Текст книги "Демократия, не оправдавшая надежд"

Глава 7

6 сентября 1918 года третий секретарь посольства Франции граф де Робиен с утра отправился в город для участия в параде по случаю прибытия северо-американских войск. Архангельск выглядел уже по-осеннему, кроны берез пожелтели, шел мелкий дождик. Навстречу французскому дипломату быстрым шагом передвигался поверенный в делах Великобритании Френсис Линдлей. Весь его вид говорил о крайней степени удивления и растерянности.

– Здравствуйте, граф. Вы на парад?

– Разумеется, а почему Вы спрашиваете, разве мы не будем стоять там вместе и приветствовать американских солдат?

– Нет, моей ноги на этом параде не будет, я протестую и должен немедленно принять меры.

– Против чего?

– Как, Вы не знаете?

– Совершенно не в курсе!

– Сегодня ночью правительство в главе с Чайковским арестовано и сейчас движется на корабле под конвоем в сторону Соловецких остров, где будет заключено в казематы.

– Ай, молодцы! – Неожиданно для Линдлея вскрикнул де Робиен. – И кто этот храбрый человек, взявший на себя выполнение столь благородного начинания?

– Вам что, смешно? Это же катастрофа! Кто арестовал правительство? Разумеется, Чаплин! Кто здесь еще способен на такой шаг! Я спросил Чаплина сегодня утром на площади, где члены правительства? Он нагло ответил мне, что этого правительства больше не существует, оно арестовано и выслано из Архангельска.

– Узнаю бравого офицера британского флота, капитана Томсона. Я с ним встречался еще в Вологде, и он мне очень понравился. Будь все русские таковы, с большевизмом давно было бы покончено.

– Вы что, одобряете переворот? – Изумленно спросил француза Линдлей.

– Применительно к банде Чайковского, одобряю без всяких возражений.

– Мне с Вами не о чем больше разговаривать, граф, – поверенный в делах Великобритании демонстративно приподнял шляпу и отправился прочь.

Парад по случаю прибытия американского контингента действительно оказался испорчен. На почетном месте не было никого из членов правительства Северной области. Все они, кроме двоих, оказались арестованы и отправлены на Соловки. Оставшиеся на свободе два министра-социалиста, в том числе и хитрец Дедусенко, скрывались где-то в рабочих кварталах Соломбалы. Он из осторожности не ночевал дома и, как оказалось, не напрасно. Оставшись на свободе, Дедусенко развернул бешеную агитацию против организатора переворота Чаплина и призывал начать всеобщую стачку.

Представителей дипломатического корпуса на параде тоже не оказалось. Узнав о происшествии с правительством Чайковского, дипломаты немедленно покинули площадь, именно в том момент рассерженный Линдлей и встретил третьего секретаря французского посольства.

Парад принимал главнокомандующий сухопутными силами союзников английский генерал Фредерик Пуль. Рядом с ним стоял при полной амуниции, сверкая миндалевидными глазами, ротмистр Берс. Благодаря заступничеству британского генерала, инцидент с присвоением бравым кавалеристом четырех миллионов рублей в ночь переворота оказался замят.

Чуть поодаль от них находился и герой очередного переворота – капитан второго ранга Георгий Ермолаевич Чаплин. Он несколько раз обменялся понимающим взглядом с генералом Пулем, который улыбался и не скрывал своего удовлетворения случившимся.

После парада Чаплина вызвали в канцелярию американского посла, где он был вынужден отвечать на вопросы дуайена дипкорпуса в присутствии всех без исключения глав миссий.

– Как это понимать, господин Чаплин? – Строго спросил офицера Френсис. – Извольте дать объяснения.

– Я принял решение арестовать правительство Чайковского, поскольку убедился в его никчемности и совершенном вреде этих министров-социалистов общему делу.

– Кто Вы такой? Как Вы смели! За Вами не стоит никакой политической силы!

