Текст книги "Сталин. Ледяной трон"

И с такими подробностями Баграмян эту историю рассказывал, так убедительно, что товарищ Жуков сквозь зубы вынужден был признать: тьфу ты, запамятовал, это в самом деле не я писал. Занят был чертовски, вот и попросил Баграмяна…

Такой вот военный теоретик и мыслитель.

К тому времени уже во всем мире прекрасно понимали, как важна для войск радиосвязь – не полевые телефоны с катушками проводов, а радиостанции. Как же обстояло тогда дело с управлением войсками, с радиосвязью?

У нас есть надежный свидетель, который дал развернутую картину.

«При изучении весной 1941 г. положения дел выяснилось, что у Генерального штаба, так же как у Наркомата обороны и командующих видами и родами войск, не подготовлены на случай войны командные пункты, откуда можно было бы осуществлять управление вооруженными силами, быстро передавать в войска директивы Ставки, получать и обрабатывать донесения от войск».

«К началу войны не были решены вопросы об органах Ставки Главного командования: ее структуре, персональном предназначении, размещении, аппарате обеспечения и материально-технических средствах…»

«Радиосвязь Генштаба была обеспечена радиостанциями типа PAT только на 39 %, радиостанциями типа РАФ и заменяющими их П-АК и другими – на 60 %, зарядными агрегатами – на 45 %».

«Приграничный Западный военный округ располагал радиостанциями только на 27 % нормы… Киевский военный округ – на 30 %, Прибалтийский военный округ – на 52 %. Примерно так же обстоят дела и с другими средствами радио– и проводной связи».

Кто же этот беспристрастный свидетель?

Будущий маршал Советского Союза Г. К. Жуков.

Внезапно обнаруживший, вот незадача, что у Генштаба, которым руководит он сам (пусть и недолго), нет командного пункта на случай войны. Должно быть, сам Сталин должен был, поплевав на ладони, копать во дворе Генштаба котлован под КП…

Умиляет слово «примерно» – вот уж поистине уместное в документе, где все определяется строго в цифрах.

Обратите внимание на число радиостанций и зарядных устройств к ним. Зарядных агрегатов на четверть меньше, чем раций. Чем же занимался Жуков в Генштабе? Обеспеченном радиосвязью только на 39 процентов от потребного?

Проще ответить, чем он не занимался: не в состоянии был собрать точные сведения о германской группировке по ту сторону границы.

А те сведения, что собирала разведка, игнорировал. В том, что именно так и обстоит, убеждают поразительные в своем наивном цинизме строчки из «Воспоминаний и размышлений» самого Жукова: «Ни нарком, ни я, ни мои предшественники, ни руководящий состав Генштаба не рассчитывали, что противник сосредоточит такую массу бронетанковых и моторизованных войск и бросит их в первый же день компактными группировками на всех стратегических направлениях».

Позвольте!!! Что значит – не рассчитывали? В устах начальника Генштаба такой термин совершенно неуместен. Это командир батальона, полка, дивизии – да, пожалуй, и армии – вправе «не рассчитывать», что с той стороны границы на него, лязгая гусеницами, двинется «такая масса». Потому что за всех за них как раз и обязан думать начальник Генштаба – и уж кто-кто, а он-то обязан не «рассчитывать», а точно знать, сколько именно танковых и моторизованнных дивизий вермахта расположилось по ту сторону границы! Это его первейшая обязанность – знать!

Но Жуков, изволите видеть, «не рассчитывал»… А ведь нам долго и обстоятельно, с упорством, достойным лучшего применения, впаривали, будто и военная, и чекистская разведка добывали вороха достовернейшей, подробнейшей, точной информации о немецких силах – вот только простодушный и подозрительный Сталин этой информации не доверял, потому что боялся Гитлера и верил, что тот не нападет… А все, кроме Сталина, – и уж в особенности великий стратег Жуков, давным-давно предвидевший направления немецких ударов, – понимали, что к чему. Но не в силах были переубедить усатого доверчивого параноика, от которого и зависели судьбоносные решения…

Разведслужба РККА как раз и подчинялась Генштабу. И та информация, которой Сталин не верил, предварительно должна была штабелями складироваться на столе Жукова. Как в таких условиях можно лепетать: «Не рассчитывали»?

