Текст книги "Демократия, не оправдавшая надежд"

Глава 10

Утром, чуть рассвело, командир Вологодского полка Афонский отправил в деревню разведку. Те передали условным сигналом, что путь свободен. Корабли белых отошли назад в Двинской Березник. Одному из судов, как и предполагали красные, требовался ремонт.

– Взвод, за мной! – Приказал Афонский. – Выдвигаемся навстречу командиру.

С момента ночного обстрела прошло уже более трех часов. Стрелки вернулись на вчерашние позиции. Во время ночной вылазки белые не только сожгли здание штаба, они подорвали брошенные красными пушки макленки и боезапас к ним, нарушили телефонную связь с основными силами отряда в деревне Чамово.

Вологодский полк остался с одними пулеметами.

– Смотрите! Кажется, командир!?

Из под завала бревен виднелась рука Виноградова.

– Налегай! – Скомандовал Афонский. – Может, еще жив? Его бревнами придавило.

Бойцы растащили тяжеленные плахи и обнаружили под ними командующего Двинским фронтом.

Павлин Федорович был мертв. Он лежал на земле со спущенными портами. На голове запеклась кровь от удара большим тяжелым предметом.

– Чего это он? – Спросил молодой вологодский солдатик.

– Не видишь что ли? До ветру командир пошел, тут его и накрыло, с каждым может случиться.

– Какая-то не геройская смерть, – заметил солдатик.

– Отставить разговоры! – Афонский, вспомнив, что в прошлом был командиром батальона в царской армии, повысил голос. – Смерть, она не выбирает, когда и за кем приходить. О том, что видели – ни слова, иначе расстреляю лично.

Но сохранить тайну не удалось. К десятине подошли деревенские мальчишки, увидели убитого красного командира в непотребном виде и, засмеявшись, убежали.

– Разбрешут теперь, – сказал вологодский солдатик.

– Эти не страшно, – ответил командир Вологодского полка, – их никто слушать не будет, главное, чтобы вы не сбрехнули.

– Мы – нет. Могила, – ответил за всех солдатик.

– Хорошо, что командира не нашли белые, было бы нам всем тогда на орехи.

Павлина Виноградова с трудом распрямили, к утру труп уже окоченел, одели, завернули в шинель и понесли к пароходу.

На следующий день в Вологду в штаб армии ушло донесение о героической гибели командующего Двинским фронтом, который лично вел огонь из пушки, получил ранение, но продолжил руководить боем из укрытия. Шальной снаряд попал в штабель бревен, которые рассыпались и насмерть придавили командующего фронтом.

В тот же день из штаба получили «молнию»: «Тело героя срочно отправить в Вологду для решения вопроса о захоронении».

Между тем, сражение за обладание устьем реки Ваги не было окончено. После гибели Виноградова командование принял на себя Валерий Леонидович Афонский, тот самый, командир не очень храброго Первого вологодского полка, бежавшего в ночь на 8 сентября с поля боя в Шидрово.

В архиве сохранился его отчет о следующем боевом дне, 8 сентября:

«В 10 часов 8-го пришла из Двины канонерка противника, огонь усилился, и оставаться в деревне значило обречь 3 и 1 роты и команды Вологодского советского полка и 2 роту балтийцев на бесцельную гибель.

В 12 часов я отдал приказание 1-й и 3-й ротам Вологодского советского полка, а также обозу, отходить в лес за деревню, что и было выполнено в полном порядке», – сообщил в Вологду Афонский. Затем подумал и добавил: «Артиллеристы постыдно бежали, ускакав на орудийных лошадях и бросив не только зарядные ящики, но и орудия в полной готовности к бою».

Красный командир все перевернул с ног на голову. Артиллеристы бежали еще в ночь с 7 на 8 сентября. Отход в лес случился той же ночью, еще по приказу Виноградова.

