Текст книги "История Французской революции: пути познания"

Еще большую «эластичность» в обращении с фактами молодой историк проявляет, доказывая, что и в процессе над королем позиция жирондистов отражала интересы все той же «крупной буржуазии». Процитировав выступление Верньо, где лидер жирондистов предложил воздержаться от казни короля, дабы не спровоцировать вступление в войну против Франции новых держав, что неизбежно привело бы к подрыву французской торговли и падению курса ассигнатов, Н. М. Лукин заключает:

«Когда читаешь эту речь Верньо, кажется, что говорит сама блестящая торговая буржуазия Бордо, представителем которой был знаменитый оратор Жиронды. В самом деле: лейтмотив его речи – опасение за благосостояние французской торговли и за устойчивость государственных финансов. Но опасения, высказанные Верньо, могли тревожить прежде всего крупную торговую и промышленную буржуазию…» (ЦГИАМ. Л. 31-31об.).

Автор даже не замечает, что противоречит самому себе, ведь не далее как на первых страницах своей работы он констатировал, что расстройство государственных финансов и падение курса ассигнатов «должно было особенно тяжело отозваться на положении народных масс» (ЦГИАМ. Л. 5об.). Впрочем, едва ли не на следующей странице после приведенного выше пассажа о речи Верньо Лукин опять замечает, что «заминка в промышленности и дороговизна продуктов, вызванная падением курса ассигнаций, спекуляцией с бумажными деньгами и войной», вела к «прогрессивному ухудшению материального положения парижской бедноты» (Л. 32). То есть и этот аргумент в пользу того, что жирондисты защищали интересы «крупной буржуазии», оказывается с точки зрения логики далеко не безупречным.

Впрочем, это совсем не единственное противоречие работы. Стремление во что бы то ни стало найти классовую подоплеку в политических событиях порою приводит автора к весьма парадоксальным заключениям. Так, широко заимствуя из книги А. Олара фактический материал, свидетельствующий о столкновении интересов столицы и провинции, лежавшем, по мнению французского историка, в основе конфликта монтаньяров и жирондистов, и механически прикладывая к этому материалу схему классового подхода, Н. М. Лукин рисует совершенно удивительную картину, где территориальное деление Франции фактически совпадает с классовым:

«Якобинцы может быть инстинктивно уже чувствовали, что эта тяжба между Парижем и департаментами означает нечто большее. Так, например, Фабр видит в ее осуществлении зародыш гражданской войны.; и мы могли бы добавить – громадной войны между различными классами французского общества. В самом деле, жирондисты боялись Парижа; но какого Парижа? – Парижа народных низов: мелкой буржуазии и пролетариата. Против этих общественных групп Жиронда могла апеллировать только к общественным верхам: крупной буржуазии провинциальных городов и землевладельцам» (ЦГИАМ. Л. 12-12об).

Любопытно, что ни одна из работ французских историков, на которые опирался Лукин, не дает никаких фактических оснований для столь упрощенной трактовки проблемы в духе наивного социологизма. Впрочем, автор «Падения Жиронды», строго следуя монизму классового подхода, не придавал большого значения возможному несоответствию фактов принятой им методологической схеме. Его марксизм носил ярко выраженный догматический оттенок, это был скорее марксизм пропагандиста (кстати, именно такую функцию Лукин выполнял в своей парторганизации), нежели ученого, скорее символ веры, чем метод познания.

Такое отношение к марксизму хорошо видно в полемике Н. М. Лукина с Ж. Жоресом. Последний тоже был не чужд марксистской методологии объяснения истории и считал К. Маркса (наряду с Ж. Мишле и Плутархом) мыслителем, оказавшим на него, Жореса:. наибольшее влияние. При этом воззрениям французского историка были свойственны значительная гибкость и плюрализм. Далекий от жесткого экономического детерминизма, он готов был искать объяснения тех или иных исторических явлений не только в сфере экономики, но и в области политики (за которой признавал известную автономию по отношению к экономике), культуры, социальной психологии. Так, в борьбе Горы и Жиронды он видел прежде всего столкновение политических партий, а не классов, поскольку между социальными концепциями монтаньяров и жирондистов не было принципиальных различий. Подобный взгляд на вещи вызывает у Лукина резкое неприятие, ведь всякое отступление от экономического детерминизма оставляет лазейку для проникновения в историю случайного, а значит, угрожает вере в непреложное действие открытых Марксом исторических законов. Отповедь следует незамедлительно:

