Текст книги "Непал. Винтажный роман"

Глава II
Три года

Вспоминаю Володю-младшего и его мечту о Гималаях, Непале, Эвересте. Я по жизни замечал: если есть мечта, вот такая сильная мечта, вот спишь, а мечта снится; говоришь, о чём угодно, но разговор всё равно переходит на мечту – такая мечта сбывается! Многие скажут: а у меня была мечта и не сбылась… Думаю, что, скорее всего, это не мечта, а желание, может, и большое, но всё-таки желание. Ну, самое банальное: мечтаю, чтобы у меня появился воз денег! Это не мечта. Зачем тебе воз денег? Купил бы это, это и вот это? Нет, не мечта.

Один мой товарищ мечтал купить самолёт. Для чего ему собственный самолёт – думаете вы, и другие, и я вместе со всеми задаюсь тем же вопросом. А для него ответ очевиден: чтобы стать пилотом собственного самолёта. Сложностей с реализацией такой мечты сколько угодно! Однако человек мечтал, и купил по знакомству у «хороших людей» полуразваленный, б/у «кукурузник» Ан-2. Но мечта двигала дело вперёд: парень починил летательный аппарат, выправил документацию, снял в области ангар. И полетел!

А деньги нужны? Как же без них! И появлялись деньги у «лётчика», и все уходили на ремонт и обустройство самолёта, и ничего не оставалось на новую квартиру и поездки в тёплые края. Он квартиру и морской отдых тоже хотел, но не так остро, без мечты, с тусклым желаньицем. А мечтал о другом, и оно сбылось.

Я после своих странных встреч – ну, надеюсь, вы ещё не забыли: с Морисом, Тенцзином, Дипом, – сильнее и сильнее мечтал о Непале. Мои собеседники рассказывали о разном: один – о горах, другой – о буддизме, третий – о доблестных воинах-гурках. Истории производили завораживающий эффект, тянуло посмотреть, почувствовать, испытать…

Больше всего о Непале я думал, конечно, в горах, куда больше и больше вписывался. Про альплагерь «Узункол» помните? Про Юру – сочинителя песен, двух Володей, шаровую молнию. Но Юра, к сожалению, умер, а Володей я видел иногда, вот только совсем не в горах, а на альпинистских тусовках в Москве.

И однажды произошло следующее. Вняв советам старшего товарища «бросить заниматься мутатой», я завязал с туризмом, заслуженными штормовкой и «абалаком», дошёл на кавказских стенах до первого разряда и уверенно двигался в сторону каэмэса (кандидата в мастера спорта) по альпинизму. На одной из встреч Володя-старший, услышав мой рассказ о кавказских восхождениях, воспринял это как само собой разумеющееся дело и приземлил мои подвиги в своей традиционной манере: «А ты чо, всё по Кавказу? Это ж пройденный этап! Пора Азию осваивать!» И поведал мне про альплагерь «Алай» на Памире, в Киргизии, который Володя сам открыл несколько лет назад и работал там начальником учебной части – начучем. Это главный человек в лагере, именно он организовывает, разрешает или запрещает все без исключения выходы на маршрут. И я приступил к освоению Азии.

А год какой случился на дворе? Э-э-э, в том-то и штука. Год будь здоров какой – 1989-й! Потом уже стало ясно, что это за год, а за ним два следующих, а дальше целиком «лихие девяностые», когда мы всем СССРовским коллективом летели в тартарары. Падал, рассыпаясь по дороге, союз нерушимый республик свободных – огромная и великая страна. Вместе со страной как государственным устройством будто разваливалось окружающее пространство: и природное, и рукотворное, и сами люди. Возможно, в столь глобальных обобщениях есть доля мистического, но я не мистик и о заоблачном говорить не стану. Но вот происходившее конкретно в альпинизме пришлось наблюдать воочию. В общем, был, состоял, участвовал.