– Ошибаетесь, господин посол, за мной вся великая Россия, которая вдоволь нахлебалась вашей демократии и желает вернуть порядок под управление достойных военных представителей, которые наведя его, передадут власть помазаннику божьему, государю императору.

– Нам известно, – вступил в разговор Линдлей, – что из Вашего окружения исходят слухи о том, что в Архангельске скрывается Великий князь Михаил Александрович, которого Вы готовите в новые русские императоры! Зачем Вам эта ложь? Великий князь Михаил убит большевиками. У нас имеются точные сведения.

– Русским людям нужна вера! Я даю им это чувство.

– Вы просто политический авантюрист! – Закричал Линдлей. – Вас надо немедленно арестовать!

– Президент Соединенных Штатов Вудро Вильсон считает, что все правительства, возникающие на освобожденных от большевиков территориях, должны быть сформированы на самой демократической основе, – сказал Френсис.

– Я на службе у Вильсона не состою, – огрызнулся Чаплин, – я русский офицер, находящийся на русской территории, и услышу только те пожелания президента Вильсона, которые будут соответствовать интересам России в борьбе с большевиками.

– Как Вы смеете так разговаривать? – Зашумел Френсис. – Реальная сила в наших руках, пехотный полк Соединенных Штатов только что прошел маршем по Архангельску, и Вы обязаны с этим считаться!

– Видел я это полк не далее как сегодня, – дерзко ответил Чаплин. – Во-первых, он в боевом отношении никуда не годен, эти парни не нюхали пороха и не знают, что значит воевать в России. Во-вторых, в моем распоряжении сила не меньше, и подготовлена она лучше, чем эти пехотинцы, пригодные разве что для охраны складов.

Чаплин бессовестно блефовал. 339-ый пехотный полк армии США и 310-ый инженерный полк насчитывали около пяти тысяч военнослужащих, в то время как у Чаплина была едва ли тысяча штыков, треть из которых – вчерашние студенты.

– Кто Вам позволил так себя вести с послами союзных держав? Вы всего-то капитан второго ранга!

Линдлей, обычно спокойный и рассудительный, был вне себя от гнева. Переворот он считал личным унижением. Ведь Чаплин опирался прежде всего на британского генерала Пуля и, следовательно, на вооруженные силы Соединенного королевства. Поверенный в делах Великобритании в России Линдлей фактически не контролировал ситуацию.

– Главнокомандующий русскими сухопутными силами к вашим услугам, – Чаплин галантно наклонил голову и щелкнул каблуками.

Во время этого разговора французская сторона сохраняла нейтралитет. Нуланс не спорил с аргументами коллег по дипломатическому корпусу, но и не нападал на Чаплина.

– Господин Нуланс, скажите Вы ему, – обратился к французу Линдлей.

– Конечно, арест членов правительства из числа социалистов-революционеров, самого активного элемента российского общества, пагубно скажется на репутации демократического движения. Но мы в то же время должны помнить, что идет война, и главное слово все-таки принадлежит людям в погонах, а не в сюртуках. Я предлагаю всем остыть от взаимных упреков и начать переговоры по существу. Прежде всего, необходимо вернуть назад Чайковского с его правительством и назначить новый кабинет министров.

Все присутствующие одобрительно загудели.

– Я тоже поддерживаю идею о новом кабинете министров, – вдруг сказал Чаплин, он понял, что дипломаты настроены против него, и авторитета генерала Пуля для выхода из щекотливой ситуации будет явно недостаточно.

Представители посольств, не ожидавшие такого поворота событий, даже притихли. Чаплин, довольный произведенным эффектом, продолжил:

– В нем не должно быть вологодских варягов: Маслова, Дедусенки и прочих. Пусть едут на Урал и в Сибирь, как и хотели первоначально, здесь им делать нечего. Архангельская власть должна опираться на местных уважаемых граждан.