«…Соображения Жореса, действительно, следует признать “поверхностными”. Ведь все эти объяснения в лучшем случае могут доказать, почему вокруг Роланов сгруппировались определенные личности <…>, но политическое поведение жирондистской партии остается чем-то случайным. Конечно, во всякой политической борьбе проявляются человеческие страсти, но они всегда лишь отражают более глубокие конфликты, лежащие в самой общественной жизни, в взаимоотношении различных классов. В общем, точку зрения Жореса можно назвать невыдержанной и противоречивой» (ЦГИАМ. Л. 69об.-70).

Чем же интересна для нас первая научная работа Н. М. Лукина? Нужно ли было уделять здесь столько внимания этому квалификационному сочинению, так и оставшемуся неопубликованным? Убежден, что нужно. Ведь это не просто первый, но единственный (!) опыт исторического исследования, осуществленный Лукиным к тому времени, как он стал «одним из зачинателей советской исторической школы»[183]183
  Манфред А. З. Указ. соч. С. 7.


[Закрыть].

* * *

После защиты дипломной работы Н. М. Лукин в 1910 г. был оставлен при кафедре всеобщей истории Московского университета для подготовки к преподавательской деятельности, что с определенной долей приближения можно считать аналогом сегодняшней учебы в аспирантуре. Однако в отличие от последней конечной целью такой подготовки была не защита диссертации, а только сдача магистерских экзаменов, которые, в свою очередь, можно сравнить с нынешним кандидатским минимумом. Впрочем, в случае Лукина этот период профессионального ученичества занял целых шесть лет, поскольку соискателю приходилось делить свое время между занятиями историей и революционно-пропагандистской работой. О том, какому из двух видов деятельности он отдавал предпочтение, мы можем судить по библиографии его печатных работ за этот период: очерк «О милитаризме» и статья «Рабочие и благотворительность» в большевистской газете «Рабочий путь» за 1913 г., популярная брошюра «Борьба за колонии» в 1914 г., – но ни одной научной публикации[184]184
  См.: Труды Н. М. Лукина и литература о нем / сост. Н. Я. Крайнева и П. В. Пронина // Европа в новое и новейшее время. С. 62.


[Закрыть]. Тем не менее магистерские экзамены в 1913–1915 гг. им были сданы, пробные лекции успешно прочитаны, и в январе 1916 г. Н. М. Лукин получил искомое звание приват-доцента[185]185
  Подробнее см.: Галкин И. С. Указ. соч. С. 53–58; Дунаевский В. А., Цфасман А. Б. Указ. соч. С. 33–35.


[Закрыть].

Правда, поработать в этом качестве – читая курс истории раннего средневековья в Московском университете (2 часа в неделю) и лекции по различным периодам истории в ряде других учебных заведений Москвы – ему довелось всего лишь год: после Февральской революции 1917 г. Лукин с головой ушел в политическую деятельность, вновь выступив в уже блестяще им освоенном амплуа революционного пропагандиста. В марте он вошел в редакцию газеты «Социал-демократ», издававшейся Московским комитетом РСДРП(б), и до конца года напечатал в ней под псевдонимом «Н. Антонов» 55 статей. Кроме того, он выпустил за тот же период четыре отдельные брошюры[186]186
  См.: Труды Н. М. Лукина и литература о нем. С. 62–64.


[Закрыть]. В первую половину 1918 г. Лукин так же активно занимался политической журналистикой, но затем был направлен партией на создание новой системы исторического образования. Какое-то время он еще продолжал писать для газет, правда, все реже и реже[187]187
  За 1918 г. он опубликовал 31 статью в газетах «Социал-демократ» и «Правда» (из них 28 – в январе-июле) и 6 брошюр. (Там же. С. 64–66.)


[Закрыть].

В ряде своих газетных публикаций этого периода Н. М. Лукин обращался к исторической тематике, ссылаясь на различного рода события прошлого, в частности на опыт Французской революции[188]188
  См.: Антонов Н. [Лукин Н. М.] Что такое Директория? (Исторический очерк) // Социал-демократ. 1917. 8 сент.; Он же. Кое-что об исторических аналогиях // Там же. 24 нояб.; Он же. Революционная война // Там же. 1918. 24 февр.;Он же. Историческая экскурсия Л. Мартова // Правда. 1918. 26–27 марта; Он же. Карл I – Людовик XVI – Николай II // Там же. 21 июля [в том же году вышла отдельной брошюрой]; Он же. Буржуазное отечество в опасности (Из истории Великой французской революции) // Там же. 28 авг.; Он же. Новая Шарлота Кордэ // Там же. 3 сент.


