Текст книги "Месть Альбиона"

Глава третья

Арсению Калюжному повезло: за месяц до казни Александра Второго Желябов отослал несколько человек в Лондон. Допуская, что очередное покушение на императора вновь закончится неудачей и начнётся охота на революционеров, вождь народовольцев хотел создать резерв партии для грядущей борьбы. Уцелевшие товарищи подхватят упавшее знамя и пойдут дальше.

В число резервистов попал и Арсений. С подложным видом на жительство приехал он в Хельсинки, из Финляндии нелегально перебрался в Швецию, а уже оттуда пароходом поплыл в Англию. Это было его первое в жизни морское путешествие. Часами стоя на палубе и глядя на мутно-серые волны Северного моря, Арсений неторопливо размышлял о жизни прошлой и гадал, как сложится жизнь будущая.

Разночинец, сын пьющего тамбовского плотника и рано состарившейся прачки, в свои двадцать пять лет Арсений понял главное: никому на свете он не нужен. То есть нужен, конечно. Женщинам нравилась его молодая мужская ненасытность. Товарищи по партии ценили ум, силу и ловкость, умение безжалостно драться и спокойно убивать. Но и тем и другим человек по имени Арсений, в сущности, был безразличен. Так, ходячий набор полезных качеств и навыков. Уйдёт этот, – придёт другой. И только.

Единственной на свете, кто его любил и жалел, была мать. Но матери не стало уже давно, очень давно. В одну ночь двенадцатилетний Арсений стал круглым сиротой.

Однажды отец пришёл домой, как чаще всего, поздно и пьяный. Обычно мать безропотно помогала ему раздеться и укладывала на кровать за занавеской, – отсыпаться. Но в тот день с ней не рассчитались за выстиранное бельё, в доме не было ни копейки, да и нездоровилось. Вот она и не сдержалась, – вместо того, чтобы, по обыкновению, промолчать, накинулась на мужа со слезами и упрёками. Слово за слово, отец ударил её по лицу и ударил сильно. Мать упала навзничь, а падая, зацепилась головой об угол стола… Лежала на спине, – безмолвная, неподвижная, и только возле виска расплывалось тёмное пятно, окрашивая пол и волосы в тускло-багряный цвет. Отец растерянно оглянулся на остолбеневшего от ужаса Арсения.

– Что это ты, Прасковья… – неуверенно пробормотал он, становясь на колени возле жены. Потряс за плечи, заглянул в широко раскрытые безучастные глаза. Отпрянул. Хмель с него мигом слетел.

– Убилась! – взвизгнул он не своим голосом, лихорадочно крестясь.

Не соображая, что делает, Арсений схватил кухонный нож и со всего размаха всадил его в отцовскую спину по самую рукоятку. Потом ещё и ещё. Бил в шею, в затылок, в плечи, – куда придётся… Дикие крики отца становились всё тише. Потом и вовсе смолкли. Оскальзываясь в натёкшей крови, мальчонка вернулся к матери. Черты мёртвого лица разгладились и стали спокойны. Арсений закрыл покойнице глаза, оправил на коленях застиранную ситцевую юбку и вдруг понял, что её больше нет. И никогда не будет. Закричал страшно, завыл, захлебываясь слезами…

Соседи, прибежавшие на шум, с трудом оторвали парнишку от остывающего тела. Позвали полицию. Арсений цеплялся за холодную материнскую руку, вопил что-то несвязное, до крови укусил городового…

Следствие было недолгим, да и что расследовать очевидное? Учитывая ситуацию и невменяемое состояние маленького убийцы, суд приговорил его к принудительному лечению с последующим содержанием в исправительном заведении для несовершеннолетних. Единственная на весь Тамбов психиатрическая больница приняла двенадцатилетнего пациента.

Для Арсения началась новая жизнь, – во стократ горше прежней, хотя и прежняя-то не баловала. Нет, он не сошёл с ума. Просто в ту ночь сгорела душа, – безвозвратно. Сгорела дотла. В груди остался ледяной чёрный пепел.

В больнице Арсений задержался ненадолго. Через два месяца врачи сочли, что подросток вполне здоров, и его перевели в колонию. Там он и отбыл срок до совершеннолетия. Раньше Арсений ходил в церковно-приходскую школу, где худо-бедно научился читать и писать, однако настоящая школа – самая нужная – оказалась в колонии. Здесь он научился выживать.