– Принимается, – после некоторого раздумья сказал Френсис, – но сначала надо вернуть в Архангельск Чайковского!

– Кто будет представлять власть до возвращения узников? – С иронией спросил Нуланс.

– Дипломатический корпус и я как его дуайен, – ответил Френсис.

На этом совещание закрыли.

Между тем в городе начались волнения. Рабочие, вдохновленные прокламациями скрывшегося от ареста министра Дедусенко, начали забастовку. В город потянулись делегации крестьянских союзов и земств с требованием вернуть правительство. С другой стороны снова оживились правые. В газете «Отечество» появились материалы с требованием отставки социалистического правительства Чайковского и назначения новых членов кабинета министров. Некоторые статьи были подписаны фамилией Семёнов. Вокруг издания собирались люди правых взглядов. Позиция капитана Чаплина «Отечеством» поддерживалась по всем пунктам, моментам.

Левые тоже не собирались молчать. Со страниц эсеровских изданий шел непрерывный поток обличения правых в предательстве дела революции. У обывателей, читавших архангелогородскую прессу, голова шла кругом.

В канцелярии американского посла раздался звонок.

– Господин Френсис, это Линдлей! Вы знаете, кто сегодня с утра водит в городе трамваи?

– Полагаю вагоновожатые, а что?

– Эти самые вожатые все до одного американские солдаты!

– Как?!

– Я не знаю как, но от имени нашего правительства решительно заявляю Вам, что это непозволительное занятие!

– Я разберусь, причем немедленно, – заявил Френсис.

Через час он выслушивал доклад американского офицера по поводу трамвайного инцидента:

– Утром забастовали рабочие депо, следом кондукторы и водители трамваев. Город остался без транспорта. Штаб главнокомандующего принял решение взять ситуацию под контроль и посадить за рычаги трамваев солдат, которые по своей гражданском специальности были механиками и вагоновожатыми.

– Штрейкбрехеры – это плохой выход! – Заявил Френсис.

– Никаких штрейкбрехеров, мы денег не берем, только обеспечиваем порядок. Мы должны были доказать этим русским, если в городе есть американцы, то они справятся с любой работой!

– Это меняет дело, – обрадовался Френсис, – более того, это заслуживает благодарности.

Более суток американские солдаты в обстановке полного ажиотажа бесплатно водили по городу трамваи. Это было зрелище! Местные садились на железку под управлением американцев и ехали во все концы города просто так.

Через тридцать часов ввиду бессмысленности акции забастовка прекратилась. Американцы ушли в казармы. Френсис торжествовал. Он в очередной раз доказал всем конструктивность американской позиции.

Посол гулял по набережной. Беседовал с американскими рядовыми, которые смущались при виде главного дипломата страны, а когда он отходил прочь, оживленно спрашивали у сопровождавшего Френсиса слуги Филипа Джордана правда ли, что это сам господин Френсис? Получив утвердительный ответ, они щелкали языком и довольно улыбались. Обычные люди во всем мире одинаковы.

Напряженная работа и болезнь выматывали Френсиса. Он уже не мог, как раньше, по четырнадцать часов сидеть за столом, читать корреспонденцию, диктовать письма, анализировать обстановку и отвечать на телеграммы. В Архангельске ежедневно после обеда он был вынужден лежать. Дигноз простатит подтвердился, и доктора стали настаивать на операции.

– Что за чушь! – Горячился Френсис. – Это всего лишь легкое недомогание. Если бы здесь был мой вологодский доктор, он бы немедленно поставил меня на ноги.

Филип был во всем согласен с хозяином, но болезнь уходить не желала.

Все дни сентябрьского безвластия в Архангельске шла война прокламаций. Листовки печатали все, кто мог. Дедусенко призывал к неповиновению и забастовкам.

Чаплин и Старцев клеймили социалистов, как никчемную фикцию реальной власти.