Утром 8 сентября красные вернулись на позиции, нашли труп командующего. Вскоре в Вагу со стороны Двины снова зашла канонерка союзников, и доблестный сводный отряд морячков и красноармейцев без боя ретировался назад в сторону деревни Чамово на Двине, где на стоянке находились их пароходы. Воевать одними пулеметами против пушек они не могли.

Спустя полгода, будучи уже на новой штабной должности Валерий Афонский за бой в Шидрово получил орден Красного знамени. В приказе Реввоенсовета Республики № 36 от 17 апреля 1919 года с пафосом сообщается:

«Награждается орденом Красного Знамени командир 1-го Советского Вологодского полка товарищ Афонский Валерий Леонидович за следующие отличия: Умело руководя названным полком и увлекая красноармейцев личным примером, занял полком 6 сентября 1918 года после перехода с боем 28 верст правый берег р. Ваги».

На самом деле совершил марш бросок по лесной дороге отряд под командованием Павлина Виноградова, занявший без боя позиции на берегу Ваги в Шидрово. Афонский тогда был только командиром Вологодского полка и во всем подчинялся Виноградову.

Дальше в документе идет описание подвигов, зафиксированное со слов самого Афонского.

«7 сентября в ночном бою с десантом противника у деревни Шидровской под убийственным огнем противника лично восстановил прорванный фронт полка и штыковой атакой заставил десант очистить берег р. Ваги и уйти на пароходы».

Ни слова о погибшем командующем, как будто и не было тут Павлина Виноградова. Мертвому слава не нужна, а вот живому командиру орден будет к лицу. Для этого можно придумать и штыковую атаку против десанта противника, которой не было, и собственное отступление превратить в «восстановление прорванного фронта».

«В бою у деревни Шидровской 8 сентября лично корректировал огонь скорострельных пушек и подбил два парохода противника, чем не допустил высадки десанта. В этом деле он был контужен, но остался в строю», – сообщает документ о награждении героя.

Без стыда и совести приписав себе действия Виноградова по корректировке огня и добавив для важности лживые данные о подбитых пароходах, Афонский превратил незначительный, к тому же проигранный, красными бой в свою личную победу и получил за это высшую награду Советской республики.

На стороне белых тоже очень скоро узнали о гибели командующего фронтом. Данные о ночном бое вошли в отчеты, и спустя три года в английском морском альманахе в очерке о действиях британского флота на Севере России появился следующий текст:

«Ночью 7 сентября 1918 года канонерские лодки «Адвокат» и «Опыт» участвовали в коротком бою на реке Ваге. Объектом обстрела стал дом на вражеском берегу, который по данным разведки являлся штабом большевиков. Корабли в сумерках подошли к цели, и «Опыт» открыл яростный огонь из австрийских орудий. С «Адвоката» последовала высадка диверсионной группы, которая штурмовала берег и вскоре захватила штаб. Там были найдены ценные документы. Кроме того, удалось нарушить телефонную связь. От обстрела здание загорелось и вскоре было полностью охвачено огнем. Позже выяснилось, что наш старый враг некто Виноградов, являвшийся важной персоной в стане большевиков, был убит во время этой атаки».

Англичане не подтверждают участие в бое тяжелого монитора М-25, который из-за мелководья не мог войти в реку Вага. Значит, разведка красных ошиблась, приняв «Адвокат» за другое судно.

Павлин Виноградов был похоронен в Петрограде и навсегда вошел в советские школьные ученики как герой Гражданской войны. О нем писали книги, именем Виноградова называли улицы городов, районы, речные суда. Постепенно сформировался приглаженный образ революционера-ленинца, почти святого, в который многие верят до сих пор.

Настоящий Виноградов шел по Северу России кровавой поступью проводника диктатуры пролетариата, и если бы не роковой для него выстрел с корабля союзников, количество жертв внесудебных расправ неистового революционера было бы многократно больше.

Ровно через двадцать лет после награждения в начале апреля 1939 года комбрига Афонского арестовали по обвинению во вредительстве, участии в военном заговоре. Он во всем признался и после суда был расстрелян.

