Текст книги "Демократия, не оправдавшая надежд"

– Держать позиции! – Кричал Виноградов. – Кто будет драпать, пристрелю!

– Пошел ты! – Донеслось со стороны балтийцев. – Дураков умирать нет.

– Кто сказал? – Виноградов чуть не поперхнулся от ярости. – Где эта сука?

Он сжимал в руке маузер и, грозно потрясая им, был готов стрелять в любого, кто первым побежит назад. Но матросы молчали, связываться с командующим никто не хотел.

Около церкви в большом двухэтажном доме бывшего удельного ведомства расположился штаб красноармейского отряда. Это было самое безопасное место. Стрелять по храму белые не решатся, рассудил Виноградов.

– Товарищ командир, – вестовой был встревожен, – разведка докладывает, что в устье Двины стоит большой военный корабль под британским флагом. Он будет в Шидрово через четверть часа.

– Надо отходить, – посоветовал Виноградову командир Вологодского полка Валерий Афонский, кадровый офицер, в прошлом капитан царской армии, поступивший весной 1918 года на службу к большевикам, – это британский монитор[7]7
  Речное военное судно с низкими бортами.


[Закрыть], нам с макленками против их пушек никуда.

– Отставить панику! У меня есть приказ штаба армии удержать Шидрово.

Такого приказа у Павлина не было, как и приказа о наступлении. Он делал всё на свой риск, мечтая, как и в августе, заслужить похвалу самого Ленина.

В темноте со стороны Двины показалась вспышка. Монитор ударил по позициям красных из большого калибра. Снаряд угодил в береговой склон, оставив глубокую воронку.

– Братцы, тикайте!

Первыми побежали балтийцы. Они устремились в деревню, но неожиданно оттуда тоже стали стрелять.

– Измена!

Балтийцы устремились в сторону дороги, ведущей в соседнюю деревню Чамово, где на стоянке располагались пароходы красных. Вологодский полк, понеся потери от артиллерийского огня противника, стал отходить под защиту огромных десятин, так крестьяне называли связки бревен которые готовили к отправке в Архангельск.

Одно из орудий красных замолчало.

– Что такое?

– Обслуга сбежала! Прикажите отступать?

– К чертовой матери! – Павлин выскочил из укрытия. – Заряжай очередью!

Пушка Маклена могла выстрелить пять зарядов один за другим очередью. Какой-то солдат зарядил оставленную макленку.

– Огонь! – Павлин, раскрасневшись, командовал батарей, забыв, что командующий фронтом не должен находиться на передовой.

– Павлин Федорович, ради бога, пойдемте в укрытие! – Командир Вологодского полка умоляюще посмотрел на Виноградова. – Что вы делаете? Вдруг вас ненароком ранят или убьют!

– Значит я умру за дело нашей революции, – отшутился Виноградов. Но совету бывшего офицера последовал и укрылся за десятиной.

– Этот бой мы тоже не проиграли, я вижу у белогвардейцев на судне начался пожар, – сказал он, глянув в бинокль.

Огонь с корабля белых, зашедшего в Вагу, прекратился, судно дало задний ход.

– Победа! – Закричал Виноградов.

– Обождите, – остановил его Афонский.

– Почему?

– Если сейчас они произведут высадку пехоты, нам несдобровать, придется отходить.

– Не сунутся в темноте, до утра бой окончен, – ответил ему Виноградов.

– Все равно, надо отойти, – настаивал Афонский, – у нас за спиной деревня, крестьяне настроены враждебно, могут в любой момент ударить в спину.

В это время со стороны Двины снова показалась вспышка, и тяжелый снаряд ударил совсем рядом с церковью.

Цепь вологодских стрелков, для многих из которых это бой был первым, начала пятится без всякого приказа. Еще немного, и полк побежит.

– Куда? Назад! – Закричал Виноградов.