Послы в коллективных заявлениях утверждали, что все находится под контролем союзных войск и повода для паники нет.

Повод для паники как раз был, потому что правительство по-прежнему отсутствовало. Соглашения между сторонами заключались и нарушались ежечасно. Город захлебнулся в стачечном круговороте. В конце концов даже листовки перестали выходить, забастовали работники типографий.

Правительство Чайковского вернулось в Архангельск вечером 8 сентября. Министры сошли с трапа парохода: усталые, утомленные люди, сломленные арестом, понимающие, что в глазах населения авторитет их власти потерян навсегда.

Вскоре трое самых активных министров покинут кабинет и отправятся в Сибирь. Это были те самые вологодские кооператоры: Маслов, Дедусенко, Лихач, которые прибыли в Архангельск в июле, как члены будущего правительства, и вот теперь вынуждены оставить свои посты. На этом настаивали союзные посольства, этого требовал Чаплин. Можно было сколько угодно ругаться с ним и кричать, что он никого не представляет, но сотни вооруженных офицеров готовы были выполнять только его команды, и с этим не считаться союзники не могли.

– Что Вы думаете делать теперь? – Спросил Френсис Чайковского. К его удивлению Николай Васильевич находился в отличном расположении духа.

– Надо уходить, – ответил он американскому послу, – но это в принципе. Я свое дело уже сделал, не исключено, что вскоре я поеду на Урал и в Сибирь, чтобы личным примером укреплять в регионах народную власть.

– Может не стоит горячиться с отъездом? Заменить вас здесь некем, – ответил Френсис.

– То-то и оно, – обрадовался Чайковский, – некем! Я признаю, что были сделаны ошибки, но не только нами! Почему английское военное командование постоянно вмешивается в решение гражданских вопросов? Почему даже распределение продуктов они оставили за собой? Почему введена цензура? Почему?

– Помилуйте, Николай Васильевич, – Френсис с трудом произнес сложное для него русское отчество, – генерал Пуль рассматривает свое пребывание здесь, как военную операцию, и, разумеется, хочет все держать под контролем.

– Зачем тогда нужно демократическое правительство?

– Я Вам уже говорил, что послы союзных держав это не одобряют! Мы высказали свое решительное «нет» методам англичан. Поверенный в делах Линдлей полностью на нашей стороне. Он телеграфировал в Лондон по поводу генерала Пуля. Надеюсь, скоро ситуация разрешится.

– Когда союзники арестуют Чаплина и отдадут его под суд? Свержение законной власти – серьезное государственное преступление. Он и Старцев должны быть расстреляны.

– Боюсь, что это невозможно. Мы категорически не поддерживаем капитана Чаплина, и Вы могли убедиться в этом лично, но, арестовав его, мы получим массовое дезертирство русских солдат и офицеров, для которых он является большим авторитетом. Это будет иметь самые пагубные последствия.

– Тогда я немедленно подаю в отставку и заявляю, что, поскольку территория Северной области за последний месяц не увеличилась, особой необходимости в правительстве нет, достаточно будет пригласить генерал-губернатора. Он быстро разберется с делами, в том числе и с Чаплиным. Завтра я выступлю с этим предложением перед делегатами земства.

– Я настоятельно Вам советую не принимать поспешных решений. Да, правительство пало, но это не катастрофа, надо назначить другое правительство, которое будет исполнять властные полномочия до прибытия генерал-губернатора.

– Это будет временное правительство?

– Да, именно так, и я, как дуайен дипломатического корпуса, прошу Вас оставаться во главе его и продолжать исполнять обязанности.

– Что делать с Чаплиным? Пока он в Архангельске, в городе не будет порядка и стабильности.

– Мы с этим что-нибудь придумаем.

Очередные переговоры на самом высоком уровне завершились компромиссом. Чайковский сохранил за собой председательский пост, но должен был представить новое правительство без ненавистных военным министров-социалистов.