Дело в том, что в советском альпинизме никакой самодеятельности не допускалось, контроль за восхождениями осуществлялся очень строгий. Соответственно, все сколько-нибудь трагические случаи на восхождениях тщательнейшим образом фиксировались, разбирались и заносились в статистические столбцы. Нет смысла в них копаться, но скажу одно: за многие предыдущие годы бывали, разумеется, у горовосходителей и травмы, и смерти, но весьма немногочисленные. В эти же три года люди посыпались гроздьями…

Собирались мы в «Алай» вшестером, что считалось лучшим вариантом: можно ходить тремя двойками, или двумя тройками, или чередоваться на маршруте. Но сложилось так, что половина участников по разным причинам «отвалилась», и мы прилетели в город Ош втроем. О, чудесный город Ош в Киргизии! Долгие годы спокойный, по-азиатски привлекательный и весёлый. Всё начиналось просто и весело – с базара. Который сначала завлекал, потом очаровывал – помидорами, лепёшками, арбузами, а в завершение… захватывал в плен и подвергал пыткам.

Такое описание относится к событиям конца 80-х годов прошлого века и, вероятно, выглядит загадочно для молодого, да и средних лет человека в разгаре века двадцать первого. О чём речь? Что тамошние экстремисты шалят? Нет! О помидорах, лепёшках и арбузах? Так помидоры, тепличные отечественные или даже грунтовые импортные, можно купить в любом российском магазине круглый год. Да и лепёшки – эка невидаль! Разве что арбузы… Ну да, в холодное время арбузов нет. Хотя почему? На рынке они лежат и зимой. Но так было далеко не всегда. В дефицитное советское время свежие огурчики с помидорчиками появлялись в магазинах только в начале лета, арбузы – ближе к осени; на рынках такая продукция появлялась, конечно, пораньше и поразнообразней.

Но и это не являлось поводом для «плена на базаре». Даже сегодня и даже летом фруктовое изобилие в ассортименте, заставляющем вас почувствовать приятное удивление, присутствует лишь в южных городах России, да избранных магазинах больших среднерусских городов. Удивление, но не восторг! А базар в Средней Азии вызывал именно восторг. Здесь вы могли увидеть – да и сегодня это, слава богу, никуда не делось – килограммовые яблоки; персики, которые едва умещаются в растопыренную ладонь, гроздья винограда любых размеров и цветовых оттенков, огромные – по десять, пятнадцать, двадцать килограммов дыни с одуряющим запахом.

На азиатском рынке в Оше я вспомнил роман Эмиля Золя «Чрево Парижа», где писатель на десятках страниц погружает нас в головокружительно-изобильную галерею съестных припасов. Я думал, что такое встречается только в книгах, но теперь столкнулся воочию. Даже известные и простые блюда смотрелись здесь по-другому. Например, что такое «шурпа»? Похлёбка из баранины и овощей, которую сейчас можно попробовать в многочисленных кафе… Не то шурпа на азиатском рынке. Густое и пахучее варево из казана готовится на твоих глазах и пахнет так, что заставляет твой рот мгновенно наполняться слюной. Съев чашку шурпы, ты понимаешь, что в ней одновременно находится первое, второе и третье, и больше в тебя ничего не влезет. Но тут взгляд замечает то самое яблоко. Или персик. Или добрый человек отрезает тебе в подарок гигантскую дольку дыни, которая еле умещается в руках.

Добила нас не дыня. Добил кумыс. Настоящий ядрёный кумыс – молоко киргизских кобылиц. Он висел и наливался из кожаных бурдюков с плавающим внутри жиром. Кумыс обладал «градусом» и ударял по мозгам…

Теперь слова про пытки, надеюсь, стали понятны без комментариев. Это были пытки животом. Следующей «станцией» нашего путешествия стал… туалет. Промежуток до очередной «станции» – куста или сортирной дырки – получался коротким. Быстрая «езда» с непредсказуемыми остановками на «станциях» продолжалась пару дней…

Но почему Ош, а не Душанбе, Ташкент или Алма-Ата, где базары не хуже? Потому что в Оше находилась альпинистская база, где предстояло затариться продуктами, бензином, палатками, снаряжением. Поскольку «Алай» – не лагерь в обычном понимании этого слова, а в общем-то «чистое поле», точнее, большая поляна в горах. Не то что магазинов – и селений-то поблизости не просматривалось! Поэтому мы загружали большие грузовики «Урал» всем необходимым и выдвигались в горы.

