Текст книги "Шедевры и преступления. Детективные истории из жизни известного адвоката"

Виолетта чуть подалась вперед и ледяным голосом сказала:

– Ты играешь с огнем, Александр. Остановись.

И уже обращаясь к остальным, добавила:

– Мальчики, скажите же ему.

«Мальчики» молчали. Лишь дядя слегка кивнул мне в знак одобрения.

– Уважаемая госпожа Пахомова, я удивлю вас, но я добрался только до середины вашей же загадки. Все самое захватывающее впереди, и, что примечательно, дорогая Виолетта, главная партия во втором акте принадлежит именно вам. А там посмотрим, кто из нас играет с огнем.

Неожиданно Виктор, сидевший до этого довольно тихо, как-то нервно заерзал на диване и вдруг попросил меня продолжать. Виолетта отвернулась к окну. Я же, иногда посматривая на антресоли, продолжал.

– Чтобы понять связь между вами и вашими корсиканским друзьями, пришлось вернуться к моим официальным запросам и к посещениям Национальной библиотеки. Удивительно, но ответы меня совсем не потрясли. Я каким-то образом уже морально был к ним готов. Так вот, боевые и очень почетные ордена в вашем автомобиле были совсем не Виктора, они были вашими, Виолетта. И у ваших корсиканцев полно разных боевых наград. Практически тот же набор, что и у вас. Хотя в библиотеке я нашел, что Рене и Доминик, бывает, проходят по делам ограблений банков, о торговле всякой дурью и так далее. Просто полиция никогда не могла найти никаких доказательств, чтобы арестовать красавцев. Ниточки обрывались задолго до приближения к бывшим партизанам. Но была еще одна очень важная информация. И вот тут был зарыт настоящий сюрприз. В документах о наградах вы значитесь как мадам Пахомофф, но совсем не Виолетта. Как пишется в официальных французских документах, вы – супруга Пахомова, урожденная Дорит Стемлер, эльзасская еврейка, задолго до войны переехавшая в Париж. Вы сами мне об этом когда-то сказали. Похоже, вам тоже пришлось слегка изменить имя, когда началась оккупация. Все логически вставало на свои места, включая придуманный кем-то псевдоним «Виолетта». По-французски это еще и название цвета. Фиалковый, фиолетовый. Это было удобно – выходить на связь, надевая что-то цвета своего имени? Игра псевдонима и сиреневого платка, например. Не подкопаешься. Гениально! Если за вами следят, вы снимаете платок и убираете его в сумку. Если надо перенести встречу в условленное место – на вас две вещи. Шляпка и перчатки. Все это я домыслил сам. Когда к вам в гости приходили ваши любимые Рене и Доминик, они больше разговаривали с вами, чем с Виктором, а вы всегда к ним на встречу надевали что-то фиолетовое. Это последний знак, что все чисто? Я угадал?

Единственный раз, когда вы ничего не надели на встречу с коллегами, это был день, когда я с ними познакомился. Я мучился, вспоминая, как вы были одеты в тот раз. И вспомнил! Вы просто держали фиолетовый платок в руках. Это обозначало «вроде свой, но надо быть осторожным» или «все хорошо, это молодой дурачок, но лучше его проверить»? Так? Похоже на правду?

– Твой племянник далеко пойдет, –  обращаясь к дяде, но глядя на меня, пробурчала Виолетта. –  А ты совсем не такой милый и добродушный, как кажешься, дорогой Саша.

– Вы тоже, мадам Стемлер. Добродушной со мной вы бывали редко. В вас или у вас сидели какие-то подозрения на мой счет? Эта привычка еще со времен войны – всех подозревать? Или это только по отношению ко мне? Но пора возвращаться к коллекции несчастного Иосифа. Кусками мне все было ясно. А связать все воедино никак не получалось. Помог случай: несколько дней назад я нашел в корзине для старых и прочитанных газет столь не любимую вами France Soir. «Вечернюю Францию». Я правильно перевел на русский? Вы, Виолетта, будучи коммунисткой, читаете свою партийную газету, ваш муж – свою правую. И вдруг такая желтизна… А все очень просто. Три страницы там посвящены страшной бойне в d’impasse des Épinettes.