[Закрыть], для оправдания позиций большевиков по различным вопросам текущей политики. Едва ли стоит сегодня вчитываться в эти поблекшие строки на пожелтевших страницах, чтобы установить, насколько точен их автор в изложении исторических фактов: в конце концов, к политической публицистике нельзя подходить с теми же критериями, что и к историческим трудам. Скорее, указанные статьи заслуживают нашего внимания тем, что в них отразились некоторые особенности отношения будущего академика к истории в целом. К таковым следует отнести прежде всего глубочайшую убежденность автора в своей исключительной монополии на историческую истину. Этой монополией, по его мнению, он обязан марксистскому подходу к истории, а именно – стремлению видеть в основе всех политических событий социально-экономическую подоплеку и классовые интересы.

Полемизируя с меньшевиком М. Нахимсоном, предполагавшим, что насильственное регулирование экономической жизни большевиками может иметь столь же негативные последствия, как политика «максимума» во время Французской революции, Лукин писал: «Исторические аналогии – вещь хорошая. Но они могут быть практически полезны лишь при строго научной [курсив мой. – А. Ч.], а не обывательской их постановке. Прежде всего, нужно отчетливо представлять себе социально экономический строй сравниваемых обществ в революционную эпоху их развития»[189]189
  Он же. Кое-что об исторических аналогиях.


[Закрыть].

Ту же мысль, лишь слегка перефразировав, Н. М. Лукин высказывает и в полемике с Л. Мартовым, предрекавшим большевикам скорый Термидор: «Но исторические параллели полезны и поучительны лишь в том случае, когда не упускаются из виду конкретные особенности известного исторического момента, в котором хотят найти сходство с переживаемыми событиями. И прежде всего в таких случаях необходимо дать себе ясный и точный ответ, насколько совпадают социально-экономические условия двух сравниваемых эпох, иначе якобы историческое сопоставление превращается просто в досужее суждение обывателя, скользящего лишь по поверхности явлений»[190]190
  Антонов Н. [Лукин Н. М.] Историческая экскурсия Л. Мартова.


[Закрыть].

Ну а поскольку социально-экономические условия Франции 1793–1794 гг. и России 1917–1918 гг., естественно, различались, Лукин признавал обе аналогии неправомерными, отмечая, что большевикам, олицетворяющим «социалистическую диктатуру пролетариата», не грозят трудности, с которыми столкнулась «мелкобуржуазная» диктатура якобинцев. Заметим, что в обоих случаях марксизму он «учит» представителей социал-демократии, то есть людей, и так стоявших на марксистских позициях. Однако, объявляя их исторический анализ «ненаучным», Лукин явно подводит читателя к выводу, что люди, способные на такие «поверхностные», «обывательские» аналогии, в действительности марксизма не знают. Иначе говоря, в обоих эпизодах полемика по историческим вопросам выступает лишь частным проявлением глобального идеологического спора двух течений российской социал-демократии – большевиков и меньшевиков – за монопольное право считаться «истинными» приверженцами марксизма.

Любопытно, что, порицая «неправильных марксистов» за «ненаучные» аналогии между Французской и Русской революциями, сам Н. М. Лукин такие аналогии охотно использовал. Например, тот факт, что английский парламент в 1649 г. осудил на смерть Карла I, а французский Конвент в 1793 г. – Людовика XVI, послужил большевистскому публицисту оправданием правомерности убийства Николая II без суда, ибо суд, «несомненно, приговорил бы его к смертной казни»[191]191
  Он же. Карл I – Людовик XVI – Николай II.


[Закрыть]. А рассказ о военной политике Конвента в 17921794 гг., в которую Лукин помимо чисто мобилизационных мер включал также государственное регулирование экономики и создание «особых революционных трибуналов», завершался выводом, что «русский рабочий класс может многому поучиться у французской мелкой буржуазии XVIII века, защищавшейся чуть ли не против всей Европы»[192]192
  Он же. Революционная война. См. также: Он же. Буржуазное отечество в опасности (Из истории Великой французской революции).