Советская власть, на сторону которой бывший капитан перешел в начале Гражданской войны, больше не нуждалась в услугах военспецов, таких, как Афонский, бывших офицеров царской армии, изменивших присяге.

История службы в Красной армии Валерия Афонского могла закончиться еще в середине 1919 года. Председатель Особого отдела ВЧК Кедров заподозрил его жену в связях с белыми. В то время Афонский командовал бригадой в 13-й Советской армии, воевавшей против генерала Деникина на Украине. От ареста его спасло ручательство видных большевиков и лично наркома Троцкого.

Афонский не сделал в Красной армии оглушительной карьеры, как Тухачевский или Уборевич, большую часть службы после окончания Гражданской войны он провел в стенах учебных заведений за преподавательской кафедрой.

Был или не был Афонский в числе заговорщиков – сейчас не важно. По документам дела и собственноручно подписанному признанию – был.

Вряд ли Павлин Виноградов, доживи он до эпохи массовых арестов второй половины 30-х годов, взял на себя без вины такое преступление, как Афонский. Валерию Леонидовичу, в ту пору сотруднику архива РККА, обещали жизнь в обмен на признание, он поверил следователям, а те его обманули.

В первой половине сентября 1918 года на северном направлении произошли большие перемены. Вместо «Завесы» была сформирована Шестая армия под командованием бывшего царского генерала, перешедшего на строну большевиков, Александра Александровича Самойло, которому так не доверял Виноградов.

Командующий «Завесой» Михаил Кедров получил новое назначение в органы ВЧК, где настолько прославился жестокостью на посту начальника Особого отдела, что в последствии был снят с должности.

Ревекка Пластинина продолжила отношения с Кедровым и вскоре переехала к нему в московскую квартиру. Помешать этой связи никто не посмел. Законный муж Никандр Федорович Пластинин, продолжая служить пропагандистом в штабе Шестой армии, изо всех сил делал вид, что ничего не происходит.

Весной 1920 года на севере еще услышат об этой паре. Ревекка Пластинина-Майзель вместе с отрядами Красной армии вернется в Архангельск, что залить побежденный город кровью.

После Виноградова командовать Двинским направлением был назначен молодой Иероним Убороевич, бывший офицер, будущий прославленный советский командир, одна из жертв политических репрессий второй половины 30-х годов.

В середине сентября со стороны белых на фронте появятся роты 339-го стрелкового полка армии Соединенных Штатов. Простым рабочим парням из штата Мичиган, призванным на военную службу, командиры объяснили: они сражаются против большевиков, которые заключили мир с немцами и теперь являются их союзниками, следовательно, врагами Антанты.

Русские, которые против боло, лояльны Антанте, и им надо помочь удержать Север России от захвата прогерманскими силами. Война получила понятное солдатам стран союзниц обоснование.

Они пришли сюда не в качестве оккупантов, а чтобы помочь русским в борьбе с боло, но с удивлением почувствовали, что крестьяне в деревнях далеко не везде рады союзным войскам.

Красная пропаганда, без устали вещавшая о зверствах интервентов на захваченных территориях, сделала свое дело. Но там, где побывали отряды Красной армии, особенно из числа моряков и рабочих, смотревших на крестьянство, как на чуждую социализму среду, население относилось к белым и союзникам не только лояльно, но и радушно. Союзники за все платили наличными, не устраивали конфискаций продовольствия и имущества, первоначально даже не видели в местном населении возможных шпионов боло.

В деревнях уже не было прежнего единодушия. Вернулись с фронта солдаты, многие верили обещаниям Советской власти, деревенская голытьба ждала красных, чтобы начать передел собственности.

Справные мужики собирались защищать свое имущество. В церквях молились за успех белого движения. В деревнях крайне мало было людей дела, крестьяне больше сомневались, и там, где агитация была поставлена как надо, шатания в ту и другую сторону быстро преодолевали.

Бывало и так: одна деревня на стороне белых, а другая, соседская, сочувствует Советской власти. Эта политическая чересполосица была не понятна союзникам, и очень скоро в их среде победила подозрительность ко всему русскому, включая и добровольцев на Севере России.