Читал ли Жуков эти донесения вообще? Или и на них писал: «Мне это не нужно»?

А ведь я привел его резолюцию на отчете о французской кампании вермахта в урезанном виде. Полностью она выглядела так: «Мне это не нужно. Сообщите, сколько израсходовано заправок горючего на одну колесную машину».

Вот кретин! Зачем ему расход горючего для колесного транспорта?! Французский блицкриг – результат действий не колесного автотранспорта, а танков! Которых сплошь и рядом вовсе и не сопровождали грузовики с пехотой.

Да, кстати. Как поступил Жуков, обнаружив весной, что у Генштаба нет запасного командного пункта? Приказал срочно его строить? Ничего подобного! Обнаружил, пожал плечами и благоразумно забыл.

По воспоминаниям маршала Василевского, только 22 июня, через 12 часов после начала немецкого вторжения, во дворе Наркомата обороны принялись ковырять землю срочно согнанные стройбатовцы (или как там они тогда назывались)…

Вообще, я перевернул гору книг – большей частью написанных как раз восторженными поклонниками Жукова – но нигде не обнаружил хоть каких-то конкретных примеров его деятельности на посту начальника Генштаба. Скажем, докладной записки Сталину о необходимости срочно развернуть производство бронетранспортеров с учетом немецкого опыта. Или указания военным округам активнее внедрять рации и локаторы. Или напоминания о необходимости изучать опыт действий вермахта за два последних года.

Одни общие фразы: неустанно трудился, провел огромную работу, усилил боеспособность армии… Конкретики – ноль. Как Жуков усилил боеготовность армии, мы уже примерно представляем: изрядно превосходившая немцев по количеству и качеству танков, по числу самолетов, Красная Армия в первую неделю войны понесла страшные потери, потому что Жуков «не рассчитывал», что немцы нападут именно такими силами, да вдобавок по нескольким направлениям.

Управление войсками Генштаб утратил практически мгновенно – потому что раций было гораздо меньше, чем требовалось, а у части тех, что все же нашлись, не оказалось зарядных устройств, провода же образца Первой мировой немецкие диверсанты рубили обычными саперными лопатками. Танки горели в бессмысленных контратаках – потому что так приказывал Жуков…

29 июня Сталин и его ближайшие соратники узнали о падении Минска не из докладов Генштаба, а из передач иностранного радио! Они поехали в Генштаб – Сталин, Берия, Молотов, Маленков, Микоян. Сохранились подробные воспоминания Микояна об этом визите. Сталин в конце концов взорвался и, не особенно выбирая выражения, поставил вопрос ребром: что это, мать вашу, за Генштаб, что это за начальник Генштаба, который так растерялся, что не имеет связи с войсками, никого не представляет и никем не командует? Что это за Генштаб без связи?

Жуков возрыдал. В самом прямом смысле слова – выскочил в другую комнату, оглашая воздух стенаниями и рыданиями, Вот тут бы и мигнуть Берии, тут бы и вызвать группу захвата из лубянских волкодавов, чтобы дали обосравшемуся «великому стратегу» в ухо, оборвали богатые петлицы и опустили ниже плинтуса…

Обошлось! Сталин оставил нашего героя на свободе.

На мой взгляд, Сталин допустил в своей деятельности всего три крупнейших промаха, совершил три ошибки, которые лично я не в состоянии понять, объяснить и простить: во-первых, проглядел Хрущева, во-вторых, допустил к руководству Генштабом Мерецкова и Жукова, а в-третьих, не оторвал Жукову петлицы вместе с головой 29 июня 1941 года.