Чайковский соглашался на всё, кроме отставки Дедусенко. Неизвестно, чем тот привлекал старика. Может быть, Чайковскому импонировала энергия, с которой молодой министр взялся за сложнейшие вопросы в его правительстве, и тот революционных дух борьбы, который показал он, когда основная часть министров была арестована и отправлена на Соловки?

Но кандидатурой Дедусенко тоже пришлось пожертвовать. Дальнейшая судьба членов первого кабинета министров после отъезда их в Сибирь, осталась Николаю Васильевичу неизвестной.

В сентябре 1918 года Чайковский остался без своих ближайших сподвижников. Он бы уехал и сам, но обещал послу Френсису возглавить новую власть. Временное правительство Северной области.

Согласно договоренности организаторы переворота Чаплин и Старцев также слагали с себя должностные полномочия. Посольства гарантировали им свободу от судебного преследования.

Не все было гладко в этом споре. Линдлей желал суда над Чаплиным, Нуланс считал его поступок самоотверженным. Граф де Робиен с его неприятием демократического правительства, видимо, повлиял на посла Франции. Дуайен дипкорпуса Френсис занимал промежуточную позицию. Военные всех без исключения стран были на стороне монархиста Чаплина. В таких условиях единственным выходом было мирное соглашение.

13 сентября Георгий Ермолаевич Чаплин сложил с себя пост главнокомандующего русскими вооруженными силами и получил предписание убыть на фронт.

Вероятно, он на что-то надеялся в условиях политических перемен в Архангельске и тянул с отъездом на позиции. Линдлею пришлось приложить немало усилий, чтобы отправить на фронт неудобного монархиста. В итоге вместе с соратником по борьбе Николаем Старцевым Чаплин отбыл на Железнодорожный фронт в район станции Обозерская. Блестящая политическая карьера капитана второго ранга Георгия Ермолаевича Чаплина на этом закончилась.

Военный переворот не прошел бесследно и для британского генерала Фредерика Пуля. Поверенный в делах Линдлей извел много бумаги, доказывая в телеграммах ошибочность тактики генерала и требуя его замены. Пуль не любил Россию, не понимал русских и знать не желал никакой демократии. Линдлей хотел укрепления на севере демократической власти. Он полагал, что присутствие союзников всколыхнет антибольшевистское движение в крае, и русская армия, малочисленная в августе 1918 года, к весне встанет серьезной боевой единицей, которая справится с задачей и без помощи союзников. Линдлей идеализировал ситуацию, Пуль, понимая, что так не будет никогда, её драматизировал.

В октябре 1918 года генерал уехал в Лондон в отпуск. Он планировал вернуться, но Линдлей определенно знал, в Архангельске Пуль больше не появится. В своих мемуарах он позже напишет:

«Мы были всегда в самых дружеских отношениях, и часто его желания совпадали с моими. Но, что естественно, было и фундаментальное различие в наших оценках Архангельской проблемы».

Эта разница во взглядах и была причиной отставки британского генерала.

В конце сентября 1918 года был готов проект состава Временного правительства Северной области. Чайковский мог торжествовать. Все его недруги были удалены из Архангельска. Линдлей и Френсис поддерживали правительство. Но теперь в его составе находились совсем другие люди. Социалистов во втором списке уже не было. Пост сохранил только последний из вологодских депутатов первого состава Петр Юльевич Зубов. Он умел ладить с людьми и снова был востребован во власть.

– Николай Васильевич, – Френсис с трудом приподнялся в кресле, – надеюсь, теперь никто не сможет помешать возглавляемому Вами правительству?

– Полагаю, что так и есть. Мы займемся самым главным вопросом – финансовым. Я уже консультировался по поводу него с господином Линдлеем.