Приключения, сначала просто неприятные, подкрадывались незаметно и постепенно. Оправившись от умопомрачительных фруктов и «цапающего» за мозги хмельного кумыса, мы с облегчением вздохнули и неспешно, с толком и расстановкой, наполнили свой «Урал». Вечером, уже в сумерках, двинулись в путь: предстояло ехать ночь и к середине следующего дня добраться до нужной поляны. Сидели в кузове среди рюкзаков, мешков, коробок, пакетов и беспечно дремали. А по поводу чего переживать? Абсолютно никаких щекочущих нервы ситуаций в ближайшие дорожные сутки не предвиделось.

В попутном селении водитель остановил машину: мол, надо залить соляркой большую пустую бочку, которая стояла в кузове рядом с продуктами и снаряжением. Ну, раз надо, заливай. Сквозь дрёму мы услышали нехарактерное журчание и почувствовали острый нефтяной запах. Посветили фонариком и – бли-и-ин! – соляра заполнила бочку и перетекала через край. На водилу заорали чёрным матом все сидевшие в кузове, человек десять. А он отвечал: «Ща-ща, ребят, всё будет нормально». И правда стало на первый и не очень светлый взгляд нормально: солярка больше не лилась, под ногами не хлюпало, вещи не залило, и мы мало-помалу успокоились и опять провалились в сон.

Следующий день выдался хорошим, солнечным; «Урал» въехал в предгорья, где росли абрикосы. Не только абрикосы, но впечатлили именно они, поскольку плоды можно было, не спрашивая ни у кого разрешения, срывать и есть. Теперь фруктовым объеданием занимались без опаски, поскольку первая «туалетная» волна миновала.

На одной из остановок мы даже искупались в аутентичном арыке, на другой – попили чаю из пиал и с лепешками в кишлачной чайхане. Потом повторно, уже в горной части маршрута, выпили чаю в юрте гостеприимного чабана, и так помаленьку добрались до искомого места. Разгрузили продукты, палатки, спальники и ничего особенного не заметили: шёл, правда, солярочный запах от брезента и, наверное, от какого-то рюкзака, но это можно как-то перетерпеть: через некоторое время запах на свежем воздухе должен выветриться.

Масштабы трагедии, самой безобидной по сравнению с будущими, стали ясны после первой готовки пищи. Соляркой пропахли все продукты; в непропитанном бензиновым запахом состоянии осталось только то, что находилось в жестяных консервных банках, и куриные яйца. Как же так? Элементарно, Ватсон! Стоял в кузове, например, холщовый мешок с сахаром. Солярка его немного, совсем чуть-чуть снизу подмочила, но дальше поползла по кристаллам сахара вверх, пока не пропитала весь мешок. Последующую смену мы пили чай и кофе либо несладкий, то есть без использования сахара, либо с сахаром и… нефтяными разводами. То же самое произошло с картошкой, крупами, хлебом.

Не лучше обстояло дело с одеждой и рюкзаками: провоняли насквозь. Мы пытались отмачивать вещи в ручье – благо погода стояла ясная, жаркая, и материя быстро высыхала. Но запах не исчезал.

Однако не зря великий психолог Федор Михалыч Достоевский констатировал, что «ко всему-то подлец-человек привыкает». И мы привыкли, и спали на нефтяных пятнах, и ели суп и кашу с нефтяным привкусом. И как лакомством наслаждались простой и не пахнущей ничем водой из протекающего мимо ручья.

Про Достоевского я вспомнил не случайно. Вскоре мы приступили к восхождениям, сначала попроще, а потом посложнее. Через неделю после заезда предстояло пройти серьёзный маршрут на пик имени упомянутого писателя – этот маршрут шёл в зачёт на каэмэсов. Одну нашу ущербную тройку вместо положенной двойки, четверки или шестерки на такое восхождение никто бы не выпустил, поэтому пришлось хлопотать. В итоге нам добавили трёх «чужих», таких же, как и мы, «недоукомплектованных» ребят из Новосибирска. В общем, вышли вшестером.