Англичане, игравшие главную роль среди союзников, старались поставить все под контроль, иногда убивая инициативу добровольцев на корню. Эйфория первых дней вскоре сменилась легким непониманием и раздражением по отношению к британцам, причем не только со стороны русских, но и от французов, американцев и даже представителей британских доминионов Австралии и Канады.

Сдерживала ситуацию надежда на скорое окончание мировой войны. О грядущем мире писали западные газеты, и союзные солдаты полагали, что как только мир придет в Европу, они навсегда покинут эти суровые края.

Война с большевиками в свете грядущих событий отходила на второй план. Боевые действия на фронтах тем не менее продолжались.

Подразделение военного госпиталя, где проходил службу санитар Годфри Андерсон, было решено перебросить вверх по Двине. Для передвижения госпиталя была выбрана баржа – длинное, тупоносое и неуклюжее судно. Оно было полностью вычищено и готово к работе.

Две недели путешествия по реке на буксире, медленно тянувшем баржу, были временем спокойствия и расслабления. Никаких перекличек или рутинных упражнений, призванных держать рядовых в состоянии постоянной занятости. Офицеры и сержанты засели в своих каютах и показывались на воздухе крайне редко, рядовой состав был предоставлен сам себе. Солдаты валяясь на поддонах по обеим сторонам судна с сигаретами в зубах и слушали, как буксир, надсадно хрипя, боролся со встречным речным течением. Впрочем, неуклюжее чудовище под названием госпитальная баржа он тащил вполне успешно.

Погода благоприятствовала путешествию, и санитар Андерсон решил записать впечатления себе в дневник, просто так, для памяти, чтобы вспомнить потом. Он, конечно, не знал, что спустя почти сто лет его записями в далекой России будут зачитываться многие люди. В отличие от своих товарищей по службе Гоша был человеком с прекрасным чувством вкуса. Если бы он захотел, мог бы стать неплохим беллетристом.

«Погода восхитительна, не похожа своим теплом на октябрь. Пейзаж превосходен: ровные берега, заросшие мощными хвойными лесами, живописные протоки, окаймляющие лесистые острова, розовое пламя рассветов и яркое солнце полудня, плывущее по небесному своду низко, широко и величественно. Временами по крыше нашего судна барабанил дождик, мягкий и несерьезный.

Мы проплывали мимо деревень, теснившихся по берегам реки, иногда останавливались, чтобы сложить на палубу буксира несчетное количество охапок дров.

Жители предлагали нам купить у них «yetsels» (яйца) и карликовый картофель. Картошка здесь, на далеком Севере, просто не вырастает до нормальных размеров.

Долгой зимой в темные вечера женщины прядут нити изо льна и ткут полотна. В каждом доме обыкновенно есть кирпичная печь, с которой связано все дорогое сердцу крестьянина владение, там же находится самовар, который всегда полон горячей воды для чая».

Вот и остановка – вытянутая вдоль берега реки Двины деревня Березник. В местной земской больнице теперь расположен госпиталь союзников.

Андерсон сразу увидел израненных королевских шотландских стрелков, которых доставили откуда-то с передовой.

Война тут была повсюду. С аэродрома взлетали самолеты, уходя на юг на разведку или для бомбежки противника. По реке сновали пароходы и военные суда. Бои шли выше по течению в 50 милях от Березника.

Андерсон подумал, что путешествию пришел конец и пора бы позаботиться о хлебе насущном. Солдаты, которых кормили тушенкой из жесткой говядины и сухими галетами, очень нуждались в разнообразной еде. Её можно было выменять у местных за ту же тушенку или сигареты.

Гоша хотел было организовать коммерцию и уже договорился на завтра получить свежую курочку в обмен на армейский паек, как вдруг новый приказ выдвигаться по реке Ваге в направлении Шенкурска.