В моем мозгу сразу все сложилось в целостную картину. Догадаться о том, что произошло, и почему вы так нервничали в начале истории и так успокоились потом, было несложно. Деталей не знаю, но в общих чертах все выглядит следующим образом. Сын консьержки, кстати, а не консьержа, как все были уверены изначально, убийца и садист Франсуа Симон мотал свой срок в заключении, где, как и другие постояльцы тюрем и лагерей, от нечего делать рассказывают про свою жизнь. Он и рассказал соседям по камере, что его мама уверяла его в том, что какой-то негодяй Пахомофф их ограбил. Вы киваете головой, Виктор? Или мне показалось? Когда мадам Симон, чтоб она горела в аду, сдала «грязных жидов» немцам, то, после того как забрали Гольденбергов, мамаша со своим любовником обчистили квартиру ювелира. И… ничего там не нашли. Ни одного бриллианта. Ни одного грамма золотишка. Ничего. Кроме… договора купли-продажи на чужую фамилию, но с известным адресом, с одной стороны, и вами, Виктор, с другой. Вот из-за этого мамаша Симон и ее дебиловатый сынок страдали в нищете всю жизнь, уверяла мать сына. Эти твари искренне считали, что вы их ограбили. Франсуа Симон, не уточняя детали о мамаше, доносе нацистам, ограблении еврейского ювелира, поведал сокамерникам, что он, сын несчастной консьержки, выйдя на свободу, заберет свое, а потом пристрелит месье Пахомофф, как собаку, за то, что его с мамой когда-то подло ограбили. Мамаша к тому времени, как мы знаем из газет, уже подохла. О существовании Виолетты Симон и не подозревал. Кто-то из сидельцев или сопровождал Рене и Доминика когда-то к вам, и ли слышал о вашей дружбе и передал сообщение (у нас в Союзе говорят – «маляву») на волю шефам. На следующий же день вас обоих Доминик и Рене поставили в известность. В камере дурачка Симона разговорили умельцы, и адрес работы его мамаши консьержкой был получен. Зная и банду, и методы Симона, корсиканцы пришли к выводу, что дальнейшие расспросы опасны. По адресу вы быстро нашли в вашей картотеке авеню Анри-Мартен в шестнадцатом округе Парижа. Только ничего не клеилось. Дебила Франсуа Симона не могли интересовать картины. Мамаша же, со слов Франсуа Симона, считала, что наверняка был передан еще и пакет с драгоценными камнями на сохранение. Она настолько была уверена в своих фантазиях, что эта уверенность передалась и сынишке. Симон должен был скоро выйти на волю, и ситуация могла стать неуправляемой. На всякий случай, чтобы разобраться, что же от вас хочет этот дегенерат, вы, Виктор, съездили в Женеву и привезли всю коллекцию в магазин. Только это ничего не дало. Но это уже было после того, как вам подвернулся несмышленыш, то есть я. В мою задачу входило попытаться выяснить происхождение этой коллекции или что-то, что с ней связано, и отвести удар от магазина и его хозяев, если понадобится. Сами вы ходить по Парижу и собирать информацию побаивались. Мало ли что там за секреты в этих картинах… Зачем вам быть замешанными в эти расспросы. Есть же молодой парень из Москвы. Железный занавес… мальчика все будут расспрашивать об СССР, а за разговорами что-то и узнает. Но не может быть такого, чтобы этого кретина Симона интересовали картины. Самое смешное, я убежден, что его картины действительно не интересовали. Он просто хотел отомстить за маму и испорченное, бедное детство. Заодно и ограбить магазин.