По ходу маршрута предстояло пройти фирновый, с наледями склон. Он очень длинный, наверное, метров семьсот-восемьсот, и довольно крутой, то есть присутствовал немалый риск поскользнуться и «поехать». Поэтому идём на «кошках»; для незнающих – это такие конструкции с зубьями для привязывания к ботинкам и хождения по льду. В дополнение к «кошкам» следовало пользоваться верёвками: на сложных участках положено связываться в двойки или тройки и страховать друг друга. Где покруче – последовательно: один винтит в лёд крюк, прикрепляет к нему карабин и пропускает через него страховочную верёвку, по которой движется напарник; потом аналогичную операцию производит поднявшийся наверх. Где поположе – одновременно: крюки не вворачиваются, а партнёры лишь придерживают на верёвке друг друга.

Но сибиряки – смелые и бойкие ребята, зачем им связываться? Сколько времени уйдёт! Склон, мол, несложный, быстро проскочим и без связок. Признаюсь, что в принципе и мы особо не возражали: если постоянно «вязаться», маршрут можно до ночи вообще не пройти, а заночевать на пятитысячной вершине или в холодном месте возле нее совершенно не хотелось.

Сознавая потенциальную опасность, каждый двигался самостоятельно и аккуратно, но одного из новосибирцев такое «ползание» не устроило: он то обгонял (это по фирну-льду!) группу, то возвращался, молодецки наблюдая наше «черепашье», по его словам, перемещение. И вот видим тревожную, но пока не опасную сцену: парень поскользнулся, сел на задницу, поднялся – уф, слава богу! Но он опять заскользил и упал уже на спину. Перевернулся на живот, пытаясь зарубиться ледорубом, да неудачно, и поехал вниз. Набирая скорость, пролетел мимо нас, совсем близко, можно было дотянуться рукой. Но как ты его ухватишь? Скорость уже такая, что со стопроцентной гарантией тоже покатишься вниз.

Всё больше разгоняясь, цепляясь по пути за камни, теряя рюкзак, ледоруб, перчатки, шапку, летел сибиряк вниз метров пятьсот, а где и как остановился, мы и не видели. Вся наша пятёрка, пренебрегая правилами безопасности, бросилась по склону вниз, стараясь двигаться максимально быстро. На попадавшихся по пути и вмёрзших в лед камнях виднелись следы крови. Разговаривать друг с другом было некогда и не о чем, а в мозгу вертелось: «приплыл» новосибирец, убился о камни или улетел в трещину…

Но нет – вот он! Лежит, в крови, в раздербаненной одежде, но дышит и даже находится в сознании. Подхватились снести парня в более пологое место и там подготовить к транспортировке в лагерь. А он заорал, да как! Переноска оказалась невозможной: любое прикосновение причиняло боль, сибиряк заходился в крике и судорогах. Пока ломали голову над ситуацией, солнышко начало припекать, и по склону пошли камни – находиться здесь стало проблемно. Потихоньку, максимально осторожно оттаскиваем пацана с открытой части склона. С трудом протаскиваем раненого метров на двадцать в сторону от камнепада: и нести неудобно, и парню сильно некомфортно – может запросто умереть от болевого шока.

От места, где мы расположились, до лагеря, вниз, без поклажи и быстрым темпом добираться часа два. Определили и послали «гонца» за подмогой, а сами пытаемся обустроить пацана как-то поудобнее, напоить чаем. А он в полубессознательном состоянии, стонет только. Пять часов «куковали». А раненый то придёт в сознание и начнет бормотать, то отключится; не понять, что из этого лучше, – только бы не умер!