И снова в путь! Каюты младшего персонала были расположены чуть выше ватерлинии, и самые ленивые, приоткрыв иллюминатор, умывались, не вставая с койки. Годфри был очень любознателен. Он смотрел вокруг и записывал свои впечатления в тетрадку:

«Мы увидели множество деревень, которые выглядели уже далеко не так примитивно, как на Двине. Типичные деревни Севера России – скопление грубо построенных, некрашеных, серых от непогоды домов, среди которых непременно возвышается церковь, окрашенная в белый цвет, с зеленой крышей, имеющая один и более луковичных куполов исполненных в оригинальном ортодоксальном стиле.

Ночной ведьмовской свет бледной призрачной луны, темные леса, туманы и миражи, расплывающиеся по берегам, мрачные и мистические изгибы реки внушали одинокому человеку, кинутому в проклятую даль, жуткое чувство заброшенности в дикой местности.

Несмотря на это колдовство природы и света, мы постоянно были начеку. Однажды один арестованный, подозреваемый в шпионаже, попробовал смыться через окно, но был пойман прежде, чем успел удрать».

Вот и Шенкурск, второй по величине город губернии. Жители, пережившие летнюю смуту солдат-отказников, трехдневный террор Павлина Виноградова, расстрел заложников из числа уважаемых граждан и аресты участников летнего восстания, были настроены к союзникам очень благожелательно. Город также понравился Андерсону, и через несколько дней он взял в руки бумагу и написал Августе Степановой:

«Наконец-то мы на месте и надо сказать, что неплохо устроились. Работы как всегда много. У нас более ста пациентов, оба отделения госпиталя в Шенкурске переполнены, равно как и русская гражданская больница. Маленькое каменное строение, расположенное на задах наших бараков, полно трупов, лежащих в ожидании гробов, которых постоянно не хватает.

В отдаленных районах люди вообще умирают сотнями. Эпидемия гриппа, поражающая русских с беспощадностью пулеметного огня, достигла своего пика. Местные жители, кажется, вообще не имеют никакого иммунитета к этой заразе.

Похороны стали будничным явлением в городе. Как-то я случайно выглянул в окно и увидел двух русских, лежащих в гробах, которые были установлены на деревянных козлах. У трупов были ужасные, отвратительные лица.

После прощания с умершими процессии во главе со священниками, у которых роскошные черные бороды и цветастые одежды, от госпиталя отправляются на кладбище. Каждый из попов машет дымящимся кадилом. Их сопровождает группа женщин в черном, я думаю, что это монахини. Священники глубокими басами читают молитвенные песнопения, а женщины высокими голосами печально им подпевают. Когда эти непонятные мне действия закончились, каждый в процессии стал целовать распятие, предложенное попом…”

Андерсон закончил излагать больничные новости и вдруг понял, что Августе это совсем не интересно.

Он взял другой листок и быстро набросал несколько строк:

«Здравствуйте, моя дорогая сестричка! Шенкурск – прекрасный город, к нам здесь относятся с большой сердечностью. В городе красивые улицы с магазинами, собор, монастырь и много красивых домов. Работа есть, все привычно. Раздражают только англичане. Они прибыли сюда позже американцев, заняли лучшие места, а наших парней отправили дальше на передовую воевать с большевиками. Это несправедливо!»

Он запечатал письмо и отправил по адресату в Архангельск.

Августа Степанова корреспонденцию не получила. Письмо попало к английской военной цензуре, которая нашла фразу про англичан непозволительной, а письмо подлежащим уничтожению.

Андерсон долго ждал ответа от девушки, но тоже напрасно.

«Наверное, у нее появился новый кавалер, может быть, даже офицер, и теперь ей не до меня», – вздохнул Гоша.

Он был почти прав, кавалер действительно возник в жизни Августы Степановой, но не новый, а старый.

Глава 11

Подпоручик Иван Петрович Смыслов прибыл в Архангельск из Вологды в конце сентября, пропустив все важнейшие события последнего месяца. Он понятия не имел о втором перевороте капитана Чаплина, который из-за вмешательства дипломатов Антанты окончился для Георгия Ермолаевича политическим провалом. Все, что знал подпоручик касалось высадки значительных сил американской пехоты и успехов на фронтах, где красные повсеместно отступали.