– Преклоняюсь перед сообразительностью твоего маленького гения, Саша. Но хочу тебе сказать одну вещь. Он еще и безумно хитер. Я все думала, зачем он тебя к нам позвал? А все просто: ты, старый дурачок, сыграл роль свидетеля. Малыш знал заранее, куда приведет этот разговор. И захотел обезопасить себя. А я-то считала…

– Я не знаю, что вы считали, Виолетта, но вы совсем не знаете, куда фактически привело меня мое расследование. Вы даже представить себе не можете. Вы думаете, что все закончится на вашем преступлении? Нет, всего лишь чуточку терпения. А в том, зачем я привел сюда дядю, вы правы. Мне нужен был свидетель. Но не потому, что я имею дело с профессиональным убийцей, нет. Все, до чего я додумался, увидел, сопоставил и проанализировал, я изложил на бумаге и спрятал. Так что убивать меня нет смысла, Дорит. На чем я остановился? Да, точно. Симон выходит из тюрьмы. Рене и Доминик не могут его ликвидировать: слишком опасно, начнется война кланов («все против всех»), и ее не удержать. Вместо этого они договариваются с Симоном якобы объединиться бандами и таким способом узнают условный сигнал (стук или звонок, не знаю) в домике, где засел Франсуа с компанией, и адрес того самого особнячка. А кто же их должен ликвидировать? Нужен профессиональный киллер, на которого никто не подумает. И знаете, кто это? Это вы, мадам Пахомофф-Стемлер. Да, да. Это вы. Я хорошо помню тот день, когда Паранки́ и Фабиани́ пришли сюда в последний раз. Вы долго шептались и рассматривали какую-то книгу. Я не без труда нашел ее на той полке. Это был детальный план Парижа. Просто дурацкий тупик Елей или Ёлок никто не знает. Слишком маленькая, неприметная и забытая всеми улочка. Когда я прочел статью в France Soir, я заглянул в ту книжку. Закладка лежала на странице семнадцатого округа, в котором находится этот тупик… Вы взяли велосипед, надели перчатки и шляпку любимого цвета, положили пистолет в сумку и спокойно поехали убивать. Кто же может подумать на старушку в шляпке, что она профессиональный киллер? Да никто. Вам открывают дверь на условный сигнал и… Сколько вам понадобилось минут, чтобы ликвидировать четверых, очумевших от вида чучела в фиолетовой шляпке с пистолетом? Минута? Две? Четыре выстрела – и все четыре в голову. Каково? Правильно пишет журналист. Работал профессионал высочайшего класса. Скольких вы убили во время войны? Ладно, мне все равно, я…

– Ты ничего не докажешь! Это все твои домыслы! –  закричал Виктор.

Виолетта сидела тихо, сжавшись в маленький живой комок.

– Оставь, ты же знаешь, что он прав. Не кричи, я тебя прошу, –  негромко и спокойно заговорила с мужем по-французски Виолетта. –  Мы сами все сделали. Своими руками. Прекрати. Пожалуйста.

– Не знаю, вас удивит это или нет, но я не хочу никому ничего доказывать. Вы сделали то, что вы сделали. Я не полиция и не прокурор. Я рассказал вам свое видение того, во что вы меня втянули. Но и это еще не конец.

– Что?! Ты издеваешься?

– Подождите немного. Вы же поручили мне узнать загадку коллекции. Мне кажется, я ее узнал. Хотя могу и ошибаться. Сейчас выясним. Пять минут. Смотрите, я раскладываю перед вами все фотографии картин, которые находятся, как я понимаю, в пакете на антресоли. Вам ничего не бросается в глаза?

Они стояли перед столом, наклонив головы, все трое. Виктор, дядя Саша и Виолетта. Прошла минута, другая.

– Ничего не вижу, –  наконец откликнулся Виктор, –  мы видели эти работы сто раз. Что в них такого?

– Вы не видите, и я тоже долго ничего не видел. Но тут все наглядно. Принесите, пожалуйста, пакет с картинами вниз. Или хотите, я схожу?