Через пять с лишним часов прибежали человек тридцать «спасов» со специальными носилками – «акьями». Вкололи пострадавшему обезболивающего, понесли в лагерь. Оказавшиеся в отряде медики поставили диагноз предварительный и очевидный: сотрясение мозга, множественные ушибы и сложные переломы. Отправили парня на родину в Сибирь, а что уж там дальше происходило – не знаю…

В альплагерях существовал железный порядок, в соответствии с которым подобные случаи без внимания, мягко говоря, не оставались. Вот и сейчас назначили комиссию, затеяли «разбор полётов». Случившееся характеризовали ожидаемо: мы не придали значения сложному рельефу, пренебрегли безопасностью, проявили халатность и так далее. И вынесли решение: всю группу за нарушение правил восхождения дисквалифицировать и к восхождениям высокой категории не допускать до конца сезона. Ну это уж извините! Ходить на «новичковые» вершины – только позориться…

И вернулись мы в Ош. Не повезло, да? Нет, повезло! Здесь опять юмор, правда, не юморок, как в случае с фруктовым перееданием или даже с пролитой соляркой, а реальный чёрный юмор. Который заключается в том, что мы не оказались в Оше годом позже. В разгар следующего летнего сезона, в 90-м, в городе происходила резня: в борьбе за «справедливость» местные узбеки убивали киргизов, и наоборот, а заодно и других, что попадались под руку. Число жертв, по разным данным, доходило до десяти тысяч человек…

Стоп! А где же Непал?! Где гималайские вершины? Где священные огни? Где трудолюбивые шерпы? С этим придётся подождать. Русские народные сказки оставили нам традицию троекратного повторения желаемого. И я уже сказал про три года. Но пока впереди маячил только второй из трех, 90-й, – один из триады «разваливающихся».

Прокол в лагере Алай мы, разумеется, не позабыли. Восприняли его как суровый, но полезный жизненный урок и стали готовиться к следующему горовосходительному лету. Памятуя рекомендацию покорять Азию, мы с другом Толей «намылились» в альплагерь «Артуч», живописно расположенный в загадочном, далёком, жарком, горном Таджикистане. Но Володи наши, а вместе с ними и Юра, и в этих краях не раз засветились, о чём красноречиво свидетельствует песня «Я сердце оставил в Фанских горах».

И мы проследовали в Фанские горы. И даже в очередной раз обожравшись фруктами в Душанбе и безудержно рыгая два последующих дня, сердце сразу там и оставили. Фигурально выражаясь. А в реальности продолжили ликвидацию авитаминоза и выдвинулись из «Артуча» в заданную местность, на стены и вершины в районе чудесных Кули-Калонских озер. Обустраивались и тренировались по-лёгкому, высоко не забираясь.

Днём стояла сильная жара, и мы периодически окунались в очень холодную, прямо ледяную, несмотря на лето, озёрную воду. Ничего необычного: озеро наполнялось водой, текущей из ледников, и температура в нём выше, думаю, плюс десяти-двенадцати градусов не поднималась. На берегу я периодически видел совсем юного мальчика, вероятно, недавно окончившего школу или студента-первокурсника, – тонкого, белобрысого и молчаливого Петю. Он жил в соседней палатке и обладал, видимо, альпинистскими способностями, поскольку уже закрывал какой-то разряд. Петя не купался, а только подходил к воде, садился на камень и, задумавшись, созерцал окружающее пространство – утром и вечером. От созерцания созерцающего Пети у окружающих просыпались добрые романтические чувства, отличные от бытовых забот и даже мыслей о грядущем суровом и престижном восхождении.

В связку Петю поставили с ребятами постарше, возрастом за двадцать, более опытными. Один из «опытных» жил с нами в домике «Артуча». И в разговорах славен был (а звали его, кстати, тоже Слава) своей «крутизной». Выглядело (и всегда это выглядит) примерно так:

– Хрен ли тут делать, ходить не дают!

Перевожу: не дают совершать восхождения так часто, как ты хотел бы.

– Хрен ли страховаться – там идётся легко!