Вот и пришлось Сталину срочно создавать Ставку Верховного Главнокомандующего, взвалив на себя всю тяжесть…

Контрнаступление Жукова под Москвой – еще один провал «великого полководца». Хорошо еще, что с руководства Генштабом он был все же снят – Сталин вернул Шапошникова. А Жуков – Жуков не то чтобы советовал Сталину оставить Москву, но, по воспоминаниям и Молотова, и маршала Голованова, такую вероятность допускал.

Вспоминает маршал Голованов: «Он (Жуков. – А. Б.) ставил перед Сталиным вопрос о том, чтобы перенести штаб Западного фронта из Перхушкова за восточную окраину Москвы, в район Арзамаса. Это означало сдачу Москвы противнику. Я был свидетелем разговора Сталина с членом Военного совета ВВС Западного фронта генералом Степановым – тот поставил этот вопрос перед Сталиным по поручению командующего фронтом. Сталин ответил: „Возьмите лопаты и копайте себе могилы. Штаб фронта останется в Перхушково, а я останусь в Москве До свидания“. Кроме Степанова, об этом знают Василевский и Штеменко. Жуков есть Жуков, но факт есть факт. А при встрече скажет, что либо такого не было, либо корреспондент не так написал».

Эвакуироваться из Москвы Сталин отказался категорически. Когда у него, решив найти обходной путь, деликатно поинтересовались: мол, не пора ли грузить в вагоны полк вашей личной охраны, Сталин, по сохранившимся свидетельствам, ответил кратко и недвусмысленно: этот полк он при необходимости лично поведет в атаку.

К зиме сорок первого он сосредоточил под Москвой пять армий, полностью укомплектованных личным составом, с новой техникой. Жуков из кожи вон лез, выклянчивая у Верховного эти армии, – чтобы, по своему обыкновению, погнать в полный рост на немецкую нимало не подавленную оборону. Но Сталин его не слушал. Он бросил в бой эти армии в точно рассчитанный момент – когда немецкое наступление окончательно выдохлось, когда немцы стали, когда грянули холода и у «панцергренадеров» стали с приятным звоном отваливаться обмороженные уши. И побежали немцы из-под Москвы…

Мой отец шел в свой первый бой рядовым красноармейцем одной из этих армий. И всю оставшуюся жизнь был уверен, что уцелел исключительно потому, что армиями этими командовал не Жуков.

Жуков еще до того успел покомандовать Ленинградским фронтом. Где, как это всегда за ним водилось, снова «не рассчитал». К тому времени уже было известно, что Гитлер дал директиву не брать город, ограничившись блокадой, а главные силы высвободить для удара по Москве. Но Жуков вбил себе в голову, что немецкая группа армий «Север» твердо намерена овладеть Ленинградом. И вновь гнал, гнал и гнал части в контратаки. Гнал пехотинцев. Гнал на немецкие пулеметы вооруженных лишь винтовками и гранатами балтийских моряков, которых немцы выкосили вчистую – так полег весь отряд кронштадтцев полковника Ворожилова, 498 человек. Гнал питерских рабочих из народного ополчения. Впереди были немецкие пулеметы, сзади – свои. Жуков лично заставлял пулеметчиков стрелять по отходившим (свидетельство маршала Голованова).

А попутно издал приказ, но сравнению с которым сталинский приказ номер 227 кажется слюнявым лепетом запойного гуманиста. 28 сентября 1941 г., шифрограмма командующего Ленинградским фронтом Жукова № 4976: «Разъяснить всему личному составу, что все семьи сдавшихся врагу будут расстреляны и по возвращении из плена они сами будут расстреляны». Найдена в архивах не так давно.

Это после войны он будет лицемерно сокрушаться о «нарушениях законности», допущенных в отношении пленных извергами Сталиным и Мехлисом. Полагал, видимо, что его собственные расстрельные инициативы на сей счет навсегда останутся засекреченными…

В сорок втором под Вязьмой Жуков снова «отличился». Мысль, конечно, дикая, но порой я не в состоянии отделаться от впечатления, что он снова и снова приносил тысячи человеческих жизней в жертву какому-то подземному богу войны, вроде сибирского кровавого Эрлика. Был ли это вообще человек? Глядя на картину Васильева, начинаешь сомневаться…

На ржевско-вяземский плацдарм Жуков наступал трижды. И всякий раз кончалось провалом.

