Текст книги "Месть Альбиона"

Александр Григорьевич Домовец
Месть Альбиона
Роман

* * *

«Военные приключения»® является зарегистрированным товарным знаком, владельцем которого выступает ООО «Издательство «Вече».

Согласно действующему законодательству без согласования с издательством использование данного товарного знака третьими лицами категорически запрещается.

© Домовец А. Г., 2021

© ООО «Издательство «Вече», 2021

© ООО «Издательство «Вече», электронная версия, 2021

Пролог

Задыхаясь и сдерживая стон, высокий мощный человек в изодранном мундире страшным напряжением воздетых рук удерживал над головой непомерную тяжесть. Со стороны, ни дать ни взять, – Атлант, подпирающий небо. Только не Атлант это был, бери выше, – император Всероссийский Александр Третий. И не падающее небо держал он, а рухнувшую крышу железнодорожного вагона. Того самого вагона, в котором ещё несколько минут назад было покойно, мирно и так уютно…

Всего несколько минут назад царская семья со свитой завтракала в столовом отсеке. Александр, Мария Фёдоровна, цесаревич Николай с братом Георгием и сестрой Ксенией, свитские чины, – человек двадцать. За окном поезда под монотонный стук колёс проплывали осенние пейзажи Малороссии. Видны были сжатые нивы, отливающие желтизной и багрянцем леса́, пожухшая ломкая трава вдоль железнодорожной насыпи. Низкое серое небо, беременное дождём, навевало лёгкую грусть и память об ушедшем лете.

– Скоро ли Борки? – спросил Александр.

– Ещё с полчаса ехать, Ваше Величество, – с готовностью доложил флигель-адъютант Шереметев, мельком взглянув на часы-луковицу. – А может, и поменьше. Не едем ведь – летим.

И действительно, поезд разогнался до скорости экспресса. Не любивший опаздывать император спешил на объявленную встречу с дворянством и купеческим сословием Харьковской губернии.

– Ты ешь, ешь, – заботливо сказала Мария Фёдоровна. – Хоть на завтраке отвлекись, а то всё дела да дела.

Словно подкрепляя слова императрицы, на пороге столовой появился лакей с большой фарфоровой кастрюлей, в которой томилась гурьевская каша, – любимое блюдо императора. Не признавая разносолов и спокойно относясь к еде, император всё же имел свои маленькие гастрономические слабости. И потому, как говорили, не раз жаловал благодарностью и рублём своего повара Ермилова, великого мастера готовить манное чудо на молоке и пенках с орехами, цукатами и сухофруктами.

– За такой кашей и дела подождут, – согласился Александр, оглаживая бороду и с удовольствием вдыхая чудный аромат.

Но полакомиться императору не довелось.

Внезапно раздался чудовищный грохот. Вагон сотряс толчок невероятной силы. В мгновение ока люди – и сидевшие за столом, и стоявшие поодаль – повалились на пол, давя друг друга. В адском шуме утонул крик боли и ужаса, в котором смешались мужские, женские и детские голоса. Всё вокруг шаталось, падало, рушилось. Казалось, перекосившийся пол вагона норовит сбросить с себя людей.

Затем последовал новый толчок, ещё более сильный. Звонко бились вагонные окна и фарфоровые сервизы. С треском ломались изящные стулья, массивный буфет и обеденный стол красного дерева. Третий по счёту толчок, – уже слабый, – стал последним. Поезд остановился. В вагоне повисла мёртвая, до звона в ушах, тишина.

– Что… что это было, чёрт побери?

Впрочем, ситуация была ясна. По неведомой причине случилась катастрофа, и вагон слетел с рельсов. Быстрее наружу, быстрее…

Словно во сне, оглушённый император наблюдал, как люди выбираются из-под обломков мебели и осколков стекла. Вот Мария Фёдоровна встала на колени и тянет руки к детям. Вот Николай и Георгий, отпихивая друг друга, силятся встать. Вот юбка рыдающей в голос Ксении бесстыдно задралась, обнажив белоснежные кружевные панталончики…

– Все из вагона! – сипло выкрикнул окровавленный Шереметев и зашёлся в надрывном кашле.

Но вагона, в сущности, уже не было.

Были сплюснутые разрушенные стены. Искорёженные листы железа, рухнув, придавили трёх лакеев, случившихся поблизости, – из-под груды металла торчали и всё ещё дёргались ноги. Был покосившийся пол в проломах. И была оседающая прямо на головы крыша, грозившая раздавить под собой всё живое.