– Хорошо, – вяло произнес Френсис. Боли не давали ему сосредоточится на работе и истощали запасы сил. – Я желаю Вам, господин Чайковский, успехов, не знаю, как долго я ещё пробуду здесь, но пока ничего не изменилось, Вы можете рассчитывать на мою поддержку.

Глава 8

В конце августа пароходы в количестве около сорока единиц, на которых было установлено дополнительное вооружение, получили гордое наименование Северо-Двинской флотилии.

Павлин Виноградов командовал частями весьма разного характера, оборонявшими речной путь на Котлас и Великий Устюг.

Среди них были: флотские экипажи – остатки флотилии Белого моря, отряд моряков-балтийцев, отдельные взводы коммунистов и латышей, артиллерийский дивизион, всего около 500 штыков.

По данным разведки со стороны белых ему противостояло примерно столько же сил, но они были лучше вооружены, особенно по части артиллерии. Больше половины орудий и пулеметов, присланных на Двину, были в нерабочем состоянии, часть удалось починить в походных условиях, но вооружения не хватало.

Виноградов расположил войска по обоим берегам Двины. Часть войск развернул вдоль течения реки Ваги, опасаясь обхода белых по флангу. Он очень ждал подхода Вологодского полка, поскольку ежедневно численность его войск уменьшалась на 15–20 человек. Люди болели, а пополнений все не было.

Особенно критическая ситуация сложилась в отряде Балтийских моряков. Этот авангард революции доставлял командующему больше хлопот, чем противник.

– Павлин Федорович, – к Виноградову обратился штабной работник, – морячки вчера устроили пьянку со стрельбой. Местные очень недовольны. В штаб приходила делегация крестьян, просят убрать из деревни балтийцев. Мало того, что они пьют и дебоширят, так трое подвергли насилию местную девку, крестьяне требуют судить охальников.

– Как вы это себе представляете, судить? – Виноградов поправил очки. – Завтра же весь отряд повернет штыки против, а это большая половина всего личного состава. Пока не подойдет Вологодский полк, придется терпеть.

– Жалко девку, Павлин Федорович!

– Ничего, переможется, время военное. Понимать надо. Родит в конце концов еще одного красноармейца, а то и двух.

Командующий попробовал пошутить.

– Медсанчасть докладывает, что почти все балтийцы больны. «Мужские слезы», знаете ли, приятного мало.

– Это что еще за болезнь? – Аскет Виноградов был не в курсе.

– Обычный сифилис. Лекарств нет, морячки могут заразить всю округу, если на них не найдем управы.

– Пошлите приказ от моего имени о соблюдении социалистической дисциплины и поддержании правопорядка. Потерпевшей предоставить доктора для осмотра и принятия мер в случае заражения. Предупредите балтийцев устно от моего имени: за бузу по отношению к местным буду карать. Кто из них враг, решаю я!

– Все ясно, товарищ Виноградов, разрешите идти?

Командующий фронтом махнул рукой.

В тот же день он проводил совещание в своем штабе и грозно кричал на подчиненных, требуя ужесточения дисциплины.

– Мать вашу, гордость Балтийского флота! Это не солдаты, а просто дрянь какая-то! Мало того, что там полно сифилитиков, так еще и воевать не могут. Двух трехдюймовых орудийных выстрелов достаточно для деморализации отряда! Эти моряки органически не способны сохранять мужество и хладнокровие при условии пехотной войны, могут драться только кучей. Кто предлагает разбивать их на отдельные отряды? При малейшей неудаче можем повиснуть у них на штыках. Мы и так сильно рискуем, разделив их поротно, но по-другому никак.

Достаточно малейшего обхода со стороны Шенкурска, чтобы наша пехота повалила, как стадо баранов, вверх по реке, сметая все на пути, спасая свои шкуры от неприятеля. У меня уже был опыт, когда из-за пустяков не единожды вспыхивала паника. Подавлять ее приходилось лично с большим трудом.