– Их не остановить, – вступился за своих Афонский, – мы не можем ответить противнику, и он просто расстреливает нас, надо отходить в лес хотя бы до утра, там проведем передислокацию, отдохнем и с рассветом вернем позиции.

Понимая что силы не равны, Виноградов с явным нежеланием приказал:

– Медленно отходим мимо деревни в сторону леса, паники не создавать.

Поредевший отряд продолжил отступление.

– Завтра балтийцев и тех, кто бежал, – под трибунал за оставление поля боя без приказа. Полагаю, что надо применить децимацию, – процедил сквозь зубы командующий, – отступление целиком на их совести.

– Не крутовато? – Спросил Афонский.

– В самый раз.

– А что это такое децимация? – Поинтересовался оказавшийся рядом вестовой.

– Это когда за трусость расстреливают каждого десятого в назидание другим. Вот завтра выпадет тебе карта, и все, пойдешь в расход.

Мальчишка побледнел.

– Ладно, – усмехнулся Афонский, – беги вдоль цепи, передай мой приказ об отходе.

Вестовой сломя голову полетел выполнять приказ.

– Товарищ Виноградов, нам тоже пора отходить, не ровён час, британец снова начнет стрелять, – с явно выраженным вологодским говорком заметил кто-то из штабных.

– Вы идите, – махнул рукой Виноградов сопровождающим, – я сейчас.

Подмигнул говорившему штабисту.

– Пойду поставлю мину и догоню вас. Это на случай высадки противника, – добавил он, увидев недоуменный взгляд Афонского.

Штабные немедленно начали движение назад и через минуту пропали в темноте ночи.

Виноградов оглядел позиции, никого. Зашел за соседнюю десятину, присел по большой нужде, он давно уже терпел, но при людях было как-то неудобно.

И в эту минуту с английского монитора снова дали залп.

Один из снарядов попал в нижнюю часть десятины, раскрошив в щепу несколько толстых бревен. Но самое главное, выстрел сдвинул с места многопудовую махину. Бревна покатились и накрыли присевшего под ними Павлина Виноградова. Выбраться из под завала самостоятельно он не смог. Тяжелейшая контузия, множественные ушибы.

Британский корабль продолжил обстрел. Снаряды ложились совсем рядом с церковью. Не подойти. Впрочем, никто и не пытался. Штабные, спасая свою жизнь, все дальше удалялись от опасного места.

Прошел час.

– Подождите, где же товарищ Павлин?

– Придет, прилетит на крылышках к самому пароходу в Чамово ваш Павлин, – съязвил командир балтийцев.

– Зря осклабился, завтра всех вас судить будут. Я слышал, как Павлин Федорович об этом говорил. Всех, кто побежал, под трибунал и пиф-паф, – штабной работник сделал ладонь пистолетом.

– Да иди ты, – поморщился балтиец, – никто не посмеет поднять на нас руку. Мы, моряки Балтики, совершили революцию!

– Не только вы, – ответил штабной работник, – Павлин Федорович как-то говорил, что он участвовал в разоружении отрядов Корнилова, чем спас страну от военной диктатуры.

– А мне он говорил, что участвовал во взятии Зимнего, – добавил другой штабист. – По всему выходит, что командующий у нас героический.

– Пора бы ему уже появиться, – заметил командир Вологодского полка. – Не случилось ли чего?

Прибежал вестовой.

– Разведка докладывает: противник высадил на берег отряд, они занимают наши позиции.

– Где же командир? – Штабные не на шутку обеспокоились, все разговоры стихли.

– Смотрите, дом зажгли!

Небольшая диверсионная группа прошла сквозь брошенные красными позиции, заняла здание штаба и после осмотра дома подожгла его. В темноте они ничего подозрительного не заметили и вернулись на корабль.