Дальнейшие действия императора были скорее инстинктивными, нежели обдуманными. Поднявшись и встав покрепче, он вскинул вверх руки. Холодная тяжесть легла на огромные, широко расставленные ладони. Остановила гибельное движение вниз. Замерла.

Люди с ужасом и трепетом смотрели на императора, который в это мгновение казался античным героем. Физическая мощь Александра давно уже вошла в поговорку, но то, что он сейчас совершал, превосходило всякую человеческую силу. И лишь побагровевшее лицо самодержца, перекошенный рот и пронзительный хруст суставов выдавали, какого непомерного напряжения ему это стоит.

– Быстрее! Да быстрее же вы!.. – рычал он, задыхаясь.

Шереметев схватил рвущуюся к императору Марию Фёдоровну, свитские офицеры – кричащих детей, и все вместе ринулись к проломам в полу. Помутневшим взглядом Александр видел, как люди торопливо, неловко выбираются наружу. Через минуту в разрушенном вагоне император остался один на один с крышей-убийцей, – её заложником. Убрать руки? Ну, это всё равно, что похоронить самого себя. Вылезти просто не успеешь… Оставалось держать нечеловеческую тяжесть, пока хватит сил. Пока не придёт подмога.

Где-то совсем рядом – и в то же время бесконечно далеко – слышались возбуждённые испуганные голоса, мельтешили синие офицерские мундиры и серые солдатские шинели. Где же помощь, дьявол их всех раздери? Ещё немного – и руки не выдержат. Хозяина земли Русской, словно муравья сапогом прохожего, раздавит бездушное железо. И всё, и не станет Александра…

Нет, нельзя… Цесаревич ещё не готов править огромной великой страной. Без твёрдой царской руки государство обречено утонуть в хаосе, воровстве, бунтах. Оживится придворная камарилья, начнётся грызня за регентство, поднимут головы притихшие народовольцы. А уж как обрадуются в Европе! Там от века всякая русская беда, – как по сердцу мягкой тряпочкой. И чем больше беда, тем тряпочка мягче. «Господи, не попусти осиротить детей и державу… Да ещё так нелепо…» Мысли хаотично скакали в голове, сознание туманилось, время словно остановилось.

Когда прибежавшие солдаты дежурного взвода, соединив усилия, зацепили, подняли и отбросили на высокую насыпь исковерканную крышу, Александр ещё несколько мгновений стоял в позе Атланта, словно не мог поверить в спасение. И лишь потом грузно осел на пол, тупо уставившись на израненные в кровь руки, спасшие стольких людей.

– Воистину самодержец, – пробормотал он, сам себя не слыша.

России только ещё предстоит узнать о крушении царского поезда и чудесном спасении венценосной семьи возле станции Борки. Лишь завтра расскажут российские газеты о подвиге императора, достойном былинного богатыря. Восхищение людей отвагой и силой своего государя впереди.

Но уже знает обо всём некий человек в Санкт-Петербурге. Уже он скомкал и сжёг невинную внешне телеграмму, присланную с неприметной станции близ Харькова и полученную через третьи руки. Сел в глубокое кожаное кресло у камина, угрюмо любуясь пляской огненных языков в каменном чреве и обдумывая ситуацию.

Из темноты выступила гибкая фигура, неслышно скользнула к сидящему у камина. Опустилась на ковёр у ног. Прижалась щекой к колену. Тишину гостиной нарушил тихий вопрос:

– Ну что там?

Человек погладил светловолосую голову и так же негромко, с прорвавшимся бешенством в голосе ответил:

– Не удалось…

Глава первая

Аскетическая внешность обер-прокурора Святейшего синода Победоносцева могла ввергнуть в трепет любого еретика. Высокий, болезненно худой, отличался Константин Петрович бледным лицом с тонкими губами и непреклонным взглядом глубоко посаженных глаз. Его репутация мудрого государственного мужа была безупречна, близость к императору общеизвестна. И лишь немногие знали, насколько мягкосердечным и великодушным может быть суровый с виду сановник.

