеринки Мария подарила будущему защитнику Отечества небольшой альбом со своими фотографиями. Сама засунула его во внутренний карман пиджака, поближе к сердцу любимого.

Когда Терентий, проводив Машу, под утро возвращался домой, в этот альбом вонзился откидной нож, но лезвие обломилось, слегка пронзив твёрдую обложку и фотографии. Несколько человек взяли призывника в кольцо. Сзади ударили под колени, затем больно съездили по губам.

Мать избитого сына однозначно заявила, что теперь никакой армии, идём в больницу и пишем заявление в органы. Терентий наотрез отказался и вместе со всеми отправился служить. Пока ехали в поезде, пили водку, угощали «покупателей». Всё бы ничего, но от водяры нестерпимо щипало разбитые губы.

– Дезинфекция, однако, – шутили собутыльники.

Освобождение

Тамара сидела перед зеркалом, изо всех сил напрягая воображение, пытаясь восстановить прежний образ юной, беззаботной девчонки. Жизненные перипетии последних лет всё же накинули на лицо паутинную сеточку едва заметных, но трагичных для любой женщины морщинок.

Суд учёл все обстоятельства случившегося, отсутствие исков со стороны потерпевшего на возмещение морального и материального ущерба, поэтому Тамара Тихоновна Успешаева была приговорена к одному году отбывания наказания условно.

Родители были несказанно рады, но сама балерина всё равно не находила себе места. Лучше тюрьма, чем постоянные терзания, рвущие сердце. Да, Вася жив, но ведь мог и умереть. Оскорбительные слова, сравнение с воблой и всё остальное можно было пропустить мимо ушей – на свалке от своих бывших помоечных «товарищей» и не такое приходилось слышать. На то они и бомжи, с них спрос невелик. На любой скабрёзный выпад Тамара легко могла заехать по мусалам либо дать по башке подвернувшейся палкой.

А Вася не таков, в нём чувствовался нерастраченный графитовый стержень его души. Так он сам характеризовал своё физически-духовное состояние. В беседах с ним Тамара забывала обо всём негативе исковерканной судьбы, начинала вновь ощущать в себе силы к возрождению. Василий так прямо и заявлял: «Давай вместе стряхнём с себя мусор нынешнего бытия и начнём жить сначала. Приведём все наши наработанные числительные выверты жизни к общему знаменателю. Все уравнения мы должны решать сами – нужен только толчок…» Да, именно так рассуждал милый Вася Пестель, которого почему-то никто всерьёз не воспринимал, а услыхав фамилию, начинали невольно улыбаться, уловив в ней некий подтекст, анатомический намёк, не зная истинного значения непростой фамилии.

Последний этап жизни морально надломил некогда успешную приму-балерину, волею судьбы оказавшуюся на подмостках загородной свалки. Нет, женщина никого не винила, не искала стрелочника, на кого можно было свалить все неудачи.

Она прекрасно осознавала собственное малодушие, нежелание сконцентрироваться в критический момент, чтобы не дать воли эмоциям. Не надо было так резко обрывать с мужем. Он всячески старался свить семейное гнёздышко, никогда не грубил, в театре его боготворили. Мягкость линий, отточенная пластика его хореографических постановок выгодно отличалась от ультрасовременных, импульсивно-дерганых телодвижений нынешней танцующей плеяды.

Всё можно было решить полюбовно. Остаться людьми, не нанося друг другу душевных травм. Вот и сейчас Успешаеву терзал нерешённый вопрос дальнейшего существования с грузом совершённого преступления.

А сколько страданий и неутешных слёз принесено бедным родителям. Уже за одно это непутёвую дочь нельзя было пускать на порог дома. Так нет, возвращение блудной дочечки встретили с распростёртыми объятиями, обули, одели, обогрели.

Томочка не спеша перелистывала семейный альбом, детские снимки расположены вперемежку со старинными пожелтевшими фотографиями предков семьи Чугуновых. Взгляд остановился на любимом с детства снимке, на котором один из предков держит, прижав к груди, большую икону. Пышная борода и лихо подкрученные усы, как у Бармалея, не отпугивали, а, наоборот, притягивали и вызывали добрую улыбку. Под снимком красивым почерком было выведено: «Сохранивший – обрящет».

Девочка всё время просила разъяснить ей значение второго слова. Ей терпеливо повторяли: обрящет – значит обретёт, найдёт, заимеет, приобретёт. Тома брала фотоснимок, уединялась в своей комнате, пытаясь безуспешно понять, кто и что может приобрести. Усатый дед уже имеет икону, ласково прижал, смотрит, загадочно улыбается. Наверное, он обрёл радость, что икона ему по наследству досталась?

