Текст книги "Непал. Винтажный роман"

После Мориса и Луи остались снимки, сделанные тем самым незамёрзшим фотоаппаратом. Перед спуском Морис произвёл судьбоносные, самые важные нажатия заветной кнопки, которые делают даже раненые, обмороженные, даже отчетливо сознающие, что очень скоро их не будет в живых. Но они покорили эту вершину! Морис достал со дна рюкзака скомканный, пропитанный многими жидкостями, начиная от растаявшего снега и кончая по́том и засаленными продуктами, французский флаг и несколько вымпелов. Привязал символику к ледорубу и поднял его над головой. Они с Луи поочередно щёлкали фотоаппаратом. А материальные свидетельства пребывания? Ах да, они оставили тюбик от сгущёнки…

– Надо спускаться! Давай, давай скорее! – уже почти закричал Луи.

– Вы обморозились во время восхождения и фотографирования?

– Нет. Мы просто сильно замёрзли. И начали очень быстро спускаться, даже запыхались и согрелись. Мы надеялись, что холодная трагедия вроде бы близится к завершению, но сильно ошибались: она продолжилась, причём как-то неожиданно, мистически, без влияния природных катаклизмов.

В какой-то момент я останавливаюсь, снимаю рукавицы и развязываю рюкзак. Зачем? Сам не знаю… Вот оно – «поехавшая крыша». И, о боже! Рукавицы падают на снег, скользят и катятся вниз по склону. Провожаю их взглядом и понимаю, что происходит что-то ужасное…

Совершенно очевидно, что нужно быстрее спускаться к палатке. Вторая связка восходителей из нашей группы должна быть там. Мы почти бежим. Но наползают облака, небо приобретает грязновато-серый цвет, поднимается пронизывающий насквозь ветер. Руки? Я забываю про руки. Я озабочен вопросом, найдём ли мы палатку при такой плохой видимости. Но вот я вижу её. Даже две, и вторая палатка предназначена для нас! Это значит, что Лионель и Гастон здесь! Как они обрадуются! Обе палатки поставлены входом друг к другу, чтобы легче общаться и ходить «в гости». Услышав меня, люди внутри одной из палаток задвигались. И показалась улыбающаяся голова Лионеля.

Вскоре он жмёт мои ладони и… улыбка исчезает с лица.

– Морис! Твои руки!

К тому времени я уже не чувствовал пальцев, а когда увидел палатки и друзей, то и вовсе забыл о них. А теперь посмотрел: пальцы были мертвенно белыми, с фиолетовым оттенком. И твёрдые…

Да, я ещё не сказал вам, что Луи потерялся. Вроде бы шёл всё время впереди меня, но где же он теперь? Мы отвлеклись от пальцев, высунулись из палатки и пытались что-нибудь разглядеть сквозь снег и туман. И тут раздался крик «помогите». Оказалось, что в тумане Луи проскочил палатку, потом увидел её снизу, закричал – тогда-то мы и услышали его голос – и начал подниматься. Но вот незадача: при подъёме Луи поскользнулся и пролетел ещё сотню метров вниз по склону. Мы видим, как он с трудом встаёт на ноги, пытается карабкаться вверх и вновь падает.

Лионель с бешеной скоростью глиссирует по наклонной снежно-ледовой поверхности и вскоре достигает Луи. Тот лежал неподвижно, с бессмысленным взором, без ледоруба, без шлема, без рукавиц, с одной кошкой. И только повторял: «У меня отморожены ноги! Веди меня вниз! Жак (так звали нашего врача, который в это время находился в предыдущем лагере) спасёт меня!» Лионель убеждает Луи, что это невозможно, что надо подниматься в палатку. Чтобы вновь не улететь вниз по склону, Лионель рубит ступени, а Луи ползёт следом на четвереньках…

Что же дальше? Друзья прекрасно понимают, что мы оба обморожены. Состояние рук уже оценили, надо посмотреть ноги. С большим трудом снимаем ботинки, и опасения подтверждаются: ноги сильно распухли. Лионель и Гастон начинают хлестать нас по пальцам верёвкой. Постепенно конечности оживают, но при этом возникает мучительная боль. Друзья не останавливаются и бьют верёвкой теперь по живому!