– Видимо, у них в деревне связной, перестали палить вскоре после нашего отхода, выслали десант, – заметил Афонский, – подождем до утра. Их суда имеют повреждения и отойдут вниз по реке до Березника, тогда и будем возвращаться. Павлин Федорович наверняка спрятался где-то там, на позициях, в темноте им его не найти.

– С контрой в Шидрове будем разбираться по-нашему, по-балтийски, – заметил командир моряков, – вздумали еще по нам палить из ружей, когда мы отходили. Всех мужиков надо в штаб к Духонину отправить, чтобы помнили моряков с Балтики.

– Куда отправить? – Не понял один из штабных. – Разве генерал Духонин служит красным?

– Черту он в преисподней служит со всем своим штабом, понял? – Криво усмехнувшись, ответил моряк.

Красные расположились на привал в лесу за деревней, до рассвета у них было немного времени на отдых. Штабные не спали, они ждали возвращения Виноградова. Командующий так и не появился.

Глава 9

Поучиться в учительском институте вологжанке Августе Степановой не удалось. В начале сентября в город прибыло много американских солдат, и возникли трудности с размещением воинских подразделений. Многие учреждения были закрыты, а в зданиях разместились военные службы.

Молодежь желала принять участие в судьбоносных событиях. Молодые люди поступали служить в Славяно-Британский легион и в белую армию, полки которой начали формироваться на Севере. Было немало и уклонистов, на словах выступавших за борьбу с большевизмом, а на деле предпочитавших спокойную жизнь в городе вдали от фронтов. Одни объявляли, что просто устали от войны, другие интересовались, каково будет жалование, третьи, но таких было меньшинство, сочувствовали идеям социализма и демократии и, разглагольствуя о социальной справедливости, на деле вредили строительству вооруженных сил Северной области. Одним словом, проблем у создателей белой армии в Архангельске хватало, и в этих условиях без военной помощи союзников обойтись было невозможно.

Это понимали и представители Антанты. Силы, прибывшие для охраны складов и коммуникаций, оказались на передовой и вступили в схватку с большевиками. Они должны были отодвинуть фронт как можно дальше от Архангельска и далее сдерживать атаки красных до той поры, пока сформированные полки белой армии не встанут им на замену. В условиях недостаточной численности личного состава и медленного формирования русских частей ни о каком наступлении речи не шло. На совещании у главнокомандующего союзными силами британского генерала Пуля была принята оборонная стратегия зимней кампании.

В августе, и особенно в сентябре, у новоприбывших союзных частей появился враг гораздо более жадный до человеческих жизней, чем большевики. Это была инфлюэнца, грипп, называвшийся «испанкой». Особенно много заболевших оказалось среди американцев. Больные появились на кораблях еще во время перехода вокруг Скандинавии. На транспортных судах, доставлявших солдат в Архангельск, насчитывалось до пятисот больных гриппом. Надо ли говорить, что медикаменты очень скоро закончились, ведь эпидемия разразилась неожиданно, и медицинские службы оказались к ней не готовы.

Первая смерть на корабле союзников случилась еще в Белом море. Тело несчастного, зашитое в саван, по наклонной доске отправили в водную могилу. Выстрелами в воздух сослуживцы отдали покойному последние почести. Они не предполагали, что печальные салюты очень скоро станут их суровой действительностью.

После высадки в городе количество заболевших резко пошло в гору. Ежедневно кто-нибудь умирал, и его с почестями хоронили. Эпидемия гриппа только набирала ход, и санитарная служба делала все возможное, чтобы остановить победное шествие «испанки».

10 сентября 1918 года на Троицком проспекте был открыт госпиталь Красного Креста в Архангельске. Буквально через несколько дней там уже не было свободных коек.

Еще хуже обстояли дела в русской больнице на Бакарице. В здании пахло сыростью. Помещения, где находились больные, были переполнены. Пациентам не хватало даже нормальных кроватей, и они лежали на носилках без матрацев и подушек, в своей полевой форме, укрытые только одеялами. Отовсюду слышался кашель и хрипы, отчаянные стоны и крики.