[Закрыть]. Перечень подобных примеров можно было бы продолжить, однако и этих достаточно, чтобы убедиться: в определенных случаях наш автор считал аналогии между двумя революциями вполне допустимыми, а стало быть – «научными».

Где же проходила для него грань между «строго научным» и «обывательским»? Похоже, для Н. М. Лукина такой гранью была идеологическая и политическая целесообразность. Он охотно допускал и применял аналогии, способные обеспечить историческую легитимацию тех или иных аспектов политики большевистского режима и мобилизовать определенную часть общества на его поддержку. Напротив, аналогии, предполагавшие хотя бы имплицитную критику этого режима или сомнение в его жизнеспособности, порицались им как «ненаучные». Иначе говоря, он не видел препятствий для того, чтобы использовать якобинский прецедент для оправдания политики большевистской диктатуры, в частности «красного террора», однако возможность того, что большевиков в будущем ожидает судьба якобинцев – Термидор, он решительно отметал, ссылаясь на различия в «классовом» характере обоих режимов.

* * *

Как уже отмечалось, в середине 1918 г. партия направила Н. М. Лукина на работу в сферу образования. Новой власти требовалась такая система подготовки кадров, которая обеспечивала бы не только их профессиональную квалификацию, но и идеологическую лояльность. Историческую науку как дисциплину, наиболее тесно связанную с идеологией, ожидали большие перемены. Если, к примеру, в области изучения технических наук во многом сохранялась преемственность с дореволюционным периодом и новшества ограничивались лишь механическим добавлением к специальным предметам различного рода общественно-политических курсов, то гуманитарным дисциплинам и, в частности, истории предстояло пережить настоящую «революцию», призванную покончить со старой, «буржуазной» наукой и создать новую – марксистскую. Возглавил эту «революцию» заместитель наркома просвещения, историк-большевик М. Н. Покровский. Однако для ее проведения власть испытывала страшный дефицит кадров. Особенно это касалось всеобщей истории. «В. П. Волгин, Н. М. Лукин-Антонов, Ф. А. Ротштейн, Д. Б. Рязанов – вот и весь список историков-марксистов, работавших в области зарубежной истории, крупных ученых, стоявших у истоков советской историографии», – напишет позднее А. З. Манфред[193]193
  Манфред А. З. Николай Михайлович Лукин. С. 5.


[Закрыть]. С ним вполне можно согласиться, сделав, правда, небольшую оговорку. «Крупными учеными», авторами многочисленных книг и академиками эти люди, действительно, станут со временем, но в тот момент, когда ход событий заставил их заниматься созданием советской исторической науки, они были уже опытными профессиональными революционерами, но на поприще исторических изысканий делали лишь первые шаги. Тем не менее других политически надежных историков-всеобщников у советской власти не было, а потому именно этих людей мы видим на главных ролях едва ли не во всех создававшихся тогда центрах исторических исследований и соответствующих учебных заведений.

После учреждения декретом ВЦИК от 25 июня 1918 г. Социалистической академии, позднее переименованной в Коммунистическую, Н. М. Лукин стал ее профессором, а 27 апреля 1919 г. – действительным членом, наряду с М. Н. Покровским, В. П. Волгиным, Ф. А. Ротштейном, Д. Б. Рязановым. Комакадемия станет в дальнейшем своего рода генеральным штабом предпринятой большевиками кампании по подчинению исторической науки марксистской идеологии.

Тем не менее «идеологически подкованных» кадров для перевода всего высшего исторического образования на марксистскую основу пока не хватало, и Наркомпрос в 1919 г. ликвидировал историко-филологические факультеты университетов, создав вместо них факультеты общественных наук (ФОН) с историческими отделениями. Первым деканом ФОН Московского университета был В. П. Волгин, одним из ведущих преподавателей – Н. М. Лукин.