Одним из таких немногих был Сергей Белозёров – известный столичный художник, а в недалёком прошлом поручик Киевского гусарского полка. Несколько лет назад Белозёров по заданию Победоносцева выяснял, почему солдат гатчинского гарнизона, несущих охрану царской резиденции, внезапно поразила эпидемия безумий. Разобрался, спас Александра Третьего от невероятно дерзкого покушения, но при этом получил пулю, предназначенную для самодержца. Тогда Сергей выжил, можно сказать, чудом, и чудо это звалось Настенька, – в ту пору невеста, а ныне горячо любимая жена. Она две недели не отходила от больничного изголовья, ухаживая, поддерживая, ободряя…

Так вот, Победоносцев. Разглядев в Сергее художественный талант, он убедил императора послать Белозёрова на учёбу к итальянским живописцам. Спустя два года бывший гусар вернулся в Россию уже сложившимся мастером. В короткое время он буквально ворвался в художественную элиту столицы, стал востребован и популярен. Этому в большой степени способствовало явное благоволение к Белозёрову со стороны обер-прокурора и, пуще того, императора. Гатчинское дело строжайше засекретили (были на то серьёзные поводы), поэтому о причинах высочайшей поддержки общество могло лишь гадать. А ведь всё просто: Александр спасителя не забыл. Благодарный монарх не только сам приобретал полотна Сергея (которые того, безусловно, стоили), но и рекомендовал Белозёрова членам царской фамилии.

Художник вошёл в моду, много работал, совершенствуя мастерство и зарабатывая – на радость своему импресарио – большие деньги. Последнее обстоятельство было как нельзя кстати, поскольку Настенька уже подарила мужу двух сыновей-погодков, и дело шло к третьему[1]1
  Подробнее о гатчинском деле см. Александр Домовец «Гатчинский бес», М.: Вече, «Военные приключения».


[Закрыть].

Сегодня Белозёров пил чай в обществе Победоносцева. Они сидели в кабинете обер-прокурора в здании Святейшего синода, что на Сенатской площади. Компанию им составлял генерал-адъютант императора Черевин, – личность легендарная. Боевой товарищ Александра, один из самых близких к нему людей, Черевин отличался умом, храбростью и, к сожалению, неумеренной тягой к спиртным напиткам. Это, впрочем, не мешало ему успешно нести многотрудную службу (да и кто в России не пьёт?). В частности, отвечал Пётр Александрович за безопасность царской резиденции. Там-то, в Гатчине, когда бывший гусар разбирался с солдатами-безумцами, они с Сергеем познакомились и, можно сказать, подружились.

Не виделись, должно быть, года три, поэтому встреча вышла тёплой. Обняв Сергея, Черевин долго хлопал его по плечу.

– Орёл! Хоть сейчас в седло! И усы всё так же вразлёт! – приговаривал он, с удовольствием разглядывая статного Белозёрова. – Бравый нынче живописец пошёл. Не забыл ещё за кистями, как саблю в руке держать?

– Такое разве забудешь? – откликнулся Белозёров. – Да и в фехтовальный зал через день хожу. Какой художник без твёрдой руки?

А про себя сожалеючи отметил, что за прошедшие годы генерал окончательно поседел, и узкое, красивое лицо его с хищным носом над густыми усами испещрено багровыми прожилками, – понятно, какого происхождения. Сейчас писать его портрет было бы грустно…

Прихлёбывая чай из чашки тончайшего мейсенского фарфора, Белозёров не переставал гадать о причинах неожиданного приглашения. Слишком занятый человек обер-прокурор, чтобы при всех добрых отношениях зазвать просто так, на чаёк. Да ещё и Черевин тут… Сергей знал, что Константин Петрович Петра Александровича недолюбливает, ревнуя к монарху. Черевин, в свою очередь, недолюбливал Победоносцева, – ровно по той же причине. Взаимная неприязнь, впрочем, не помешала им тогда, в Гатчине, действовать рука об руку. И если они вдруг сейчас собрались вместе, да ещё пригласили его, Сергея, то… что?

– Ещё чайку, Пётр Александрович? Погорячее? – любезно осведомился обер-прокурор.

– Можно и чайку… коли уж ничего другого не наливаете, – со вздохом согласился Черевин, откидываясь на спинку дивана. – Чистый монастырь. Одно слово, – Синод…

Недоговорив, Черевин в совершенной досаде одним глотком допил чай.

Скрывая улыбку, Победоносцев промокнул тонкие губы льняной салфеткой и, чуть наклонившись к Белозёрову, неожиданно спросил:

– А что вы думаете, Сергей Васильевич, о крушении царского поезда в Борках?