Речь о следующем: участок, где есть опасность для здоровья, а то и для жизни, и где необходима страховка, «крутой» считает для себя пустяковым – ну, как в случае прошлого года с новосибирцами, помните? Парень пока не «наелся» теми приключениями, что мы «кушали» в прошлом году в «Алае». А чужой опыт, как известно, в зачёт не принимается. Вечная иллюзия, при которой только другие болеют, стареют, попадают в нехорошие ситуации, умирают. А я-то не дурак, и не старый, и не больной, поэтому такие дела меня не касаются. Я из другого теста! Но, к сожалению, всегда выходит, что из того же…

В общем, пошли они тройной связкой: «крутой» Слава, созерцатель Петя, а третьего по имени не помню. Предстояло пройти стенной маршрут верёвок в двадцать. Опять поясню. Стена – она ж не буквально стена, на ней углы, уклоны разных градусов. Вот первый из связки прошёл участок до скального выступа или углубления – они называются «ступеньками» или «платформами»; набил «станцию», а это три скальных крюка в скальные щели, закрепил верёвку и принимает следующего. Пришёл второй – принимает третьего, а первый лезет дальше вверх. Первому, лидеру, идти сложнее остальных, но и «круче». И первым, естественно, шёл Славик.

Когда позади осталось примерно десять сорокаметровых веревок, лидер не удержался на очередном участке рельефа – или оступился, или камень из-под ноги «ушёл», или ручная зацепка оказалась ненадёжной, кто ж теперь скажет о причине. В общем, Славик сорвался и полетел вниз. Срыв как таковой не смертелен, если техника восхождения правильна: для того и бьются три крюка на «станции», чтобы сорвавшийся долетел до неё и чуть ниже – насколько ниже, зависит от того, как много верёвки успеет выбрать страхующий, а потом зафиксировался. Само собой, не обойтись без ушибов или даже переломов, но жив почти наверняка останешься. Однако Славик-то бил на «станциях» не по три и даже не по два, а по одному крюку, и то не слишком надёжно. И когда он «отлепился» от скалы, крюк на «станции» выскочил, и дальше они запорхали уже вдвоём со сдёрнутым мальчиком Петей, по пути захватив и третьего. О чем говорить? В сложившемся раскладе чудес не ожидалось никаких, итог был закономерен: упали к подножию стены три тёплых, но безжизненных мешка с костями…

Извините, что не слишком возвышенно опишу происходившее после падения, но в горах логика глубоко житейская. Упали они «удачно», в том смысле, что не надо было организовывать спасательные работы и сгонять кучу людей, чтобы спустить пацанов вниз: они и так внизу, спасателям не нужно трудиться. Руки-ноги переломаны настолько, что, несмотря на мертвенную скованность тела, легко сгибались и разгибались, будто пластилиновые, так что «паковались» ребята нетрудно. Завернули их в спальники и ждали вертолёта, он прилетел через два дня. К этому времени в телах уже завелись маленькие белые опарыши…

Попрощались с товарищами и… что? Что-что – продолжили сезон. Смерть, конечно, трагедия, но если ты занимаешься альпинизмом, то должен думать о возможной гибели. Хотя слухи о массовых смертях в этом виде спорта, а точнее, выбранном образе жизни – чистый миф. Погибают немногие, и 90 процентов – из-за пренебрежения правилами безопасности, которым в альплагерях тщательно обучают. Но годы шли особые…

Через неделю мы выдвинулись автономной группой из восьми человек в совсем отдалённый район, на расстоянии целого дня пути. Предстояло сделать два-три восхождения и вернуться в базовый лагерь. Наша четвёрка успешно, с полным соблюдением правил, взошла на заданную вершину и возвратилась на бивуак. Стали ждать вторую четвёрку и собираться в обратный путь. Сидим, кочегарим примусы, готовим чай для победителей вершин и вдруг видим: двое ребят бегут от подножия горы со всех ног, даже обвязки с крючьями с себя не сняли. Подбежали и, запыханные, сообщают:

– Там Серёжа с инструктором Сашей в связке шли, и камень на них полетел. Саша увернулся, а Сергей – нет.

– И что?

– Поранило его. Насколько серьёзно – пока неясно, но передвигаться не может. Саша послал за подмогой.

– Высоко?

– Нет, пара верёвок от начала маршрута…

Ну, мы готовы идти мгновенно, да с «бонусом»: инструктор Толя – врач, и мой товарищ по связке – тоже Толя и тоже врач, а с профессиональной медициной, понятное дело, лучше, чем с доморощенными санитарными навыками. Подхватились все, только единственную из восьмерых девочку Оксану у палаток оставили и выдвинулись на «спасы».