В начале 1921 г. Лукин (вместе с Покровским, Волгиным и др.) вошел в состав «комиссии Ротштейна», разрабатывавшей основные направления реформы преподавания общественных наук в высшей школе. В соответствии с рекомендациями комиссии даже исторические отделения ФОНов были упразднены и заменены общественно-педагогическими отделениями. Это стало еще одним важным шагом к утверждению господства марксистской идеологии в гуманитарном образовании. Подготовка для работы в школе преподавателей обществоведения или, называя вещи своими именами, пропагандистов марксизма, разумеется, могла осуществляться гораздо быстрее, чем подготовка квалифицированных историков, поскольку фактически сводилась к идеологическому натаскиванию. Вот как позднее объясняли смысл этой меры советские исследователи истории отечественной науки: «К тому времени были отменены старые школьные курсы истории, что нанесло решительный удар по буржуазному пониманию прошлого в том виде, в каком оно преподносилось в прежней школьной системе. Однако создать новые учебники за короткое время было невозможно. Само же учительство, недостаточно научно [в марксистском понимании. – А. Ч.] и политически подготовленное, самостоятельно перестроить преподавание не могло. Единственным выходом в тех условиях была замена прежних школьных исторических курсов обществоведением»[194]194
  Дунаевский В. А., Цфасман А. Б. Указ. соч. С. 60.


[Закрыть]. На общественно-педагогическом отделении ФОН МГУ, которое возглавил Н. М. Лукин, работали и B. П. Волгин, и Ф. А. Ротштейн, и Д. Б. Рязанов.

После принятия Совнаркомом 11 февраля 1921 г. постановления о создании Института красной профессуры (ИКП) М. Н. Покровский возглавил соответствующую учредительную комиссию, куда вошли, в частности, Волгин с Лукиным. Все трое занимались также разработкой программ по истории для ИКП, а затем преподавали в нем.

В тот же период Лукин вместе с Волгиным, Рязановым и др. работал на кафедре истории в Коммунистическом университете им. Я. М. Свердлова, которую с 1921 г. возглавлял Покровский. Все они также входили в состав Института истории РАНИОН[195]195
  Созданный в 1921 г. при ФОН МГУ Институт истории некоторое время спустя вошел в Российскую ассоциацию научных институтов общественных наук (РАНИОН).


[Закрыть] – уникального научного центра, где дореволюционная профессура могла заниматься историческими исследованиями бок о бок с историками-марксистами, разумеется, под их чутким идеологическим контролем.

Так Революция 1917 г. всего за несколько лет превратила Н. М. Лукина из скромного приват-доцента, имевшего за плечами лишь год работы по специальности и не успевшего еще подготовить ни одной научной публикации, в одну из центральных фигур новой системы исторического образования, сочетавшего многочисленные руководящие обязанности с преподаванием практически во всех ведущих учебных заведениях Москвы[196]196
  Помимо вышеназванных учреждений Н. М. Лукин читал лекции также на курсах марксизма при Комакадемии и в Академии Генерального штаба. Подробнее о его деятельности в 1918–1925 гг. см.: Галкин И. С. Указ. соч.
  C. 70–78, 182–184; Дунаевский В. А., Цфасман А. Б. Указ. соч. С. 58–65.


[Закрыть].

Удивительно, но при такой огромной нагрузке Лукин еще находил время писать. За шесть лет – с 1919-го по 1925 г. – им было опубликовано пять довольно объемистых книг, три из которых в тот же период вышли вторыми изданиями, дополненными и переработанными. Жанр этих работ определялся социальным заказом новой власти: для успешного осуществления коммунистической перестройки системы высшего образования требовалась учебная литература с марксистской интерпретацией исторического процесса.

Выпущенная Н. М. Лукиным в 1923 г. «Новейшая история Западной Европы» должна была отчасти заполнить эту лакуну. Едва ли стоит оценивать этот учебник «для вузов и губсовпартшкол» по критериям современной науки. Даже следующему поколению советских историков – ученикам самого Лукина, относившимся к его творчеству с огромным пиететом, – «вульгарное социологизирование», присущее этой книге, или, иными словами, стремление автора напрямую увязать все исторические события и явления с социально-экономическими процессами, представлялось малопродуктивным. Наиболее ярким проявлением в исторической науке подобного «вульгарного социологизирования» была господствовавшая в отечественной историографии 1920-х гг. теория торгового капитала М. Н. Покровского[197]197
  Подробнее о ней см., например: Кондратьев С. В, Кондратьева Т. Н. Наука «убеждать», или Споры советских историков о французском абсолютизме и классовой борьбе (20-е – начало 50-х гг. ХХ века). Тюмень, 2003. С. 32–44.