Повсеместно в госпиталях наблюдалось катастрофическое положение с медикаментами, в наличии были только какие-то пилюли неизвестного свойства и слабительные порошки. Лечебные заведения напоминали пристанище для безнадежных.

Медицинский персонал прекрасно понимал ситуацию. Много позже один из участников тех событий американский санитар Годфри Андерсон с горечью напишет в мемуарах: «Все, что мы могли сделать, так это кое-как содержать бедняг, как-то поддерживать в них волю к жизни».

В один из сентябрьских дней Августа Степанова снова увидела на улице знакомую машину. На пассажирском месте все так же восседал сержант Понятовски, но за рулем был уже другой военный.

Он тоже узнал девушку, приказал остановить машину и приветственно замахал рукой.

– Здравствуйте, Августа, очень рад нашей встрече.

– Добрый день, – ответила девушка, – как поживаете?

– Если честно, то нехорошо, – насупив брови, ответил американец, – даже очень плохо. Вы помните сержанта Макса Смита?

– Разумеется, – ответила Августа, – а что с ним?

– Он умер, вчера похоронили вместе с тремя другими американскими парнями.

– Их убили?

– Да, но не пули боло, их убил грипп. От него нет спасения. Я был в госпитале, это ужасно. Болезнь забирает человека постепенно, сначала он задыхается, сгорает от температуры, бредит, страшно потеет. Потом вдруг затихает, словно в оцепенении, и его взгляд стекленеет у тебя на глазах. Все, парень свободен от войны, от обязанностей, от болезни.

Смиту было всего 23 года. Теперь он навечно останется тут, дома так и не дождутся сына, сгинувшего где-то на окраине мира у берегов Ледовитого океана.

Августа в ужасе закрыла глаза ладонями и заплакала. Ей было жалко этого веселого американского парня, прибывшего на Север, чтобы защитить русских, а, значит, и её от ужасных большевиков. За это он отдал свою жизнь.

Девушке вдруг захотелось тоже стать полезной обществу.

– Вы плачете? – Участливо спросил сержант Понятовски.

– Уже нет, – Августа вытерла платочком глаза, – мне очень жаль вашего друга, я помню, как он задорно смеялся. Он так хотел жить.

– Все мы хотим жить, но идет война, и далеко не все, кто прибыл сюда, вернутся назад. Обидно умирать от «испанки», но в госпиталях не хватает самого необходимого, нет даже должной заботы о тех, кто безнадежен, чтобы облегчить их страдания. Не хватает докторов и санитаров.

– Вы думаете, меня могли бы взять в госпиталь сиделкой? – Неожиданно для себя спросила Августа Степанова.

– Если вы поступите туда, я думаю, многим больным парням станет легче от одного вашего присутствия. Им так не хватает женского общества.

Сержант раскланялся и убыл в расположение своей службы. Больше они не встретились, и Густя не узнала, вернулся ли Понятовски в Америку.

Не заходя домой, девушка отправилась в госпиталь Красного креста на Троицком проспекте.

Узнав, что барышня желает поступить на службу, русский фельдшер обрадовался. Госпиталь очень нуждался в сестрах милосердия.

– Не боитесь мертвых? – Спросил он девушку, – здесь, знаете ли, люди частенько умирают.

– Я бы хотела облегчить их страдания, – уверенно сказала Августа. – Я научусь тому, что нужно. Если надо, не испугаюсь и мертвых.

– Вы знаете языки?

– Да, французский, немецкий, по-английски не понимаю.

– Прекрасно, у нас есть французы и канадцы, большинство англичан тоже понимает по-французски и по-немецки, хотя вряд ли будут говорить на языке врага. Американцы, те не понимают ничего, кроме своего наречия, но среди них есть поляки, евреи и даже русские. Они служат нам переводчиками. Я немедленно доложу старшему врачу о вашем желании. Прошу немного подождать.