Друзей не было, врагов – с избытком. Заключённые, такие же подростки, своей юной бездумной жестокостью могли дать фору и взрослым уголовникам. Драки до крови, до увечий были обычным делом. От природы сильный и выносливый Арсений быстро доказал остальным, что с ним лучше не связываться. Он ничего не боялся и никого не щадил. Страх и жалость он потерял в одну ночь вместе с душой. В драке мог сломать палец, мог пнуть ниже пояса, мог выбить зубы. Цеплять его закаялись.

В шестнадцать лет, выйдя из колонии, Арсений устроился работать на небольшой завод. Брать не хотели, судимый же, но парень показал себя хорошим слесарем. В колонии подростков учили полезному ремеслу, и Арсению неожиданно понравилось возиться с металлом, – делать замки, ключи, всевозможные мелочи. Вот и пригодилось.

– Пьёшь? – подозрительно спросили в конторе, прежде чем принять на работу.

Арсений отрицательно покачал головой. Перед глазами стоял жуткий пример отца.

Работал он добросовестно, и Михеич, мастер, был доволен немногословным, всегда угрюмым юнцом.

Людей Арсений сторонился. На работе кое-какие отношения поддерживал разве что с парнем, работавшим рядом, – по необходимости. Звали того Прохором, возрастом был тремя годами старше. Как и Арсений, спиртным не баловался, но однажды зазвал напарника в трактир выпить пива. Показалось Арсению, что неслучайно. Сдувая с кружки пену и заедая пиво мочёным горохом, Прохор пытался завести разговор. Расспрашивал напарника, кто да что, чем интересуется, почему ходит вечно хмурый, есть ли девка на примете. Арсений отвечал немногословно и обиняками. Желания откровенничать с Прохором не было, – с какой радости?

Скоротав в трактире пару часов, собрались по домам. Слегка хмельной Прохор выглядел раздосадованным: ничего он у Арсения толком не вызнал, но это его дело. Любопытному нос прищемили. Арсений даже ощутил лёгкое злорадство. Усталость после долгого дня он тоже ощущал. Уже представилось, как вернётся в свою каморку – снимал не за дорого, три целковых в месяц, – растянется на кровати и заснёт мёртвым сном… Кто ж знал, что их ждёт-поджидает на обратном пути?

Не успели отойти от трактира и ста шагов, как из темноты вышли и преградили им путь трое, – нестарые крепкие люди в штатской одежде, в шляпах-котелках.

– Прохор Федотов? – спросил тот, что повыше.

– Ну, допустим, – хмуро ответил тот. – Чего надо?

– Пойдёшь с нами, – буднично сообщил второй, крепко беря парня за руку. – Да не балуй, хуже будет. Стой спокойно, я сказал!..

– А ты кто таков будешь? – спросил третий Арсения, подходя ближе.

Тот пожал плечами.

– Да так, вместе работаем. В пивной посидели, идём по домам, а тут вы… А вы вообще кто?

– Полиция, коли не догадался ещё, – сказал высокий, усмехнувшись. И решил: – Тоже с нами пойдёшь. Там разберёмся, что ты за птица. Может, просто работаете вместе. А может, и в одной ячейке состоите…

– А-а, полиция. Так бы сразу и сказали…

И сильно, не раздумывая, ударил кулаком в кадык. Хороший такой удар, жестокий, отточенный в тюремных драках. Сбивает дыхание, ошеломляет до беспамятства. Высокий ещё стоял с прижатыми к горлу руками, хрипя и покачиваясь, словно размышляя, падать или погодить, а уже второй с истошным криком рухнул в грязь, получив не менее жестокий удар, – сапогом в пах. Третий, отскочив, выхватил револьвер, но выстрелить не успел. Согнулся. Завалился набок, кашляя и дёргая ногами. Арсений вытащил нож из пробитого живота, хладнокровно вытер о пиджак раненого и сунул обратно за голенище. Прохор стоял с выпученными глазами, туго соображая, что происходит, – слишком быстро и неожиданно развернулась ситуация. Арсений встряхнул напарника.

– Бежим, чего стоишь?

Бежали долго, сворачивая в улочки потемнее и побезлюднее. Отмахали километра три, прежде чем остановились передохнуть. Тяжело дыша, Арсений вытащил папиросы, протянул Прохору, но тот отмахнулся.

– Что ж теперь делать? – спросил он то ли Арсения, то ли себя.