Так думала маленькая Чугунова, совсем не ведая о том, какой сюрприз в будущем приготовит всем эта семейная реликвия. И хотя в советские времена её пришлось поместить на чердак, предварительно обернув в прорезиненный кусок материи, в семье из уст в уста передавалась не подтверждённая документально красивая легенда о том, как попал этот святой образ в дом потомственных оружейников.

Впечатлительная девочка была далека от мужского, металлического дела. Её всецело увлекали музыка и танцы, но она с интересом слушала рассказы – воспоминания своих родственников. Поэтому удивительную историю с иконой она, можно сказать, знала назубок.

Неправда глаза колет

Царь Петр Первый готовился к войне. С некоторых церквей снимали колокола для переплавки на пушки. Среди духовенства нарастал тихий ропот. Зная крутой нрав самодержца, иерархи православия думали о том, как остановить подобную вакханалию.

До ушей воителя-царя дошли слухи о мироточащих иконах, якобы само небо таким образом восстало против политики Петра. Он распорядился одну из таких икон привезти во дворец. Действительно, из глаз Божией Матери накануне сочились слёзы, оставив после себя приятно пахнущий след в виде липких дорожек.

Руки царя, привыкшие держать на корабельных стапелях молоток и стамеску, легко разобрали задний подклад иконы, где обнаружились на уровне глаз Божией Матери небольшие углубления с налитыми в них маслом. Зрачки были проколоты тончайшей иглой. От зажжённых лампады и свеч масло нагревалось и вытекало наружу. Икона плакала миром, который готовили служители церкви с использованием пахучих снадобий.

Царь не стал «драть задницы попам, чтобы они плакали кровью». Так писали в своих антирелигиозных статьях атеисты новой советской власти, пытавшиеся в лице самодержца Петра представить своего единомышленника в борьбе с тёмным мракобесием.

Пётр Алексеевич никогда не отходил от веры в Бога, но категорически был против таких методов умножения числа прихожан. Он не хотел, чтобы неправда буквально колола глаза доверчивым людям. Своим указом он обязал сообщать ему лично о всех мироточащих иконах. С этого момента, как по волшебству, святые лики вдруг перестали плакать.

Икону с проколотыми зрачками Пётр поместил в созданную им кунсткамеру. Народная молва донесла весть о том, что с образа, к которому прикасались персты царя-самодержца, сделано несколько списков. Одна из таких копий, а возможно, и сам оригинал мог оказаться в оружейной Туле, где царь непременно останавливался каждый раз, следуя по делам кораблестроения в Воронеж. Царь нередко щедро одаривал именитых мастеров, которые снабжали русскую армию тульским оружием. Вполне реально, что именно из рук Петра династия Чугуновых получила драгоценный подарок.

С наступлением нового, советского режима важный исторический раритет ждала незавидная участь чердачного забвения. Тем не менее в губернских архивах хранились отрывочные сведения о загадочной иконе. Заинтересованные люди безуспешно пытались напасть на её след на протяжении длительного времени. А когда новостройки стали сметать с лица земли старую, кирпично-деревянную Тулу, оживились не только добросовестные антиквары-коллекционеры, но и полукриминальные структуры.

Вот потому на городской свалке долго орудовала «компашка» Цыпанкова. Даже после трагического инцидента с Васей Пестелем за его домом продолжал наблюдать разжалованный помоечный генерал. Проникнуть внутрь не решался, так как у порога всегда лежала грозно рычащая овчарка. Цыпа знал, что хозяин обученной собаки – сосед Пестеля. До выхода на воинскую пенсию он был телохранителем-охранником первых лиц государства. Купил участок земли в черте города и уже заканчивал возведение собственного коттеджа.

Горе-антиквар попытался уговорить соседа войти в дом, чтобы забрать никому не нужную, не представляющую никакой ценности чёрную доску, которую Василий якобы случайно прихватил со свалки, а эта доска, мол, на самом деле являлась семейной реликвией Цыпанковых.

Охранник был неумолим. Он сразу уловил подвох в аргументах «законного хозяина» доски.

– Семейная реликвия, говоришь. А как же она оказалась на мусорке? Значит, до этого не являлась реликвией? Темнишь, брателло. Не прокатила твоя версия. Но чтобы закрыть тему, подходи, когда хозяин вернётся. Докажешь, что чёрная доска тебе принадлежит, с ним и разберёшься. А пока не раздражай собачку, у неё тоже нервы не железные.