Когда в немецкой обороне образовалась брешь шириной около 40 километров, Жуков бросил туда 33-ю армию генерал-лейтенанта Ефремова. Понадеялся на «авось». Немцы отступить отступили, но в полном порядке – и чуть погодя окружили группировку Ефремова, а заодно гвардейский кавалерийский корпус генерала Белова и десантников 4-го корпуса.

У окруженных подошли к концу продовольствие и боеприпасы. Конники Белова съели лошадей. Сохранилась для истории отчаянная радиограмма Ефремова: «Тов. Жукову, Хохлову. Находясь под Вязьмой по вашему приказу, я никак не могу прикрыть тыл, что вы прекрасно понимаете: состав дивизий был вам до выхода под Вязьму известен, известна и растяжка коммуникаций армии. Поймите, мы каждые сутки ведем бой вот уже полтора месяца почти без боеприпасов и уничтожили несколько тысяч немцев. Сами имеем три тысячи раненых. Воюем. Спешите дать боеприпасы, у нас нет боеприпасов».

Он не дождался ни боеприпасов, ни сапог – наступила уже весна, а окруженные одеты были по-зимнему, шлепали по распутице в валенках…

(Что примечательно, часть сведений о вяземском провале взята из книги не какого-то критикана, а одного из самых фанатичных защитников Жукова – бывшего политотдельца Сульянова, дослужившегося у Епишева до генерал-майорских погон. Сначала он объявляет «городу и миру», что «под Москвой родился полководец с мировым именем Георгий Жуков», а страницей позже без тени смущения подробно описывает вязьминскую трагедию.

В конце концов немцы уничтожили окруженных практически полностью. Генерал-лейтенант Ефремов, чтобы не попасть в плен, застрелился. В отличие от Жукова, он имел высшее военное образование (Военная академия им. Фрунзе) и прекрасно понимал, чем может закончиться авантюра, но противоречить Жукову не имел ни права, ни возможности.

Жуков незамедлительно полил мертвого грязью, заявив, что сам Ефремов виноват в том, что попал в окружение. Однако снова эти коварные архивы! В специальном докладе Генерального штаба после гибели ударной группировки Ефремова все характеризуется совершенно иначе: «Силы и средства были почти равномерно распределены по всему огромному фронту. Громкие приказы, которые отдавал командующий Западным фронтом, были невыполнимы. Ни один приказ за всю операцию вовремя не был выполнен войсками. Они оставались голой, ненужной бумагой, которая не отражала действительного положения войск и не представляла собой ценного оперативного документа. А та торопливость, которую проявляло командование Западного фронта, передавалась в войска и приносила большой вред делу. Операции начинались неподготовленными, без тесного взаимодействия родов войск, части вводились в бой пачками, по частям, срывали всякую внезапность, лишь бы скорей начать операцию, без анализа дальнейшей ее судьбы».

Командовал Западным фронтом, как вы, наверное, уже догадались, Жуков…

Вопреки устоявшимся мифам, Сталинград – опять-таки не жуковский план и не жуковский триумф. Наш герой просто-напросто в очередной раз, воспользовавшись удобным моментом, приписал себе и чужие заслуги, и умелое руководство войсками.

Он-то как раз провалил выступление, носившее название «Марс». Ударные группировки Западного и Калининского фронтов были окружены и с превеликим трудом вырвались из кольца, потеряв полмиллиона человек и примерно 1850 танков.