Прислонившись к дереву, Арсений жадно глотал табачный дым.

– А хрен его знает, – откликнулся он. – Ясное дело, домой возвращаться нельзя. Заметут.

– А куда ж тогда? – глуповато спросил Прохор. Не очухался ещё небось.

Арсений сморщился.

– У вас в ячейке все тупые, или ты один такой?

– В к-какой ячейке?!

– Аж заикаться начал… В той самой, о который легавый сказал. Или тебя хотели загрести за кружку пива после смены? Не дури, Прохор. Пошли к твоим… ну, как вы там друг друга зовёте… товарищам, что ли?

– Это ещё зачем?

– Затем, что смываться надо, – тебе и мне. Значит, нужны новые документы и какие-никакие деньги. Пусть помогут. Сегодня же ночью рванём из города, и все дела.

– Но…

– И не говори, что у вас на крайний случай ничего не предусмотрено!

Прохор помолчал, задумался. Хмуро взглянул на Арсения.

– Ну, допустим, – сказал наконец. – Но ты мне сначала вот что объясни… Ты-то зачем в это дело полез? Да ещё кровь шпику пустил? Ну, взяли бы нас обоих, так тебя назавтра бы и выпустили, ни при чём ты здесь. А теперь… Или ты против власти?

– Тебя, дурака, пожалел, – огрызнулся Арсений, отворачиваясь. – Успеешь ещё на каторге нагуляться…

Чушь, конечно. Арсений никогда никого не жалел. Вот власть не любил до ненависти, это правда. При слове «власть» сами собой вспоминались голодные тяжкие годы в колонии, куда парня упёк суд. О том, что другого решения суд принять просто не мог, коль у Арсения на руках отцовская кровь, – об этом он просто не думал. Месть за убийство матери безоговорочно считал справедливой и ни о чём не жалел… вот разве о том, что не может дотянуться до судьи и прокурора, один из которых требовал наказания, а другой приговорил.

И всё же не одно лишь глубинное отвращение к власти заставили его уложить легавых. Со времён отсидки с Арсением творилось странное. Всякий раз, когда на него нападали или просто хотели обидеть, он делался сам не свой. Сознание словно отключалась, и не Арсений это уже был, – машина для жестокого боя, а доведётся, так и для убийства. В таком состоянии он не чувствовал ни боли, ни страха. Не раз, очнувшись после драки, он и сам удивлялся тому, что сделал с противником или противниками…

– Ладно, – сказал Прохор. – Пошли тогда. – И, помолчав, добавил: – А ловко ты их завалил. Может, и нам сгодишься. Я, в общем, сам к тебе приглядывался…

Арсений только пожал плечами. Ещё вопрос, кто кому сгодится.

Они пришли на окраину города. Прохор постучался в калитку маленького неказистого дома. Его впустили, Арсений остался на улице. Сел на скамейку у забора, поёжился, – в конце сентября уже было зябко. Закурив, начал вспоминать, не осталось ли чего важного в снятой каморке, куда хода больше не было. Хотя… что важного может быть у слесаря с невеликим заработком? Кое-какая одежда, немного белья, выходные ботинки, – вот, пожалуй, и всё. Да, ещё держал под матрацем вид на жительство. Но это уже неважно. Если Прохор договорится с товарищами, документ будет новый.

Ждать пришлось долго. Арсений даже задремал, привалившись спиной к забору. Но вот скрипнула калитка, и появился Прохор.

– На вот, держи, – сказал он, протягивая паспортную книжку.

Арсений кое-как сквозь темноту прочитал документ. Выходило, что теперь он уроженец села Дерябино Курской губернии, двадцати лет от роду, неженатый, православный, по роду занятий ремесленник, а зовут его отныне Василий Степанович Перебейнос.

– За такую фамилию душевное спасибо, – буркнул он, засовывая книжку во внутренний карман пиджака. – Денег-то дали?

Вместо ответа Прохор похлопал по карману и кивнул.

– Тогда на вокзал, – решительно сказал Арсений. – Только надо сообразить, куда билет брать.

– В Москву, – коротко откликнулся Прохор.

– Да? А почему именно в Москву?

– Есть к кому обратиться, – туманно сказал Прохор.