Снег валит, как и в предыдущую ночь. Опять хватаемся за стойки, снова каждое движение даётся с трудом. По-прежнему нет желания готовить чай. Но Лионель мужественно разжигает примус и кипятит воду. Это происходит довольно быстро. Почему быстро? Потому что на высоте в 7500 метров жидкость кипит при температуре где-то 60 градусов. С жадностью хлебаем горячую водичку. Дальше погружаемся в бред – сном это назвать нельзя.

– Вторая связка, Лионель и Гастон, наверное, тоже собиралась сделать восхождение на Аннапурну?

– Разумеется, они очень хотели побывать на вершине. Но, увидев наше состояние, конечно же, отказались: только последний эгоист бросит товарищей в беде, в таком плачевном состоянии. Тем более что наше самочувствие к утру значительно ухудшилось. Я уже не мог одеться сам. С Луи было ещё сложнее: его распухшие ноги не влезали в ботинки, пришлось те надрезать. Собравшись и бросив палатки – зачем они теперь, вверх уже точно не пойдём, а ниже стоят другие, – двумя связками начинаем движение. Ледорубы только у двоих: я говорил вам, что ледоруб Луи улетел при падении. А я потерял свой и того раньше.

Снег, туман, ветер, ничего не видно, но как-то спускаемся. Выходим на вроде бы знакомую гряду сераков – это такие большие ледяные башни-глыбы, движемся от одного серака к другому в надежде найти путь к следующему лагерю. В конце концов понимаем, что ошиблись с ориентирами и заблудились. И что темнеет, скоро наступит ночь. Так что же, провести её без палаток, на продуваемом склоне и высоте 7000 метров? Нереально, это верная смерть!

Надо рыть пещеру в снегу. Гастон, не мешкая, приступает к выкапыванию ледорубом ямы и… проваливается, исчезает в снежной дыре. Ужас! Он улетел в трещину! Вы представляете, какой глубины может быть трещина? И десять, и пятьдесят, и сто метров! В первое мгновение мы думаем о самом плохом. Но вскоре – это один из редких моментов весьма условного, но всё же везения в драматической эпопее злополучного дня – выясняется, что мы легко отделались. Трещина оказалась неглубокой и более того: она представляла собой почти готовую, пусть и забитую снегом пещеру. Это было чудом. Потому что такую пещеру мы бы ни за что не выкопали. Поочередно прыгаем в проделанный Гастоном «лаз» и благополучно приземляемся.

Радость длилась недолго. Да, пурги уже нет. Но никуда не делся собачий холод! Плюс сырость – стены пещеры «слезятся». Много сосулек, занимающих пространство и мешающих нам удобно разместиться. Обламываем их и попутно сосём кусочки льда: мы давно уже ничего не пили.

Надеваем на себя почти все имеющиеся в запасе вещи и прижимаемся друг к другу. Вы ведь знаете, наверное, что телесная теплота при этом суммируется. Лионель и Гастон лихорадочно растирают свои руки и ноги, мы с Луи тоже пытаемся делать какие-то движения, вот только сил нет… Немного оправившись, друзья переключаются на наши помертвевшие конечности.

В темноте наступает оцепенение и очень медленно тянется время. Но никакого ужаса теперь нет: за последние сутки я смирился с тем, что скоро конец. Не конец ночи или дня, а конец вообще, финал человеческого существования… Однако в отверстие наверху постепенно проникает свет, темнота сменяется сумраком, и мы понимаем, что приходит очередное утро. Вяло, еле передвигаясь по пещере, готовимся к выходу. Не обращая внимания на появившийся странный звук, похожий на нарастающее шипение. Но звук приближается, с ним летят снежинки, потом комья снега, наконец снег превращается в поток и – вот она, плата за нежданное вчерашнее везение: в пещеру сходит лавина, ослепляющая, проникающая сквозь одежду. Нас заваливает…

Морис замолкает. А я думаю про себя, что некоторые прошлые ощущения не исчезают насовсем, а сопровождают нас всю жизнь. Что он переживает сейчас? Ну не собственную же гибель, раз сидит передо мной! Осторожно спрашиваю:

– Кто-то погиб?