Две верёвки пролезли быстро, достигли места трагедии. Там вот что произошло: на обвязке у альпиниста пристёгнуты крючья, в том числе ледовые, поскольку на горе встречались участки со льдом. Ледовый крюк, или ледобур, – это такой титановый винт диаметром где-то в сантиметр, а длиной в двадцать. И вышло так, что инструктор Саша увидел летящий булыжник и кричит, как полагается: «Камень!» Сергей услышал и даже смог увернуться от прямого удара, прижавшись к скале. Камень лишь чиркнул его, но при этом каким-то образом задел и висящий на поясе ледобур, развернул его и загнал в тело… Надо сказать, что в данной истории техника безопасности ни при чём, просто случился тот самый один эпизод из тысячи, когда кроме красивой и пустой фразы «так звёзды сошлись» и добавить нечего.

Когда мы поднялись к нему, парень находился в полусознании. Остановить кровотечение не удавалось, хотя йод и бинты мы, ясное дело, захватили. Спускать раненого ночью затруднительно. Стали ждать хотя бы минимальной видимости, кипятить примус, который тоже притащили с собой, и пытаться поить Сергея чаем. Что ещё прикажете делать в холодную, неудобную, бессонную ночь? Да не дождался он утра: истёк кровью и умер…

Опять придётся отвлечься от альпинистской романтики и «приземлиться». Если человек живой и только ранен, нести его по горам очень трудно, поскольку ему больно – я уже упоминал такую ситуацию, когда рассказывал про «Алай» в Киргизии. А мёртвого перемещать легче, потому что человек теперь ничего не чувствует. Обмотали мы Сергея верёвками, закрыли ему голову курткой и спустили со стены. Инструктор Саша знал место, где, укрытая камнями, с прошлых заходов лежала акья. Полдня ходили за акьёй, потом паковали Сергея, связывались с основным лагерем – рации-то у нас были, и в исправном состоянии.

Мы, конечно, просили, да какое там – «вертушку» даже и не сулили. Почему? Так я же объяснял: 90-й! Улетел вертолёт в другое место, поломался, бензина нет, пилотов нет – да что угодно! Бардак по всей трещавшей по швам стране вширь и вглубь! Обещали прислать живую силу – она же бесплатна.

Провизия у нас к тому времени кончилась, есть очень хотелось. Говорят – и это правда! – что при таких обломах с едой надо хлебать хотя бы кипяток. Так и сделали: зачерпнули из ручья воды, заварили горного чабреца. Какая прелесть, да? Чудесно, слов нет, но если б к нему ещё сахарку, да кашки с маслом, да бутербродик с колбаской. А одна трава – что с неё? Только обострение аппетита.

Короче, попили кипяточку и тронулись в путь.

Напоминаю: нас было первоначально восемь. Оксану оставили у палатки со скарбом. Погибший Сергей, стало быть, лежал в акье. Остаётся шесть носильщиков. Поверьте: без смены, по пересечённой местности – где осыпи, где скалки, где речки, – это очень немного. На обычных «спасах», то есть таких, когда маршрут преодолевается без техсредств, на одни носилки задействуют хотя бы по три смены. Необычные «спасы» – те, что равносильны восхождениям и где рельеф таков, что передвигаться приходится с крючьями и страховкой. Тогда на одного ушедшего в другой мир требуется человек тридцать живых и бодрых.

Два дня шли, для ночёвки использовали оставшуюся двухместную палатку. Мало? Нормально! От дождя и ветра можно укрыться и вшестером: без особого комфорта, сидя или полулёжа, но как гласит народная мудрость, в тесноте, да не в обиде. А седьмому, Сергею, палатка больше ни к чему.