Какой-то офицер в шинели без погон в Архангельске сказал ему в первый же день:

– Еще немного, и союзники войдут в Москву. Новый год я планирую встретить на Красной площади.

– Почему же тогда вы здесь, а не на фронте? – Спросил Иван Петрович.

Офицер вытянул руки перед собеседником вперед ладонями, словно бы отталкиваясь от него.

– Нет уж, увольте, я свое отвоевал.

– Я тоже воевал, – ответил Смыслов, – но прибыл в Архангельск с единственной целью – продолжить войну до победного конца, теперь уже с большевиками.

– Как вам будет угодно, – ответил офицер, – не смею отговаривать.

Он раскланялся и, чуть пошатываясь, пошел прочь.

«Выпил, вот и несет, черт знает что. Разве здесь нет мобилизационной комиссии? Напрасно, все офицера должны быть поставлены на учет и нести службу».

Он не знал, что в Архангельске более половины кадровых офицеров нигде не служили: у кого были деньги, шлялись по кабакам, у кого не было, те в этих кабаках прислуживали.

Еще в Вологде он решил, что по прибытию в Архангельск найдет капитана второго ранга Чаплина и будет проситься служить под его началом. Подпоручик очень уважал Георгия Ермолаевича еще по встрече в Петрограде весной этого года, когда он окончательно принял решение бороться с большевиками.

После того, что творили Кедров и его сообщники в Вологде, это решение пересмотру не подлежало.

Явиться к Чаплину в своем нынешнем солдатском обмундировании офицер конечно, не мог. Где-то надо было справить мундир подпоручика. Деньги у Ивана Петровича имелись. Британский агент Сидней Рейли снабдил каждого, кто убывал в Архангельск суммой в шестьсот рублей. Царские десятки – «красненькие», как из называли в народе, были зашиты в полу шинели. Теперь настала пора их выпороть и пустить в дело.

Он зашел в магазин готового платья и спросил приказчика, где можно купить или заказать мундир старого образца и погоны подпоручика.

– Не извольте беспокоиться, господин подпоручик, все можно заказать у нас.

Приказчик вышел в подсобку, недолго там пробыл и, вернувшись, одарил Смыслова улыбкой своих карих чуть раскосых глаз.

– Офицерская форма от и до будет стоить вам сущий пустяк, всего три тысячи рублей.

– Сколько?

– Вы не ослышались, три тысячи. Вы скажете, что год назад это стоило триста рублей, а полгода назад совсем ничего не стоило. Это будет правда. Но теперь времена другие. Теперь как в поговорке, по одежке встречают. Вы даже не представляете, сколько тратят сейчас в Архангельске на обмундирование. Один горский князь недавно заказал казачий мундир с газырями[8]8
  Ружейный заряд, состоявший из отмеренного порохового заряда или бумажного патрона и пули. Газыри носились или в сумке-газырнице, или, чаще, крепились в один ряд в нагрудных кармашках.


[Закрыть], серебряные накладки для шашки и орден.

– Что, все у вас?

– Да, все у нас, а уж мы на то и коммерция, чтобы доставить клиенту полное удовлетворение. Мундир сшили по первому классу.

– А серебряные накладки и награду?

– Все исполнили, наш коллега ювелир Юзя Апфельбаум сделал ему и накладки, и орден.

– У меня нет столько денег, – честно сказал приказчику подпоручик.

– Это досадно, а сколько есть? – Живо поинтересовался торговый человек.

– Всего шестьсот рублей.

– Керенками, моржовками, чайковками? – Быстро спросил приказчик.

– Простите, не понял?

– Вы что, недавно в городе?

– Третий день.

– Тогда поясню, все это деньги, которые имеют хождение здесь, но, конечно, лучше всего старые царские.

– У меня такие, десятки с орлом.