[Закрыть], которую Лукин широко использовал в своей книге. А. З. Манфред позднее напишет об этом так:

«…В этой концепции [Н. М. Лукина – А. Ч.] были и ошибочные, неправильные постулаты, мстящие за себя в конкретном историческом анализе, да и иные ошибки. Наиболее ошибочной из идей, положенных в основу этой концепции, была привнесенная М. Н. Покровским в советскую историческую литературу и распространявшаяся некоторое время во всех ее разделах мысль о торговом капитализме как особом этапе истории. Под пером М. Н. Покровского – пером талантливым – для определенной исторической эпохи торговый капитал превращался чуть ли не в демиурга исторического процесса. Н. М. Лукин разделял в то время это ошибочное мнение, и оно не могло не отразиться, понятно, на его концепции развития Западной Европы в конце XVIII – начале XIX столетий»[198]198
  Манфред А. З. Николай Михайлович Лукин. С. 6.


[Закрыть].

Главное достоинство книги составляло то, что она была первым марксистским учебником по данной теме. Тем не менее из-за своих концептуальных недостатков она очень недолго использовалась в системе образования. В 1925 г. вышло ее второе издание, год спустя – украинский перевод, и более эта работа не выпускалась. А после разгромной критики, которой в 1930-е гг. подверглись взгляды Покровского, Лукин и сам отказался от теории торгового капитала.

Также в жанре учебного пособия была выполнена работа «Из истории революционных армий» (1923), в основу которой легли лекции Лукина, прочитанные в Академии Генерального штаба. Как и большинство изданий подобного рода, она носила достаточно популярный и компилятивный характер, а потому не позволяет судить об исследовательском почерке автора.

«Очерки по новейшей истории Германии. 1890–1914», вышедшие в 1925 г., также были вызваны к жизни политическими требованиями текущего момента. В тот момент, когда в Германии шла острая борьба между коммунистами и социал-демократами за влияние на рабочих, предложенная Лукиным коммунистическая интерпретация истории германской социал-демократии не могла не нести определенный пропагандистский заряд. Даже Манфред, которого трудно заподозрить в критическом отношении к своему Учителю, оценивал ее научное качество весьма сдержанно: «Эта книга была рождена революционной необходимостью – в тот момент, когда она создавалась и появилась, она отвечала требованиям времени. Ныне в своей существенной части она сохранила научное значение и выдержала проверку временем, в какой-то части – устарела»[199]199
  Там же. С. 15.


[Закрыть]. Характерно, что в конце 1950-х гг., при подготовке к печати «Избранных трудов» Н. М. Лукина, его ученики сочли достойной переиздания, то есть «существенной частью» данной работы, лишь одну главу.

Из опубликованного Лукиным в тот период, пожалуй, только книга «Парижская Коммуна 1871 года»[200]200
  1-е издание – в 1922 г., 2-е – в 1924-м, 3-е – в 1926-м, 4-е (1-я часть) – в 1932 г.


[Закрыть] может быть достаточно четко квалифицирована как исследовательская. Разумеется, и в этой работе с избытком хватало чисто идеологических моментов, ведь, как заметит позднее на сей счет один из его учеников, «став историей, Парижская Коммуна никогда не будет принадлежать только истории»[201]201
  Галкин И. С. Указ. соч. С. 138.


[Закрыть]. Однако по формальным признакам данное сочинение все же может быть отнесено к жанру исторического исследования.

Тем не менее первой увидевшей свет исследовательской работой Н. М. Лукина советская историография традиционно признавала не «Парижскую Коммуну», а книгу «Максимилиан Робеспьер», вышедшую в 1919 г. и пять лет спустя изданную в переработанной редакции. Причем сам Лукин в общем-то отнюдь не претендовал на то, чтобы эту работу считали исследованием, о чем, на мой взгляд, свидетельствует его реплика в предисловии ко второму изданию, где отмечается, что книгой «пользовались и пользуются как учебным пособием [курсив мой. – А. Ч] в наших комуниверситетах и партшколах второй ступени»[202]202
  Лукин Н. М. Максимилиан Робеспьер // Лукин Н. М. Избр. труды. С. 16.


[Закрыть]. Однако в советской исторической литературе ей неизменно приписывали именно исследовательский характер. Так, по мнению В. М. Далина, она, «будучи доступной широкому кругу читателей, являлась вместе с тем законченным научно-исследовательским очерком, написанным по первоисточникам»[203]203
  Далин В. М. Николай Михайлович Лукин // Лукин Н. М. Избр. труды: в 3 т. М., 1960. Т 1. С. 7.