Ай да товарищи! Не подвели ведь…

В Москве Прохор с Арсением нашли тихую, далёкую от центра улочку в Китай-городе. Хозяин дома Иван Семёнович, очкастый старичок с интеллигентской бородкой, напоил чаем и внимательно выслушал рассказ о происшествии с полицейскими. С интересом расспросил Арсения-Василия, где тот научился убойной драке и понимает ли, что за расправу со шпиками, коли поймают, каторга обеспечена. А если раненый дал дуба, то и виселица маячит…

Спокойно и скупо отвечавший Арсений понимал, что это лишь присказка. И за простоватой внешностью старичка чувствовал цепкую настороженность бывалого человека, не привыкшего верить на слово.

Несколько дней они с Прохором отсыпались в маленькой определённой им квартире. Арсений скучал, Прохор нервничал. Но вот заявился Иван Семёнович с двумя бородатыми, хорошо одетыми людьми. Состоялась новая беседа, сильно смахивающая на допрос, после чего один из них сообщил: по наведённым справкам, раненый агент умер, Арсений как убийца установлен и объявлен в розыск.

– Жалеть нечего, одним тараканом меньше, – спокойно добавил другой. – Мы благодарны, что вы спасли от ареста нашего товарища, и готовы принять в свою организацию. А то, что прикончили шпика, – зачтём как приёмный экзамен. Подумайте…

Арсений согласился. Прежняя жизнь в одночасье кончилась, мосты сожжены, а чтобы жить дальше, надо чем-то заниматься и на кого-то опереться. Сводить счёты с властью в компании революционеров тоже занятие, – совсем даже не скучное. Уж по-любому веселее, чем залечь в тихом месте на дно, шугаясь каждого городового… Да и кто бы выпустил его с конспиративной квартиры в случае отказа?

Так Арсений вошёл в «Общество народников», – в общем-то, случайно. А вот в организацию вписался сразу, словно родился в ней. Среди товарищей он чувствовал себя своим. Как и они, для обычных людей он был чужаком. Обычные люди революционной горячкой не страдают, в царя не целятся и в полицейского ножом не суют. А вот те, кто ненавидят мир и власть, намертво спаяны сообща пролитой кровью и крепко держатся друг друга.

За годы между вступлением в партию и отъездом в Лондон произошло многое.

Поначалу Арсению доверяли главным образом техническую работу: отнести-принести письмо, доставить нужный груз, посторожить место встречи товарищей. Потом научили меткой стрельбе и обращению со взрывчаткой. А когда он собственноручно пристрелил следователя Антуфьева, засадившего в тюрьму трёх членов московской организации, с ним стали говорить на равных. Постепенно Арсений-Василий, несмотря на молодость, стал главным боевиком группы. Выделялся он силой, ловкостью, хорошей головой и абсолютным бесстрашием. Жизнь не баловала его, и он за неё не цеплялся. Как, впрочем, и другие товарищи.

Через некоторое время он перебрался в Санкт-Петербург. Желябов решил усилить столичную организацию, немало пострадавшую от энергичных действий полиции. Именно из Питера исполком партии рассылал распоряжения на места, именно здесь придумывались теракты, будоражившие всю Россию. Не где-нибудь, а на берегах Невы были вынесены приговоры и главе одесской жандармерии, и киевскому прокурору, и харьковскому губернатору. Вера Засулич ранила петербургского градоначальника Трепова, Степан Кравчинский заколол шефа жандармов генерал-адъютанта Мезенцова. Простых полицейских, путавшихся под ногами, убивали вообще без приговора.

Ко многим из нашумевших дел был причастен Арсений, ранг боевика переросший. Не отказываясь от силы, ловкости и жестокости товарища, однопартийцы всё чаще при планировании терактов использовали его цепкий хитрый ум, поручали организацию подпольных типографий и мастерских по изготовлению динамита. Работал виртуозно и чисто. Прокол вышел лишь однажды в Рязани, когда по наводке провокатора Арсения взяли жандармы. Однако выкрутился, совершив невероятно дерзкий побег. С тех пор стал ещё осторожнее и злее.

Когда «Земля и воля» – так теперь называлось бывшее «Общество народников» – раскололась и возникла новая организация «Народная воля», Арсений без колебаний примкнул к ней. Ни в какое светлое будущее России он не верил и даже не думал о нём. Ну что ему Россия? Место, где угораздило родиться, только и всего. Во всём прочем империя сама по себе, он сам по себе. А вот убивать ему нравилось. Это не какая-то агитация среди рабочих с призывом бастовать. Это опасно и весело.