– Превосходно, – захлопал в ладоши приказчик, – у меня для вас есть прекрасный вариант, – вы идете на базар, и там покупаете все, что вам нужно, гораздо дешевле, чем в магазине. Но конечно, если вы просто пойдете на рынок, то вряд ли что-то найдете дешево.

– Зачем же тогда идти?

– А! – Приказчик поднял кверху палец, – я Вам скажу имя одного человека, и он все, что вам нужно, сыщет.

– Вы прямо факир, – улыбнулся Смыслов.

– Спасибо за похвалу, – расплылся в улыбке приказчик, – но я работаю за комиссионные, если не возражаете. Сущий пустяк, всего 50 рублей царскими.

– Если Вы меня обманете, я вернусь и вас застрелю, – нахмурил брови Иван Петрович.

Винтовку, правда, он сдал в комендатуру белых еще в Березнике, но револьвер оставался при нем.

– Не извольте беспокоиться, все будет в лучшем виде. Идёте на базар, спрашиваете, где найти Лазаря, вам всякий продавец укажет. Идете к Лазарю, говорите, что вас послал Лёва, это я. Он вас примет и все сделает.

Никогда раньше молодой офицер не касался еврейской коммерции. Он слышал, что эти люди очень пронырливы и ловки, но встретился с ними в первый раз. Он не был жидоненавистником, как некоторые в их полку, считал, что любой человек, каким бы странным ни был образ его жизни и вера, достоин уважения, если он поступает по совести.

Отдав Леве комиссионные, офицер направился на рынок. Лазаря действительно знали все. Он в очках и небольшой круглой шапочке-ермолке сидел за конторкой и что-то подсчитывал.

– Здравствуйте, – сказал подпоручик – я от Лёвы.

– Что надо этому старому поцу?[9]9
  Грязное еврейское ругательство


[Закрыть] – Не поднимая головы, спросил Лазарь.

– Он просит, чтобы вы помогли мне купить русское офицерское обмундирование.

– О, вей, – поднял наконец голову Лазарь, – где же теперь возьмешь такую редкость, как мундир императорской армии, хотя, если вы не возражаете, я мог бы помочь вам приобрести замечательный английский френч, галифе, сапоги и фуражку.

– У меня всего 500 рублей, – предупредил Смыслов.

– Для вас, как защитника родины, этой суммы будет достаточно.

– Когда мне зайти?

– Да хоть завтра после обеда.

В назначенное время подпоручик пришел к Лазарю и увидел у него на плечиках британский военный мундир. Фуражка и сапоги были тут же.

– Примеряйте, молодой человек, английское сейчас в моде, это крик сезона.

– Надеюсь, у меня не будет потом неприятностей? – Недоверчиво спросил офицер.

– Если вы насчет горячего, то не извольте беспокоиться.

– При чем здесь горячее?

– Я имел в виду, что вещи не краденые, со склада армии.

– Значит все-таки краденые?

– Никак нет, – чистой воды чейнч[10]10
  Обмен


[Закрыть], как говорят англичане.

– Ну хорошо, – махнул рукой Смыслов, – в конце концов, меня это не касается. В случае чего… – Он достал из кармана пистолет.

Лазарь впервые за все время привстал.

– Я Вам говорю, не извольте беспокоиться, а вы тут горячитесь понапрасну. Забирайте скорее свой мундир и ступайте, я очень занят.

Иван Петрович взял обновку, в тот же вечер посетил общественную баню и поменял свой солдатский облик. Теперь можно было идти к Чаплину.

В городе он увидел объявление: запись в Славяно-Британский легион.

«Там наверняка знают, где сейчас кавторанг Чаплин», – подумал он и открыл двери.

На входе, как и положено, стоял часовой. Навстречу ему поднялся дежурный.

«Форма-то как у меня, точь-в-точь!»

– Здравия желаю! Вы из какой роты?

– Я вообще еще не на службе, недавно прибыл в Архангельск и ищу капитана второго ранга Чаплина.

– Извините, просто на Вас наша полковая форма, и я подумал, что Вы уже поступили в легион.