[Закрыть]. Почти дословно повторил эту оценку и В. А. Гавриличев: «…Книга, будучи доступной широкому кругу читателей, была оригинальным исследованием, основанным на изучении первоисточников»[204]204
  Гавриличев В. А. Указ. соч. С. 257.


[Закрыть]. Как «первый большой научный труд ученого» определяли ее В. А. Дунаевский и А. Б. Цфасман[205]205
  Дунаевский В. А., Цфасман А. Б. Указ. соч. С. 65.


[Закрыть].

Почему же в исторической литературе возникло подобное расхождение в оценках жанра данной работы? Возможно, повод этому дала следующая фраза Лукина из упомянутого предисловия: «Популярный характер книжки сохранен, хотя у автора было большое искушение придать ей характер научного исследования. Впрочем, специалисты-историки без труда, вероятно, заметят, что работа в значительной степени написана на основании изучения первоисточников»[206]206
  Лукин Н. М. Максимилиан Робеспьер. С. 16.


[Закрыть].

В списке использованных источников и литературы, приложенном автором ко второму изданию «Максимилиана Робеспьера»[207]207
  Там же. С. 155–156.


[Закрыть]действительно приведен ряд публикаций документов. Это и упоминавшееся выше издание протоколов Якобинского клуба под редакцией А. Олара (3-6-й тома), и газета Moniteur Universel за 1792–1794 гг., и полное собрание французских законов под редакцией Ж. Дювержье[208]208
  Duvergier J. Collection complète des lois, décrets, ordonnances, avis du Conseil d’Etat. P., 1824–1878.


[Закрыть], и знаменитая «Парламентская история Французской революции» П. Бюше и П: Ру[209]209
  Buchez P, Roux P. Histoire parlementaire de la Révolution française. P., 1934–1838.


[Закрыть], и собрание парламентских протоколов[210]210
  Archives parlementaires de 1787 " 1860, recueil complet des débats législatifs et politiques des Chambres françaises. Sér. 1. P., 1867–1896.


[Закрыть].

Однако означает ли это, что книга и в самом деле была выполнена в жанре научного исследования? Внимательное ознакомление с ее текстом заставляет усомниться в правомерности такого вывода. И дело отнюдь не в отсутствии научного аппарата. В конце концов, историографии известно немало работ, выходивших без подстрочных ссылок, но тем не менее считавшихся исследовательскими, например «Социалистическая история французской революции» Ж. Жореса. Решающее значение для определения той или иной работы в качестве исследовательской имеет не наличие в ней научного аппарата, хотя его отсутствие, конечно, затрудняет оценку обоснованности выводов автора, а соответствие самого ее содержания законам жанра исследования. В отличие от популяризатора, чья задача состоит в занимательном и доступном широкому читателю изложении уже готовых результатов своих или чужих изысканий, исследователь имеет дело с еще не решенной научной проблемой и решает ее путем анализа источников. Иными словами, механизм любого исторического исследования сводится, в конечном счете, к цепочке операций: постановка проблемы – анализ источников – решение проблемы. В книге же Н. М. Лукина «Максимилиан Робеспьер» подобный механизм, увы, отсутствует.

Само по себе привлечение источников еще не делает работу исследованием. Важно, чтобы их выбор отвечал поставленной задаче. А какую задачу можно было бы решить на основе очерченного выше круга источников? В подавляющем своем большинстве эти документы отражают перипетии политической жизни, причем в основном Парижа, или, если еще точнее, работу центральных органов власти. Соответственно, подобный круг источников вполне мог бы стать основой для изучения публичной стороны политической, прежде всего парламентской, деятельности Робеспьера. Так, из этих документов можно узнать, что он говорил по тому или иному поводу в Конвенте или Якобинском клубе и какие отклики в данной аудитории получило его выступление. О внутренней же подоплеке событий, к примеру, о борьбе мнений внутри Комитета общественного спасения, по этим источникам судить уже трудно.