– Мы испытали сильный психологический шок. Мне приходилось попадать в лавину в Альпах. Там есть надежда, что тебя найдут и откопают. Здесь такой надежды не было, и мы просто инстинктивно куда-то дёргались, стремясь не задохнуться и закрывая голову руками. Нас накрыло сначала по колено, потом по пояс, а кого-то и по грудь. И… снежный поток прекратился, в воздухе летали только нестрашные искрящиеся крупицы.

Первая мысль: опять повезло, остались живы. Но уже вторая более пессимистична: ну и что теперь делать с этой «удачей»? Мало того, что мы замерзшие и ослабленные, так и многие вещи остались под слоем снега. Лионель и Гастон бросаются раскапывать сугроб в поисках одежды, продуктов, снаряжения. Между тем света в пещере становится всё больше и вдруг выясняется, что альпинисты ослепли – в темноте это не ощущалось. Почему? Вспоминаем, что вчера на спуске оба сняли очки и вот… Мы знаем, что зрение постепенно восстановится, но когда это произойдёт?

С большим трудом откапываем из-под снега пожитки. Но Луи не находит свою обувь и вылезает из пещеры… босиком. А я нашёл, но что толку: ботинки не налезают на распухшие ноги.

Когда я вылез из пещеры наверх, то увидел, что Луи, наверное, немножко сбрендил: он бегает босиком по снегу и весело кричит: «Хорошая погода! Хорошая погода!» Ясно, что он схватил «глюки». Я не кричу и не останавливаю его: борьба со снегом вывела меня из состояния отупения, а теперь снова наступило безразличие. Силы уже несколько раз должны были иссякнуть, но сейчас точно конец. Мысленно настраиваюсь на медленный уход в потусторонний мир. Что ж, и ладно: нормальная смерть для альпиниста, совершившего такое восхождение.

Говорю Лионелю и Гастону, чтобы шли вниз, у них остается шанс на спасение. Однако друзья не соглашаются. Лионель с повязкой на глазах, но в целом в порядке, он ощупью разрезает ботинки и кое-как втискивает в них мои ноги. Я сижу на снегу, а товарищи обсуждают, какой путь с горы лучше выбрать. В этот момент мы видим идущего снизу по снежному склону человека. Разумеется, это кто-то из наших друзей – кому же ещё здесь быть?! Опять счастье! Как мало нужно, чтобы перейти от ожидания близкой смерти к столь же непоколебимой уверенности в том, что печальный финал откладывается!

Это Марсель! Он приближается и заключает меня в объятия: «То, что вы сделали, – дьявольски прекрасно!» Вскоре к нам подходит и напарник Марселя по связке – Жан. Узнаём, что их палатка находилась всего в двухстах метрах от нашей пещеры…

Морис прерывает рассказ и деликатно интересуется:

– Может, вам достаточно острых ощущений? Ведь это далеко не завершение эпопеи.

– Продолжайте, пожалуйста. Я хорошо понимаю вас: спускаться с обмороженными руками и ногами непросто.

– Если бы сложности ограничилось этим, я бы чувствовал себя счастливым вдвойне.

– Неужели случилось что-то ещё, помимо обморожений?

– К сожалению, случилось. Прошло много лет, но ни одного мгновения тех прекрасных и жутких дней я забыть не могу. Видно, умру с этим…

Да, ситуация начинала складываться неплохо, если, опять же, не принимать во внимание наших обморожений. В какой-то момент появились и шерпы. Они забрали у нас вещи и помогали спускаться. Потеплело. Было даже жарко! Да, днём, при солнце, так случается даже на больших высотах. Снег размягчился, и мы проваливались по колено. Зато видимость стала великолепной, и мы наслаждались изумительными красками открывшихся горных пейзажей.

Но во время траверса крутого склона сверху покатился маленький комочек снега. Он постепенно вырастал в размерах, и вдруг раздался как будто артиллерийский выстрел – это склон треснул и начал «ползти». Прямо под ногами образовалась трещина: сперва маленькая, она быстро расширялась, а колоссальный участок склона ниже трещины «уходил» вниз. Меня подхватила нечеловеческая сила. Спутники исчезли из виду. Кувыркаясь и ударяясь разными частями тела, я полетел вместе с лавиной вниз.