Через минуту я разрезал бечевку. Наконец-то я держал все то, вокруг чего последние месяцы жило, думало, умирало просто и умирало от страха столько человек, включая и меня.

– Отложим фотографию «Скрипки Энгра» в сторону. Видите, все картины не очень большие. Все без рамок. За исключением этих двух.

– Да, я помню. Этот человек, Делоне… или как там его звали, объяснил мне, что он оставил специально две работы в рамках, между которыми и положил все картины на картоне или холсте, а в отдельной папке – фотографию. Но тоже посередине. Чтобы они не помялись. А в договоре он записал: «Согласно фотографиям в приложении». Он еще говорил, что или он сам, или кто-то из родственников за ними придет, и очень хотел бы, чтобы коллекция не испортилась и ничто не погнулось.

– Это, конечно, Гольденберг сделал заранее все фотографии и принес их вместе со всей коллекцией?

– Да. Мы не придавали этому никакого значения. Многие так делали. Люди доверяли мне, но все равно боялись или путаницы, или случайной подмены.

Я положил две картины на стол живописью вниз и, вооружившись ножичком, попытался ковыряться в торце толстых рамок. Рамка портрета Кики, написанная Сутиным, ничего мне не сказала. Она была цельной и просто широкой. Сердце выпрыгивало из груди, мне показалось, что я все проиграл, все старания, страхи, бессонные ночи – все зря, все, до чего я додумался – все впустую. Мне были уже малоинтересны разборки и жизнь Пахомовых, далеко была и Кики со своими многочисленными любовниками, все ушло даже не на второй план, а куда-то вглубь, вдаль, в вечность. А сейчас – проигрыш и тоска. Тоска и проигрыш. Больше ничего.

Это произошло случайно. От боковой части рамки, с ее правой стороны, откололся маленький кусочек гипса. Очень маленький. В образовавшейся щелочке я увидел саму широкую деревянную раму, идущую в сторону живописи, и тонкую, миллиметра три-четыре толщиной, фанерную накладку сверху. Дядя держал рамку, а я усиленно отковыривал гипс по всему периметру прямоугольника. У меня совершенно вылетело из головы, что мы имеем дело с ювелиром. И точно, это была ювелирная и тонкая работа. На широкой рамке была сверху наложена та самая фанерная накладка, идеально повторяющая размер самой картины и обрамления. Я поддел накладку, маленькие старые гвозди стали вылезать из своих гнезд, и через минуты полторы дядя Саша аккуратно разделил конструкцию на две части.

Нижняя часть рамки была полой. Мы медленно вынимали содержимое, будто бы обнаружили не тридцатипятилетний тайник, а реликвию Мертвого моря I века нашей эры. В шелковистую тоненькую ткань были завернуты двадцать два средней величины граненых бриллианта, два изумруда, крупный сапфир, три золотые шестиконечные звездочки, несколько золотых монет, два обручальных кольца и… письмо. Виолетта очень бережно развернула письмо и начала читать вслух.