Вопрос из предыдущей беседы никак не вытекал. После катастрофы прошло уже пять месяцев, и страсти по чудесному спасению царской семьи улеглись. Тогда все сошлись во мнении, что император выказал себя настоящим героем-спасителем. Точно так же общество единодушно решило, что виной случившейся беды следует признать исконное российское разгильдяйство и воровство. Комиссия под руководством прокурора Кони и управляющего Юго-Западными железными дорогами Витте уже обнародовала результаты расследования.

Выяснилось, с одной стороны, что царский поезд тянули сразу два паровоза с разными техническими свойствами, и это создавало разнобой в движении вагонов. А когда поезд развил чрезмерную скорость, разнобой стал критически сильным, что и вызвало сход вагонов с рельсов. С другой стороны, путь находился в плохом состоянии. Подрядчик поставил для строительства дороги гнилые шпалы и низкосортный балластный гравий. Если бы не это, катастрофы могло и не быть. А так, – одно к другому…

– Ну что тут скажешь… – произнёс Белозёров. – Государь с семьёй спасся, и слава богу. Но двадцать человек погибли, втрое больше пострадали. Не в каждом бою такие потери. (Черевин сделал утвердительный жест.) А кто за это ответил? Ну, уволили министра путей сообщения, ещё несколько чинов поменьше, – толку-то… Если у нас даже царский поезд под откос идёт, куда уж дальше? – добавил он, разводя руками. – С нашим воровством и бардаком и народовольцев не надо. Сами всё погубим и разрушим.

Победоносцев задумчиво кивнул. Слово взял Черевин.

– Тут, Серёжа, не всё так просто, – негромко сказал он, расстёгивая верхний крючок мундира. – Насчёт воровства и бардака я с тобой согласен. Только сейчас речь не об этом. Я ведь сам на том поезде был, через вагон от государя. Да, разогнались от души. Да, шпалы дрянь и гравий не лучше. Только все эти причины, если какую-то роль и сыграли, то не главную. Главное в другом…

Сергей подался вперёд.

– А в чём же? – спросил он.

– Взрыв был, Серёжа, – медленно произнёс Черевин. – Вот это главная причина и есть. Из-за него-то поезд и сошёл с рельсов.

Наступила тяжёлая пауза.

– Однако… – изумлённо вымолвил наконец Сергей, невольно оглядываясь на Победоносцева.

Судя по непроницаемому лицу, для обер-прокурора слова Черевина новостью не были. Сергей перевёл взгляд на генерала.

– Что за взрыв, Пётр Александрович? Да точно ли он был? В газетах о том ни слова. Неужто, кроме вас, его никто не слышал?

– Может, кто и слышал, да не разобрал. А кто разобрал, того, глядишь, уже и в живых нет или память после ранения отшибло, – ответил Черевин. – Тут, видишь ли, совпадение. Вслед за взрывом, – и двух секунд не прошло, – раздался страшный грохот со скрежетом. Это, значит, вагоны начали с рельсов сходить. Шум на шум наложился, вот и разберись тут… Я – другое дело. Не ошибусь.

Порукой правоте генерала был его военный опыт. И всё же новость выглядела слишком неожиданной, чтобы поверить в неё.

– Какие-то следы взрыва остались? – хмуро спросил Сергей.

– Какие там следы… – сказал Черевин, махнув рукой. – Кухонный вагон, где грохнул взрыв, пополам разорвало и сплющило, как пустую консервную банку. Чтобы трупы достать, металл резали.

– А… государь знает? – спросил Сергей, невольно понижая голос.

– Разумеется, – ответил Победоносцев. – Выслушал Петра Александровича внимательно, однако, не скрою, скептически. Он-то как раз за общим грохотом взрыва не расслышал… как и все остальные, впрочем. Тем не менее на всякий случай дал указание провести проверку. Пока Витте с Кони занимались технической стороной, к расследованию негласно подключился корпус жандармов, – по своей линии. И вот тут выяснилось очень интересное обстоятельство…

– Дьявольски интересное! – вставил Черевин.