Я был состёгнут одной верёвкой с шерпами Айлой и Саркэ. Какое-то время они катились по склону параллельно со мной, но потом один шерпа проскользил вперёд и обогнал напарников, верёвка натянулась, а затем при неудобном падении обвилась вокруг моей шеи. Верёвка то затягивалась, то ослаблялась, я терял сознание и вновь приходил в себя. Наконец этот драматический полёт прекратился.

Я повис над пропастью головой вниз; верёвка зажимала шею и обмоталась вокруг левой ноги. Прилагая неимоверные усилия, переворачиваюсь, вылезаю на карниз и падаю на снег. Наши связки пролетели по склону где-то сто пятьдесят метров. Окажись мы ниже треснувшей части склона, нас бы похоронило в лавине, а так остались живы, пусть с ушибами и царапинами.

Должен обратить ваше внимание и на такой момент. Вспоминая подъём к вершине, я как-то не уделял в своём рассказе внимания тому, что мы поднимаемся вверх вовсе не по удобной тропе, а по нехоженому и пересечённому рельефу. То есть имел место скально-ледовый альпинизм серьёзной категории сложности. Забивались крючья, навешивались верёвочные перила, осуществлялась страховка. Иногда кто-то из нас срывался – слава богу, не слишком проблемно, и тогда страхующий закреплял верёвку, а потом вытягивал её, помогая слетевшему подняться.

То же самое происходило и при спуске. С огромной разницей: я был с «деревянными» ногами и такими же негнущимися руками. Дохожу до страховочного крюка на скальной стене. От него вверх идут перила. Почему вверх, спросите вы, ведь мы спускаемся? Да. Но спуск вниз отнюдь не означает равномерное понижение – за спуском может следовать нежелательный, но неизбежный подъём. В этом случае за верёвку нужно ухватиться и, придерживаясь, продвигаться вперед. А мои окаменевшие руки не могут надёжно фиксировать верёвку. К тому времени мне нашли одну рукавицу, а на вторую руку я намотал шарф. Но вынужденно снимал то и другое, чтобы перила не проскальзывали. Стараюсь обернуть верёвку вокруг кистей. Вот только они распухли и растрескались, большие клочья кожи отделяются от рук и остаются на перилах по мере того, как я их перебираю. Обнажённое мясо ярко-красного цвета, испачканная в крови верёвка – от такого зрелища меня мутит. Максимум, чем могу себе помочь, – это не полностью отрывать куски кожи: предшествующие несчастные случаи научили меня, что следует тщательно сохранять эти лохмотья, тогда рана заживёт быстрее.

Так мы добираемся до лагеря-2. Врач Жак здесь. Я отдаю себя в его руки, потому что больше не способен ни на что…

Я уверен, что самое сложно в рассказе Мориса теперь точно позади, и задаю наводящий вопрос про оптимистичную концовку путешествия:

– Наверное, после отдыха силы хотя бы частично возвратились? И остальной путь вы проделали благополучно?

– Если бы так. Видите ли, организм человека очень сбалансированный, но одновременно хитрый и коварный. Какую помощь могли оказать мне товарищи на высоте семь тысяч метров? Конечно, они молодцы, растирали мои руки и ноги, поили чаем, поддерживали. Вот только тащить меня вниз они бы не смогли при всём желании – себя бы донести. Организм это чувствовал, поэтому и жил, заставляя и меня жить и действовать – другого варианта не предполагалось. Остановка движения означала верную смерть.

Во втором лагере организм почувствовал, что ему помогут. И мозг вместе с ним расслабился, а точнее отключился. Вообще-то так всегда бывает с людьми, которые борются за жизнь до последнего, сверх всяких физиологических возможностей, описанных в теории. Я имею в виду сильных людей.

А со слабыми людьми выходит печальнее и проще: они умирают сразу, без борьбы. Короче говоря, организм в целом, а в первую очередь то, что мы называем умом и духом, на вашей стороне. Но только до тех пор, пока вы готовы трудиться и помогать ему. Вот такая философия умного организма…

В палатках лагеря-2 условия были не такими страшными, как выше. Хотя до реального комфорта очень далеко: высота здесь шесть тысяч метров. Зато мы акклиматизированы для неё. Суетятся шерпы, готовят еду. Холод есть, пусть не такой изнуряющий, в мешках относительно тепло, палатки не оседают под снегом, кошмары погоды позади. Но руки и ноги… Не только у меня и Луи проблемы с конечностями, а ещё у четверых, что были наверху. Однако у тех травмы не настолько чудовищные.