О причинах подробно писал американский военный историк Д. Глэнц: «Жуков осуществил операцию „Марс“ в характерной для него манере. Советские атаки были массированными, он не жалел людских и материальных ресурсов, не учитывал неблагоприятные условия местности и погодные условия. Стремясь к победе, он полагался на нажим по всему фронту и простой маневр мощными танковыми и механизированными корпусами… Умело организованная немецкая тактическая оборона относительно небольшими „боевыми группами“, максимально использующими преимущества местности, сдерживала атакующие советские мобильные части, не позволяя им прорваться в оперативный тыл немцев…»

Жуков просто-напросто не умел воевать «по-крупному». У него не было опыта. Много лет командовал конным полком и дивизией, посидел неполный год в кресле командующего военным округом, несколько месяцев провел в Генштабе… Негде было набраться опыта. Случилось так, что в его распоряжении оказались огромные силы – и гораздо более образованные и опытные, но не имевшие права ему противоречить командиры, – и человек-волк с синим лицом тупо бросал их в пламя полными пригоршнями, словно надоевших бумажных солдатиков.

А план успешно завершившегося впоследствии наступления под Сталинградом составил генерал-лейтенант Главного оперативного управления Генерального штаба Потапов, при участии Василевского.

Любил Жуков впоследствии прихвастнуть, будто именно он, Бонапартий отечественного розлива, как раз и отдал смелый приказ, благодаря которому было выиграно сражение на Курской дуге.

Напомню ситуацию. Решение и в самом деле следовало принять ответственнейшее. Планировалось нанести по изготовившемуся к наступлению немецкому ударному кулаку сокрушительный артиллерийский удар: короткий, всего на полчаса, но потребовавший бы огромного количества снарядов, как обычных, так и реактивных. Риск был серьезнейший: если начать артподготовку раньше назначенного немцами для атаки срока, то снаряды ударят по пустому месту. Если промедлить – немцы успеют выдвинуться на передний край, и артподготовка опять-таки придется в пустоту. Срок немецкого наступления известен… но не деза ли это?

Тут появляется великий Жуков и отдает приказ: огонь! И, в прямом и в переносном смысле, попадает в яблочко! По крайней мере, так рассказывал сам Жуков…

На самом деле все обстояло чуточку иначе. Как именно, поведал Рокоссовский, отвечая на недоуменные вопросы участников Курской битвы: почему Жуков приписывает себе чужие заслуги?

Итак: «В своих воспоминаниях он (Жуков. – А. Б.) широко описывает проводимую якобы им работу у нас на фронте в подготовительный период и в процессе самой оборонительной операции. Вынужден сообщить с полной ответственностью, и если нужно, с подтверждением живых еще свидетелей, что изложенное Жуковым Г. К. в этой статье не соответствует действительности и им выдумано. Находясь у нас в штабе в ночь перед началом вражеского наступления, когда было получено донесение командующего 13-й армией генерала Пухова о захвате вражеских саперов, сообщавших о предполагаемом начале немецкого наступления, Жуков Г. К. отказался даже санкционировать мое предложение о начале артиллерийской контрподготовки, предоставив решение этого вопроса мне как командующему фронтом. Решиться на это мероприятие необходимо было немедленно, так как на запрос Ставки не оставалось времени».

Представитель Ставки, заместитель Верховного Главнокомандующего товарищ Жуков попросту не захотел брать на себя нешуточную ответственность. Зато Рокоссовский не испугался – и отдал приказ. А Жуков преспокойно уехал на другой фронт. Курскую битву выиграли Рокоссовский и Ватутин…

1943 год – снова череда провалов. При форсировании Днепра по приказу Жукова (справедливости ради отметим, согласованного с Ватутиным) был выброшен парашютный десант – ночью, для пущей надежности. Однако летчики по неопытности потеряли ориентировку, личный состав двух воздушно-десантных бригад частью приводнился в Днепр, частью оказался на своих же позициях, частью – россыпью! – приземлился в немецких боевых порядках. Последним не повезло больше всего: были уничтожены практически все. «Невежественный» в военных делах Сталин распек Жукова и Ватутина в весьма толковом приказе.

Киев Жуков вообще-то взял – но в ноябре, а до того провалил октябрьское наступление на «матерь городов русских». Есть приказ Сталина с критикой Жукова за обычные грехи: «Недоучет условий местности и плохая организация наступления»…

По тем же абсолютно причинам Жуков не сумел ликвидировать Демянский котел зимой 1942/43 гг. и выпустил из окружения немецкую 1-ю танковую армию весной сорок четвертого.