– Я и говорю: очень, – повторил Победоносцев, метнув строгий взгляд в сторону генерала. – Незадолго до рейса в Севастополе на кухню устроился рабочим некий Ефременко. Документы в порядке, рекомендации хорошие. Приняли его с испытательным сроком. Несколько дней работал на совесть, – кухонный смотритель был доволен. И вдруг во время рейса, на станции перед Борками, Ефременко сходит с поезда, чтобы пройтись, подышать. Сходит, – и не возвращается. Естественно, поезд едет без него. А через короткое время гремит взрыв именно в кухонном вагоне… Что скажете, Сергей Васильевич?

То, что Белозёров сейчас хотел сказать, было не для обер-прокурорских ушей. Однако художник сдержался.

– Этого парня перед приёмом проверяли? – спросил он.

– Нет, – отрубил Черевин. – Документы в порядке, ну и ладно.

Сергей не выдержал – вскочил.

– Да как же так?! Первого встречного берут обслуживать царскую кухню?

– А как Степана Халтурина когда-то пропустили столярничать в Зимний дворец? – вопросом на вопрос ответил Черевин. – Он же, сукин сын, чуть ли не полгода туда ходил, как к себе домой, натаскал пуды взрывчатки, – хоть одна собака его проверила? Пока не грянуло, никто и не почесался. Счастье ещё, что обошлось, и покойный император тогда не пострадал… Сам же говоришь, – бардак неизбывный.

Сергей только махнул рукой. Сел. Слов не было, – по крайней мере приличных.

– Возмущение ваше, Сергей Васильевич, я вполне разделяю, – сказал Победоносцев ровным голосом. – Как член Комитета министров Российской империи я составил на высочайшее имя докладную записку о преступной беспечности соответствующих чинов и служб с поимённым перечислением. Кроме того, состоялся нелицеприятный разговор с начальником корпуса жандармов Шебеко. Очевидно, что система охраны царской семьи нуждается в немедленной реорганизации. И это уже делается. – Помолчав, добавил внушительно: – Однако сейчас речь о другом.

– Этого Ефременко по крайней мере искали? – спросил Сергей, остывая.

– Да, но безрезультатно. Потерялся след. Неясно даже, откуда он вообще взялся. По заявленному адресу в Севастополе его никогда не видели.

– А рекомендации проверили? Кто-то же их давал…

– Никто не давал. Фальшивые. Как и прочие документы.

– Ясно… Снова народовольцы, – то ли вопросительно, то ли утвердительно произнёс Белозёров.

Черевин с Победоносцевым, не сговариваясь, покачали седыми головами.

– Нет, Серёжа, не народовольцы, – решительно заявил генерал. – Выкосили их под корень. Кого повесили, кого на каторгу, а кто-то в Лондон сбежал и оттуда лает. Их и было-то не так уж много. Нет больше народовольцев в России… по крайней мере пока.

– То есть как это нет? А позапрошлогоднее покушение Генералова с Ульяновым? Ну и прочих?

– Да какие там народовольцы! Так, эхо одно… Переловили, как куропаток, всю группу взяли.

– Значит, террорист-одиночка?

– Опять-таки не сходится, – задумчиво сказал Черевин. – Адская машина, фальшивые документы – кстати, сделаны отлично, потому и подозрений не вызвали, – это скорее по плечу организации. Просто разные бывают организации, и необязательно революционные…

О чём это он? И почему говорит обиняками?

Обер-прокурор поднялся, подошёл к окну, за которым угасал дождливый мартовский день, и долго вглядывался в пустынную по случаю ливня Сенатскую площадь. Повернувшись к Белозёрову, вдруг спросил:

– А скажите, Сергей Васильевич, что за документ вам доставили второго дня из английского посольства?

Глава вторая

Вот так вопрос…

– А вы откуда знаете? – удивлённо спросил Сергей.

И такое недоумение нарисовалось на лице художника, что Победоносцев не удержался от улыбки, слегка тронувшей тонкие губы.

– Ну, откуда знаю, – об этом, с вашего позволения, чуть позже… Но вы не ответили. Или это секрет?

– Да какой там секрет, – с досадой откликнулся Белозёров. – Письмо это было от английского посла Мориера.

Обер-прокурор с генералом обменялись быстрыми взглядами.

– И чего же хочет господин посол от художника Белозёрова? – вкрадчиво осведомился Победоносцев.

– Портрет хочет. Чтобы я нарисовал его дочь, мисс Элен. Видел, мол, мои картины на выставках и в частных собраниях, восхищён талантом живописца и всё такое прочее. Сплошной политес. – Помолчав, Сергей с усмешкой добавил: – Сэкономить хочет, не иначе.