Доктор Жак осматривает меня и выносит «оптимистичный» вердикт:

– Я думаю, что левую кисть придётся ампутировать. Не волнуйся, отрежем её не целиком, а наполовину! Надеюсь, удастся спасти последние фаланги на правой руке. Если всё пойдет хорошо, у тебя будут не такие уж плохие руки. Что же касается ног, боюсь, что необходимо отнять все пальцы. Это не помешает тебе ходить. Сначала будет трудновато, но постепенно привыкнешь, я тебя уверяю…

Жак делал мне артериальные вливания. Никогда не пробовали? – усмехается Морис.

– Бог миловал.

– Пусть милует и дальше, потому что удовольствие ниже среднего. Это уколы в бедренную и плечевые артерии, в пах, в сгибы локтей. Жак не сразу попадает в артерии. Никакого наркоза нет. Я не представлял себе такую нечеловеческую боль. Тело било судорогами, я кричал. Потом то же самое с ногами. Наконец процедура заканчивается. Я чувствую тепло внутри – прекрасно, значит, уколы «пробили» омертвевшую плоть. Но тепло очень слабое, и это печально. Погружаюсь в полубред-полусон…

В экспедиционном грузе припасены специальные конструкции, из которых сооружаются сани. Трёх пострадавших повезут на санях, двое могут идти с посторонней помощью, и четверо совершенно здоровы. Нам предстоит пройти километры ледника, спуститься со скальных стен, обойти или пересечь бесконечные морены и осыпи, переправиться через реку и преодолеть перевал высотой четыре тысячи метров. Время пути совпадает с периодом муссонных дождей – значит, «ледяной дом» в дневное время сменится непрерывной мокрой сауной или, как там у вас русских, баней.

Марсель вполне бодр, он размещает четырёх шерпов вокруг саней, и процессия трогается. Мы крепко привязаны к саням – на случай, если они перевернутся. Предосторожность оправдала себя: сани несколько раз действительно опрокидывались. На сложных участках число шерпов, сопровождающих каждые сани, увеличивается…

Да, забыл сказать, что офтальмия – снежная слепота – настигла и меня. Поэтому при переходе в лагерь-1 и после, в палатке, я находился с повязкой на глазах, ничего не видел, а только чувствовал. Чтобы заглушить непрерывную боль, я просил спутников говорить о том, что происходит вокруг. И они рассказывали…

Повествование самого Мориса становится тягостным, мэр, пусть и прошло больше четверти века с тех дней, не слишком весел. Стараясь как-то разбавить эту атмосферу, я спрашиваю:

– Никак не дождусь, когда вы поведаете о победном распитии коньяка!

Морис выходит из печального состояния и по-детски хохочет:

– А вот представьте себе, распивали! Вы попали в точку и вовремя! Видно опытного человека! В лагере-1 мы впервые отпраздновали успех. У нас осталась банка деликатеса – курица в желе. Мы разделили эту банку на всю команду и открыли заветную бутылку шампанского. И отхлебнули из фляги по глотку коньяка.

После этого опять уколы. Снова трудное нахождение артерии. Опять жуткая боль. Я рыдаю и корчусь в спазмах. Вся палатка в крови…

Очередная трудная ночь. Но потом всё-таки утро. Утро – оно всегда утро! С моих глаз снимают повязку, и я счастлив. Вновь думаю о том, как мало человеку надо для счастья. При этом совершенно не обязательно делать ему лучше: наоборот – надо сделать хуже. А потом вернуть на место! И человек будет абсолютно счастлив. Вы согласны?

Пожалуй, я согласен. В последующей жизни я много раз был счастлив в очень разных и порой не совсем приятных ситуациях. Но вспоминал крылатую фразу Мориса, и становилось легче.

– Когда мы достигли базового лагеря, подтянулись местные портеры. Они поочередно несли нас в плетёной корзине на своей спине и на носилках. Опускаю подробности перехода, который и дальше не был простым, и возвращаюсь к своим травмам. Когда мы дошли до тёплого солнца и травяных площадок, у Жака появилась возможность осмотреть раны более тщательно. Зрелище открылось ужасное: у меня стала гноиться нога, руки выглядели устрашающе. Сквозь бинты сочился гной с омерзительным тошнотворным запахом.