Да и полное уничтожение окруженной корсунь-шевченковской группировки немцев сорвалось оттого, что координировавший действия двух фронтов Жуков, по своему всегдашнему обыкновению, «не сумел организовать четкого взаимодействия войск» (свидетельствует маршал Захаров).

Осенью сорок четвертого под Варшавой Жуков вновь из-за своего тупого упрямства кладет десятки тысяч человек – совершенно напрасно…

Был там так называемый «Модлинский треугольник» – район, расположенный в низине, которую немцы прекрасно просматривали (и простреливали!) с примыкающих высот. Жуков повелел выбить оттуда противника. Как ни доказывал Рокоссовский, что наступление совершенно ни к чему («если противник уйдет с этого треугольника, то мы все равно занимать его не будем, так как он нас будет расстреливать своим огнем с весьма выгодных позиций»), Жуков твердил свое: он, видите ли, «не может уехать в Москву с сознанием того, что противник удерживает плацдарм». И войска два месяца ходили в бессмысленные атаки.

Под Берлином Жуков, конечно же, не мог не отметиться очередной порцией самодурства и дурацких решений. Для начала он решил ослепить немцев прожекторами, словно зайчиков – светом фар. После артподготовки сотни мощных прожекторов вспыхнули одновременно…

Вот только, как вспоминал маршал артиллерии Казаков, не получилось никакого «ослепления противника»: «Даже очень сильные лучи прожекторов не могли пробить предрассветный туман и плотные облака пыли и дыма, поднятые разрывами многих десятков тысяч снарядов и мин».

Прожекторы, правда, осветили путь пехоте и танкам – тем самым показав цели немецким артиллеристам.

Потом Жуков на три дня увяз в кровопролитных боях на Зееловских высотах. Штурмовать их в лоб опять-таки не имело никакого смысла – войска Конева уже обошли их с юга, и немцы все равно должны были вскоре оттуда отступить. Но в данном случае перед Жуковым стояла весьма даже «стратегическая» задача: он боялся, что в случае, если промедлит, к Берлину раньше, чем его собственный фронт, выйдут войска Конева. А нашему герою страстно хотелось взять Берлин самому и ни с кем не делиться славой. Звоня в Москву Сталину, он измышлял всевозможные поводы, чтобы «придержать» конкурента. Когда в Берлин все же ворвались танковые части Конева, Жуков орал на их командира Рыбалко: «Вы зачем тут?»

Просто очаровательно! Как будто речь идет не о своих же товарищах по оружию, а о некоей вражьей силе, намеренной мешать и противодействовать! «Вы зачем тут?»

В конце концов Коневу, «слишком глубоко» продвинувшемуся по Берлину, из Москвы приказали остановиться – чтобы к Рейхстагу, символу немецкого государства, мог торжественно подъехать на белом танке великий полководец Жуков, единолично взявший на шпагу вражью столицу, без всяких путавшихся под ногами пигмеев…

К слову, Жуков (а впрочем, и Конев тоже) бездарнейшим образом ввел немереное количество танков на берлинские улицы, где они погибли без всякой пользы. Хотя уже тогда было прекрасно известно, что уличный бой – не для танка. Кстати, американский главнокомандующий Эйзенхауэр и танки на городские улицы не бросал, и предпочитал не губить своих солдат бессмысленными «лобовыми штурмами» – умело маневрировал войсками, продвигался вперед, а окруженные группы немцев попросту блокировал, чтобы потом с ними разделались не спеша и без лишних жертв. Но Жуков так не умел. У него принцип был другой: бей в лоб, пока руку не вывихнешь!