«Наши обожаемые Руфь, Сара и Эфраим! Прежде всего простите ваших бедных родителей, которые пишут вам по-русски. Просто французский мы не очень хорошо знаем, идиш уже не ваш язык, поэтому осталась только одна возможность. И еще, мы пишем очень просто. Писателей из ваших родителей не получается. Вы же не обиделись? Конечно, нет, это Папа и Мама шутят. А теперь – главное. Если вы нашли и читаете это письмо, значит, Б. г смилостивился над нами, и вы все живы и здоровы. Руфь, какая же ты молодец, все запомнила, добралась до наших картин, и вы все нашли. Наши любимые зверята и котята, мы не знаем, сколько вам сейчас лет, но мы уверены, что вы совершеннейшие умнички и красавцы. То, что мы вам здесь оставили – это все, что у нас было. Не так-то легко в чужой стране заработать и дать образование детям. Но мы делали что могли, чтобы вас вырастить. Наверное, этого всего должно вам хватить на учебу, или на свадьбу Руфи, или на свадьбу Саре. У нас нет сомнений, что вы правильно все сделаете. Руфь, ты старшая, ты всем распоряжаешься. Эфраим, ты мальчик, ты должен всегда нести ответственность за сестер. Сара, ты самая рассудительная и спокойная из всех. Следи за тем, чтобы твоя сестра и брат не забывали Всевышнего и чтили субботу. Б.г послал нам испытания, через которые мы все должны с честью пройти. Если нас сейчас, когда вы читаете это письмо, нет на этом свете, будьте уверены, что мы смотрим на вас сверху и гордимся вами. Вы должны знать, что мы всегда вас любили. Даже не так. Мы всегда вас обожали. Помните, как мы все вместе ползали на ковре в гостиной, и Папа целовал вас по очереди бессчетное количество раз, а Мама в обмен на поцелуй кормила вас штруделем? Мы мечтали посвятить вам жизнь. Оно так и вышло. Только она у нас получилась короткая. Но вы же все наверстаете за нас? Мы так хотим, чтобы вы жили долго и счастливо, мы хотим много-много внуков, даже если мы их никогда не увидим. И еще одна важная вещь. В Одессе на Старом кладбище похоронены ваши дедушки и бабушки. Наши родители. Если у вас не получится положить им камешек на могилу, не забывайте молиться за них и за нас тоже на Кипур…»

Виолетта положила письмо на стол и разрыдалась. Дядя закрыл лицо руками и ничего не мог сказать. Виктор осторожно поднял записку и продолжал читать вслух.

«…Главное в жизни каждого из нас – это любовь. Мы все любим друг друга, и поэтому нам ничего-ничего не страшно. Правда, наши обожаемые Руфь, Сара и Эфраим?

Если мы на какое-то время потеряемся и останемся без адреса (всякое может быть), приходите в наше любимое кафе на площади Трокадеро, где подается мороженое, которое мы все так любим. И там мы обязательно встретимся. Когда-нибудь. Мы уверены. Когда закончится война. А она точно скоро закончится.

Обожающие вас Мама и Папа»

Мы все молчали. Сколько минут – не знаю. Никто не смотрел на часы. Первой заговорила Виолетта.

– Ты во многом прав и почти все угадал, мой мальчик. Кое-что хочу тебе рассказать. Не в оправдание, совсем нет. Никогда в жизни. Просто для тебя. Для обшей картины, как говорят по-русски. Мои родители, евреи и коммунисты, были расстреляны одними из первых. В Страсбурге. Французские газеты с упоением смаковали детали. Когда немцы вошли в Париж, у меня не было другого пути, чем тот, который я выбрала. Да, я убивала и ни о чем не жалею. Ну или почти ни о чем. У меня нет детей. Все, что у меня есть, – это Виктор. Единственный мужчина в моей жизни. Когда над ним повисла угроза, я должна была сделать все, чтобы ее отвести. Именно я и никто другой. Я устала за него бояться. Я устала держать на столе оружие, накрытое газетой. Понимаешь? Да, ты опять прав, нам несли много разных вещей уезжающие из Парижа люди. Часть до сих пор лежит в хранилище в Женеве. Часть мы с радостью вернули или самим выжившим людям, или уже их наследникам. Но многое еще там. Когда нас не станет, швейцарское адвокатское бюро будет продолжать разыскивать хозяев вещей. Невостребованное продадут через семьдесят пять лет после окончания войны. Чтобы все это содержать, мы с Виктором и работаем. Это очень помогает выживать, ты знаешь… А вообще, я горжусь знакомством с тобой. Если так пойдет и дальше, ты покоришь мир. Или его часть. И последнее. Ты хочешь остаться у нас работать? Думаю, что не хочешь. К сожалению. Но я обязана спросить.

– Простите, но нет, не останусь. Катя Гранофф познакомила меня с господином Кугелем[51]51
  Кугель, Жак (1912–1985 гг.) – выходец из России. Родился в семье потомственного часовщика и антиквара Матиаса Кугеля, успешно продолжал семейное дело отца, деда и прадеда, владевших антикварными салонами в Минске и Санкт-Петербурге с конца XVIII в.