Виноградов вспомнил атаку аэропланов белых 12 августа едва не обрушивших всю оборону красных. Хваленые балтийцы тогда побежали, испугавшись бомбардировки. Пришлось останавливать их силой оружия.

Повторения чего-либо подобного Виноградов не хотел.

– Положение крайне серьезное. Более, чем штыков наших ненадежных балтийцев, я боюсь, что любая неудача обнажит весь Двинской фронт вплоть до Котласа. Моя боевая задача должна коренным образом измениться. Я должен наступать на Березник, но мое дальнейшее движение без резервов в тылу с утомленными, мало пригодными к полевой войне войсками может привести к катастрофе.

Штабист записывал речь Виноградова, стараясь в этом потоке мысли зафиксировать все самое главное.

– Движение по Двине на Котлас дает врагу возможность быстро соединиться с чехословаками. Река, которую никакие заграждения не смогут сделать надолго недоступной для неприятеля, предоставляет ему возможность совершать переходы с необычайной быстротой, и при наличии дыры на этом фронте они могут быть в Котласе через двое-трое суток.

Члены штаба были поражены. Гражданский человек, не имевший военного образования, так грамотно развернул диспозицию, что в пору поучиться опытным штабистам. Казалось, Павлин Федорович был выкован из железа. Никто из окружавших не догадывался, что Виноградов находился на последней стадии нервного истощения и уже просил Кедрова сменить его на посту командующего Двинским фронтом.

В ответ на это командующий Северо-восточного участка «Завесы» запретил Виноградову обращаться к себе напрямую и впадать в панику. Доклады следовало посылать в штаб и директивы получать тоже оттуда. Кедров понимал: замены Виноградову на Двине сейчас нет.

«Потом, когда обстановка будет более спокойная и подойдут свежие силы, – думал Кедров, – он, конечно, будет отстранен от командования войсками и отправлен на партийную работу, но пока Виноградов должен держать оборону».

Ответ Кедрова сильно обидел Павлина Федоровича, и в начале сентября он написал наркому письмо, полное недовольства и пророчеств.

Виноградов как будто знал, что это будет его последнее письмо, ставшее своего рода завещанием.

«Я понимаю Ваше стремление внести порядок и устранить революционные дефекты, фамильярность и прочее. Но нужно помнить, что крайности вредны вообще, и особенно вредны в этом направлении, – с обидой пенял Кедрову Виноградов. – Если бы все штабы имели характер моего, в котором нет ни одного продающего за деньги свои знания, а только преданные революции люди, служащие не за страх, а за совесть, то, конечно, никто бы возражать не стал против такого порядка. Но когда во главе вашего штаба находится Самойло, а штаб Геккера почти весь состоит из продавшихся за деньги офицеров, которые дурно влияют на Анатолия Ильича и ссорят его с Советской властью. В таком случае непосредственные сношения между нами, безусловно, необходимы».

Виноградов не любил царских офицеров, особенно высшего состава, и крайне враждебно относился к бывшему генералу квартирмейстеру Александру Самойло, перешедшему на сторону большевиков. Не пользовался его доверием и Анатолий Ильич Геккер, начальник штаба красных.

«Я начинаю не доверять штабу Геккера, – писал Виноградов Кедрову, – следовательно, я должен иметь возможность говорить с Вами лично. У меня нет фактов, а есть косвенные указания, а главное, такое же ощущение имеется у целого ряда честных и талантливых, притом непартийных работников. Я думаю, что не найдется ни одного дурака, который заподозрит меня в измене, но я счел бы дураком того, кто не стал бы остерегаться штаба Геккера или ему подобных. Анатолий Ильич очень ценный человек, но он почти один, а, главное, он военный, мало разбирающийся в столь сложных условиях нашей гражданственности. Поэтому необходимо закрепить за мной право непосредственных сношений в особо важных случаях».