– Это в каком смысле? – изумился Черевин.

– А в прямом. Сколько я с него возьму за портрет? Тысячи три-четыре. Ну, если обнаглею, то пять. А в Англии с него слупят намного больше. Там художники дорогие.

– М-да… – неопределённо сказал Победоносцев. – И что вы думаете насчёт этого предложения, Сергей Васильевич? Кажется, не в восторге?

– С чего тут восторг? – произнёс Белозёров, пожимая плечами. – Отец мой, боевой офицер, Царство ему Небесное, на Крымской войне дважды был ранен. И навоевался, и насмотрелся, и много чего передумал. Так он всегда говорил, что Англия – это лев с повадками шакала. И более подлого государства в мире нет… Откажусь, наверно. Заказов у меня и без посольской дочки хватает.

– А вдруг международный скандал вызовешь? – поинтересовался Черевин. – Послы – они, брат, обидчивые. Тем более, англичанин. Откажешь ему, а он ноту протеста забубенит.

– Да и хрен с ним, – рубанул Сергей по-гусарски, как в старые добрые времена. – Простите, Константин Петрович… Я вот вместо пяти тысяч запрошу десять. А то и пятнадцать… для верности. Сам откажется.

Победоносцев хмыкнул:

– Насчёт приглашения написать портрет мы, в общем, догадались. О чём ещё могут писать из посольства художнику? Вы же лицо неофициальное, – без чинов, званий и титулов… Но я почти уверен, что даже если вы запросите не пятнадцать тысяч, а все пятьдесят, посол всё равно согласится.

Сергей не удержался, – простецким жестом почесал в затылке.

– Это с какой стати? – удивлённо спросил он.

– А с такой, что в посольстве весьма хотят познакомиться с вами. Лучше бы и подружиться.

– Да зачем я им нужен? У них там что, в Англии, свои художники перевелись?

– Художников там предостаточно. Но Белозёров им интересен вовсе не своим несомненным талантом. Гораздо интереснее, что Белозёров вхож в аристократическое столичное общество, знает немало влиятельных персон, близок к царской семье, наконец. Вот это для них очень важно. – Обер-прокурор снял очки и подслеповато взглянул на Сергея. – Понимаете? Портрет – это только зацепка. Предлог для завязывания отношений с нужным человеком. С вами. И за ценой не постоят.

Повисла пауза.

– Вот что я скажу, Константин Петрович, – сказал Сергей наконец. – Шли бы эти англичане со своим интересом по известному адресу. Ведь если я правильно вас понял… а я, кажется, понял вас правильно… хотят они в моём лице получить своего человека поближе к высоким сферам. А то и к высшим. Так?

– Сформулировано точно, – оценил Победоносцев.

– Перетопчутся! – гаркнул Сергей, страдая от невозможности выразиться покрепче. Шрам на правой щеке – память о гатчинском деле – побелел. – В армии это называется вербовкой и шпионажем.

– А что тебя удивляет, Серёжа? – откликнулся Черевин. – У Англии издавна сильнейшая разведка и контрразведка, – не чета нашей. И денег на неё не жалеют. Никто не знает, сколько людей они у нас навербовали. От князей до конторщиков или подмастерьев, – работают с размахом.

– К сожалению, Пётр Александрович прав, – негромко произнёс обер-прокурор. – Даже по нашим, наверняка неполным сведениям, высшее общество Санкт-Петербурга и Москвы кишит людьми, так или иначе работающими на Англию. Что делают? Либо правдами-неправдами добывают закрытые сведения и переправляют в посольство Великобритании, либо согласно инструкциям того же посольства формируют российское общественное мнение в пользу Англии. Даже не знаю, что для нас опаснее.

Сергей взъерошил пшеничный чуб и решительно сказал:

– Да провались оно, это посольство! Я и раньше не собирался, а теперь уж точно ноги моей там не будет, – даже не беспокойтесь. И спасибо, что предупредили.

Черевин хитро взглянул на Белозёрова.

– Ну, так уж сразу и не будет… А, может, мы тебя хотим попросить, чтобы ты и в посольство приехал, и портрет нарисовал, и поближе познакомился с нашими заклятыми друзьями?

Англия!

Не было, нет, и не будет у России врага более злого, более подлого, более непримиримого.