Августа присела на кушетку. Буквально через пару минут фельдшер вернулся и с порога заявил, что барышня с завтрашнего дня может приступать к работе. Если у нее не найдется форменного платья и белого фартука с красным крестом, это надо будет пошить, а пока выдадут казенный халат, не так красиво, но на первое время сойдет.

– Это так важно, быть в форме? – Удивилась новоиспеченная сестра милосердия.

– Конечно, больные должны вами любоваться, это улучшает самочувствие и укрепляет желание жить.

– Ну раз так, то я обязательно сошью такое платье.

Через три дня Августа Степанова в новеньком костюме сестры милосердия приступила к своим обязанностям. Она постоянно находилась в большой палате и следила за самочувствием больных солдат. Те, увидев новенькую симпатичную медсестру, изо всех сил старались обратить на себя внимание.

Вместе с Августой работал американский санитар по фамилии Андерсон, тот самый, что в дальнейшем оставит потомкам интересные мемуары о своей службе на Севере России.

– У вас фамилия почти как у знаменитого сказочника, – пошутила однажды девушка.

– Вы знаете его грустные истории? – Спросил санитар. Он умел объясниться по-французски и сейчас, оказавшись в России, старательно осваивал разговорный русский.

– Конечно, кто же не знает сказки Андерсена! – Улыбнулась новенькая сестра. А вы почти его однофамилец.

– Отчасти да, хотя я и не датчанин. По фамилии здесь всех называют начальники и сослуживцы, но я бы очень хотел, чтобы кто-нибудь обращался ко мне по имени, просто Годфри, – предложил американец.

– Нет уж, – засмеялась Августа, – это слишком сложно произносить, Я буду называть вас просто Гошей.

– Хорошо, – не задумываясь, согласился санитар.

Через неделю после того, как Августа поступила на должность, госпиталь посетил важный гость – посол Северо-Американских Соединенных Штатов Дэвид Френсис. Известная аббревиатура – США, тогда еще не вошла в широкое употребление. Он пришел проведать больных с личным секретарем и слугой-негром.

Посетители зашли в палату к американским солдатам. Посол Френсис ласково побеседовал с ними, секретарь раздал подарки.

Когда делегация вышла из палаты, Френсис спросил у доктора:

– Когда они встанут в строй? Я думаю, дело не так печально, как говорят!

– Увы, господин посол, почти все они умрут в течение недели, это такая болезнь, кажется, что наступило улучшение, человек начинает надеяться, но за этим следует резкое обострение и смерть.

– Хотел бы я это понять! – Задумчиво сказал посол и вышел прочь. Он был потрясен увиденным. Солдаты американской армии гибли не от пуль врага, а от обычной на вид простудной болезни.

– Скажите, доктор, почему иностранные солдаты так много болеют гриппом? Наверное, для них здесь на севере неблагоприятный климат? – Спросила Августа сотрудника отделения, русского военного врача.

– Не думаю, этот вирус они привезли с собой. Насколько я могу понять из сообщений прессы, само слово «испанка» связано больше с тем, что испанские газеты пишут о нём чаще других, там даже король переболел гриппом. В воюющих странах цензура все сообщения об эпидемии блокирует, но это не значит, что болезни там нет. Будьте аккуратны, милая, обязательно носите марлевую повязку и постарайтесь, чтобы больные на Вас не кашляли.

«Испанкой» заражались в основном молодые люди, и помочь несчастным было очень сложно. Удручающая картина смерти повторялась почти ежедневно: вечером Августа разговаривала с веселым французским или английским солдатиком, а на утро его в белом саване выносили на двор, чтобы с почестями похоронить на специально устроенном для этих случаев военным кладбище. Молодые люди не хотели умирать, тем более им страшно было умирать от гриппа.