[Закрыть]. Это владелец одной из лучших антикварных галерей Франции, насколько я понимаю. Мне очень хочется поработать и поучиться у легенды.

– Я это чувствовала. Завтра Виктор передаст тебе от нас подарок. От мертвых и от живых. Я думаю, ты его заслужил. Теперь уходи. Удачи тебе, малыш.

Мы обнялись с худенькой старушкой. Долго и крепко. Как тогда она обнимала Рене и Доминика. На глазах у нас обоих были слезы. Жизнь переворачивала еще одну страницу. У нее – одну из последних. У меня – одну из первых. Виктор проводил нас с дядей до двери, над которой колокольчик ответил нам своим собственным прощанием. Морозный парижский свежий воздух сам предлагал нам пройти сквозь него пешком. Сзади осталось прокуренное помещение и истории людей, о которых еще недавно я ничего не знал…

Сидя в знаменитом La Coupole на бульваре Монпарнас, я слушал почти исповедь, нет, тайну, которую мне бы никогда рассказывать не стали, если б не сегодняшний вечер. И теперь постепенно я понимал почему.

– Нас арестовали здесь, прямо напротив столика, где мы сидим, только через дорогу, в кафе Le Select. Красивое название – кафе «Избранное», ты не находишь? Мы сидели втроем и пили пастис – анисовую водку, чуть разбавляя ее водой. Все бригады Сопротивления начинали готовиться к восстанию. После Сталинграда немцы трещали по всем швам на востоке. Было ясно, что русских уже не остановить. Американцы открыли второй фронт. Руководство Сопротивления и де Голль приняли решение начать через несколько дней восстание. Надо было, в силу наших возможностей, помочь союзникам и освободить Париж. Это был наш долг, наша цель, наш шанс отомстить. Всех троих схватили прямо за тем столиком коллаборационисты в штатском и полицейские. Потом подоспели и немцы. Нас отвезли в гестапо. Били по очереди, чтобы мы слышали крики других. Особенно Виолетты. Охота шла в основном за ней. Мы были пешками. На улице Бломе, около мэрии пятнадцатого округа, из небольшого отеля была сделана тайная тюрьма. Вот туда нас и бросили. Несмотря на все секреты, нашим очень быстро сообщили, где мы находимся. Было решено попытаться отбить нас с Виолеттой и Полем. Виолетта была беременна, и к тому же она слишком много знала.

Это было опасно для подполья и предстоящего восстания. Их было десять, включая совершенно не приспособленного к таким операциям Виктора. Питерский интеллигент, он и винтовку как следует не умел держать. Но он захотел идти. Это же его жена! Минут через тридцать после начала штурма их осталось в живых трое: Рене, Доминик и раненный в ногу Виктор. Но случилось то, что случилось. Один полицейский открыл нам камеры. Виолетта лежала вся в крови на полу без сознания. Он успел мне шепнуть, что Поль Пелисье – предатель, и вывел нас на задний двор, где расстреливали наших товарищей. Я не стал и не мог реагировать на Поля. Дотащить Виолетту одному было невозможно. Для чего тот легавый это сделал? Мне кажется, он понимал, что все кончено, и хотел получить козыри на будущее. Он убежал от нас куда-то вперед и быстро пропал из виду. Мы же недалеко ушли по соседней улице, нас спрятал у себя в магазине какой-то сердобольный старик. А очень скоро немцам стало не до нас…

– Это отсюда у Дорит такая ненависть к французским полицейским?