Островная империя, стеснённая в территориях и ресурсах, от века бросала алчные взгляды на Россию с её немереными просторами и неисчерпаемыми богатствами. Ослабить и подчинить великую славянскую страну – об этом из поколения в поколение мечтали британские правители. И тут уж все средства были хороши: от втягивания России в гибельные военно-политические коалиции до прямых заговоров.

Павел Первый, стоявший на пороге стратегического союза с Наполеоном и Францией, был зверски убит в собственной спальне, и все знали, кто направил убийц и чьим золотом оплачена кровь императора. А Крымская война! Впервые за столетия Англия сбросила маску союзника и показала зубовный оскал, создав и возглавив антироссийский комплот. Позорное поражение не только унизило нашу державу, – надолго отбросило назад…

Летопись многовековой британской войны против России – тайной и явной, – писана кровью и продиктована ненавистью. Чем выше русское могущество, тем сильнее ненависть, пришпоренная страхом. Успешное продвижение наших войск в Среднюю Азию, начатое при Александре Втором и продолженное Александром Третьим, вызвало в Лондоне затяжной приступ истерии. Это же прямая дорога на Афганистан! А из Афганистана открывается столбовой путь в Индию – богатейшую колонию, жемчужину британской короны. И Британия закрутила очередной раунд игры без правил против страны, которая якобы покушается на колониальное достояние англосаксов…

Тут Сергей не выдержал, – перебил:

– Извиняюсь, Константин Петрович… В прошлом же году подписали специальное соглашение. Разграничили сферы влияния в Персии и Афганистане. Чего им ещё?

– Это мера временная, – задумчиво сказал Победоносцев, расхаживая по комнате. – Англичане и сами не привыкли исполнять договоры, и других в том же подозревают. Россию они боятся до судорог. С воцарением государя страна резко изменилась. Никаких союзов и союзников, никаких войн за чужого дядю, никаких умалений российских интересов. Мы делаем то, что надобно нам, и никому больше. Вы же видите, – Россия поднимается. Растут заводы, строится флот, прокладываем железные дороги. Урожаи такие, что хлеб за границу везём. Рубль обеспечен золотом, – многие ли страны могут таким похвастать? Всё это делается волей императора. Всё держится на нём.

– Воистину. Я даже боюсь подумать, что ждёт страну, если государя вдруг не станет, – добавил Черевин.

Художник поразился, – такая горечь прозвучала вдруг в негромких словах старого рубаки.

– Да полно вам, Пётр Александрович, – с деланой бодростью откликнулся он. – С чего такой страх? Государь не стар и полон сил. Вон, во время крушения поезда крышу вагонную на себе вынес. Не всякий Геркулес такое совершит.

– А крыша сама на императора рухнула? Или ей помог кто? – язвительно осведомился генерал.

– В любом преступлении ищи, кому выгодно, – твёрдо сказал Победоносцев. – Кому мешает государь? Внутренним врагам? Но революционное подполье сейчас фактически ликвидировано. Врагам внешним? Да, их много. С избытком даже. Но есть лишь один враг, – вечный, который не просто мечтает, чтобы императора не стало, а в состоянии ускорить его уход. Хватит на это и ненависти, и решимости, и возможностей. Вот как с императором Павлом когда-то… Не удалось возле Борок, так что ж? Застрахованы ли мы от новых покушений?

В голове Сергея, далёкого от политики, мысли устроили взволнованный перепляс. Не ждал он такого разговора, совсем не ждал… В словах обер-прокурора была несомненная логика, но и только. А чтобы строить такие предположения, нужно нечто большее.

– Всё убедительно, Константин Петрович, – медленно сказал художник. – Готов с вами согласиться, но… как бы это сказать… Покушение на цареубийство – штука страшная. Англичане там или не англичане, но, чтобы обвинять в таком, нужны твёрдые улики. А их, как я понимаю, нет.

– Так ты нам их и добудешь, – почти весело сказал вдруг Черевин. – А с чего бы это, по-твоему, мы с Константином Петровичем сватаем тебя в аглицкое посольство писать портрет… как там её… мисс Элен? Езжай, работай, приглядывайся, стань своим. А там, глядишь, и улики найдутся. Тебе иголку в стоге сена искать не впервой. В Гатчине тогда справился, а посольство всё ж не город, – поменьше будет…

С удовольствием глядя на онемевшего Сергея, добавил насмешливо и ласково:

– Да и государя тебе спасать не впервой…