«Лучше погибнуть в бою от пули врага или от штыка в рукопашной схватке», – в бреду шептал очередной приговоренный болезнью солдат. Но судьба ему не предоставила другого выбора.

Августа, как могла, облегчала их страдания и даже не думала, что в любой момент может заразиться сама. Санитар Андерсон тоже был рядом. Имя Гоша ему понравилось, и он велел называть себя так всем пациентам, кто шел на поправку, и те с удовольствием повторяли это смешное для них имя.

Обстановка между тем была далека от идиллии. Кроме больных гриппом в госпиталь начали поступать раненые с фронта. Ранения были тяжелые, и Гоша стал часто пропадать в операционной.

С каждым днем у Августы было больше работы: присматривать не только за больными, но и за ранеными. Все бы ничего, но выматывала ежедневная пляска смерти.

Больным постоянно требовалась вода, ее добывали вручную, таскали ведрами. Вода была желтая, как чай, и ее нужно было обязательно кипятить. Воду таскали санитары, сестры милосердия давали больным кипяток. Бывало, что жизнь человека заканчивалась вместе с водой из кружки. Выпил, вздохнул и умер.

Но больше всего доставалось санитарам. В редкие минуты спокойствия Гоша садился напротив Августы и начинал рассказывать ей ужасные истории, не понятно, то ли пугал, то ли демонстрировал свою браваду.

– Я помню одного пациента, – говорил Андерсон, отхлебывая из кружки горячий чай, – у него от горячки развилась идея, что санитары спрятали под кроватью апельсины. Он постоянно требовал достать ему эти фрукты. И вдруг он ставит нам ультиматум: или даете мне апельсины из-под кровати, прежде чем я досчитаю до трех, или я бабахну прямо в койку! После чего он сосчитал до трех и обгадился!

Гоша замолчал в ожидании реакции, Августа закашлялась от подступившей тошноты.

– Так и бывает, – завершил свой рассказ американский санитар, – после того, как парень выпалил, мы услышали его последнее дыхание. Он умер, оставшись лежать в скверне собственной мерзко пахнущей кучи.

– Прекратите, Андерсон, – умоляюще сказала Густя, – зачем эти подробности?

– Чтобы показать всю отвратительность смерти, милочка, – ответил санитар.

– Я не желаю больше слушать подобные истории.

– Как вам будет угодно, а то в меня в запасе есть еще занятная история о посещении мною городского туалета в первый день приезда.

– Прекратите! – Августа заткнула ладонями уши. – Что за дурная привычка говорить такие гадости, неужели в Америке это в порядке вещей?

– В армии и не такое в порядке вещей, – с обидой ответил Гоша.

Однажды их обоих отправили в помощь по обслуживанию русской больницы в Бакарице. Туда обычно посылали несколько американцев-санитаров, но свободных рук не хватало, и вместо мужчин отправили Густю Степанову.

Андерсон быстро навел порядок в палате, опорожнил ночные вазы, принес воды. Августа занялась чаем. Тем временем появился русский доктор и приказал Гоше поставить клизму одному из тяжелых больных. Санитар растерялся, он никогда раньше не делал этого. Вообще-то это дело врачей, его задачи неизмеримо проще.

– Ну что ты, давай, не бойся, – решила подбодрить его Густя.

– Я плохо представляю, где у клизмы что, – с тревогой сказал санитар.

– Все просто, набираешь воду, узким концом вставляешь ему в зад и жмешь. Надо, чтобы кишечник прочистился.

Гоша изо всех сил попытался вставить трубку в нужное отверстие, но безуспешно. Пациент проклинал все на свете, изрыгая соленые морские ругательства.

– Что ты делаешь? – Не выдержала Августа. – Он же сейчас умрет.

– Что я могу? – В ужасе закричал Андерсон. – Я не доктор, я не умею!

– Подожди, – Густя взяла в руки клизму, ловким движением кисти вставила носик куда надо и нажала на грушу.