На третий день встретили посланных на помощь ребят. Тех набежало много, они притаранили консервы, сухари, вывалили всё в кучу и стали обсуждать тактику транспортировки тела в лагерь. Мы не участвовали – сразу накинулись на еду. Тут ведь какая штука. Исследования показывают, что организм человека после трёх-четырёх дней без еды приспосабливается и начинает в течение ряда последующих дней планомерно потреблять собственные внутренние запасы. И работоспособность при этом вроде бы полностью восстанавливается. Мы до трёх дней не дотянули, а посему пришла и не проходила слабость, а к ней одышка, и коленки задрожали без калорий. Чувствовали себя как автомобили: бензин около нуля – он чихает-тарахтит, вот-вот остановится. Залили топливо – поехал. В точности так и с человеком. Бросил в рот кусок сала, и всякая дрожь сразу прекратилась, можно работать дальше. Мы ели, а одновременно подвигали ногами поближе к себе лежавшие на земле продукты, на всякий случай…

Настроения продолжать сезон больше не было. Вернулись на озёра, собрали вещи, добрались до места, где ходят машины, и на попутке достигли узбекского города Пенджикент. В темноте нашли какую-то полянку с растительностью, разбили по привычке палатку, развели огонь, перекусили и легли спать. Разбудили нас голоса и звук автобуса. Выглянули из палатки – батюшки! Мы в центре площади на городской клумбе. Рядом автобусная остановка, возле неё толкаются люди…

Дальше – обыкновенная дорога в Москву, многократно усугублённая проблемами 90-го, уже, надеюсь, понятно, какими. В Самарканде, в шикарной с виду чайхане увидели в меню слово «плов» и решили заказать по две; нет – по три порции. Чайханщик печально улыбнулся: «Сделаем. Но мяса, простите, нет». Плов получился вегетарианский: рис, морковка, абрикосы…

В Москве я увиделся с Володей-младшим и поделился с ним неудачами двух летних сезонов. За одиннадцать лет после истории с шаровой молнией Володя в дополнение к званию мастера спорта СССР получил ещё одно – «снежный барс». Так называется человек, покоривший четыре семитысячные вершины Советского Союза, а их у нас столько и было. Вот какой состоялся разговор:

– Это всё потому, что в стране полная жопа, – говорит Володя. – И станет только хуже. В азиатские республики лучше вообще не соваться, там резня началась. Но есть один положительный момент: согласовывать зарубежные поездки теперь гораздо легче. Я уже сделал разведку и в следующем году собираюсь на серьёзное восхождение.

– Неужели в Гималаи, в Непал?

– Ну да! И приглашаю тебя с собой. Команда сейчас формируется.

– А на какую вершину? – После советского восхождения на Эверест в 1982-м информации о Гималаях прошло много, и в названиях ключевых пиков я более-менее ориентировался.

– На Аннапурну.

– Восьмитысячник? На который Морис ходил?

– Да, а за сорок лет после него и многие другие. – Володя произнёс это буднично, спокойно, а у меня, как в басне Крылова, «в зобу дыханье спёрло».

– Но моя подготовка уровнем ниже твоей, да и опыта высотных восхождений нет.

– Я тебя не агитирую и не обнадёживаю. Пройдёшь сколько сможешь. Мы же будем ставить промежуточные лагеря и «челночить» между ними. Решишь, что хватит, и вернёшься назад…

Прошёл год и ещё немного. Наступило лето чудовищного 91-го. Если Володя называл «жопой» ситуацию годичной давности, то подобрать адекватное слово для нынешнего периода вообще не представлялось возможным. Тем не менее у нашей группы уже были куплены билеты в Катманду, что сглаживало гнетущее настроение. Мы, команда матёрых альпинистов с одним нематёрым, а именно мной, только и делали, что обсуждали будущую поездку. И тут грянуло 19 августа.

Случившееся с 19-го по 21-е описывать не стану. Хотя если задать моим детям, родившимся чуть до и чуть после 91-го, вопрос «а что происходило в нашей стране в те дни», они, не сразу и нехотя, почесав «репу», ответят: «ну… это, типа, революция». То есть молодёжь уже не знает о тех годах и не заморачивается, даже и революцией. А значит, можно бы и рассказать. Но у нас не историческая хроника, и написано по этому поводу довольно, и вообще речь идёт о Непале.