Кстати, Берлин вообще можно было не штурмовать. Об этом писал не какой-то современный злопыхатель, а знаменитый генерал Горбатов, в чьем воинском мастерстве не сомневается никто (и сам Жуков не сомневался): «Я держусь того мнения, что с военной точки зрения Берлин не надо было штурмовать. Конечно, были и политические соображения, соперничество с союзниками, да и торопились салютовать. Но город достаточно было взять в кольцо, и он сам сдался бы через неделю-другую… А на штурме, в самый канун победы, в уличных боях мы положили не меньше ста тысяч солдат».

Между прочим, Горбатов вывел великолепную формулу, которой как раз и обязан руководствоваться настоящий военачальник: «Умение воевать не в том, чтобы больше убить, а в том, чтобы с наименьшими жертвами выиграть войну».

Жуков руководствовался противоположным тезисом. Который гораздо позже не самый бесталанный бард Окуджава озвучил в талантливой, что самое печальное, песне: «Мы за ценой не постоим…»

К этой строчке и сводится всё жуковское «военное мастерство», вся его «стратегия»: мы за ценой не постоим… Как выразился его духовный предшественник, кто-то из генералов царской армии: «Бабы еще нарожают».

Свой «творческий метод» Жуков без малейшего стеснения однажды высказал тому самому генералу Эйзенхауэру, о чем американец написал подробно: «Меня очень поразил русский метод преодоления минных полей, о котором рассказывал Жуков. Немецкие минные поля, прикрытые огнем, были серьезным тактическим препятствием и вызывали значительные потери и задержку в продвижении. Прорваться через них было делом трудным, хотя наши специалисты использовали различные механические приспособления для их безопасного подрыва. Маршал Жуков рассказал мне о своей практике, которая, грубо говоря, сводилась к следующему: „Когда мы подходим к минному полю, наша пехота проводит атаку так, как будто этого поля нет. Потери, которые войска несут от противопехотных мин, считаются всего лишь равными тем, которые мы понесли бы от артиллерийского и пулеметного огня, если бы немцы прикрыли данный район не одними только минными полями, а значительным количеством войск. Атакующая пехота не подрывает противотанковые мины. Когда она достигает дальнего конца поля, образуется проход, по которому идут саперы и снимают противотанковые мины, чтобы можно было пустить технику“».

Техника дороже человека. Что до солдат – бабы новых нарожают. Можно представить, что творилось в голове у американца, когда он писал: «Я живо вообразил себе, что было бы, если бы какой-нибудь американский или британский командир придерживался подобной тактики, и еще ярче представил, что сказали бы люди в любой из наших дивизий, если бы мы попытались сделать практику такого рода частью своей военной доктрины».

Подозреваю, американцы не «говорили бы», а на штыки подняли отца-командира, услышав, что он посылает их маршировать по минному полю. Вот письмо немецкого солдата, своими глазами видевшего «метод Жукова» в действии: «Большие плотные массы людей маршировали плечом к плечу по минным полям, которые мы только что выставили. Люди в гражданском и бойцы штрафных батальонов двигались вперед, как автоматы. Бреши в их рядах появлялись только тогда, когда кого-нибудь убивало или ранило взрывом мины. Казалось, эти люди не испытывают страха или замешательства. Мы заметили, что те, кто упал, пристреливались небольшой волной комиссаров или офицеров, которая следовала сзади, очень близко от жертв наказания. Неизвестно, что свершили эти люди, чтобы подвергнуться такому обращению, но среди пленных оказались офицеры, не сумевшие выполнить поставленной задачи, старшины, потерявшие в бою пулемет, и солдат, чье преступление состояло в том, что он оставил строй на марше».

«Люди в гражданском» – это, конечно же, мобилизованные в освобожденных от немцев районах. Их сплошь и рядом посылали в бой, не выдав не только оружия, но и формы (впрочем, данное обстоятельство я вовсе не собираюсь ставить в виду одному Жукову, это была общая практика).

Итак… Конечно же, военачальник – это профессия, изначально чуждая прекраснодушному гуманизму. Полководец не должен «беречь» солдат. Более того, он просто обязан посылать их на смерть.