– Позвольте полюбопытствовать, – эту форму где-то покупают?

– Разумеется нет, ее бесплатно выдают всем, кто записался в Легион, у нас целый склад этой формы.

«Ну Лазарь, башка плешивая, обманул! – Смылова передернуло, – Так вот где он взял комплект, и наверняка бесплатно. Ничего, зато теперь знаю, что такое коммерция по-еврейски!»

– Вы позволите все-таки уточнить, где располагается сейчас господин Чаплин?

– Он квартирует у Старцева, сейчас я найду адрес.

Дежурный открыл какую-то книгу и вскоре написал на клочке бумаги домашний адрес бывшего министра Верховного управления Северной областью, которому в составе нового правительства, как и Чаплину, места не нашлось.

Подпоручик поблагодарил дежурного и направился по указанному адресу. Он очень хотел побыстрее увидеть Георгия Ермолаевича Чаплина.

Звонок на двери работал, раздались шаги, горничная в наколке и кружевном переднике, как в старые времена, открыла двери. – Могу я видеть господина Георгия Ермолаевича Чаплина? – Если он вас примет, то да.

– Почему нет? Я его старинный знакомый, передайте, подпоручик Смыслов из Вологды просят принять.

Горничная удалилась. Офицер оглядел прихожую: в доме видимый достаток, никаких следов революции.

– Господин Смыслов, вас просят!

Подпоручик пришел вслед за девушкой в одну из комнат. Горничная открыла двери, пропустила офицера вперед, но сама дальше не пошла.

Первое, что услышал Иван Петрович, были звуки балалайки.

Чаплин в расстегнутом кителе сидел за столом и наяривал «Камаринскую». На столе стояли бутылки с вином и закуска.

– Здравствуйте, подпоручик, искренне рад вас видеть, присоединяйтесь! Кавторанг махнул рукой в сторону стола.

– Виски, ром, водка – все к вашим услугам.

– Спасибо, – вежливо поблагодарил Иван Петрович, – но я по делу.

Разгульный вид Чаплина ему не понравился.

– И по какому же? – Выпив еще стопку, спросил кавторанг.

– Хочу записаться на службу под вашим командованием.

– Судя по вашему облику, вы уже записались в Славяно-Британский легион, там вас определят по принадлежности.

– Никуда я не записался. Я только что прибыл сюда из Вологды, мы шли три недели через фронт. Я, если честно, ожидал совершенно другой прием.

– Я тоже, – мотнул хмельной головой Чаплин, – вы, конечно, не в курсе дел, поэтому я вам расскажу.

Через полчаса Смыслов узнал обо всем, что случилось с подачи монархиста Чаплина.

– Представляете, подпоручик, меня, человека, который совершил два переворота во имя России взяли и вот так, через колено.

Кавторанг показал жестом, вышло нечто малоприличное.

– Теперь я никто, у них в резерве три генерала, дюжина полковников, а уж подполковников и не перечесть. Я всего лишь один из многих. Мне так и сказали. Старые заслуги остались в прошлом. Я не понимаю, зачем нужен этот старый прохвост Чайковский? Чем он отличается от большевиков, спрашиваю? Только тем, что любезничает с дипломатами? Ах, если бы я знал, что будет наперед, второе августа для господ Чайковского, Маслова, Дедусенки и Лихача не наступило бы никогда.

– Вы бы пошли на преступление?

– Если бы можно было все вернуть назад, пошел бы, не раздумывая, ради будущего страны. С эсерами у России его не будет.

– А с большевиками? – Почему-то спросил Смыслов.

– Большевиков мне хватило еще до августа. Я не прощу им никогда ни адмирала Щастного, ни царской семьи, ни великого князя Михаила Александровича, не говоря уже о тысячах других погубленных жизней. У вас ведь подпоручик, наверняка тоже есть список по этой части.

Смыслов тут же вспомнил семью генерала, у которых он жил в Петрограде прошлой зимой, своих вологодских знакомых по Монархическому центру и Союзу Возрождения России. Все они были уничтожены большевиками.