– Ты избавила меня от лекарских мук, я твой должник навеки! – Дурачась, закричал Гоша. – У меня руки тряслись, а этот солдат ругался так, что старый испанский пират умер бы от зависти. Хорошо, что ты не понимаешь по-английски.

Труды были напрасны, пациент не прожил и дня…

В Бакарице медперсонал задержали на две с лишним недели. В начале октября, когда стало холоднее, эпидемия «испанки» пошла на убыль. После нескольких беспокойных недель грипп оставил в покое войска союзников и перекинулся на русские деревни, бесчинствуя там до самых морозов. Сколько умерло от него крестьян – не известно. Американцы потеряли умершими около сотни молодых парней: рядовых, сержантов, капралов.

– Августа, я пришел попрощаться, – Гоша взглянул на девушку грустными глазами.

– Что случилось?

– Ничего, просто нашу часть переводят в другое место. Пришел приказ. Завтра мы грузимся на баржу и идем куда-то вверх по реке Двине к новому месту службы, больше я ничего не знаю.

– Как жаль, – ответила Густя, она привыкла к этому неунывающему парню.

– Я вам напишу письмо, – ответил Гоша, – дайте адрес.

Августа назвала ему улицу и дом, Гоша записал в блокнот и, улыбнувшись, сказал:

– Я никогда раньше не был знаком с русскими барышнями, многие наши считают здешних женщин грубыми, но это не так. Вы совсем другая, вы чувственная и нежная. Обещайте, что вы мне ответите на письмо.

– Обещаю, Гоша, – почему-то засмеялась Августа. Ей было приятно слышать такие слова от американского санитара.

Санитар Годфри Андерсон отбыл из Архангельска, Августа вернулась на службу в госпиталь Красного креста, но долго поработать там не успела.

В архангельском Доме морских ветеранов, возле штаб-квартиры американских войск, был открыт еще один госпиталь для выздоравливающих. Августе Степановой предложили должность сестры милосердия, похлопотал один из знакомых медиков.

Девушка, не раздумывая, согласилась. Ежедневный кошмар с тяжелобольными и умирающими солдатами остался в прошлом. Выздоравливающие снова хотели жить, мечтали о будущем и с большим интересом смотрели на русскую «сестрицу».

– Общение такого рода – это как дополнительная пилюля, – шутил начальник госпиталя, требуя от женского персонала идеальной чистоты форму и улыбку на лице.

Некоторых счастливчиков после комиссии отправляли на родину, но основная масса солдат возвращалась в свои подразделения и продолжала тянуть лямку на непонятной для них войне.

От раненых Густя впервые услышала названия станций и населенных пунктов, где шли сражения с большевиками. Иностранцы с трудом могли выговорить название «Обозерская», зато с короткими «Тулгас», «Сельцо», «Вага» они справлялись без труда.

Сестра милосердия узнала, что где-то на юге в лесах между станциями Обозерская и Плесецкая пролегает линия фронта, и ежедневно отряды союзников подвергаются атакам большевиков.

В другой части, на Двинском фронте, идут упорные бои с применением речных флотилий. Под ударами артиллерии там гибли двинские деревни, жители которых, оказавшись между двух огней, лишались дома и имущества. Обе стороны не жалели снарядов, и поэтому после каждого сражения тут и там возникало пустое жженое место.

Раненые рассказывали, что самое спокойное место на фронте – это район города Шенкурска. В самом городе много союзных войск, на дальних и ближних подступах созданы укрепленные блокгаузы. Вокруг города топи и болота. Зимой выпадет глубокий снег, и подойти к городу будет еще труднее. Оборона города крепка. Без взятия Шенкурска большевикам не продвинуться к устью реки Ваги и Двинским позициям. До самой весны беспокоиться не о чем.

«Где-то там сейчас Гоша Андерсон», – подумала девушка.

Хорошо бы он не забыл написать ей письмо.