Однако толковый полководец всегда стремится избежать напрасных жертв. Он будет стараться выиграть за счет военного искусства. Изящества решений, которым, например, славился Рокоссовский. Воевать не числом, а умением – в полном соответствии с формулой Горбатова.

Между тем вся «полководческая» биография Жукова как раз и демонстрирует полнейшее отсутствии мастерства. Метод один: гнать, гнать и гнать вперед безропотные толпы. Гнать, не умея использовать условий местности. Гнать, не умея наладить взаимодействие войск. Гнать, не умея предварительно сокрушить оборону противника. Гнать просто потому, что он не может спокойно видеть впереди занятое немцами пространство.

Позже, в пятьдесят четвертом, он точно так же погонит десятки тысяч молодых парней в форме по территории, где только что грянул ядерный взрыв, – прямо на огненный гриб, еще поднимающийся в небо, под излучение и радиоактивную пыль…

Был ли это человек? Или что-то другое?

Примечательные воспоминания оставил генерал Чистяков: «Все мы знали, что если маршал Жуков приедет в хорошем настроении, все равно распечет за какое-либо упущение, которое заметит, и уедет сердитый. А если приедет в плохом – распечет, но уедет в хорошем».

Одним словом, каков бы ни прибыл, в любом случае хайло разинет, чтобы подчиненным служба медом не казалась.

Если бы речь шла только о подчиненных! Н. Казьмин, офицер госбезопасности для особых поручений при Жукове, вспоминал: однажды в Москве, когда была объявлена воздушная тревога, орлиный взор Жукова высмотрел в одном из домов незамаскированное окно, где горел свет. Повернулся Жуков к Казьмину и преспокойно указал пальчиком: «ликвидируйте». Казьмин шарахнул по окну автоматной очередью. Свет там, естественно, погасили моментально…

Впрочем, надо отдать Жукову справедливость: в своем расстрельном рвении он не делал ровным счетом никаких различий между своими подчиненными и противником. Когда наши войска окружили ту самую немецкую 1-ю танковую армию, о которой уже упоминалось, Жуков передал немцам по радио ультиматум, требуя капитулировать в двухдневный срок, в противном случае он, когда захватит их в плен… прикажет немедленно расстрелять каждого третьего. Впрочем, через два часа Жуков чуточку смилостивился, и следующая радиограмма уточняла: расстреляны будут только те командиры частей, что продолжали бессмысленное сопротивление.

Однако командир означенной армии генерал-полковник Хубе, умело маневрируя своими войсками, переиграл Жукова и успешно вырвался из окружения, по пути распотрошив две дивизии из корпуса жуковского фаворита генерал-лейтенанта Афонина. Как и Жуков, Афонин военачальником был никудышным, зато печально прославился подвигами иного рода, о чем речь будет чуть позже. В общем, немцы Жукову показали фигу, расстрелять он так никого и не смог, чему, должно быть, не на шутку опечалился, и утешился лишь тем, что по привычке изрядно занизил в донесениях число нахально вырвавшихся из верного котла немцев.

Известен один-единственный случай, когда коса нашла на камень и Жуков получил заслуженный отпор. Едва вступив в командование 1-м Украинским фронтом и собрав на совещание его высших командиров, Жуков, по всегдашней привычке обращаясь ко всем на «ты» и пересыпая речь отборным матом, объявил во всеуслышание: одних из присутствующих он моментально снимет с должности, других под трибунал отдаст, а третьих просто шлепнет без суда и следствия. Начальник инженерных войск фронта генерал Б. В. Благославов твердо и настойчиво попросил обращаться к нему без мата и угроз. Оторопевший Жуков, проморгавшись от удивления, выхватил маузер. Благославов вынул парабеллум и хладнокровно заявил: «Жду вашего выстрела». После недолгой паузы Жуков сообразил, очевидно, что не с тем связался, – и, как миленький, маузер спрятал, бормоча под нос нечто в стиле Мишки Квакина: мол, я тебя еще урою, на всех вас ножики запасены, вечером ходи да оглядывайся…