– А ты как думаешь? У нас у всех такое же чувство. Ничего с этим не поделаешь. Виолетту мы смогли спасти. В подполье были все профессии. Включая врачей. Я рассказал товарищам информацию про Поля. То, что предатель был – это неоспоримо. Кто-то думал на Поля, кто-то сомневался. Но через два месяца его нашли с пулей в голове. Все понимали, чья это работа, но никто не сказал ни слова. А потом, месяцев через пять-шесть, арестовали того самого полицейского. Он пытался как-то оправдаться. Рассказывал про наш побег, про то, какой он хороший, но на нем было слишком много крови, и его приговорили. Перед казнью он сказал, что тогда в тюрьме он все придумал про Пелисье, чтобы выглядеть лучше: и бежать помог, так еще и предателя сдал. Никто никогда не узнал правды. Он издевался над нами перед смертью, или все было так на самом деле? Виолетта с тех пор никогда не улыбается. Ты заметил?

– Виктор хромает с лета сорок четвертого?

– Да. Кстати. Тебя удивило, что ее ордена лежали в автомобиле? Виолетта прикалывает их к платью и носит исключительно в официальные учреждения: налоговую, мэрию… Для малоприятных бесед с ненавистными бюрократами. Вообще говоря, я хочу попросить у тебя прощения. Я не знал, в какую историю тебя втягиваю. Она мне ничего не рассказывала. После того что произошло с Полем, Виолетта перестала доверять всем. Кроме Рене и Доминика. И Виктора, конечно. Так что прости старика. По бокалу?

За соседним столом нежно держались за руки. Слева кучерявый толстяк рассказывал какую-то забавную историю, вызывая громкий смех у компании друзей. Чуть дальше сидела группа молодых людей с малышом, которому надо было давно спать. Двое мужчин сзади нас обсуждали выбор вина к только что заказанным устрицам. Когда-то здесь сидели Кики, Пабло Пикассо, Кислинг, Шагал[52]52
  Шагал, Марк Захарович (Моисей (Мовша) Хацкелевич Шагал) (1887 г., Лиозно, Российская империя–1985 г., Сен-Поль-де-Ванс, Прованс, Франция) – русский и французский художник, сценограф, мастер монументальных и прикладных видов искусства. Один из самых известных представителей художественного авангарда XX века. Помимо графики и живописи занимался также сценографией, писал стихи на идише. Стиль, в котором работал, – уникальный стиль под влиянием примитивизма, кубизма, экспрессионизма. В 1977 году Марк Шагал был удостоен высшей награды Франции – Большого креста Почетного легиона. До конца жизни в творчестве художника прослеживались «витебские» мотивы. Известные работы – «Над городом», «Белое распятие»; роспись плафона парижской Оперы Гарнье в 1964 году; гравюры к книгам «Дафнис и Хлоя» Лонга, «Буря» Шекспира.


[Закрыть], Луи Арагон[53]53
  Арагон, Луи (Андриё Луи-Мари Арагон) (1897–1982 гг., Париж, Франция) – французский поэт и прозаик, сюрреалист, член Гонкуровской академии. Деятель Французской коммунистической партии, лауреат Международной Ленинской премии «За укрепление мира между народами» 1957 года. Популяризовал во Франции советскую литературу. Основные направления – сюрреализм, дадаизм. Известные работы – поэтический сборник «Фейерверк», роман «Приключения Телемака», эссе «Волна грез», поэма «Красный фронт». Известны также книги «Советские литературы», «Два гиганта», «Анри Матисс, роман».


[Закрыть], Эльза Триоле[54]54
  Триоле, Эльза (Каган Элла Юрьевна) (1896 г., Москва, Российская империя–1970 г. Сент-Арну-ан-Ивелин, Франция) – русская и французская писательница, переводчица. Лауреат Гонкуровской премии 1944 года. Младшая сестра Лили Брик. Известные работы – сборник рассказов «За порчу сукна штраф 200 франков» (Гонкуровская премия), романы «Конь белый», «Памятник». Выступала как литературный критик, переводила на русский язык произведения Л.-Ф. Селина, Л. Арагона, на французский язык – А. П. Чехова, Н. В. Гоголя, М. И. Цветаевой, В. Я. Брюсова, Б. Л. Пастернака, В. В. Маяковского, В. Б. Шкловского и др. Автор книг о Чехове, воспоминаний о Маяковском.