Он уже бесповоротно вошёл во вкус террора. В сущности, он и жил террором. Ничем другим Арсений просто не интересовался. Разумеется, его привлекали женщины, и еду хорошую он уважал, и чтобы деньги в кармане хрустели, – куда ж без мелких приятностей? Однако главное было убивать.

– Не бойсь, не бойсь, – тихо и ласково приговаривал он, глядя в выпученные от страха глаза приговорённого чиновника или жандарма.

При этом Арсений испытывал сильнейшее удовольствие, почти сладострастие. Иной раз даже тянул с выстрелом или ударом, лишь бы насладиться предсмертным ужасом жертвы. «Народная воля», сделавшая ставку на революционную жестокость, была ему по душе. Тем более что время размениваться на мелкие жертвы прошло. Впереди у партии была крупная цель. Самая крупная. Невозможно крупная – император.

Когда фактический глава народовольцев Желябов отправил Арсения с другими товарищами в Лондон, тот сначала даже расстроился. Случится в России революция после казни Александра Второго или не случится, – это ещё бабушка надвое сказала. Сам Арсений в такое не верил, хотя вслух и не высказывался. Но человек, убивший царя, войдёт в историю, – вот в этом он не сомневался.

– Рысакову с Гриневицким, значит, доверяешь, а мне нет? – спросил он, исподлобья глядя на Желябова.

И тогда Андрей без обиняков объяснил, что простых бомбистов у партии достаточно, а вот людей, которые способны думать наперёд и организовывать работу в массах, шиш да маленько. И надо этих людей сберечь на будущее.

– В Лондоне тебя встретят и объяснят, что к чему, – многозначительно добавил он.

Арсений понял, что его берегут для какого-то специального дела, и желание спорить пропало.

…О том, что Англия – страна туманов его, конечно, предупреждали. Но действительность превзошла все ожидания. Непонятно даже, как пароход ухитрился найти причал и мягко пристать, – настолько густо висела в воздухе белёсая влага. Где-то на берегу, в толпе встречающих, его ждали. Было сыро и зябко. Арсений поплотней запахнул пальто. Им овладело странное и непонятное настроение. Туманный день, туманное будущее… Начиналась очередная новая жизнь.

Глава четвёртая

Человек, встретивший Сергея в гостиной английского посольства, был черноволос, высок ростом и крепок. Лет с виду тридцать пять, пухлощёкое лицо приятно, яркие губы раздвинуты в радушной белозубой улыбке. Тёмно-серый костюм выгодно облегает фигуру, подчёркивая широкие плечи.

– Мистер Белозёров, я полагаю?

Полувопрос-полуутверждение был задан звучным баритоном на неплохом русском языке.

– Мистер Фитч? – спросил, в свою очередь, Сергей, делая шаг навстречу.

Англичанин улыбнулся ещё радушнее и протянул руку.

– Он самый, мистер Белозёров. Мистер Фалалеев, должно быть, вам обо мне рассказал.

– Да, конечно…

Накануне художник сообщил письмом, что предложение нарисовать портрет дочери посла принимает и готов приступить к работе немедленно. Письмо отвёз в посольство импресарио Сергея Фалалеев. Послание было вручено помощнику посла мистеру Фитчу. С ним же состоялись переговоры о цене будущей картины. Сошлись на семи тысячах рублей, причём, как сообщил потирающий руки Фалалеев, треть суммы полагалась авансом. В другое время Сергей обрадовался бы – таких денег за портрет он ещё никогда не запрашивал, – однако теперь ему, в общем, было не до денег. Во всяком случае, в предстоящей работе они уж точно были не главное.

– Оу, вы знали, кого прислать! Ваш импресарио умеет торговаться! Но нас, англичан, торговлей не испугаешь, – с этими словами Фитч хохотнул. – Надеюсь, условия, на которых мы остановились, вас устраивают?

– Вполне, – лаконично ответил Сергей, с интересом вглядываясь в собеседника. Как всякий истинный художник, он был физиономистом и неплохо умел читать характеры по внешности. Сейчас он видел перед собой человека, довольного собой, ценящего жизнь с её радостями, с отменным пищеварением, – на это безошибочно указывал прекрасный цвет лица. Короче говоря, с виду гедонист гедонистом. Однако холодные искры ума в серых, глубоко посаженных глазах подсказывали, что человек этот вовсе не прост.