В письме Виноградов делает и весьма неожиданное заявление:

«Необходимо сменить утомленные части, а также командный состав, в первую очередь – командный состав балтийцев, он очень плох. Но, главное, надо сменить меня. За время с 23 июня по 3 сентября я так много работал, что нахожусь все время в состоянии умственного ослабления. Беспрерывные тревоги, разъезды – все это страшно утомило меня. Свежесть сознания отсутствует совершенно, и лишь необычайным усилием воли я держусь на ногах. Вчера, находясь на пароходе, я просидел пять часов на мели, простудился и теперь хвораю.

Немедленно пошлите на мое место кого-нибудь крупнее, и будет самое лучшее, если вы прикажете Геккеру занять мое место, а мне дадите возможность отдохнуть несколько дней и поработать в тылу, где я более пригоден, чем здесь. Но сделайте это в самом срочном порядке.»

Неотложные дела отвлекли командующего Двинским фронтом, и конец письма он дописал через какое-то время:

«Сейчас получены тревожные вести, я должен немедленно выехать на передовые позиции и доклад кончить не могу. Помните: каждое мое слово имеет характер пророчества. Торопитесь, иначе будет поздно. Мой фронт имеет громадное значение. Не подумайте, что я трус или что поддаюсь панике. У меня холодная голова и железная воля, и только я один останавливаю панику, но я едва держусь на ногах, а с моим уходом отсюда фронт, если не рассыплется, то пострадает жестоко».

Виноградов, послав письмо в Вологду, направился на передовую.

Оперативная обстановка на Двине была сложной. Ни одна из сторон не имела решающего преимущества в живой силе и вооружении. Белые и союзники, закрепившись в Двинском Березнике, начали продвижение вверх по реке.

Виноградов во что бы то ни стало решил отбить устье реки Ваги и ближние к нему деревни, чтобы создать плацдарм для дальнейшего наступления. В начале сентября его силы наконец-то существенно возросли. Подошел давно ожидаемый красными Первый вологодский полк. Он дал преимущество в живой силе, и Павлин Виноградов немедленно решил атаковать.

Небольшая деревня Шидрово на правом берегу Ваги, рядом с устьем реки, была важным стратегическим пунктом. Под покровом ночи с 6 на 7 сентября солдаты Первого вологодского полка и рота балтийцев заняли деревню. Население встретило красных враждебно. Еще бы! Еще в августе, когда красные отходили к Сельцу, Виноградов приказал расстрелять священника, которого заподозрил в симпатиях к белогвардейцам. Ему показалось, что с колокольни кто-то фонарем подает знаки противнику. После этого рассчитывать на добросердечность местных не приходилось.

Солдаты расположились на берегу Ваги сразу за ручьем, недалеко от церкви.

Атаку ожидали со стороны устья реки. В Березнике, где находились белые и союзники, уже знали о захвате Шидрова. Водный путь в сторону Шенкурска, находившийся в руках союзников, оказался перерезан. Было необходимо как можно скорее отогнать красных от реки.

Командующий Двинским фронтом приказал разместить на угоре пушки-макленки, все что было из тяжелого вооружения, и пулеметы. Пехота залегла цепью…

В сумерках со стороны Двины появился пароход противника. Прижимаясь к левому берегу, он направился в сторону Шенкурска.

Красные, подпустив судно поближе, ударили из орудий, обозначив свою позицию. Артиллеристы на судне, как будто ожидали засаду, сразу произвели залп в сторону красных. Батарея Виноградова ответила. Белые уточнили прицел, выстрелили и накрыли позиции противника – раз, другой, третий. Церковь, неподалеку от которой расположился отряд, оказалась превосходным ориентиром.

Разрывы следовали один за другим. Цепь стрелков огрызалась ружейным и пулеметным огнем. Мертвому припарка! Артиллерия с корабля белых продолжала утюжить красноармейские позиции.

Солдаты заволновались. Командующий выскочил из укрытия и, пригнувшись, побежал вдоль цепи.