За эти дни я потерял двадцать килограммов веса. Лихорадило, температура тела постоянно держалась в районе сорока, мне абсолютно не хотелось есть, и товарищи силой впихивали в меня куски пищи…

Но спуск по сложному рельефу закончился: вокруг нас расстилались поля риса, маиса, банановые деревья. Стоит жара. Мы идём по долине, по хорошей тропе. И вскоре Жак приступает к следующему этапу «лечения», невозможному на высоте, в холоде и грязи. Однажды, когда мы с Луи расположились на зелёной лужайке и настроились на получение хотя бы маленьких удовольствий от травы, солнца и покоя, доктор появился со своим ящиком, одновременно чудодейственным и страшным.

Достав ножницы, он аккуратно срезал куски мертвой ткани с наших рук, и это не принесло особенной боли. Но, закончив операцию, менее болезненную по сравнению с уколами, Жак загадочно произнёс:

– А теперь давайте-ка посмотрим…

– На что?

– Лучше отвернись, тебе смотреть необязательно.

Я отворачиваюсь, а Жак производит действия с моими пальцами, сначала довольно осторожные. Но потом меня крючит от острой боли, и я вскрикиваю. Что ты делаешь?!

– Ничего страшного, только необходимое! Поздравляю! Первая и крайне важная ампутация прошла чрезвычайно успешно. Мизинец!

Жак протягивает мне отрезанный палец, а я тупо смотрю на него.

– Может, ты хочешь сохранить палец на память? Я могу «законсервировать» его!

Хранить чёрный, сгнивший мизинец? Вот сокровище! Нет уж, спасибо. Не вижу в этом никакого смысла.

В ходе последующего путешествия я ежедневно лишаюсь одной-двух фаланг на руках или ногах. Операции по-прежнему делаются без наркоза. Иногда Жак оперирует в бедном непальском жилище, иногда у обочины дороги; в неизбежной пыли, подчас рядом с рисовыми болотами, где сырость и пиявки; под дождём, под зонтиком, который держит носильщик.

На покрытые гноем повязки садятся тучи мух, в ранах появляются черви…

Максимум, о чём я мечтаю – хорошая больница с современной операционной, обезболивающими уколами, достаточным количеством медикаментов и бинтов, которые бы постоянно менялись. А главное, чтобы хватало ваты. За последнее время у нас осталось очень мало ваты, хотя Жак использует её очень экономно. Медицинский спирт кончился, и иглы приходится дезинфицировать в моём одеколоне…

Драматический пеший переход завершился, когда мы опять перебрались из Непала в Индию. Загрузились в поезд и поехали вновь в сторону непальской границы, такие уж здесь маршруты. Мы обязательно должны попасть в Катманду, где для нас готовят настоящий королевский приём.

В грязном и примитивном поезде Жак продолжает свои операции – режет прямо в купе. На остановке сопровождающие нас шерпы открывают дверь вагона и выметают находящийся на полу мусор вместе с обрезками наших конечностей. Возле вагона остаётся кучка пальцев разных размеров. Те индийцы, что оказываются поблизости, остолбенело смотрят на происходящее.

В Горакпуре прощаемся с шерпами. Кроме заработанных денег они получили щедрый бакшиш – дополнительное вознаграждение деньгами, а также личное снаряжение восходителей, представляющее для них большую ценность. И не только для них: даже для Европы это снаряжение в то время считалось ультрасовременным, мы же очень тщательно готовились к путешествию. Шерпы, конечно, довольны, что разделались с такой трудной экспедицией. Но на их лицах, как мне кажется, написана неподдельная печаль. Шерпы поочередно приходят прощаться со мной, складывают руки вместе, медленно кланяются, прикладываются лбом к моей одежде.

Наш багаж перебрасывается на вокзал, откуда поезд пойдёт через границу. Это очень смешной и единственный поезд из Индии в Непал. И железная дорога смешная: узкая колея с протяжённостью всего непальского полотна в несколько десятков километров. К тому же нам предстоит перемещаться на товарняке…