– Сейчас мы, если не возражаете, пройдём к послу. Он ждёт вас. И вы сможете познакомиться не только с ним, но и с мисс Элен, – предложил Фитч.

– Йес, оʼкей, – щегольнул Белозёров.

– Оу, вы знаете английский?

– А как же. С десяток слов, не меньше…

Он не стал уточнять, каких именно. А дело в том, что одна из пассий Белозёрова в его гусарскую бытность, сущая британофилка, взахлёб учила английский язык. И, между прочим, не пускала Сергея к себе в постель, пока тот не произносил, словно пароль, какую-нибудь фразу вроде «Ай лав ю, дарлинг» или «Ай вонт ту кисс ю». Хочешь не хочешь, а выучишь…

По мраморной лестнице они поднялись на второй этаж и зашли в обширную приёмную. Здесь кипела жизнь. Женщина за столом что-то проворно печатала на пишущей машинке «Ремингтон». Молодой человек, склонившись над стрекочущим аппаратом, изучал узкую телеграфную ленту. Другой человек обложился кипой русских газет и делал какие-то пометки в блокноте, – вероятно, для доклада послу. Словом, все были при деле.

Фитч на секунду заглянул в кабинет и тут же пригласил Белозёрова.

Сидевший за необъятным столом Роберт Бернет Дэвид Мориер обладал внешностью незаурядной. На продолговатом лице выделялись мощный морщинистый лоб, массивный подбородок и монументальные бакенбарды, – единственная растительность на безукоризненно лысой голове. Между лбом и подбородком безраздельно царил крупный нос с аристократической горбинкой. Уверенный взгляд чёрных глаз гармонично довершал облик человека сильного и властного, – под стать представляемой империи.

И всё же внимание Сергея сразу же привлекла совсем другая персона.

Изначально он вообразил себе дочь посла стандартной английской барышней. Ну, что-нибудь тощее, рыжее, веснушчатое – словом, довольно бесцветное. И заранее терзался извечной дилеммой художника: рисовать, как есть, или с комплиментом? В первом случае заказчик может обидеться. Во втором потрафишь заказчику, однако погрешишь против истины… Но уже с первого взгляда Сергей понял, что никакой дилеммы не будет. Дочь посла буквально просилась на полотно.

На фоне отца с его квадратными плечами и короткой толстой шеей мисс Элен, стоявшая у стола, выглядела Дюймовочкой. Темноволосая девушка лет двадцати пяти несомненно была красива. Нежные черты лица, – и спокойный, твёрдый взгляд больших изумрудно-зелёных глаз. («Девушка-то с характером», – машинально отметил Сергей.) Стройная фигура с тонкой талией, – и высокая грудь, равно способная выкормить ребёнка и соблазнить мужчину… Одета она была в черную юбку до пят и белую блузку с чёрным же шёлковым бантом на шее.

– Мистер посол, мисс Мориер, позвольте представить вам известного русского художника мистера Белозёрова, – церемонно произнёс Фитч.

Посол Её Величества королевы Виктории грузно выбрался из-за стола и сделал шаг навстречу Сергею. Выяснилось, что он среднего роста и коренаст. Рукопожатие было ожидаемо сильным. Последовала басовитая фраза на английском языке, из которой Сергей не разобрал ни слова.

– Мистер посол выражает удовлетворение по поводу того, что портрет его дочери будет рисовать столь талантливый мастер как мистер Белозёров, – перевёл Фитч.

Повернувшись к мисс Элен, Сергей поклонился. Девушка протянула узкую руку, и Сергей протокольно коснулся её губами. Рука оказалась тёплой, пряно пахнущей духами.

Мориер пригласил всех за чайный столик, стоявший в глубине кабинета, неподалёку от разожжённого камина. По распоряжению помощника лакей принёс напитки, разную выпечку и английский вариант варенья – джем. Девушка сама разлила чай. «Угощайтесь, мистер Белозёров, возьмите бисквит». Посол предпочёл кофе с толикой коньяку.

С чашками в руках приступили к обсуждению деталей.

– Вы уже решили, в каком интерьере мисс Элен будет позировать? – спросил Сергей.

– Мы думаем про наш зимний сад, – сказал Фитч, поигрывая ложечкой. – Там очень уютно и хорошо. Но, конечно, последнее слово тут за вами.