Однако к тому времени, когда Н.М. Лукин приступил к работе над своей книгой, политическая биография Робеспьера была уже достаточно подробно изучена французскими исследователями, в частности Э. Амелем, А. Оларом и А. Матьезом, причем на основе несравнимо более широкого круга источников, чем те, которые имелись в распоряжении советского историка. Впрочем, состязаться с ними он и не пытался. Работы Амеля, Олара и Матьеза, так же как и ряд других наиболее значимых трудов о Революции, вышедших на русском и французском языках в конце XIX – начале ХХ в., Лукин знал, в списке литературы упомянул и, скорее всего, использовал, рисуя общую канву жизни и политической деятельности своего героя. Во всяком случае ничего нового в этом отношении он, по сравнению с указанными историками, не сообщил, а материал собственно источников если и привлекал, то исключительно в иллюстративных целях: время от времени в тексте встречаются цитаты из выступлений Робеспьера, приводимые практически без какого-либо критического комментария.

Впрочем, книга Лукина обладала и ярко выраженными оригинальными чертами, существенно отличавшими ее от трудов большинства современных ему историков. Эта оригинальность определялась столь же последовательным применением автором классового подхода, как и в «Падении Жиронды». По сути, кроме Робеспьера, в сочинении Лукина нет живых людей. На изображенной историком сцене Революции действуют некие абстрактные фигуры – «классы», «социальные слои», «массы», среди которых мечется одинокая фигура Неподкупного. Если другие деятели Революции изредка и упоминаются, то исключительно как представители определенных «партий», которые, в свою очередь, «выражали интересы» тех или иных «классов» или «слоев». Так, фейянов (фельянов), по утверждению автора книги, «поддерживала умеренно-либеральная финансовая буржуазия и фабриканты, производившие предметы роскоши»[211]211
  Лукин Н. М. Максимилиан Робеспьер. С. 58.


[Закрыть]. Жирондисты представляли «наиболее прогрессивную крупную торгово-промышленную буржуазию провинциальных городов», «крупных хлеботорговцев и зажиточных сельских хозяев»[212]212
  Там же. С. 58, 61, 63, 76, 83.


[Закрыть]. «Дантонисты были представителями интересов буржуазной интеллигенции – журналистов, врачей, адвокатов, молодых ученых, артистов и художников»[213]213
  Там же. С. 129.


[Закрыть]. «Группа Шометта представляла в Коммуне интересы беднейшей мелкой буржуазии»[214]214
  Там же. С. 133.


[Закрыть]. «Бешеные» опирались «на рабочих-кустарей, ремесленных подмастерьев, вообще на людей без собственности, городскую бедноту»[215]215
  Там же. С. 134.


[Закрыть].

Хотя, в отличие от схематичных изображений других деятелей Революции, портрет Робеспьера написан Н. М. Лукиным достаточно подробно, с прорисовкой определенных индивидуальных черт, все же роль Неподкупного в Революции он также во многом сводит к выполнению аналогичных «представительских функций». Робеспьер для него прежде всего «типичный представитель» якобинцев – «партии мелкой буржуазии»[216]216
  Там же. С. 132.


[Закрыть]. На протяжении всей книги Лукин не раз подчеркивает, что позиция якобинцев и их лидера Робеспьера по тем или иным вопросам политики определялась исключительно интересами их «классовой опоры», которую автор характеризует с разной степенью конкретизации – от абстрактных «мелкой буржуазии» или «городской и сельской демократии» до более определенных социальных категорий – «мелкие фермеры и крестьяне, производившие на рынок», «самостоятельные мастера, мелкие лавочники и хозяйственные мужички»[217]217
  Там же. С. 75, 90–91, 98.


[Закрыть].

Такой, возведенный в абсолют, классовый подход, когда роль отдельной личности в истории сводится исключительно к выражению и проведению в жизнь интересов некоего «класса», был для Н. М. Лукина принципиальной позицией. Именно подобный подход, считал он, должен отличать «современного историка, стоящего на точке зрения пролетариата», от всех остальных: «Для него Робеспьер прежде всего – представитель определенного класса. Чисто личные, индивидуальные черты вождя революции всегда будут у него на втором плане, и не на них он будет строить свои заключения. Роль Робеспьера в революции будет оцениваться с точки зрения тех объективных исторических условий, в которых развертывалась Великая революция, с точки зрения тех исторических задач, выполнение которых выпало на долю его социальной группы – мелкой французской буржуазии конца XVIII в.»[218]218
  Там же. С. 149.


[Закрыть].