[Закрыть], Эдит Пиаф, Эрнест Хемингуэй, Марлен Дитрих, Александр Вертинский… Но самым главным является то, что на протяжении уже более тридцати лет в зеркале напротив меня не мелькнул ни один человек в нацистской форме…

Преступление, наделавшее столько шума в семнадцатом округе столицы Франции, так и не было раскрыто. Время от времени в сводках полиции или в ретроспективных очерках журналистов всплывает ставший уже нарицательным термин «Загадка d’impasse des Épinettes».

Рене Паранки́ и Доминик Фабиани́ продолжали жить между Марракешем и Парижем.

Мы иногда ужинали все вместе. Они нашли замечательного и очень внимательного слушателя в моем лице. Мне можно было рассказывать разные истории из прошлого, будучи уверенными, что все останется в этом же ресторане и за этим же столом. Просто людям часто присуще вспоминать и делиться воспоминаниями. Так легче и веселее нести груз бурной и навсегда ушедшей молодости.

Виолетты, Виктора и дяди Саши не стало в течение полутора лет в начале восьмидесятых.

Мама как-то в разговоре обронила, что все имущество из магазина Pakhomoff ушло с торгов парижского аукциона. Вырученные средства пошли в какой-то благотворительный фонд.

Катя Гранофф удостоилась высшей французской награды, стала кавалером ордена Почетного легиона. Она написала умопомрачительные мемуары и ушла из этого мира в возрасте девяноста двух лет в 1989 году. Ее последняя книга вызвала много споров, но тем любопытнее ее читать.

Дина Верни до конца своих дней помогала художникам из России. И ей удалось все, о чем она мечтала. В 1995 году «Фонд Дины Верни» открыл музей на очень престижной улице Гренель. Кроме работ Аристида Майоля, там можно найти дивную коллекцию наивных художников и весьма представительное собрание советских нонконформистов. А еще Дина Верни умудрилась сделать нереальное: восемнадцать скульптур Майоля были ею переданы в дар Франции, но с условием их размещения, может быть, в главном комплексе садов страны – в садах Тюильри. Это между Лувром и улицей Риволи, на которой, кстати, в одном из самых фешенебельных отелей города, отеле Le Meurice, во время оккупации располагался немецкий комендант Парижа и его штаб. В 1995 году наша замечательная Ольга Свиблова сняла о Дине Верни документальный фильм. После установки статуй на столь почетном месте в Париже злые языки задавались вопросом: кого увековечила Верни в садах Тюильри – Аристида Майоля или всем известную «девушку из бронзы»? В ответ на это Дина поставила в Тюильри еще две «свои скульптуры» Майоля. Как и Катя Гранофф, она тоже стала кавалером ордена Почетного легиона. Маленькой девочки с самыми живыми глазами в мире не стало в 2009 году. Ей было восемьдесят девять лет.

У меня на даче висит небольшая картина в широкой раме. Это портрет Kiki de Montparnasse 1918 года кисти Моисея Кислинга. Шедевр живописи недавно выставлялся в Париже, Берлине, Флоренции и в Москве в галерее Егора Альтмана. Картина фигурировала на афише выставки и на обложке каталога. Никому и невдомек, что в полой рамке находится маленькая записка на фиолетовой бумаге: «Подарок Александру Добровинскому от Виолетты-Дорит Пахомовой, урожденной Стемлер, и ее супруга Виктора Пахомова. С очевидного согласия семьи Гольденбергов. Декабрь, 1976 год».

Через семьдесят семь лет после окончания Второй мировой войны фоторабота «Скрипка Энгра» Мана Рея, навсегда запечатлевшая обнаженную натурщицу Кики, была продана на аукционе Christie’s 14 мая 2022 года за двенадцать миллионов четыреста тысяч долларов. На сегодняшний день это самая дорогая фотография в мире.