– Надо посмотреть, – решил Сергей. – Однако в принципе мысль удачная. Растения дело живописное, вполне могут выгодно оттенить женскую внешность.

Мориер что-то спросил.

– Мистер посол интересуется, как долго, по практике, длится работа над портретом, – перевёл Фитч.

Сергей развёл руками.

– Это как пойдёт… Сначала эскизы, а холст уже потом. Обычно от десяти до двадцати сеансов, каждый по два-три часа. Больше, как правило, тот, кого рисуют, не выдерживает, – устаёт.

– Так значит, трудиться будете не только вы, но и я? – спросила девушка с улыбкой. Как и Фитч, она сносно говорила по-русски. Голос был низкий, приятный, – чистое контральто.

– Обязательно, мисс Мориер, уж не обессудьте, – с улыбкой же ответил Сергей. – Позировать – дело непростое.

После чаепития посол остался работать, а Сергей с мисс Элен и Фитчем прошли в зимний сад на первом этаже. Здесь к ним присоединилась высокая худощавая особа лет тридцати с небольшим в скромном сером платье с белым воротничком, представленная Белозёрову как мисс Канингем. Как понял Сергей, – компаньонка посольской дочки.

В просторном помещении было очень тепло. Сергей с удовольствием отметил, что благодаря задней стеклянной стене, выходившей во внутренний двор посольства, здесь много света. Влажный воздух был густо пронизан смешанным ароматом растений. Вдоль стен в живописном беспорядке устроились крупнолистные пальмы и фикусы в высоких кадках, розы и орхидеи в горшках. Разросшиеся папоротники соседствовали с кустарником в мелких ажурных цветах.

Сергей обошёл сад, выбирая место и ракурс. С полчаса он пробовал разные варианты, и всё это время мисс Элен безропотно следовала за ним, садясь в плетёные кресла на фоне то фикусов, то папоротников, то просто окна. В конце концов художник усадил девушку рядом с пальмой и остался доволен.

– Оу, творческий поиск, – почтительно произнесла мисс Канингем, с интересом наблюдавшая скитания по саду, но Сергей только отмахнулся:

– Это ещё не творческий. Так, выбор диспозиции. Хотя тоже дело важное.

– А когда вы хотите начать? – спросил Фитч.

– Завтра же и приступим, – сказал Сергей. – Я бы предложил работать с десяти до часу, пять-шесть дней кряду. Потом день перерыва, – отдохнуть. И так пока не закончим. Годится, мисс Мориер?

– Вполне, – откликнулась девушка. – А после работы мы будем… как это по-русски… укрепляться.

– Наверное, подкрепляться? – предположил Сергей.

– Ну да. Час дня, – это у нас в Англии традиционное время для второго завтрака. Вы будете нашим гостем.

Сергей поклонился.

Напоследок он спросил, не найдётся ли какой-нибудь каморки, в которой можно было бы переодеваться перед работой и хранить кисти с красками. А главное, убирать после сеанса незаконченную картину. «Нельзя, знаете ли, чтобы работу до окончания кто-нибудь видел, – сглазит ещё. Примета такая». Фитч заверил, что такая каморка найдётся и прямо рядом с зимним садом. «Мы её к завтрашнему дню освободим от инвентаря, а ключ отдадим вам на весь период работы». – «Спасибо. И ещё…» – «Говорите, мистер Белозёров. Всё, что в наших силах…» – «Меня привозить-увозить будет мой экипаж. Кучеру ждать по несколько часов придётся. Можно ли его на это время пускать в людскую, – ну, где посольская обслуга находится? Весна у нас холодная, а он бы там обогреться мог, чаю выпить…» – «Ну, конечно, можно, мистер Белозёров. Пусть сидит с нашими лакеями. Заодно языку поучит. У нас говорить по-русски обязаны все, – от дипломатов до лакеев. Таково распоряжение посла». Сергей невольно хмыкнул. «А вот мистер Мориер вроде бы по-нашему не объясняется?» Фитч коротко рассмеялся. «Не объясняется, это правда. Ему учить язык некогда, слишком занят. Да и зачем? Рядом столько переводчиков…»

Отвечая на все просьбы Сергея «да», Фитч улыбался, буквально излучал радушие, а на прощание крепко пожал художнику руку. Милейший человек, право.

По сведениям полковника Ефимова, британскую разведку на территории Российской империи возглавлял именно душка Фитч.